Текст книги "Индустриальные новеллы"

Автор книги: Мария Верниковская

– Днем было тридцать восемь, а сейчас сорок, – сказал Герасимов, выпрямляясь и потирая руки. – Железо не выдерживает, а люди – молодцы. Морозец их только подбадривает.

Георгий Иванович давно уже не стоял у горна, не руководил, как мастер, плавками, он был начальником разливочного участка. Но внешне оставался таким же, как был. Когда он водил Казакевича в цех, то обстоятельно, по-хозяйски рассказывал: «Вот здесь раньше два человека грузили вагоны с чушковым чугуном, передвигали их цепями. Теперь мы поставили маневровые лебедки. Убрали грузчиков с контейнерной площадки. Их заменили краны, оборудованные электромагнитом. А посмотрите, что вдоль путей мои ребята сделали», – и показывал на едва выглядывавшие из-под снега деревца.

Чтобы воскресить омертвевшую от горячего металла землю, вырастить на ней цветы и деревья, нужна была герасимовская воля. Верилось, что когда-нибудь и здесь, на земле, прожженной металлом, Герасимов непременно вырастит такую же елочку, какая зеленела под окном его дома.

Валентина Петровна подала мужу чистое белье, и он ушел переодеваться. Вскоре Казакевич и Герасимов сидели за овальным столом и ужинали. А потом Казакевич читал новую главу книги. В ней рассказывалось о встрече Серго Орджоникидзе с Лениным на станции Разлив. Серго не узнал Ленина, а узнав, обнял его, приговоривая:

– Владимир Ильич!.. Ай, дорогой дачник!.. Ай, дорогой человек!..

После этих первых же услышанных строк Герасимов выпрямился, сцепил в замок руки и просидел так до конца. Вихрь знакомых слов, жестов проносился в его голове, и он не заметил, как заговорил.

Летом тридцать третьего года Серго Орджоникидзе приезжал в Магнитку. Он прошел на площадку первой домны во время выпуска чугуна. Герасимов только что пробил резаком летку и взялся за тяжелый лом, чтобы расширить отверстие. Ему помогали горновые. Нарком стоял в стороне и наблюдал за работой бригады. Он видел, как после выпуска Герасимов ловко и уверенно развернул пушку Брозиуса хоботом к летке, загнал ствол в метровую горловину печи. Горновые вскидывали лопаты, забрасывая огнеупорную массу в цилиндры. Устремившись всем корпусом вперед, Герасимов гнал поршнем глину в чрево печи. Когда он усталый отошел от горна, вытирая пот, Серго подошел к Герасимову:

– Хвала вам, дорогой товарищ, за такой труд.

Вечером в новом кинотеатре «Магнит» шел слет ударников, Георгий сидел в первом ряду и неотрывно смотрел на невысокого, крепкого человека. Живые черные глаза наркома выражали мужество и доброту. Энергичным взмахом руки рассекая воздух, Серго говорил:

– Нашему советскому рабочему есть чем гордиться. Вот и вы, магнитогорцы, построили завод и работаете на самых современных печах.

– Это был счастливый день в моей жизни, – вспоминал Герасимов. – Я почувствовал, что могу сделать во много раз больше. Осваивать новое дело тяжело, если одолеваешь тяжесть ради своего заработка. А у нас было большое общее дело. Серго дал нам понять, что мы на виду у нашей страны, что от нас тоже зависит, как будет шагать страна.

В Магнитке Орджоникидзе провел несколько дней. Не все его радовало, многое и огорчало. После тяжелой зимы никак не могла войти в ритм вторая печь. Для двухцилиндровой пушки Брозиуса не хватало пара. Из-за отсутствия чугуновозных ковшей срывался график выпуска. В печи поднимался уровень жидкого чугуна, и иногда горячий металл выливался через фурмы. Площадка была загромождена глыбами чугуна и шлака. На глазах Серго горновые выпустили чугун в непросушенный желоб, и произошел взрыв. Нарком сверкнул глазами: «При такой работе рискуем и завод потерять».

После отъезда Орджоникидзе Герасимова вызвал начальник цеха. Глядя на горнового красными от бессонницы глазами, он сказал:

– На втором номере нет у горна хозяина. Иди на второй номер и покажи, как надо работать.

Вместе со своей бригадой Герасимов ушел на вторую доменную печь. Не сразу, с трудом, но они вывели печь из неровной качки. Вот тогда-то нарком премировал лучших доменщиков легковыми машинами. Одна из них предназначалась Георгию Герасимову.

Георгий Иванович повернул к Казакевичу оживленное лицо:

– Агитация, вот что такое была та машина. Одна из первых в Советском Союзе. Надо было показать и то, как она сработана руками наших рабочих. Я уговорил мастера Потапкина совершить автопробег по маршруту Магнитогорск – Москва – Магнитогорск. Мы взяли двухнедельный отпуск и отправились в путь. Дороги-то тогда какие были? Ухабы да рытвины. Но мы доехали до Москвы без единого прокола в шинах.

Герасимов замолчал. Дальше ему предстояло рассказать может быть самое трудное о себе и о том, как он еще раз встречался с Серго Орджоникидзе.

– Хотя я и был ударником труда, человеком женатым, имел наркомовский подарок, а все еще жила во мне юношеская бесшабашность. Прибыл в Москву на своем автомобиле, решил обойти лучшие рестораны столицы. Мол, знай наших! Через два дня в кармане не было ни копейки. Где-то заложил пиджак. Без пиджака еще можно… А как доберешься домой без денег и бензина?

И Герасимов решил пойти к наркому. Он слышал, что двери московской квартиры наркома широко открыты для рабочих, что Серго знал многих рабочих в лицо, помнил их имена.

«Напомню ему Магнитку», – думал Герасимов. Но напоминать не пришлось. Серго узнал магнитогорского доменщика, усадил, стал расспрашивать о цехе, о второй печи. Узнав, что Герасимов на машине совершил такой дальний автопробег, удивился. А когда угощал гостя обедом, деликатно коснулся того, ради чего пришел к нему Герасимов.

Не выдержал Герасимов добрых наркомовских глаз, начистоту признался во всем. Серго улыбнулся… Он позвонил на какой-то московский склад и попросил одеть товарища.

– У нас там не богато, – сказал Герасимову, – но, думаю, кое-что подберут.

Когда Герасимов собрался уходить, нарком протянул ему деньги и, видя смущение доменщика, постарался как-то загладить эту неловкость, проговорил:

– Бери, дорогой, не стесняйся. Приедешь домой, разбогатеешь, отдашь…

Герасимов замолчал. Он бросил смущенный взгляд на притихшего Казакевича и с затаенной грустью сказал:

– Это мой единственный не возвращенный долг.

Казакевич снял очки и провел рукой по глазам. На столе лежали исписанные страницы и рядом сочинения Ленина с заложенными закладками. Герасимову стало еще более странно и удивительно, что у него когда-то была такая простая, житейская встреча с человеком, который в революцию работал вместе с Лениным.

…Спустя три года в день своего рождения Георгий Иванович Герасимов получил бандероль из Москвы. Это была небольшая книга. На титульном листе стояло: Эм. Казакевич. «Синяя тетрадь». «Повесть о Ленине!» – мелькнула мысль, и вспомнились Герасимову зимние вечера и то, как писатель читал первому ему, Герасимову, написанные главы, и теперь, может быть, первому ему дарит книгу.

И чувствуя себя как-то причастным к ней, словно была в ней и его какая-то доля, Георгий Иванович с волнением раскрыл книгу и в левом верхнем углу прочитал:

«Дорогому другу Георгию Ивановичу Герасимову и его милой семье. Люблю вас всех и помню. 14 апреля 1962 года. Эм. Казакевич».

Мистер Шулаев

Когда Иван Петрович Шулаев приехал в Индию в качестве эксперта Советского Союза по прокатному производству, в Бхилаи уже действовали три доменные печи, шесть мартеновских, блюминг, рельсо-балочный цех. Завод, построенный по советскому проекту, обогнал в производстве своих соседей – металлургические заводы в Руркела и Дургапуре, сооруженные фирмами Западной Германии и Англии. Но блюминг еще не достиг проектной мощности: сто тысяч тонн проката в месяц, миллион тонн в год. Индийские специалисты считали эту цифру завышенной.

– Не верю, не может быть такого, – убежденно говорил главный прокатчик завода смуглолицый шестидесятилетний инженер Пандж.

Он бывал на многих металлургических предприятиях Европы, работал на английской фирме «Тата» и нигде не видел, чтоб блюминги достигали такой производительности. Шулаева пригласил к себе директор завода Индержид Сингх. Он пододвинул к русскому инженеру бутылку холодного лимонада и спросил:

– Вы действительно полагаете, что наш блюминг в состоянии прокатывать до ста тысяч тонн металла в месяц?

– У меня нет в этом сомнения, – последовал твердый ответ.

– А технические формулы и расчеты есть, чтобы убедить меня в этом?

– Я могу приготовить их к завтрашнему дню.

Директор был неторопливый человек. Он перевернул две страницы настольного календаря и сказал:

– Сегодня среда. Принесите расчеты в субботу.

Два вечера Шулаев сидел за письменным столом, включив вентилятор. Расчеты сделать было нетрудно. Индийский блюминг был почти копией магнитогорского, а там давали три-четыре миллиона тонн проката в год. «Сто тысяч тонн в месяц – это самая доступная грань», – думал Шулаев. Сейчас ему предстояло расчленить эти сто тысяч на каждые сутки, определить ритм, скорость прокатки каждого слитка, паузы между слитками, время их нагрева. Он тщательно вычертил несколько диаграмм, схем и принялся за описание.

В субботу на столе директора лежал подробный расчет технико-экономических показателей работы блюминга и методика их определения. Сингх принялся все изучать.

Наконец, директор поднял голову от бумаг:

– Да, вы меня убедили. Теперь убедите каждого работающего.

– Каждого работающего прежде надо научить работать. Я с этого и начну.

– Хорошо, – согласился директор.

Шулаев каждый день собирал группы рабочих и проводил с ними занятия. «Производительность блюминга зависит от температуры нагрева слитка», – говорил он сварщикам на английском языке. Они понимающе кивали головой. Но когда Шулаев приходил на нагревательные колодцы, то обнаруживал понижение нагрева. Тогда он сам пошел к директору и сказал:

– Я напишу инструкцию, а вы обяжите каждого выполнять ее безоговорочно.

Работая над инструкцией, Иван Петрович ссылался на опыт магнитогорского комбината. Он приводил убедительные примеры из практики своих земляков. В эти часы воображение переносило его из Индии на Урал. Он видел знакомые лица магнитогорских вальцовщиков, чутко стоявших у клетей, сварщиков, не боявшихся, что горячий воздух прожжет им легкие. «Их бы сюда. Они бы показали чудо», – думал Шулаев, склоняясь над столом.

И. П. Шулаев.

Директор, прочитав инструкцию, одобрительно сказал:

– Мы издадим ее. Она будет нашим учебником.

Пока набиралась, печаталась инструкция, Шулаев продолжал практические занятия с вальцовщиками. Вечерами он писал статьи в индийские журналы, готовился к лекциям.

В открытое окно тянуло зноем, как из печки. Прядь тонких волос прилипала ко лбу. На белые страницы падали капли пота. В такие минуты Шулаеву хотелось ощутить уральскую свежесть предутренних туманов. Он писал на Урал:

«В Индии второй месяц жара, 44—45 градусов. Самое жаркое время года. А работать надо. Надо работать, забывая об этом пекле и о времени. До защиты диссертации я лелеял надежду: вот защищу и появится свободное время. А его все меньше и меньше…»

Он сообщал о новой стороне своей работы в Бхилаи:

«Квалификация индийцев возросла. Практическими навыками они, в основном, овладели, и теперь появилась потребность в более глубокой теоретической подготовке. Технической литературы по прокатному производству здесь очень мало. Поэтому часто приходится читать лекции и в цехе, и в Бхилайском техническом институте. Темы самые разные: о калибровке прокатных валков, о расчетах технологических параметров горячей прокатки, о давлении металла на валки блюминга. Одну из моих статей о путях развития обжимных станов Бхилайский институт направил в Калькутту, в технический журнал. Сейчас готовлю еще одну статью о непрерывно-заготовочных станах».

Техническая инструкция, написанная Шулаевым, вышла с предисловием директора завода Индержид Сингха.

«Издание этой технической инструкции, – читал Шулаев, – является ступенькой к улучшению эффективности производства завода. Она обобщает опыт работы современных прокатных станов и составлена на базе совершенствования техники прокатных станов Советского Союза».

Директор обращался с просьбой ко всему обслуживающему персоналу завода «обогатиться знаниями технической инструкции и ее конкретных требований технологии».

Знакомя с автором, разработавшим правила технологии, Сингх сообщал:

«Мистер Шулаев начал работать в 1942 году, занимал различные посты. Он имеет несколько опубликованных работ и статей в русских технических журналах. Им выполнена калибровка валков на Магнитогорском комбинате. С его глубокими и специальными знаниями он по праву занимает сейчас пост ведущего эксперта Советского Союза на Бхилайском заводе».

Иван Петрович еще раз прочитал написанное и чуть усмехнулся: «мистер Шулаев». Вот бы подивился этому отец, сельский плотник из глухой деревни со странным названием «Не Пролей Каши». В далекие времена царской России нарекли деревню этим скупым именем за убогую бедность. На сухих подзолистых землях не то, что хлеб, картошка плохо родилась.

В начале тридцатых годов плотник Петр Шулаев завербовался строить Магнитку. Поначалу большая семья Шулаевых жила в общем бараке за ситцевой занавеской. Потом на краю барачной улицы отец сколотил избу о пяти углах. Из окон виднелись крутые откосы горы Магнитной. По утрам дети вскакивали с постели от глухих взрывов. На руднике взрывали аммоналом руду, и дребезжащие стекла в оконных рамах звенели, как стеклянные подвески абажура.

Иван заканчивал девятый класс, когда началась война. На горе по-прежнему ухали взрывы, но теперь в них чудились раскаты далекого боя. Иван с нетерпением ждал, когда получит аттестат и уедет добровольцем на фронт. Так думали и другие шесть мальчиков из класса. Через год, после школьного бала они отправились в военкомат. В карманах лежали короткие заявления. Мальчики просили отправить их добровольцами на фронт. Военком оглядел их с головы до ног и сказал:

– Мы уже всех отправили. Но там все – рабочие с завода. Теперь их надо заменить. Вы здоровые, грамотные ребята. Идите на завод. Надо катать металл.

Ивана Шулаева направили на прокатный стан «300-3». Как он там пишет, директор Сингх, «занимал различные посты». Да, первый его пост был подручный сварщика. Каждое утро он занимал свое место у горячих печей и следил за нагревом заготовок. Раскаленные заготовки подавались на стан, где вальцовщики следили за прокаткой длинных полос.

Еще в школе Иван писал стихи о дружбе, о своем городе, о товарищах. Но никому их не показывал. Они оставались ни кем не читанные в его общей тетради. В цехе Иван написал стихотворение тоже о товарищах, но теперь ему хотелось, чтобы его прочитали все. Он принес его в редакцию городской газеты. Редактор прочитал стихотворение и сказал: «Будем печатать».

На другой день оно появилось в газете и называлось «Вальцовщики». Шулаев помнил его и теперь:

 
Гудит цеховая сирена,
Проносится с грохотом кран.
Вальцовщиков дружная смена
Выходит работать на стан.
В загаре вальцовщиков руки,
На кепках, рубахах – мазут,
Оранжево-красные штуки
По стану, как змеи, ползут.
Ползут, проплывают сквозь клети,
Меняя свой огненный вид.
Вальцовщик семнадцатилетний
С клещами стальными стоит.
Отсвета снопы золотые
От штук раскаленных летят.
У парня глаза молодые
Упорством не юным горят.
В поту среди гула и стука
Победы рождается путь.
Оранжево-красные штуки
По стану ползут и ползут…
 

Вскоре фамилия Шулаева появилась в приказе директора комбината, направлявшего на учебу в институт группу молодых грамотных рабочих. Свое совершеннолетие Иван Шулаев отметил новым расписанием своей жизни: в пять утра – подъем, в семь – прием смены в цехе. В пять вечера – институт. Час на подготовку к занятиям. В шесть – лекции. Он добирался домой в двенадцать ночи и снова заводил будильник на пять утра.

Спустя два года он познакомился в институте с девушкой, эвакуированной из Воронежа. Ее звали Шурой. А в сорок шестом, когда Иван работал уже над дипломным проектом, они поженились.

После окончания института Шулаев продолжал работать на том же прокатном стане «300-3», только теперь в должности начальника смены. Вместе с другими инженерами он занимался автоматизацией прокатки. Вальцовщики уже не ловили заготовки стальными клещами.

За эти годы гора Магнитная заметно осела, и на ней все реже грохотали взрывы. Деревянный домик плотника Петра Шулаева был давно снесен. На том месте вырос новый прокатный цех.

С тех пор, как подросток с темными глазами и широкими мальчишечьими ладонями пришел в цех катать военный металл, прошло два десятилетия. Он уже защитил диссертацию на тему: «Исследование калибровок непрерывно-заготовочных станов», получил ученую степень кандидата технических наук. В «Металлургиздате» вышла его книга «Прокатка на обжимных и заготовочных станах». А теперь здесь, в Индии, он, как мог, помогал развитию индийской металлургии.

В Индии каждый уголок Магнитки виделся Ивану Петровичу с яркостью «почти осязаемой. Ему слышался гул родного прокатного цеха; в трудные минуты он мысленно советовался с людьми, с которыми проработал много лет. Он знал сдержанность магнитогорских металлургов и сам был сдержан, но теперь в письмах не таил того, что просилось из глубины души.

«Мне все дорого, что связано с Магниткой, полюбив которую однажды, никогда уже не забудешь. За словами «Магнитогорский комбинат» кроется многое. И его всемирная известность, и его высокие темпы работы, и его люди особой, магнитогорской, породы».

Горячим пропагандистом его технических идей на Бхилайском заводе стал индийский инженер Раджагополан. Высокообразованный специалист, особенно в области свойств металла, он возглавлял на заводе лабораторию. Раджагополан часто спускался из лаборатории, приходил в цех, и они подолгу обсуждали вопросы прокатки, находя общий инженерный язык и понимание. А вскоре у Шулаева установились дружеские отношения и с инженером Панджем. Наступил месяц, когда блюминг прокатал сто тысяч тонн проката. Вот тогда-то к Шулаеву подошел взволнованный Пандж:

– Вы, русские, оказались правы, мистер Шулаев. Это настоящая победа. – Пандж протянул Ивану Петровичу руку.

Шулаев в эту минуту испытывал чувство гордости не только магнитогорца, но и русского советского человека. Однажды индийский инженер пригласил его в гости. Когда сидели за столом, к сыну хозяина приехали на мотороллере два американских парня. У одного темное лицо обрамляла густая борода, другой – рыжеватый, был совсем юнцом. Представляя их, хозяин сказал:

– Это молодые американцы из «Корпуса мира».

Иван Петрович не раз видел мотороллер американцев вблизи жилья русских и сейчас с любопытством приглядывался к ним. Завязалась беседа. Один из парней имел диплом Чикагского университета, другой получил образование филолога в Филадельфии. Но в Индию они прибыли как специалисты по разведению высокопородных кур. Странная миссия посланцев «Корпуса мира» не удивляла. Было известно, что эта организация использовала любую ширму, чтоб заслать в ту или иную страну своих людей для далеко не благородной деятельности. Вот и сейчас американцы проявляли повышенный интерес к подробностям жизни советских специалистов. Они говорили громко, неприятно. Шулаев поднялся.

– Давайте лучше поднимем тост за дружбу, за тех, кто встретился на Эльбе. Пусть и ваше поколение всегда помнит те дни.

Пришлось выпить… А потом американцы взяли гитару и запели крикливую песню, модную на Бродвее. Шулаев попросил у них гитару и напел мелодию американской песни о Джо Хилле. Парни не знали Джо Хилла – легендарного певца американских рабочих. Не знали и того, что Джо когда-то, вступив в профсоюзную организацию «Индустриальные рабочие мира», объездил все штаты. Работал на ферме, в доке, чистил урны – и всюду, где собирались рабочие, пел свои песни протеста:

 
Пробудитесь, рабочие мира!
Развернитесь во всю свою силу!
Заберите, что сделано вами,
Все богатства – ваши по праву.
 

Нет, парни, из так называемого «Корпуса мира», не знали своего легендарного земляка. Они слушали русского с деланной улыбкой, вяло опустив руки. Недостаток воображения мешал им даже отдаленно представить героическую миссию Джо Хилла, увидеть разницу между «Индустриальными рабочими мира» и их незадачливым «Корпусом».

В тот вечер Шулаев вернулся к себе поздно. В комнате было душно. Он представил, как в этот час в Магнитогорске Шура, кутаясь в пальто, спешит на работу, и под ногами у нее хрустит снег. А здесь за окном тихо шелестели листья, легкий ветерок доносил смешанные запахи роз и олеандра. Вдали слышался стрекот цикад. За год Шулаев привык к индийской экзотике, к ее жаркому климату. Но в часы вот такого покоя и одиночества остро пробуждалась неутихающая тоска по Родине, жене, детям. На листе бумаги неожиданно появились строки:

 
Не кружит на улице стужа,
И вечер по-летнему тих.
Мужчины тоскуют и тужат
О милых подругах своих.
И часто им видится ярко
Родная Россия в снегу.
Тоскуют, но в Индии жаркой
Мужскую любовь берегут.
Мужчины все время солдаты,
Уж видно сам бог преднарек —
Как в грозные годы когда-то —
Все видеть вдали огонек…
 

Утром Шулаева пригласил директор Индержид Сингх.

– Нужен ваш совет, мистер Шулаев, – сказал он.

Не торопясь, он рассказывал о том, как Индия издавна покупает за границей электродную сталь. За это приходится платить золотом. «Нельзя ли освоить на Бхилайском заводе такую сталь и наладить ее прокатку?» – спрашивал Сингх русского инженера. Иван Петрович, подумав, ответил, что надо попытаться это решить совместно с инженерами и рабочими электродного завода в Бомбее.

– Поезжайте в Бомбей, – предложил директор.

Новая техническая проблема захватила Ивана Петровича. Ведь она касалась экономики Индии. Через несколько месяцев на заводе была освоена прокатка электродной стали, и Индия отказалась от покупки ее со стороны. К этому времени в журнале «Бхинд» появилась новая статья Шулаева «Блюминг и непрерывно-заготовочные станы».

На Бхилайском заводе блюминг работал все более устойчиво, и многие советские специалисты теперь возвращались в Россию. Чувство Родины ощущалось острее. Провожая своих земляков домой, Шулаев писал:

 
…Там дожди осенние, косые,
Там родные шорохи берез.
Уезжают русские в Россию
От индийских вечно алых роз…
Встретят их березоньки босые,
Столько женской прелести тая…
Уезжают русские в Россию,
Уезжают в милые края.
 

На Бхилайском заводе готовились отметить пятилетний юбилей блюминга. По этому поводу состоялся большой митинг, и директор предоставил слово «мистеру Шулаеву». Иван Петрович говорил о дружбе индийских и советских рабочих, инженеров, о том, что Бхилайский завод не только плавит металл, но и закаляет кадры индийских специалистов. Ему долго аплодировали. А потом он услышал негромкий голос директора Индержида Сингха:

«Россия в семнадцатом году по грамотности населения представляла то же, что сейчас Индия, – говорил Сингх. – Но меньше, чем за пятьдесят лет она превратилась в крупнейшую техническую державу. Все русские специалисты, что у нас здесь, начали с простых рабочих. Но они упорно учились. Надо учиться и нам».

Сингх закончил свою речь словами Рабиндраната Тагора: «Ум, в котором все логично, подобен клинку, в котором все движется вперед».

Через несколько дней Иван Петрович Шулаев сердечно прощался с индийскими друзьями, с вечно алыми розами и жгучим солнцем. Он возвращался домой, оставляя в Индии два года своей жизни.