Текст книги "Ведьмин Лог"

Автор книги: Мария Вересень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Да, действительно, – поддакнула Маргоша, сидящая на баулах и внимательно слушающая допрос царька, – а то как-то нехорошо, барышня, получается, может, ты сейчас рыскаешь по полянке и у людей потаенные мысли считываешь?

– Я не рыскаю, – придушенно хрюкнула у меня над ухом Ланка так внезапно, что я подпрыгнула от страха и завизжала.

– Ты что пугаешь, бестолочь? А ну проявляйся немедленно, а то я тебя отдубасю за такие дурацкие шуточки!

– Не мо-гу, – по слогам выдавила старшая гроссмейстерша Ведьминого Лога, – я кость проглотила.

– Да что ж за глотка у тебя такая!!! – взвыла я, хватаясь за голову.

Маргоша закатила глаза, а Зюка решила потрогать длинным пальцем, чего это разговаривает в воздухе, ткнула наудачу и попала прямо в Ланку. Та упала, образовался круг придавленной травы.

– Ага, теперь мы знаем, как отслеживать твои передвижения.

Васек, накрытый платком, усиленно вертел головой, пытаясь понять, чего это у нас происходит. И, сжалившийся Серьга, видя, что мы забыли о пленнике, занятые собственными делами, убрал с лица разбойника павлинов. Так что первое, что увидел Васек, была выпяченная челюсть Ладейко и толстые клыки, приподнимающие его верхнюю губу.

– Что ж теперь делать? – расстроенно спросила я.

– Может, ей слабительного дать? – внесла предложение Маргоша.

Ланка хныкала и каталась по траве, отчего казалось, что стебли сами собой ложатся на землю. Я подумала, что вот так и рождаются суеверия. А Триум, проснувшись, еще и предупредил:

– А тем, кто угодное бесам творит: непристойность всякую, чародейство и волхование, и колдовство, звездочетие и чернокнижие, чтение отреченных книг, альманахов, гадальных книг, коии верят в громовые стрелы и топорки, в усовье и в матку, в камни и кости волшебные и прочие всякие козни, кто чародейством и зельем промышляет, – того небеса не помилуют, люди же проклянут, а обиженные вопиют к Пречистой Деве. Тому будет и душе погибель, и дому разорение.

Я поморгала рассеянно: ну и к чему это было сказано?

Роща приютила наш табор. За день мы уж вовсю там обжились. Зюка развела костер и кормила нас кашей, мы, утомленные, спали, пристроившись кто где. Даже Васька на своем колесе как-то обмяк и смирился. Ладейко таскал дрова для «покойницы», однако, несмотря на все наши уверения, ближе двух шагов к ней не подходил, нервно скалясь на каждую ее улыбку. И только Сашко, безучастный, как пролитый на пол кисель, внушал нам опасения, тем более что, пока я гонялась по поляне за громогласно рыдающей, но совершенно невидимой сестрицей, Маргоша умудрилась влить в Скорохвата какую-то гадость из скляночки темного стекла. И сколько я ее ни пытала, она из вредности поджимала губы и говорила, что забыла состав.

– Маргоша, – укоряла я ее, чувствуя, как зевота раздирает рот и слипаются глаза.

– Бессовестная она, – поддакивала слегка успокоившаяся Ланка, – мало ей, вишь, проклятий, она еще и лечить людей собралась.

Я спохватилась радостно:

– Погоди, ты ж ее мысли читаешь!

– И что? – флегматично спросила сестра, укладываясь на мешки. Мешки словно ожили и заворочались, споря за место друг с другом.

– Так что она ему дала? – нетерпеливо подпрыгнула я.

– А леший его знает, – зевнула в ответ Ланка, – она этот пузырек на торжище купила, у какого-то красномордого афериста. Сказал, что от всего помогает.

И, судя по тоненькому свисту, сестра уснула.

– Ну-у, если от всего… – с надеждой посмотрела я на вроде бы дышавшего еще Сашко и вспомнила одну из любимых бабушкиных шуток: топор – лучшее средство от головы.

Спала я, несмотря на усталость, плохо. Стоило мне задремать, как мерещилась укоризненно глядящая на меня из кустов Брюха. К тому же теперь, в наступившей тишине, были здорово слышны не только крики, проклятия и треск ломаемых Пантерием кустов, но и обычные, присущие любому городу звуки, отчего сразу же вспоминалось, что никуда мы не сбежали, а сидим себе и палим костер прямо на окраине Малгорода. Однако, когда явилась Шишиморка, я с удивлением обнаружила, что уже вечер.

– Ну как вы? – сунулась сразу ко всем востроносая пятидесятница, заметила «колесованного» царька и ласково погладила его по голове: – И ты здесь, соколик? Это хорошо, это правильно.

– Ну и как наши делишки? – поинтересовалась проснувшаяся Ланка.

Бабка удивленно поводила глазами, как запечный таракан, но, тихо бормотнув «чур меня», продолжила как ни в чем не бывало, словно каждый день у нее духи лесные про дела спрашивают:

– Дела – как сажа бела. Больно много вы егерей побили. А самое главное – командира ихнего зря потоптали. Он на вас за это здорово осерчал.

– Да ну, – сразу насупилась я, – много ли мы его топтали, по Ваську-то вот точно телега проехала, дак и то вон он сидит спокойно и ни на кого зла не держит.

– Ну вы сравнили. – Бабка выкатила грудь, словно Васек был ей родный сын, за которого она испытывает гордость. – Васенька же наш, малгородский. А тот, кого вы стоптали, какой-то боярский сын. Воет сейчас в доме головы: и тут-то ему больно, и там-то ему больно…

Васек безнадежно плюнул, матюгнувшись:

– Доигрались!

– Ты-то чего переживаешь? Это ж нас ловят.

Но Шишиморка закивала головой:

– Сердце-вещун беду чует. Ищут нашего Васеньку за сговор с ведьмами, за то, что он сына боярина Мытного загубить решил.

Я посмотрела на вора, а тот как-то печально смотрел на плывущие по небу облачка, словно спрашивал: «Ну и где справедливость?» Я велела развязать его, втайне надеясь, что сейчас царек сиганет от нас со всех ног и мы избавимся от пленника, который при сильной нужде всех нас сможет в бараний рог скрутить, но заметно загрустивший ухорез словно и не заметил так давно чаемой свободы.

– Бабуля-то наша где? – осторожно поинтересовалась Ланка, и Шишиморка, снова стрельнув глазками вокруг, сделала пальчики рогаткой, так, на всякий случай.

– Вот, – начала она, оглаживая подол, – Марта, значит… В общем, велела она вам передать, что, если с ней что-нибудь случится, быть вам за нее магистершами, живите дружно, не ссорьтесь, а наши уж чем смогут – помогут вам.

– Эй! – взревели мы с Ланкой басом. – Бабуля где?!

– Так ить… Мы мятежники теперя… Мало того что Митяй Кожемяка дубьем егерей отходил, так ить еще кабанище этот, Селуян, воевода дурневской дружины… Ворвался прямо в дом головы и давай тузить боярского сына: где, мол, моя Маргошечка?

– А-а, – сразу сообразили мы, отчего боярский сын лежит пластом. – И что с ним сталось?

– Ну, как положено, – пожала плечами Шишиморка, – в цепях теперь, в темнице, кручинится и грустные песни поет.

Я покосилась на нашу специалистку по проклятиям, она мечтательно лыбилась и потирала ладошки, прям как муха на навозной куче. И глазки у ней были такие же мушиные – пустые и бессмысленные. Это меня разозлило, и я закричала возмущенно:

– Да объяснит же мне кто-нибудь, в конце концов, чего ради вся эта кутерьма?

– Бабка ваша сказала, что мало ей денег и теперь все воры будут в Ведьмин Круг дань платить, – подал голос Васька-царек.

На поляне стало так тихо, что обеспокоенная нашей внезапной пропажей высунулась из кустов Брюха. Я проворно ухватила ее за поводья, пытаясь подтянуть к себе, а Ланка пролепетала:

– Чушь какая!

– Именно в чушь люди и верят, – буркнула я, пытаясь сообразить: могла наша бабуля отмочить такое или не могла?

– И кто ж тебе, соколик, сказал энту глупость? – осторожно поинтересовалась Шишиморка.

– Фроська Подаренкова – архиведьма ваша. Приехала, понимаешь, в столицу, поотращивала, понимаешь, уважаемым людям рога на голове и сказала: «Носить их будете, пока денежку в Ведьмин Круг не пошлете». А уважаемые люди страсть как не любят таких угроз.

У меня так сердце и упало. Ланка же, наоборот, зафыркала кошкой, потом заорала, гневно топоча:

– Где эта Подаренка? Где эта жаба пучеглазая, ящерица бесхвостая, подайте мне ее сюда!!! Я ж ей все ее наглючее личико расцарапаю!!!

Лет семь тому назад явилась вдруг в Ведьмин Лог всеми забытая Жабиха – угрюмая и не любимая никем ведьма. Никаких правил Ведьминого Круга Жабиха не признавала, всех дичилась, зыркала из-под нечесаных косм сумасшедшими, горячечно блестящими глазами, не переставая бормотать что-то несвязное. Место ей было в Гнилых Урочищах, как раз между Лаквиллом, бирюками и болотниками. Там, где, по слухам, до сих пор водилось что-то древнее и жуткое.

Стоило бабке увидеть Жабиху, как она тут же вызвала из Дурнева Рогнеду с Августой, а нас попробовала спихнуть на другой край Лога, в деревеньку Кулики. Только мы с Ланкой как-то не спихнулись. Стоило провожавшей нас ведьме на секунду отвлечься, как мы нырнули ей под руки и со всех ног припустили назад, поскольку, как раз за месяц до этого, бабка пожаловала нам чины гроссмейстерские и мы очень серьезно относились к своему новому положению, искренне полагая, что должны во все лезть и везде совать свой нос.

Когда мы ворвались во двор, бабка, Рогнеда и Августа пили чай за дубовым столом, величественно прихлебывая из расписных фарфоровых блюдец. А перед ними смешно прыгала, сюсюкая и оглаживая по плечам хрупкую девчушку, не старше нас, Жабиха.

– Вот она, Фросечка, подарочек мой, – лепетала полоумная старуха, а Фросечка, вся беленькая, чистенькая, ела трех ведьм васильковыми, стеклянными, как у куклы, глазами и с такой наглостью на лице, что у меня и Ланки сразу зашевелилась ревность и зачесались кулаки. Видали мы таких тихонь: ручки-ножки как лютики, личики – хоть сейчас Пречистую Деву с них малюй, но при этом такие оторвы!

Бабка Марта недовольно стрельнула в нас глазами и поинтересовалась высокомерно у Жабихи:

– Чего ж ты от нас хочешь-то?

– Хочу ей удел свой передать, – засеменила к столу Жабиха и попробовала цапнуть своей заскорузлой клешней холеную ручку нашей бабушки. Марта руку отдернула, но, сделав губки ниточкой, сказала:

– Ладно. Запишу Урочище за Ефросиньей Подаренковой.

– А уж я ее выучу, ох как я ее выучу! – закивала головой Жабиха, и что-то не понравилось нам в радостном блеске ее глаз. Она ухватила Подаренку за бок и, с силой нажимая на затылок, заставила поклониться всем присутствующим, включая нас, что Фроське явно не понравилось, во всяком случае на меня с Ланкой она зыркнула с неприкрытой злобой. Однако безропотно ушла со своей Жабихой селиться в одном из гостевых домиков.

– Что-то будет, – хмыкнула носатая Августа, а расстроенная Рогнеда подтвердила:

– Будет, только вот знать бы что.

А бабуля, поманив нас пальчиком, взглядом велела усесться на свободные табуреты и устроила допрос:

– Ну-ка, гроссмейстерши, отвечайте, чего это такое? Если к полоумной ведьме вдруг, на ночь глядя, в дверь стучится этакий вот божий цветочек хлебца попросить?

Мы с Ланой по ту пору увлекались книжками о страшных злодеяниях, потому в голос заявили:

– Разбойники. Хозяйку выманивают, чтобы убить и ограбить.

– Ведьму?! – удивленно приподняла бровь Августа, а добросердечная Рогнеда рот открыла, удивленная нашим предположением.

Я смутилась, действительно, кто же ведьму грабить будет? Сумасшедших нету… Хотя кто их знает там, в Урочищах. А окрыленная Ланка затараторила:

– Нищие, решили на жалость давить. Калеку ненастоящего ведьме не подсунешь, болезного она еще не дай бог вылечит, а ребенка малого, дитя милое, пожалеет, еще и в дом заведет.

– Там ее и ограбят, – решила гнуть свою линию я, а бабка посмотрела на меня с досадой: все-таки одна из внучек бестолочью уродилась. В Ланке ж, наоборот, словно ключ умных мыслей забил.

– Только вот непонятно: чего она до сих пор вокруг этой…

– Жабихи, – подсказала я.

– …хвостом крутится.

– Чего ж тут думать, – решила реабилитироваться в глазах бабки я, – нищенка – это ж не профессия, а ведьма – ремесло на всю жизнь. Сколько ей еще подавать будут? Годик, другой? А потом метлой поганой гнать начнут.

– И что? – с интересом наклонила набок голову Марта, впиваясь в меня глазами.

– И все, – пожала я плечами, вспомнив, что я гроссмейстерша, а стало быть, имею право пить чай вместе со всеми, потянулась к горке из чашек, но перед этим постаралась как можно натуральнее изобразить Фроськино противное личико: – Бабушка, а вы ль одна тут живете?

– А детишки ваши где? – тут же поддержала меня Ланка.

– А не страшно ль вам одной? – прогундосила я.

– Ой, как моя бабушка Пелагея любимая на вас похожа, просто одно лицо!

И мы с сестрой, обнявшись, показушно зарыдали, переживая за безвременно усопшую выдуманную Пелагею.

– Ну не умницы ли они у меня! – умилилась баба Марта, тут же и требовательно взглянув на архиведьм: дескать, а ну умиляйтесь. Простодушная Рогнеда искренне погладила нас по головам, зато Августа кривенько улыбнулась, хмыкнув:

– Ну, может, и сгодятся в жизни на что-нибудь, кроме как по сундукам сидеть. Только ведь и у Жабихи, считай, уже есть ученица. И таланта в ней, я тебе скажу, немерено. Вот примерно как у этих двоих вместе взятых и еще чуток.

Бабка грохнула по столу кулаком, пресекая крамольный разговор, но мы уже насторожили уши. Вот на нас-то, настороживших уши, она и рявкнула:

– А ну-ка идите-ка, поиграйте с гостьей.

Мы надулись, но к гостье пошли. Ланка выкликнула ее на улицу, а я, мыча от натуги, начала изобретать способ поставить эту куклу фарфоровую на место. И злилась на Августу: надо ж такое сказать, что эта пустышка вдвое нас талантливей! Набежали дети логовских ведьм, интересуясь, что за новенькая.

Фроська, одарив всех снисходительным взглядом, объявила.

– Ефросинья Подаренкова. – При этом звучало это так, словно «Императрица Златоградская». Меня аж заколотило от желания оттаскать ее за космы. Я посмотрела на Ланку и удивилась: лыбится как ни в чем не бывало, хотя точно знаю, что ее тоже от этой Фроськи с первого взгляда корежить начало.

– А давайте в архиведьму играть, – предложила я.

– Точно, – хлопнула в ладоши Ланка, – чур я – архиведьма! – и взобралась на поленницу. Место это у нас было не самое любимое, потому как прямо у поленницы у нас была выгребная яма, где, булькая, бродили помои и куда запросто можно было сверзиться. Ну да не об этом мы сейчас думали.

– Правила простые, – объяснила я в основном Подаренке, – подходишь, целуешь архиведьме ручку и говоришь свое желание. Если ты это можешь сделать, а архиведьма нет, то занимаешь ее место. А если архиведьма это делает, то тогда ты ей одно желание должна.

И мы с Ланкой радостно уставились на Подаренку. Причем Ланка положила ногу на ногу и ручку выставила – целуй давай. Для прочих ведьминых детишек игра была не в новинку, мы ее уже давно выдумали. Оттого они сильно удивились, когда Подаренка, зло сузив глаза, зашипела змеюкой:

– Пусть вам воронье трупоедное ручки целует, а от меня этого не дождетеся. А вот вы мне ручки целовать станете и ножки целовать будете, когда я в вашем Логу магистершей сделаюсь! И вас отсюда вон выставлю, гроссмейстерши малахольные!

Ребятня уставилась на нее во все глаза, а Ланка, посмурнев, встала во весь свой невеликий росток, пригрозив:

– За такие срамные речи быть тебе бячищем-гноячищем! – и толкнула ее в грудь, а я, быстро присев, еще и ударила ее под коленки.

Так что Фроська, перелетев через меня, прямым ходом грохнулась в выгребную яму. Глубина там была порядочная, и Фроська завизжала, молотя руками. И алый ее сарафан, и рубашка, васильками вышитая, и личико фарфоровое, и хвостики белесые разом стали одного бурого цвета. А Ланка, склонившись к краю, еще и ласково поинтересовалась:

– Ну что, Фросечка, будешь нам ручки целовать? Или так и потопнешь в помоях?

– Неча ей! – взбеленилась я. – Пусть знает, как на гроссмейстерш хвост задирать.

Фроська отчаянно выметнулась, пытаясь уцепиться за край, но тот был слишком покат и скользок, чтобы ей этот фокус удался. Дети молча стояли вокруг и глядели на нас с Ланкой с суеверным ужасом. Первый раз, наверное, видели, как ведьму в гнояке топят. Я боялась, что Фроська завизжит, призывая свою бабку, но та лишь молча кидалась раз за разом на стены, пока не начала пускать носом пузыри, вот тут-то в ее наглючих глазках метнулся настоящий страх. Я перегнулась вниз, пачкая подол платья, и, цепляясь за Ланку, сунула к самому ее лицу ладошку и потребовала:

– Ну, целуй.

Фроська поцеловала, но вытащили мы ее не раньше, чем она так же облобызала Ланкину ручку.

Вечером было много Жабихиного крика, многозначительного, но довольного молчания бабули и откровенного хохота Августы под оханье Рогнеды. Спать мы с Ланкой легли довольные собой как никогда. Нам и в голову не могло прийти, что в полночь мстительная Фроська припрется с мешком сенной трухи в одной руке и с ватой в другой. Еще она волокла в зубах четвертушку мутного самогона, из которой смачно выдернула пробку, уставившись на нас лютым, ненавидящим взглядом. До сих пор не понимаю, как мы не проснулись тогда с Ланкой, ведь обе до жути боимся щекотки! Но факт остается фактом. Вымочив вату в самогоне и осторожно утыкав нам ее между пальцами, Фроська, без всякого сожаления и ни на минуту не задумавшись, запалила эти фитили.

Проснулась я от того, что мне снилось, будто черти уволокли меня в пекло и заставили бегать по угольям. Каков же был мой ужас, когда, раскрыв глаза, я увидела, что действительно молочу воздух ногами, а между пальцами у меня горит синее пламя, а рядом тот же фокус выделывает Ланка, в ужасе таращась на свои ноги. Ошалевшие со сна, мы свалились с кровати и начали, как два полоумных зайца, носиться по дому, поджигая разбросанную по полу труху и солому. Угомонились мы только выскочив на улицу, где стояло свиное корыто, полное воды, ревели и плакали и жаловались друг другу на творящийся ужас, не замечая, что сзади нас полыхает бабкин дом.

А Жабиха с Подаренкой пропали в ту же ночь, как корова языком слизнула. Даже Августа не рискнула ехать за ними в Урочище. Зато нас на следующий же день отдали Рогнеде и Августе в обучение. Пыхтящий от натуги Серьга тащил на себе млеющую Ланку с обожженными ногами, а меня пер на плече Митяй Кожемяка, уже тогда здоровый, как телок. Вот с лечения ожогов и чуткого сна мы и начали свое обучение.

Привязав недоверчиво косящуюся на меня Брюху к березке, я присела на травку, задумчиво теребя косу. Напротив скрипнули остатки телеги – это невидимая Ланка осторожно пристроилась рядом, уверенно заявив:

– Я так думаю, что Жабиха померла, иначе никуда б она не отпустила свое золотое чадушко.

– Если только чадушко ее поленом не забило, – буркнула я. А вообще, мне дела не было до Жабихи и Фроськи, гораздо больше меня заботило, что теперь делать с бабушкой. – Как-то надо нашу Марту выручать. – И, решительно поднявшись, я велела: – Все, хватит сидеть, будем нашу магистершу у Разбойного приказа отбивать.

Шишиморка тонко захихикала:

– А ее уже того, отбили, – и, видя непонимание в моих глазах, пояснила: – Я ж говорю, мятежники мы теперь. Стоило только стрельцовой дружине в Дурнево пойтить, как Рогнеда с Августой скрутили Марту, пока она вас спасать не кинулась, посадили ее на метлу, и фьють! – Она сделала движение рукой, показывая, как они улетели, и я невольно проследила за ней взглядом. Садящееся солнце больно резануло глаза, и я недоверчиво переспросила:

– Что, вот так прямо посреди бела дня?

– Ну, тяжеловато, конечно, – снова оправила подол своего платья аккуратная Шишиморка, – солнышко-то красное, оно, знамо дело, не луна, к земле давит, да как-то вот сдюжили.

– Не намного лучше, – расстроилась я, – где ж их теперь искать?

– Ну, кабы знали где, дак уж нашли бы, – отмахнулась пятидесятница. – За всех вас скопом и награду уже объявили. Давленный вами боярин такой прыткий оказался. – И она встрепенулась. – Представляешь, Маришка, сам еще в кроватке валяется, стонет весь, как гусь, телегой ушибленный, а все одно твердит: всех ведьм арестовать и в холодную сволочь. Ужо две сотни баб арестовал, не менее. Если б не стрельцы с егерями, его б мужики наши уж давно б на шерстинки порвали.

– Погоди-погоди, – не поняла я, а Ланка беспокойно завозилась, – какие стрельцы, какие бабы?

– Так ить ищут вас, говорю же, по особым приметам, – и она замолчала, хитренько стреляя глазами в парней.

Мы с Ланкой попробовали переглянуться, но я только досадливо рыкнула, лишь сейчас сообразив, как неудобно иметь прозрачную сестру. Она, видимо, тоже поняла, как это плохо, засопела, невидимая, а потом поинтересовалась:

– Какие это у нас особые приметы?

Серьга сразу навострил уши, и даже Сашко с любопытством приподнял голову. Только Васек ехидно молчал, словно знал о нас что-то такое, чего мы и сами не знали.

– Э-э, – озадаченно начала Шишиморка, – так ведь знак у вас гроссмейстерский.

А мы с Ланкой сразу подпрыгнули, зашипев, как две змеи, на старушку. Царек же, напротив, в голос заржал и начал нагло вслух по памяти цитировать запись из опознавательного листа, который однажды и нам с Ланкой попадался в руки:

– «…а на пояснице, ближе к месту схождения ягодиц, сии сестры Лапотковы имеют одинаковый знак, выполненный в цвете, в виде ветки остролистой тирлич-травы,[5]5
  Эта трава обладает силой превращения и достается в удел одним только ведьмам. Ведьмы, кудесники и чародеи дорожат тирличем как сокровищем.


[Закрыть] обвитой змеею, и круговой надписи, якобы магического содержания».

– Это Фроська нас заложила!!! – взвыла в голос Ланка.

– Точно она, гадина, – поддакнула я, – ей Жабиха про знаки сказала.

Маргоша за нашими спинами выругалась, пообещав Фроське проклятие, а парни начали ржать. Я в свое время сдала Августе целый экзамен по этому предмету.

– Вот скажи мне, – щурила глаза Августа, въедливо выспрашивая, – а что будет обозначать, скажем, полынный узор, выколотый на щиколотке левой ноги?

И мы с сестрицей в один голос отвечали, что девка – дура и рисунок сама себе выколола, а настоящий знак только тама, где самой себе, без Ведьминого Круга, ни за что не сделать.

– Это что ж, – запоздало сообразила я, – они всем бабам подолы задирают?!

Парни уже вовсю скалились, и даже Шишиморка понимающе улыбалась.

– Так ить я и говорю, если б к егерям стрельцы не подоспели, ужо б на вилы подняли барчонка. А так он еще трепыхается. Засел в доме головы, три улицы отбить смог, на четвертой спекся. И щас ни туда ни сюда, ни наши его забодать, ни он наших батогами гнать. Малгородские дрейфят, а дурневский Селуян под замком. Так что решили объявить перемирие. Барчонок согласился пока подолы не задирать, говорит, будет вас искать эмпирически.

– Это как?! – переспросили мы с Ланкой, начав туго соображать от всех этих напастей.

– А топить их завтра с утра начнут. Те, кто не потонут, – ведьмы.

– И че мужики? – разом похолодели мы.

– Обсуждают, некоторые прям сейчас согласны, но есть и такие, которые упираются.

Васек загоготал, а Серьга задумался о чем-то своем, наверное, зарубочку делал на будущее.

– В общем, мне все ясно, – заявила Ланка, – надо идти и кончать этот бардак.

Шишиморка радостно закивала, но перед этим на всякий случай поплевала через левое плечо. А я осторожно спросила:

– Ты это серьезно? Вот так придешь, задерешь подол и скажешь: вот она я, заберите?

– Да, – гордо притопнула Ланка, – не пожалею жизни своей молодой за сестер Ведьминого Круга.

– А родимчик боярина не хватит, когда ты к нему на ночь глядя такая вся прозрачненькая явишься? – И, услышав, как она озадаченно замолчала, я предупредила: – Я перед ним подол задирать не стану! У меня это… – я цыкнула сквозь зубы, – скромность девичья гипертрофированная.

– А можно… – заинтересованно начал было отмерший Серьга, но расстроенная Ланка тут же на него рявкнула:

– У мамки своей попроси, она тебе все знаки и расскажет. Тоже мне, выискался еще один любитель девкам подолы задирать! – и с надеждой попросила меня: – Маришка, ну пойдем хотя бы им бока намнем, что ли?

Я кивнула головой:

– Это можно. Все равно для Брюхи нужно телегу искать.

– Я с вами, – подал голос Пантерий, и я испытала к нему чувство благодарности. Настоящий друг, хоть и черт. Васек заворочался, но Пантерий; зыркнув на него, прокурорским голосом изрек: – А вас, гражданин, попрошу остаться, – и, состроив заговорщицкую гримасу, шепнул разбойнику: – Присмотри за этой компанией, а то уж больно народ шебутной.

Васек посмотрел на бледного, так и не вынувшего клыки Сашко, на Зюку, всю изгваздавшуюся в каше, но не прекращающую вылизывать котелок, на плотоядно улыбающуюся ему Маргошу и пообещал черту присмотреть. Серьгу мы взяли с собой.