Текст книги "Бусый волк"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Дмитрий Тедеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Колояр и Осока
А потом тяжеловесно и основательно сдвинулись мужские «стенки», и лёд загудел.
– Кулаки у вас добрые, да плечи хлипкие… – укоряли противников могучие Зайцы.
– Святым кулаком, да по окаянной шее… – ухали в ответ Белки.
И охаживали друг дружку, кому с кем пришлось.
Правда, завязавшуюся потеху едва не прервали в самом начале, потому что в заячьей "стенке" была обнаружена девушка, возжелавшая биться наравне с мужиками. Сперва кругом неё все закашляли, поскольку не знали, сердиться или смеяться, но Осока невозмутимо метнула ушанку под ноги тому, кого избрала себе в поединщики.
Конечно же, это был Колояр.
Про Колояра поговаривали, будто в лесу ему даже туры уступали дорогу, ибо понимали, что шуйцей он любому из них посшибает рога, а десницей и вовсе убьёт.
Осока полетела в бой сразу, без долгого кружения, без "пробников", как здесь называли осторожные удары, назначенные испытать цель. А что тут испытывать, когда и без пробы всё ясно?! Рысью скакнула вперёд и с ходу затеяла парню ядрёную оплеуху.
Кто-то из бойцов невольно пригнулся, кто-то безотчётно поморщился и моргнул… Что греха таить, имелись среди мужиков сведавшие тяжёлую руку Осоки! Руку, привычную к лопате и вилам, способную натянуть тугой охотничий лук. Видели, как вместе с матерью она разнимала дурную драку на ярмарке. Мать властно прикрикнула на драчунов, топнула ногой, так Осока не стала ждать, хватит ли материнского гнева. Ка-ак влепила обоим плюгавцам [6]! Не сразу поднялись. И орехов после долго не щёлкали – у обоих зубы шатались…
Не поздоровилось бы даже и Колояру, если бы принял удар, только он и не думал его принимать. Он прянул назад, метя ухватить промахнувшуюся руку за овчинный рукав…
И – не вышло. Затрещина оказалась обманным ударом. Настоящий вышел куда увесистей. Враз обоими кулаками, прямо в грудь, под сердце. Причём била девка даже не в саму грудь, а как будто сквозь, словно целя во что-то, стоящее за спиной Колояра, и самого Колояра при этом даже вроде не особенно замечая.
Не испытавшему на себе подобного удара поди объясни, чем он так уж отличается от обычного… Внешне – ничем. Только внутренняя сущность его такова, что голая рука отчего-то перешибает дубину, а меч рассекает врага пополам вместе с кольчугой и прочным кованым шлемом. Рассказать, в чём тут секрет, могли все веннские мальчишки и половина девчонок. Нанести сквозной удар умели очень немногие. Осока – умела.
Молодого великана унесло прочь, как ветошку со стола. Но Колояр был и сам куда как непрост, уже в падении он зацепил-таки Осокин рукав, рванул за собой. И уже девка отправилась в полёт, а Колояр вернул равновесие и остался стоять.
Полёту Осоки полагалось бы завершиться на льду, вот только зря ли слепой дядька Лось завязывал ей глаза и гонял веником среди хрупких корзин? Рука Колояра была слишком надёжной опорой, чтобы её не использовать к своей выгоде! Осока перевернулась в воздухе – и с удалым хеканьем смачно вбила в грудь парня оба колена.
А коленки были у девки… Да ладно, Колояр выгнулся назад едва не раньше удара. Перекатился и миг спустя опять стоял на ногах.
Зрители начали хохотать. Сдвинувшиеся "стенки" попятились прочь, мужики оставили драться и неспешно переговаривались, любуясь неожиданным поединком, от мощи и красоты которого обмирала душа.
– Во жизни ваша девка даёт! – пробурчал коренастый Белка. Он обеими руками крепко держал за пояс круглолицего Зайца, которого было вознамерился ринуть через себя, да так и забыл, о чём помышлял.
– А Колояр ваш будто хуже! – отозвался вроде бы пойманный на захват Заяц. Он тоже смыслил толк в суровой кулачной забаве и именно поэтому не спешил воспользоваться оплошностью Белки. – Только недолго он вашим будет, скоро в наш род перейдёт!
То, что на льду перед ними происходило объяснение в любви, было очевидно обоим.
– Добрая пара будет! – заключил Белка.
Закончился бой, когда притомившаяся Зайка вновь попыталась круговым ударом подсечь ногу Колояра, но промахнулась и, поскользнувшись, чуть было не упала на лёд по-настоящему неловко и тяжело. Колояр, конечно, не допустил непотребства. Распластался, как люди не могут, подхватил девушку у самого льда, вскинул на руки.
Народ с криком кинулся качать обоих. "Стенки" заново налились суровостью, обратились в две грозовые тучи, сдвинулись – и кулачная потеха продолжилась обычным порядком.
Паутина
Залюбовавшись чудесным искусством Осоки и Колояра, Бусый на время оставил думать и про Резоуста, и про страшную птицу, а зря…
Когда Колояр, улыбаясь, вернулся к молодецкой потехе, лицом к лицу с ним как будто случайно встал Резоуст. И напоказ, слишком открыто нанёс молодецкий удар, от которого Колояр, понятно, легко ушёл. Промахнувшегося Резоуста развернуло к нему спиной, и вот тут Бусый, стоявший поодаль, насторожился, но поздно. Колояр уже протянул руку и взял Резоуста за ворот, но не для того, чтобы разложить незадачливого соперника на праздничном льду. У него в жилах ещё гулял поединок с Осокой, полный беспредельного доверия и приязни. Молодой великан думал поддержать Резоуста, помочь вернуть невзначай утраченное равновесие…
Бусый раскрывал рот для крика, но крик уже не мог ни предупредить, ни помочь.
"А не верь никому! Надо было топтать, а теперь я тебя затопчу!"
Обмякшее в притворном падении тело рванулось освобождённой пружиной. Резко крутанувшись, Резоуст ни дать ни взять намотался на руку Колояра, чтобы неожиданно оказаться у него за спиной, устремить его вкруг себя…
…И резко подать бёдрами в обратную сторону. Уже Резоустова рука ухватила за ворот пошатнувшегося Колояра и сделала то, что молодой Белка отказался сотворить над ним мгновение назад. Бывший каторжник припал на колено и со всего маху перебросил Колояра через ногу, выставленную назад.
Всё было проделано быстро. Очень быстро и очень умело. Так, чтобы никто не заметил, как согнутый левый локоть Резоуста на лету ударил Колояра в лицо. Ударил коротко и жёстко, всей силой и весом двух тел, разогнавшихся одно другому навстречу.
Подобные удары проламывают кости лица, и человеку настаёт почти мгновенная смерть…
Опытный Резоуст всё проделал так ловко, что, кажется, никто, кроме Бусого, не заметил случившегося с Колояром. Подумаешь, упал и упал, чего не бывает в кулачной потехе даже и с первейшим бойцом!
На поверженного Колояра мигом навалились хохочущие Зайцы, стремясь не дать ему встать. На выручку ринулись Белки, началась свалка. Поднявшийся Резоуст тоже устремился в самую гущу, сноровисто расшвыривая Белок. Рёв поднялся настолько оглушительный, что отчаянный крик мальчишки просто в нём потонул. Орали все, причём каждый орал своё, мыслимо ли при этом ещё и что-то услышать?
Но плохим судьёй был бы Соболь, пропусти он оказавшееся внятным для Бусого. Соболь, стоявший вроде бы далеко в стороне, стремительной тенью ввинтился в толпу дерущихся и внезапно оказался прямо перед Резоустом. Да не просто так оказался. И Зайцев, и Белок словно ветром отнесло в разные стороны, и умолкли разом все голоса, и стал виден лежавший без движения Колояр, и побежала к нему белая от страха Осока, а Резоуст, если судить по лицу, понял, что на самом деле не обманул никого.
Соболь был раза в два старше Резоуста и раза в полтора легче, но перед паутинным человеком стояла стена. Взметнувшуюся руку бывшего каторжника взяли в захват железные пальцы. Ещё движение, и Резоуст завизжал от ужаса и неотвратимости. Его рука превратилась в сплошную боль, ни на что на свете не похожую, Соболь поставил визжащего Резоуста сперва на колени, потом заставил нагнуться лицом до самого льда. Недобрый гость, вздумавший осквернить Божий праздник жестокостью и убийством, был беспомощен в его хватке. Он не мог не то что освободиться, даже чуть изменить постав тела, подневольный и несообразный. Посмей он двинуться, Соболь безжалостно и хладнокровно оставил бы его без руки навсегда.
Вместо оглушительного весёлого шума на льду Потешного поля воцарилась поистине мёртвая тишина.
– С Колояром что? – спросил Соболь ровным голосом, внешне спокойно. Он даже не сбил дыхания, расплющивая Резоуста.
Ответил ему слабый горестный вскрик Осоки. Как она ни спешила, прежде всех к Колояру поспел его старый пёс, Срезень. Он перевернул хозяина и вылизал ему окровавленное лицо. Когда рядом на лёд припала Осока, могучий волкодав двинулся к Резоусту, молча обнажая клыки и с каждым шагом словно бы делаясь всё страшнее и больше. Голова Колояра уже лежала на коленях Осоки. Лицо у него было совсем белое, глаза закрыты, а из ноздрей продолжала вытекать кровь.
Днём в небесах властвовало чуть ли не по-летнему тёплое солнце (насколько вообще в этой зимней стране можно было говорить о тепле), ночами же возвращалась словно бы спохватившаяся зима, и мороз принимался хватать за уши и нос.
Старик Аканума сидел на удобной завалинке, благодарно сунув ноги в валенках под бок свернувшемуся кобелю, и смотрел в небо.
Нет, веннские звёзды, так странно и непривычно развёрнутые в горних сферах, больше не изумляли его. И не то чтобы их созерцание было насущно для его ежедневных кропотливых расчётов. Ему просто нравилось вновь и вновь перечитывать небесные письмена. Любоваться их мудростью и совершенством. Зримо представлять, как они восходили над Городом Тысячи Храмов. Называть каждый Божий светоч по имени, словно старого и неизменного друга…
Откинув голову к индевеющим от дыхания брёвнам, старик приветствовал Вечность. Которая, как он знал, должна была его очень скоро принять.
"Мой маленький Ульгеш… – разум Аканумы, ничуть не потускневший с годами, выплавлял строку за строкой, чтобы утром излить их на шершавую поверхность письменного листа. – Если ты нашёл это послание, значит, я не ошибся в исчислениях и моя линия судьбы уже пресеклась. Не грусти, ибо я не жалею о том, как распорядился временем, милосердно отпущенным мне Свыше…"
Старый жрец обмакнул тростниковое перо, зачеркнул несколько слов, вставил на их место другие. Сквозь воображаемый лист просвечивали бесценные огни, брошенные в непроглядно-синюю бездну. Аканума вымарал ещё несколько слов. Как же ему хотелось, чтобы строки последнего письма обрели совершенство, присущее этим серебряным жемчугам.
"Дитя сердца моего, я пытался растить тебя гордым и добрым. Достойным отца, которого злоба людская не позволила тебе узнать. И в этом я, кажется, преуспел…"
Исчёрканные листы медленно поворачивались кругом Северного Гвоздя. Аканума не торопился. До срока, что подсказали ему звёзды, оставалось ещё несколько дней.
На другое утро
…Звон в ушах. Боль, тупо бьющаяся в голове. Онемевшее, непослушное тело. Беспомощный трепет сердца в груди. Колояр не может понять, где он находится, чьи это голоса глухо, как сквозь толщу воды, доносятся до него. Перед глазами висит багровая пелена, и нет мочи приподнять веки, и любой свет ослепителен и беспощаден…
Женская рука ласково касается лица, успокаивающе скользит по щеке. Вздрагивают потрескавшиеся губы Колояра:
– Мама…
Мамина душа не первый год уже приглядывает за ним с Острова Жизни. Она ушла туда, когда Колояру минуло четырнадцать лет. Отца год спустя взяла в мужья младшая сестрица умершей. Мачеху Колояр почитал и любил, но мамой не называл никогда. У веннского парня много отцов, ему все батюшкины братья и побратимы– отцы, наставники и заступники,а вот мать бывает только одна, иную он мамой не величает.
Но кого, если не маму, позовёт сквозь дурнотное забытьё человек, которому очень худо?
– Всё хорошо, родной, всё будет хорошо. Я здесь, с тобой. Ты сейчас очнёшься и быстро поправишься… опять будешь самым сильным и ловким… Я люблю тебя. Я тобой горжусь…
Голос звучал и звучал, он вёл Колояра за собой, не давал совсем соскользнуть в багровую тьму.
И вот снова дрогнули искусанные губы, на сей раз – в едва заметной улыбке… Прерывистое дыхание стало немного ровнее. Ладонь, широкая, как сковорода, медленно переползла и нащупала тёплую женскую ладошку. Осторожно сжала её… Приняла ответное пожатие, крепкое и беспредельно нежное.
Колояр открыл глаза. Недоумевающий взгляд натолкнулся на расплывчатый силуэт в полутьме. Спустя ещё несколько мгновений мама ушла из его мыслей, оставив вместо себя Осоку.
Лёд, Потешное поле, сородичи, стоящие вперемежку с Зайцами… Колояр медленно возвращался в дневной мир, с горем пополам вспоминая кулачный бой и своё в нём участие. Вспоминалось не всё. Как перед ним явила себя Осока, как славно они с ней потешили себя и других – это представало ясно и внятно, движение за движением, хоть сейчас взять всё повторить… А потом? Что стряслось, что уложило его сперва на лёд, а потом и на эту деревянную лавку?… Колояр тщетно напрягал память. Сказывали ему, бывало подобное от сильного удара по голове. Очнётся побитый, а кто его так, за что и про что – припомнить не может.
– Напугал я тебя… – глядя на Осоку, с трудом и раскаянием выговорил Колояр. Он всё пытался рассмотреть, уж не плачет ли девка, но от малейшего напряжения перед глазами поднимался туман, а переносье придавливала боль, грозившая снова бросить в беспамятство.
Рука Осоки упиралась ему в грудь, возбраняя всякое шевеление.
– Говорила же я, всё будет хорошо! – почти сердито проворчала она, и Колояр вновь вспомнил маму. Когда мама за что-нибудь ругала домашних, это значило, что, в общем, всё хорошо. Когда воркотня прекращалась, на них с отцом нападала тревога.
Колояр вдруг смутился и убрал ладонь, накрывшую Осокину руку.
– Идти надо, – пробормотал он, соображая, сумеет ли в самом деле подняться.
– Или спешишь куда? – насмешливо подбоченилась девушка. – На потеху, может? Так она вчера ещё кончилась.
Колояр кое-как повернул на бок деревянное, непослушное тело. Вся середина лица ощущалась как некий колышущийся холодец, переносье и лоб хотелось немедленно ощупать, но страшно было касаться. Он поддержал ладонью скулу, чтобы голова не отломилась от шеи, и только так приподнял её с подушки. Сел, и сразу сделалось жарко, а из просторной, смутно знакомой избы куда-то подевался весь воздух.
Осока села рядом, старательно делая вид, что вовсе даже и не подпирает тяжело покачнувшегося Колояра.
– Это тебя дядька Летобор в гости зазвал, – пояснила она.
Парень выждал, пока стены оставят кружиться перед глазами, и прохрипел:
– Случилось-то что?…
В это время распахнулась дверь, впустив сноп ослепительного полуденного света, от которого веки у Колояра разом захлопнулись – но не прежде, чем в проёме обрисовался знакомый силуэт Бусого.
– Опамятовался!… – завопил Бельчонок, заставив Колояра отчаянно сморщиться, отчего студень на лице пронзила острая боль, и дверь бухнула: Бусый шарахнулся обратно во двор, неся кому-то счастливую весть. – Опамятовался!… На лавке сидит!…
Тут Колояр сообразил, что насмерть перепугал не только Осоку. Молодой великан преисполнился смущения и стыда и положил себе встать как можно быстрее. Тем паче что некая часть его существа уже заставляла припоминать, где у дядьки Летобора в доме задок [7].
"Дядька Летобор… – туповато повторил про себя Колояр. И запоздало удивился: – Э, а почему я не дома?…"
Как ни мешкотно трудился сейчас его точно паутинами облепленный разум, неутешительный ответ пришёл сразу:
"А потому, что дядька Летобор всех ближе к речке живёт…"
Совсем плохи, значит, были дела, если его на руках внесли в первую же родную дверь, да там и оставили, не дерзнув дальше тащить.
Он повторил:
– Случилось-то что?…
– А ты головкой ударился – как-то очень уж весело объяснила Осока. Помялась и неохотно добавила: – Иные говорят, Резоуст нарочно тебя приласкал, а иные не верят.
"Резоуст?…"
Колояр не числил заячьего вабью в друзьях, но и врагом себе его не считал. Так, сторонний человек… тень на плетне.
"Приласкал?… Да за что бы?…"
Думалось по-прежнему скверно, и Колояр отставил трудные мысли, тем более что пристально вспомнить бой и в особенности "ласку" Резоуста по-прежнему не удавалось, хоть тресни.
Он ещё посидел, понуждая тело к решимости, потом начал вставать. Главнейшим лекарством от хворей Колояр чтил движение, особенно когда было невмоготу. Это средство и теперь его не подвело. Колояр сумел дошагать почти до самых дверей.
Осока семенила рядом, давя желание немедленно подхватить, подпереть.
Между тем вопли Бусого собрали со двора обрадованный народ. Двери отворились навстречу, и Колояр снова захлопнул глаза, но уже не так плотно. От ворот к нему шёл Соболь, сбоку спешили мачеха и отец, а прямо перед крылечком, упираясь мохнатыми плечами, сидели два кобеля, дед с внуком, Срезень и Летун.
Колояр улыбнулся всем сразу, потянулся опереться рукой о косяк и начал заваливаться навзничь.
Что сделал Соболь, рассмотреть никто не успел. Только то, что он не побежал и не прыгнул. Как бы просто исчез в одном месте и возник сразу в другом, рядом с Колояром. Колояр дотянулся до косяка, выправился и устоял на ногах.
Во дворе ликовала просвеченная золотом небесная синева. Колояр глотнул свежего морозного воздуха, и мерзкая слабость тут же начала отступать. Он сумел без чьей-либо помощи завернуть за угол дома и сделать ещё несколько шагов. После чего вернулся в избу взмокший, смертельно уставший, но исполненный законной гордости.
Тень на плетне
Позже ему во всех подробностях рассказали, чем в действительности завершился праздничный бой. Колояр внимательно слушал, но ему всё казалось, будто речь шла не о нём. И не о тех людях, которых он до вчерашнего дня думал, что знает. Ему казалось, что это не к добру.
После вмешательства Соболя потеха прекратилась, чтобы больше не возобновляться. А что её возобновлять, если вмиг пропали и веселье, и радостное вдохновение. Люди стояли молча, глядя то на упавшего Колояра, над которым хлопотала встревоженная родня, то на Соболя с Резоустом.
Их молчание ничего хорошего Резоусту не предвещало.
Соболь успел разомкнуть живодёрский захват, но отпущенный Резоуст не торопился вставать. И не потому, что Правда веннского кулачного боя мстила [8]бить «лёжку и мазку», то есть лежачего или в крови. Вот он со всей силы бухнул о лёд сперва ладонями, а после и лбом.
И… завыл.
"Я же не хотел! Я не хотел… не хотел…"
Сдвинувшиеся люди зашевелились, начали разжимать пудовые кулаки, неловко переговариваться. Горе униженного и растерянного Резоуста вроде бы не подлежало сомнению, голос заметно дрожал. Начисто не поверили ему только двое: Соболь да Бусый. Ещё не поверили Осока и Срезень, но Осока не отходила от Колояра, а Срезню не было позволено вмешиваться по своему усмотрению в людские дела.
И, если уж на то пошло, Бусого тоже никто здесь особенно спрашивать не собирался.
"Чего ты не хотел?"
Это неожиданно громко заговорил слепой Лось, и Резоуст отчего-то вздрогнул всем телом. Он плохо ещё знал обычаи веннов, лишь помнил, что венн вряд ли заговорит напрямую с человеком, которого собирается убивать. Резоуст ответил почти без дрожи в голосе, разве что чересчур торопливо:
"Бить его не хотел… Нечаянно вышло… бросить думал… – Резоуст приподнялся и показал как. – Да вот локтем голову нечаянно зацепил…"
"Врёшь".
Соболь произнёс своё слово спокойно, почти равнодушно, но захлёбывающаяся речь Резоуста сразу оборвалась. Потому что было это не просто слово. Это прозвучал приговор. Вынесенный человеком, привыкшим, что другие люди ему верят и безоговорочно подчиняются. Услышав его, Резоуст сделался ещё белей Колояра, потому что искалеченный Колояр стремился к жизни и бился за неё, а живой и невредимый Резоуст уже чувствовал себя мертвецом.
Он заметался, не решаясь подняться с коленей, посыпал словами, начал что-то доказывать, путая веннский говор с сольвеннским, перемежая их ещё какими-то реченьями, вовсе уже никому здесь не знакомыми, а глаза его шарили по лицам мужчин, выискивая хоть искру сочувствия.
Бусому, обнимавшему Срезня, помнится, на миг показалось, что перед ними на льду билась и брызгала серой кровью та самая птица, сброшенная с небес…
В груди Срезня отдавались далёкие громовые раскаты. Старый кобель пристально следил глазами за Резоустом, и Бусый пытался понять, что же мудрый пёс в действительности видит перед собой.
"Врёшь, – так же спокойно и непререкаемо повторил Соболь. – Ты с самого начала думал убить. У тебя умение мастера, а душа – труса. Вот, значит, как ты отплатил Колояру за благородство в бою, а Зайцам – за гостеприимство. Ты для этого попросился под кров?"
Резоуст уничтоженно молчал.
"Да-а… – вздохнул неподалёку от Соболя кто-то из Зайцев. – Правду старики бают. Все беды от чужаков".
Соболь не торопясь повернулся к бывшему ученику, седые усы дрогнули в усмешке. Он сказал:
"Если помнишь, я здесь тоже когда-то был чужаком".
Молодой Заяц смутился, и его смущение постепенно распространилось в толпе. Лет двести назад человека, сгубившего чёрным непотребством святой праздник, не иначе бросили бы в ту самую Прорубь, да с тяжёлым камешком на ногах. Ныне люди стали непростительно мягкосердечны. Кто-то вспомнил, что Колояр, как ни крути, остался ведь жив, Резоуст же… Венны видывали каторжников и знали, как способна изломать человеческую душу неволя. Что, если Светлые Боги привели сюда Резоуста Своим детям во испытание? Легко добить человека, надломленного страданием и успевшего порядком накуролесить. А вот распрямить его… отогреть…
На том, собственно, и кончилось дело. Люди потоптались ещё немного и начали расходиться. И только Бусого, да, может быть, ещё Соболя не оставляло видение серой птицы, что, волоча смятое крыло, поспешно убралась с омрачённого Потешного поля.
…Срезень, ради больного хозяина допущенный в дом, поставил на лавку лапищи и взялся заботливо умывать Колояра. Даром ли говорили венны, что пёс хотя и вонюч, да на языке у него – двенадцать лекарств. Колояру уже рассказали, что Срезень всю ночь лежал на крыльце, приникнув к дверной щели носом, и даже не взвизгивал, когда на него наступали. И вот дорвался, холил и ласкал своего человека, и человек чувствовал, как уходила боль и рождалась уверенность: всё будет хорошо. Всё заживёт. И в душе, и на теле.
"А там, – жарко стукнуло сердце, – по пословице, и до свадьбы недалеко…"
Соболь одобрительно похлопал собаку по могучему загривку.
– Умница, лохматый. Повезло тебе, парень, с друзьями… – Соболь кивнул на Бусого и Осоку. – Цени.
Колояр ценил. Ему хотелось всех обнять и повторить каждому по отдельности то, что чувствовал сам.
Он притянул к себе голову Срезня и крепко поцеловал в чёрный шевелящийся нос. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо…
