Текст книги "Волкодав"

Автор книги: Мария Семенова

– Если припоминаешь, Аптахар, я плачу тебе за доставленный в целости груз, а не за то, чтобы сберегались кольчуги.

Некоторое время Аптахар, багровея, молча наматывал на палец длинный полуседой ус. Потом возвысил голос:

– Надеть брони!

Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги. Вот только ехал Волкодав не так, как вчера: не с той стороны повозки, где помещался Тилорн, а с противоположной. Лесное солнце вновь скользило по лицу учёного, но тот больше не ловил его глазами, радуясь возвращению света, и не изводил Волкодава вопросами, разузнавая о местах, которые они проезжали, и о том, кто как живёт-может в здешних лесах… Ниилит держала вожжи, тоже совсем как накануне, но саккаремских песенок не мурлыкала. Волкодав смотрел на жёсткую, жилистую травку, которой заросли неглубокие дорожные колеи, и пробовал убедить себя, что был не прав.

Окажись здесь Мать Кендарат, вот ведь всыпала бы непутёвому…

В самом деле, откуда мог знать Тилорн, что его слова были худшим оскорблением для мужчины из рода Серого Пса? Что веннская Правда велела мерзкому насильнику измерить шагами собственные кишки? Что тот, кого облыжно винили в кощунстве над женщиной, не брал в отплату ни золота, ни серебра – только жизнь?..

Тилорн говорил по-веннски без запинки, чуть не лучше самого Волкодава. Значит, знал. Должен был знать. Но если знал, тогда почему?.. За что?.. И как он испугался, когда смекнул, что сморозил не то. Так притворяться нельзя. Или всё-таки можно?..

И не поквитаешься с ним, с калекой, иначе станет вовсе незачем жить. Волкодав продолжал мыть и кормить его и нёс, когда требовалось, за куст или дерево. В конце концов, без Тилорна он бы так и не вышел из подземелий сгоревшего замка. И, что гораздо важнее, навряд ли отыскал бы Людоеда. Таких долгов венны тоже не забывали.

Волкодав хорошо знал, что такое оскорбление и месть, что такое долг крови. Но вот обида… Обидеть может только друг. Обида – это когда тебя насмерть ранит кто-то, к кому ты успел привязаться…

Подобного с ним ещё не бывало.

День стоял жаркий и душный: охранники парились в бронях и шлемах, надетых на меховые подшлемники, и на все лады поддразнивали Волкодава. По их дружному мнению, он испугался тени, и добро бы ещё своей, а то – мышиной. Он знал, что нужно было отшучиваться. Справный воин никогда не осердится на чепуху, разве что срежет зубоскала ответной насмешкой на потеху товарищам. Но этой премудрости Волкодав так и не обучился. Поэтому он молчал.

Две густые ели начали падать одновременно: одна впереди повозок, другая – чуть позади. И сразу полетели стрелы – почти в упор, с обеих сторон.

Охранникам Фителы пришлось бы несладко, будь они без кольчуг. На их счастье, нападавшие не ожидали от них такой предусмотрительности и запаслись в основном срезнями – стрелами с широкими наконечниками, способными пробить грудь человека и выпустить кровь коню. Однако в кольчуге такая стрела застрянет и, ранив, убить всё-таки не убьёт. Спешившиеся обозники живо бросили на левую руку щиты и, ругаясь, принялись отстреливаться.

Волкодаву понадобилось мгновение, чтобы выдернуть из налучи натянутый лук и не глядя вырвать из берестяного тула стрелу. Ещё миг спустя стрела ушла туда, где между деревьями в подлеске мелькнуло что-то живое. Из чащи послышался крик.

У Волкодава не было шлема, и Нелетучий Мыш, покинув его плечо, повис на затылке, мёртвой хваткой вцепившись в перекинутые за спину косы. Ему было не привыкать.

Если Волкодав что-нибудь понимал, нападавших было примерно столько же, сколько и обозников. Стало быть, всё зависело от количества стрел. Если разбойники принесли с собой по два тула – тогда дело плохо.

Стрелы начали иссякать одновременно у тех и у других. Вот в чаще глухо протрубил рог, и разбойники с рёвом хлынули на дорогу. Вместо лиц жутковато белели берестяные личины. Грабители были на удивление славно вооружены. Один из троих, ринувшихся к телеге Волкодава, размахивал даже мечом. У другого было копьё, третий тянул руку к секире, болтавшейся в матерчатом чехле у ремня. Он соображал на бегу, придётся ли драться с одиноким охранником или можно сразу хватать с телеги мешки. Его товарищ с размаху пырнул Волкодава копьём. Тот поймал мелькнувшее жало краем щита и, прыгнув в сторону, что было силы пнул в рёбра третьего грабителя, уже схватившегося за бортик телеги. Он почувствовал, как хрустнули кости, разбойник с криком свалился. Посмотрим, сумеет ли подняться. На узкой обочине было не развернуться, кусты мешали противникам Волкодава напасть на него разом. Он увернулся от свистнувшего меча, успел заметить опасный взмах копья и тут же, не раздумывая, ударил сам. Ему случалось пропарывать кольчуги, но бок всё ещё немилосердно болел, и он нацелил свой удар в горло. Широкий отточенный наконечник почти перерезал шею разбойника. Тяжёлое тело безжизненно повалилось, ломая кусты. Волкодав высвободил копьё и сразу отскочил назад, к телеге. Если повезёт, меченосец всадит клинок в деревянный бортик повозки и мгновение промешкает…

Однако тот неожиданно остановился шагах в пяти, так, чтобы не вдруг достало копьё.

– Послушай-ка, венн, – сказал он. Поправил съехавшую личину и слегка опустил щит, желая обезопасить себя от коварного удара в живот. – Оглянись кругом: ваших уже добивают. Ты, я вижу, неплохо дерёшься, незачем без толку пропадать такому молодцу. Я бы замолвил за тебя словечко Жадобе. Не прогадаешь!

И тут с другой стороны телеги раздался вскрик Тилорна и почти одновременно – отчаянный вопль Ниилит.

Волкодав прыгнул вперёд, как рысь на охоте, и ударил ногой в нижний край разбойничьего щита. От такого удара не было обороны. Его противник отлетел назад и умер, ещё не коснувшись земли. Кому-нибудь могло показаться, что он, раскрыв рот до ушей, кусает собственный щит, но Волкодав этого уже не видал. Он не стал обегать телегу кругом. Схватился за бортик и махнул верхом, прямо через тюки, в которых обильно торчали засевшие стрелы.

Он успел охватить взглядом сражение, ещё кипевшее кое-где у повозок, увидеть Фителу, умело орудовавшего длинным, тонким мечом. Он успел заметить Тилорна, прижавшего ладони к окровавленному лицу. И конного разбойника, уже исчезавшего среди елей. На седле перед ним кричала и билась Ниилит, перекинутая через холку коня.

Волкодав схватил один из двух своих топоров, тот, что был покороче, – и метнул.

Топор со свистом перевернулся в воздухе… но лошадь резко вскинула задом, перепрыгивая валежину, и тяжёлое лезвие, нацеленное между лопаток седоку, ударило её в круп.

Лошадь дико завизжала и рухнула на всём скаку. Волкодав прыгнул с телеги, перелетев через скорчившегося Тилорна, через какого-то разбойника и одного из охранников – кажется, Авдику, – что катались, вцепившись друг другу в глотки, возле колёс. Мягкая лесная земля спружинила под ногами. Волкодав мгновенно вскочил и помчался туда, где визжала и молотила копытами лошадь. Спешенный разбойник нисколько не пострадал. Он тоже был на ногах и уже удирал в лес, таща Ниилит. Девчонка сопротивлялась отчаянно – упиралась, пыталась схватиться за еловые ветки, укусить его руку. И кричала:

– Волкодав!.. Волкодав!..

– Зови громче, – посоветовал ей похититель. Потом обернулся и увидел погоню: – Ага, вот и твой дружок подоспел.

Он разглядел хрустальную бусину, украшавшую волосы Волкодава.

Больше всего венн боялся, что разбойник струсит и попробует заслониться девчонкой. То есть Волкодава это ничуть не смутило бы, но Ниилит и так натерпелась достаточно страху, зачем её ещё хуже пугать… Боги не попустили. Стоило лиходею немного отвлечься, оценивая противника, – и острые зубы Ниилит глубоко впились в запястье.

– Кусаешься, сучка!..

Рукоять меча опустилась на черноволосое темя. Не слишком сильно, не насмерть – просто чтобы полежала тихонько, покуда приканчивают дружка.

Секира Волкодава встретила и отшвырнула просвистевший меч. На мече была кровь. Чью голову он успел разрубить? Тилорна?..

– Северный ублюдок! – по-сольвеннски сказал разбойник Волкодаву, и тот не сомневался, что это был его родной язык. – Ты идёшь через наши земли вместе с вельхами и сегванами. С ними и подохнешь!

Волкодав не ответил. Длинный меч вновь свистнул, целя ему по ногам. Волкодав легко ушёл от удара, перепрыгнув через летящий клинок. Меч был великолепен. Если довелось обладать таким, следовало бы владеть им получше. Очнувшаяся Ниилит приподнялась и, не имея иного оружия, запустила в похитителя подвернувшейся шишкой. Шишка безобидно отскочила от облитого кольчугой плеча.

Венн понимал, что перед ним был опытный воин. Опытный и жестокий. Но высокомерный. Привык побеждать сразу. Значит, можно попробовать одурачить его.

Отбивая очередной удар, Волкодав запутался ногой в можжевеловом корневище и упал на колено, едва не выронив топор. Его противник одним движением развернул тяжёлый меч и, крякнув, с силой рубанул сверху вниз. Ниилит пронзительно завизжала. Разбойник почти уже видел перед собой распластанное надвое тело, но вместо русой головы меч со звоном и скрежетом прошёл по толстому кованому обуху. Лезвие секиры тотчас скользнуло вперёд, и уже разбойник взвыл дурным голосом: его меч и два пальца правой руки упали в траву.

У него хватило ума сразу броситься наутёк. Петляя, кинулся он за пушистые ёлки, в густую поросль ольхи. Волкодав мог бы без особого труда догнать его или выследить по пятнам крови из раны. Он даже шагнул было вперёд, но остановился. Не годилось бросать напуганную девчонку одну. Жива, цела – и добро.

Ниилит повисла у него на шее. Она не плакала, только дрожала всем телом. Волкодав гладил растрёпанные чёрные кудри и думал, что непременно найдёт для неё такой дом, где в эти волосы никогда больше не вцепится ничья жадная лапа. А если такого дома нет на земле, он его выстроит.

Он подобрал меч разбойника и пошёл назад, на дорогу. Уж если конник сцапал девчонку и поскакал прочь, значит, о победе в схватке речи не шло. И точно – спереди раздавались голоса перекликавшихся обозников. Нападение было отбито.

* * *

В горячке погони Волкодаву казалось, будто он удалился от дороги на какой-то десяток шагов. На самом деле пробежал он не менее сотни. Ниилит поспевала за ним, путаясь в вереске. Она всё старалась схватиться за его поясной ремень, но пальцы соскальзывали.

Если головорез что-нибудь сделал с Тилорном, думал Волкодав, я его выслежу. И выпущу ему кишки.

Он ещё остановился возле упавшего коня. Увидев людей, тот приподнял голову, застонал и попробовал встать. Но не смог. Задние ноги не двигались.

Как назло, конь был белый, без единого пятнышка. Венны знали, что именно такие влекли по небу солнечную колесницу. Волкодав опустился подле него на колени, снял седло и расстегнул уздечку, окованную узорчатым серебром, освобождая коня.

– Скачи на Небо, лошадка, – негромко проговорил он, гладя мягкие ноздри. – Скачи по вечному Древу сквозь небеса, за синий Океан, на серебряные луга. Там тебе Матери соткут новое тело, скроят новую шубку краше нынешней. Станешь опять жеребёнком, опять родишься на свет. Да скажи Старому Коню, что злой человек привёл тебя на муку, а Серый Пёс отпустил.

Ниилит не заметила, когда он успел вытащить нож. Конь затрепетал и затих. Судорожно вздымавшийся бок опал в последний раз…

Ниилит отшатнулась прочь, всхлипнула и побежала к дороге. Волкодав поднял меч, седло и узду и пошёл за ней.

Тилорн был не только жив, но даже впервые без посторонней помощи ухитрился сесть на телеге, и у Волкодава отвалился камень от сердца. Калека всё пытался утереть с лица кровь, но, конечно, только больше размазывал. Ниилит суетилась подле него, смачивая из фляги тряпицу.

Подойдя к телеге, Волкодав бросил наземь добычу, оттолкнул руки учёного и сам принялся осторожно и быстро ощупывать его голову. Десять длинных пальцев с нежными зародышами ногтей немедленно обхватили оба его запястья, и Волкодав отметил, что пожатие учёного обрело какое-то подобие силы.

– Волкодав! – страдающим голосом выговорил Тилорн. Разбитые губы плохо повиновались ему. – Сними с меня шкуру, я заслужил! Я не ведаю ваших обычаев и сам не знаю, о чём болтает мой поганый язык. Ну, ударь меня! Выругай!.. Только не уходи!

Волкодав вспомнил, как этот человек разговаривал с палачом, и удивился. Но всего удивительнее был комок, застрявший в горле у него самого.

– А катись ты в… – буркнул он наконец. Оставил Ниилит унимать кровь, всё ещё сочившуюся из ноздрей у Тилорна, обошёл телегу и стал снимать оружие и одежду с троих разбойников, валявшихся у колёс.

Несколько обозников было ранено в стычке, но тем, если не считать вспоротых кое-где вьюков, потери и ограничились. Вечером у костра Волкодав чистил отобранный у разбойника меч, вполуха слушая рассуждения Фителы о том, что, мол, в следующую поездку надо будет взять с собой чутких собак.

– Нынче обошлись Волкодавом, – блеснул крепкими зубами Авдика. Охранники захохотали так, что Аптахар даже толкнул сына локтем и бросил на венна быстрый взгляд – не обиделся ли. Волкодав не обиделся. Его предок в самом деле был псом, который избавил праматерь племени от лютых волков, а потом, как водится, обернулся статным мужчиной. На что обижаться?

Мягкой тряпочкой он в сотый раз протирал уложенный на колени клинок. Меч был веннский, отличной старой работы. Неведомый мастер долго варил чистое железо с жирным чёрным камнем, вынутым из земли, а потом заботливо дал остыть, не понукая ни сквозняком, ни холодной водой. Неспешно выгладил, выласкал молотом на наковальне и наконец умыл особым жгучим настоем, отчего на клинке проявился узор – буро-серебряные полосы шириной в палец, хитро свитые и много раз повторённые от кончика до рукояти. Волкодав не нашёл на мече никакого клейма. Понимающему человеку это уже само по себе говорило кое о чём. Волкодав слыхал от отца – великие мастера прежних веков никак не помечали свои клинки, полагая, что люди и так их отличат. Краем глаза он ловил завистливые взгляды охранников. Все видели, что на железном обухе его секиры красовалась изрядная зарубка, клинок же нисколько не пострадал. За такие мечи на торгу дают равный вес золота и не жалуются на дороговизну.

Надо будет справить для него какие следует ножны…

– Ниилит сказала мне, – негромко проговорил Тилорн, – что ты… что тебе пришлось прикончить коня.

– Пришлось, – сказал Волкодав и легонько щёлкнул ногтем по лезвию. Звон был высоким и чистым.

– Его совсем нельзя было выходить? – спросил Тилорн. – Если он сломал ногу, я бы попробовал…

Волкодав повернулся к нему. Учёный лежал на животе, подперев кулаком подбородок, и пальцем дразнил Нелетучего Мыша, путавшегося в его бороде.

– Он сломал спину, – сказал Волкодав. – Я метил в седока, но промахнулся.

Тилорн вздохнул:

– Меня ты не прикончил.

– Надо было, – проворчал Волкодав. Положив меч себе на голову, он с силой пригнул к плечам рукоять и округлое остриё. Отпущенный клинок распрямился, точно пружина. Можно вставить его в расселину камня и повиснуть всем телом, он не сломается. Теперь Волкодав точно знал, что узор – не подделка, что меч перерубит гвоздь и разрежет пушинку, упавшую на лезвие.

Тилорн долго собирался с духом и наконец решился.

– Пожалуйста, не сердись на меня, – начал он виновато. – Я невежда, которого надо учить и учить. Сделай милость… растолкуй мне, чем всё-таки я обидел тебя.

– Людоедом ты меня обозвал, вот что, – сказал Волкодав.

– Как? – ужаснулся Тилорн. – Я…

Волкодав поставил локти на меч, и тот едва заметно прогнулся. Волкодав долго молчал. Как объяснить чужаку, что там, наверху, есть Великая Мать, Вечно Сущая Вовне, которая однажды в день весеннего равноденствия родила этот мир вместе с Богами, людьми и девятью небесами? Как рассказать ему, что Хозяйка Судеб, Богиня закона и правды – женщина? И ещё о том, как из другого мира прилетела пылающая гора, и Отец Небо заслонил Мать Землю собой?..

Позже любопытный Тилорн ещё расспросит его и мало-помалу вызнает всё. В частности, и то, что ни один венн не лёг бы наземь ничком, приникая к ней, как к жене, если только не справлялся обряд засевания поля. Ну там ещё на войне или на охоте, когда другого выхода нет. Но пока до этого было далеко, и Волкодав мрачно молчал, отчаиваясь подыскать нужное слово.

– Женщины святы! – сказал он наконец. И больше ничего не добавил.

…Оказывается, в ватаге у Фителы было заведено освобождать от ночной стражи воинов, отличившихся в стычке. Но когда осмотрели раненых, выяснилось, что наслаждаться заслуженным сном Волкодаву не придётся.

Он молча пожал плечами, забираясь под полог: пускай разбудят его, когда настанет черёд…

– Мне кажется, сегодня ты убивал, – осторожно сказал ему Тилорн.

– Убивал, – сказал Волкодав, не вполне понимая, куда клонит учёный.

– Значит, – продолжал тот, – на третью ночь они снова придут?

Волкодаву показалось, что Ниилит перестала дышать в темноте, заново переживая минувший ужас и боясь услышать «да».

– Не придут, – сказал он.

– Это потому, что был бой? Твоя вера отличает его от убийства?

– Не в том дело, – проворчал Волкодав. – Ночью будет гроза… никто не приходит после грозы.

– Прости моё любопытство, – помолчав, спросил учёный. – Там, под дубом… Когда ты осиновым колом… Что это было?

– Души, – сказал Волкодав.

– Но мне показалось, ты сражался с чем-то материаль… с чем-то вещественным…

Волкодав долго думал, прежде чем ответить.

– Души бывают разные, – проговорил он наконец. – У праведника она – как светлое облачко… Боги призывают её, и она улетает. А у таких, как Людоед или тот палач, и души как трупы.

Пчёлы, прятавшиеся в дуплах, лошади, с фырканьем нюхавшие воздух, и Мыш, порывавшийся влезть за пазуху, не обманули его. Глубокой ночью, как раз когда Волкодав вдвоём с Аптахаром обходили телеги, с запада, со стороны Закатного моря, выползла громадная туча. В её недрах беззвучно трепетали красноватые молнии. Потом стали доноситься глухие раскаты. Проснувшиеся обозники с благоговейной робостью смотрели в охваченные пламенем небеса. Один из воинов, молодой вельх, осенял себя священным знамением, выводя ладонью разделённый надвое круг. Ниилит сжалась в комочек и что-то шептала, закрыв глаза и уши руками. Её народ считал грозу немилостью Великой Богини.

Когда налетел дождь, Аптахар залез под телегу и позвал к себе Волкодава, но тот не пошёл. Выбравшись за составленные повозки, венн повернулся туда, где молнии хлестали чаще всего. Поднял голову к разверзающимся небесам и начал тихо молиться.

– Господь мой, Повелитель Грозы, – шептали его губы. – Ты, разящий холодного Змея золотым своим топором… Мертва душа моя, Господи, в груди пусто… Зачем я? Зачем ты меня к себе не забрал?..

Живые струи умывали шрамы на обращённом к небу лице, текли по щекам, сбегали по бороде и туго стянутым косам. Близкие молнии зажигали огни в хрустальной бусине, надетой на ремешок. Громовое колесо катилось за облаками. На какой-то миг морщины изорванных ветром туч сложились в суровое мужское лицо, обрамлённое чёрными с серебром волосами и огненно-золотой бородой. В синих глазах пылало небесное пламя.

– Иди, – сказал гром. – Иди и придешь.

На другой день вдоль дороги всё чаще стали попадаться селения. Дыхание западного ветра сделалось ощутимо солёным. Потом кончился лес, и повозки выкатились на большак, по которому сновали туда-сюда конные и пешие. К полудню у дальнего небоската показалось бескрайнее голубое море, а впереди выросли деревянные башни стольного Галирада.

 
«Оборотень, оборотень, серая шёрстка!
Почему ты начал сторониться людей?»
 
 
«Люди мягко стелят, только спать жёстко.
Завиляй хвостом – тут и быть беде».
 
 
«Оборотень, оборотень, ведь не все – волки!
Есть гостеприимные в деревне дворы…»
 
 
«Может быть, и есть, но искать их долго,
Да и там с испугу – за топоры».
 
 
«Оборотень, оборотень, мягкая шубка!
Как же ты зимой, когда снег и лёд?»
 
 
«Я не пропаду, покуда есть зубы.
А и пропаду – никто не вздохнёт».
 
 
«Оборотень, оборотень, а если охотник
Выследит тебя, занося копьё?..»
 
 
«Я без всякой жалости порву ему глотку,
И пускай ликует над ним вороньё».
 
 
«Оборотень, оборотень, лесной спаситель!
Сгинул в тёмной чаще мой лиходей.
Что ж ты заступился – или не видел,
Что и я сама из рода людей?
Оборотень, оборотень, дай ушки поглажу!
Не противна женская тебе рука?..
Как я посмотрю, не больно ты страшен.
Ляг к огню, я свежего налью молока.
Оставайся здесь и живи…»
…а серая
Шкура потихоньку сползает с плеча.
Вот и нету больше лютого зверя…
 
 
«Как же мне теперь тебя величать?..»