Текст книги "Волкодав"
Автор книги: Мария Семенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Совсем не грех отдать за такую обе разбойничьи, куда более жидкие и без воротничков. Только деревенский народ стращать, чтобы живей выносил снедь и добро.
Волкодав вытащил их из котомки – серебристо сверкающие, отчищенные, отодранные от ржавчины и остатков засохшего кровяного налёта. Мастер Крапива бегло окинул их многоопытным глазом и удовлетворённо кивнул. Купцу или там путешественнику в дороге сгодятся.
– По рукам? – с бьющимся сердцем спросил Волкодав.
– По рукам.
Волкодав ещё подержал красавицу броню на ладонях, не торопясь прятать в котомку. Тилорн, только сейчас появившийся из мастерской, подошёл к нему и заинтересованно потянулся потрогать, но в последний момент отдёрнул пальцы:
– Можно?
Волкодав улыбнулся:
– Можно, не кусается.
– Я думал, мало ли, верование какое-нибудь… – любуясь синеватыми бликами на ровных, отглаженных кольцах, пояснил Тилорн.
Верование действительно было, но хорошему человеку многое позволяется.
Волкодав отметил про себя, что следом за учёным из двери мастерской выскочил безусый ученик и, отозвав Крапиву в сторонку, стал что-то говорить ему встревоженным шёпотом. Венн тотчас заподозрил, что зря оставил Тилорна там, внутри, без присмотра, и насторожил уши, но в это время Крапива повернулся к ним сам.
– Ты кто такой? – грозно хмуря брови, обратился он к Тилорну. – Для кого мои тайны выпытываешь?
– Я? – ахнул Тилорн. – Я не выпытывал никаких тайн, добрый мастер. Я просто спросил этого славного паренька, каким способом у вас здесь воронят!..
Волкодав спрятал кольчугу и повесил сумку на плечо. «Ремешок добрых намерений» висел на его ножнах развязанным: кнесинка собственноручно распустила его и снабдила деревянной биркой со своим клеймом в знак того, что оное было разрешено её благоволением. Хвататься за меч Волкодав, понятно, не собирался. Он даже не двинулся с места, но про себя прикинул, как они с Тилорном станут уходить, если бронник вздумает кликнуть дюжих учеников.
– В жабьем молоке запекают! – рявкнул сольвенн. – Так и передай, подсыл бледнозадый!
– А не зря тебя Крапивой прозвали, – показывая в усмешке выбитый зуб, сообщил мастеру Волкодав. – Не бранись попусту, дольше проживёшь. Этот человек – не подсыл. Он книг прочитал больше, чем ты за свою жизнь колец заклепал. Поговори с ним, он ещё тебя поучит, как воронить.
– Идите-ка вы оба отсюда! – налился кровью Крапива. – Вот уж правда святая: нельзя с веннами по-хорошему…
– Мой добрый друг изрядно преувеличивает мои познания, – со спокойным достоинством ответил Тилорн. – Но кое-что в металле я действительно понимаю и, возможно, в самом деле навёл бы тебя на какую-нибудь небесполезную мысль. Мой народ, уважаемый, обитает очень далеко отсюда, и у нас есть присловье: одна голова хорошо, а полторы лучше…
– Голова?.. – Сольвенн от удивления позабыл гневаться. – Какая ещё голова?..
Тилорн заулыбался уже совсем весело:
– Ах да… видишь ли, у нас полагают, что человек думает головой.
Крапива пожевал губами, изумляясь про себя необъятности заблуждений, бытующих у разных племён. Ему-то было хорошо известно, что мысли и знания помещаются у человека в груди.
А Тилорн, воспользовавшись его замешательством, деловито подошёл к дорогой, разве витязю по мошне, серебрёной броне, провёл длинным пальцем по мерцающим пластинам и сказал:
– Я вижу, вы покрываете доспехи серебром и, наверное, изредка золотом. Если хочешь, мастер Крапива, я предложил бы тебе иные покрытия, воздвигающие не менее надёжную преграду для ржавчины и очень красивые. Скажи, есть ли у тебя знакомые среди кожевников и ткачей?
– Ну… – замялся Крапива. – Может, и сыщутся… У кого кожу-то беру…
– Тогда… только не сочти опять, будто я выпытываю! Красят ли они кожу и ткани одними лишь соками трав или, может быть, применяют химич… иные вещества? Скажем, красные или жёлтые кристаллы, хорошо расходящиеся в воде и весьма ядовитые? Они служат для дубления и ещё для того, чтобы краска прочнее держалась. Особенно синяя, серая, чёрная…
– Да чего только не болтают, – уклончиво ответил Крапива, но и скудного намёка оказалось достаточно. Тёмные глаза Тилорна разгорелись охотничьим задором:
– Вели, добрый мастер, раздобыть таких кристаллов да закажи у стекловара несколько глубоких чаш из хорошего стекла, чистого и прозрачного. Я покажу тебе, как напитать поверхность железа другим металлом, не боящимся даже морской воды!
– Напитать? – не поверил бронник. – Железо же! Что туда впитается? Это тебе не доску олифить…
– Видишь ли, – принялся объяснять Тилорн, – железо, как и прочие вещества, состоит из мельчайших, незримых простым глазом частичек. При определённых условиях можно…
– Ты колдун! – объявил Крапива и осенил себя Катящимся Крестом, отгоняя возможную скверну. – Уходи!
– Он не колдун, – сказал Волкодав. – Он учёный. – Подумал и добавил: – Не видел, как он за серебро брался? За железо?.. – Крапива молчал, и Волкодав хлопнул Тилорна по плечу: – Пошли. Я ещё лук хотел посмотреть.
– Погоди, – вдруг поднял руку мастер. – Добро, поставил я чаши, купил твою отраву… дальше-то что?
Тилорн потребовал лоскут берёсты побольше и чем на нём рисовать. Кончилось тем, что Крапива клятвенно пообещал Волкодаву накормить Тилорна за свой счёт вечерей, а потом отрядить двоих унотов, сиречь учеников, чтобы в целости и сохранности проводили мудреца домой. И Волкодав отправился к мастеру-лучнику, безбоязненно оставив друга одного у чужих. Он знал: Крапива всё сделает, как обещал, и, надо ли говорить, никто Тилорна даже пальцем не тронет. Потому что обижать человека, за которого заступается венн, – всё равно что в прорубь на Светыни зимой голому прыгать. С большим камнем на шее.
Настало утро. Волкодав явился в кром, когда солнце только-только являло из-за небоската огненный край. Позёвывающие отроки в воротах пропустили его, ни о чём не спросив. Видно, были упреждены.
Волкодав пришёл в новой одежде и в кольчуге, чуть-чуть казавшейся из рукавов чехла. Отроки за его спиной переглянулись, думая, что он не заметит. Он не стал оборачиваться.
Во дворе было ещё безлюдно, только в поварне звонко смеялись чему-то молодые стряпухи, да из выгородки, где стояла хлебная печь, шёл чудесный дух поспевающего печева. Волкодав пересёк двор, постоял возле уже знакомого крылечка, потом присел на ступеньку.
На душе у него было не особенно весело. Вчера вечером Тилорн пробудил наконец Мыша от спячки и торжественно заявил, что зверёк снова может летать. При этом он ввернул ещё одно непонятное слово: «технически». Волкодав спросил, что это значило, и Тилорн пояснил: крыло, мол, совершенно выздоровело, ни плохо сросшихся костей, ни грубых рубцов. Даже мышцы почти не ослабли, потому что Мыш был очень подвижен, драчлив и всё время порывался взлететь…
Беда только, сам Мыш упорно отказывался понимать, что здоров. Если раньше он нипочём не желал признавать себя за калеку, без конца срывался в полёт, расшибался и возмущённо кричал, то теперь его как подменили: он первым долгом юркнул Волкодаву за пазуху и долго отсиживался там, испуганно всхлипывая. Когда он наконец осмелел и вылез наружу, Волкодав стряхнул его с ладони над мягкой постелью:
– Лети, дурачок.
Мыш упал, даже не попытавшись развернуть крылья. И заплакал так, что щенок поджал хвостик и сочувственно заскулил. Тилорн покачал головой, сказал что-то на неведомом языке, взял Мыша в руки и сотворил чудо. Он посмотрел зверьку в глаза, и светящиеся бусинки враз помутнели, как бывает у пьяных. Мыш начал зевать, но не заснул. Тилорн легонько подтолкнул его пальцем:
– Лети.
Мыш сейчас же вспорхнул, с отвычки неуклюже поднялся под потолок и вернулся.
– Он может летать, – сказал Тилорн. – Но не хочет. Боится. Я заставил его на время забыть страх, и он полетел. Но чтобы он совсем перестал бояться – тут надо поработать…
А надо ли было резать, подумал Волкодав. Уж как-нибудь дожил бы век…
– Взять его за лапу и выкинуть в окошко, – посоветовал Эврих. – Чтобы другого выбора не было.
Ниилит ойкнула, а Волкодав хмуро предупредил:
– Я тебя самого выкину. Может, тоже летать научишься.
Так и вышло, что нынче он оставил Мыша дома: мало ли что тот учудит в самый ненужный момент. Оставаться Мыш не хотел. Пришлось Тилорну снова погрузить его в полусон…
Дверные петли были хорошо смазаны, но Волкодав загодя распознал старческие шаги и шарканье веника. Он поднял голову, уже зная, что выйдет не кнесинка. И точно. На крыльце появилась высохшая, сморщенная старуха, наверное, годившаяся в матери хромому Вароху.
– Здравствуй, бабушка, – сказал Волкодав.
Старуха окинула его неожиданно зорким, подозрительным взглядом и зашипела, грозя веником:
– Ишь, расселся, бесстыжий!.. А ну, иди отсюда! Ходят тут…
Волкодав смиренно поднялся и отступил в сторону. Бабка покропила водой и принялась подметать и без того чистое крыльцо. Особенно она трудилась полынным веником там, где он только что сидел. Рабыня, сообразил Волкодав. Но у таких рабынь сами хозяева по одной половице на цыпочках ходят. Нянька, наверное. Не иначе, государыню кнесинку в люльке качала, а может, и самого кнеса. Или супругу его…
– Ты, что ли, девочки нашей охранитель? – осведомилась старуха.
– Верно, бабушка, – кивнул Волкодав. – А не скажешь ли…
Он хотел спросить, скоро ли встанет госпожа, прикидывая, как бы успеть перекинуться словечком с боярином Крутом. Но старуха с усилием разогнула согбенную спину, чтобы снова постращать его веником:
– У-у-у тебе…
И с тем скрылась в избе.
Волкодав задумчиво почесал затылок и снова сел на красноватую маронговую ступеньку.
Спустя некоторое время опять послышались шаги. На сей раз шёл мужчина. Он приближался из-за угла, со стороны дружинного дома. Волкодаву что-то очень не понравилось в его походке, но, пока он размышлял, что же именно, у крыльца явил себя Лучезар.
Вот уж кого Волкодаву хотелось видеть всех менее.
– Что-то проходимцы разные зачастили… – увидев его, немедленно сказал Левый. Волкодав ничего не ответил. Только равнодушно посмотрел на боярина и снова уставился себе под ноги. Отвечать ему, ещё не хватало.
– А ну встать, собака, когда витязь с тобой разговаривает! – взвился Лучезар.
Во всём Галираде, наверное, едва набрался бы десяток людей, понимавших веннские знаки рода, и молодой боярин к их числу явно не принадлежал. Иначе, желая оскорбить Волкодава, он нипочём не обозвал бы его собакой. Волкодаву стало почти смешно, но он опять ничего не сказал. И, уж конечно, не пошевельнулся.
Разговор мог забрести далеко, но в тот раз обоим повезло. Дверь раскрыла сильная молодая рука: на пороге стояла кнесинка Елень.
Волкодав сразу поднялся, кланяясь государыне. Левый не поклонился. Он смотрел только на Волкодава, не отводя глаз, и во взгляде его была смерть.
– Оставь, Лучезар! – сказала кнесинка. – Это мой телохранитель. Он сидит здесь потому, что я так приказала.
Левый опустил длинные ресницы, а когда вновь поднял их, на лице было уже совсем другое выражение. Томное и презрительное.
– А, вот оно что, – проговорил он лениво. – Я же не знал, сестра. И зачем, думаю, проходимцу тут торчать? Ещё украдёт что…
Кнесинка быстро и с испугом покосилась на Волкодава. Тот стоял, как глухой, с деревянным лицом.
– Не обижай его, он ничем этого не заслужил, – сказала она Лучезару. И повернулась к телохранителю: – А ты что молчишь?
Волкодав пожал плечами:
– Так я ведь на службе, государыня. Я тебя стерегу… а не себя от всякого болтуна… – Левый, в жизни своей, вероятно, не слыхавший подобного обращения, на миг онемел, и Волкодав медленно, с удовольствием докончил: – Вот если бы он на тебя умышлять вздумал, я бы ему сразу голову оторвал.
Кулак боярина метнулся к его подбородку, но подставленная ладонь погасила удар. Волкодав в полной мере владел искусством бесить соперника, вроде не причиняя ему вреда, но и к себе прикоснуться не позволяя. Лучезар попытался достать его левой, но венн отбросил руку боярина, а потом поймал его локти и притиснул к бокам. Волкодав знал сотни уловок, позволявших скрутить Левого куда надёжней и проще. Он нарочно выбрал самую невыгодную. Ещё не хватало сразу показывать Лучезару всё, на что он, Волкодав, был способен. Пускай Лучезар показывает. Если умеет. А он, скорее всего, умеет. Да и разумно ли вовсе унижать его при «сестре»…
Лучезар, конечно, драться был далеко не дурак. Венн сразу понял, на какого противника напоролся. Витязь – это не городской стражник, вчерашний тестомес, ещё не отмывшийся от муки. Это – воин. И воинами с колыбели воспитан. Самому кнесу любимый приёмный сын, если не побратим. Боец из бойцов, всякому ратоборству обученный. Лучезар был сноровист и могуч… Вот только почему он двигался, словно с похмелья? Боярин зарычал и рванулся освободиться… Волкодав удержал его без особых хитростей, хотя и с трудом.
По счастью, борьба продолжалась какие-то мгновения. Кнесинка Елень бесстрашно сбежала к ним с крыльца. Псов грызущихся разнимать, подумалось Волкодаву. Он оттолкнул боярина и сам отступил назад, тяжело дыша. Сейчас она велит ему навсегда убираться с глаз. И будет, несомненно, права. Его она прежде видела всего-то три раза. А Левый её сестрой называет. Рассказывать ей про старую вельхинку Волкодав не собирался.
– Ступай, Лучезар, – сказала вдруг молодая правительница. – Ступай себе.
И боярин ушёл. Он дрожал от ярости и озирался на каждом шагу. Но ни слова более не добавил.
Волкодав смотрел в спину кнесинке и тоже молчал, ожидая заслуженной расправы. И тут… сперва он ощутил в одной ноздре хорошо знакомую сырость, потом поднял руку, увидел на пальце ярко-алую каплю и понял, что Левый, сам того не ведая, ему всё-таки отомстил. Короткое, но лютое напряжение дало себя знать. Так нередко бывало с тех пор, как в каменоломне ему покалечили нос. И всегда это случалось в самый неподходящий момент. Ругаясь про себя, Волкодав выдернул из поясного кармашка всегда хранившуюся там тряпочку и стал заталкивать её в нос. Хорошо ещё, вовремя спохватился и не осквернил кровью ни крыльцо, ни новенький дарёный чехол…
Кнесинка обернулась к нему, и глаза у неё округлились.
– Прости, госпожа, – виновато проговорил Волкодав, и в самом деле готовый провалиться сквозь землю.
Девушка быстро оглядела двор – не видит ли кто – и решительно схватила его за руку:
– Пойдём!
Её пальцы не сошлись у него на запястье, но пожатие было крепкое. Она потащила венна на крыльцо, потом в дверь и дальше в покои.
– Нянюшка! – окликнула она на ходу. – Принеси водицы холодной!.. А ты садись. – Это относилось уже к Волкодаву, и он послушно сел на скамью у самого входа.
Из другой комнаты выглянула старуха, посмотрела на него, вновь скрылась и наконец вышла с пузатым глиняным кувшином и большой глиняной миской.
– Хорош заступничек… – ворчала она вполголоса, но так, чтобы он слышал. – Самому няньки нужны…
– Запрокинь голову, – велела кнесинка Волкодаву.
– А ты иди, дитятко, – погнала её старуха. – Иди, не марайся.
Она утвердила миску у него на коленях, плеснула ледяной воды, дёрнула Волкодава за волосы, заставляя нагнуться пониже, смочила тряпицу и приложила ему к переносью. Потом цепко схватила за средний палец и туго перетянула ниткой по нижнему краю ногтя.
– Спасибо, бабушка, – пробормотал он гнусаво.
Человек, у которого идёт из носу кровь, жалок и очень некрасив. Выгонит, с отчаянием думал Волкодав, следя, как редеют падающие в миску капли. Как есть выгонит. Да и правильно сделает. Дружину верную приобидел, с боярином ссору затеял, а теперь ещё и срамным зрелищем оскорбил. На что ей…
– Как ты?.. – спросила кнесинка. Волкодав поднял глаза. Она смотрела на него с искренним состраданием. – Как, лучше тебе?.. Да с чего хоть?..
Волкодав неохотно ответил:
– Поломали когда-то, с тех пор и бывает.
– Молодь бесстыжая, – заворчала старуха. – Беспрочее. Всё по корчмам, всё вам кулаками махать… Нет бы дома сидеть, отца с матерью радовать…
Волкодав промолчал. Кровь наконец успокоилась; он осторожно прочистил ноздрю и на всякий случай загнал внутрь свежую тряпочку. Если не очень присматриваться, со стороны и не заметишь. Нянька унесла миску и полотенце. Волкодав встал, и тут кнесинка заметила кольчугу, видневшуюся из-под чехла.
– Это-то зачем? – изумилась она. – От кого? Сними, люди добрые засмеют. Совсем, скажут, умом рехнулась…
Говоря так, она слегка покраснела, и Волкодав понял, что досужая болтовня её всё-таки задевала. И правда, чего только не скажут острые на язык галирадцы, углядев при любимой кнесинке телохранителя-венна, снаряжённого, точно сейчас в бой! Ещё, посмеются, шлем бы нацепил. Можно подумать, на неё три раза в день нападают! Волкодав расстегнул ремень и стащил с себя чехол, потом и кольчугу.
– Положи тут, – сказала кнесинка. – Вернёмся, заберёшь.
– Хлопот тебе из-за меня, госпожа, – сказал Волкодав.
Кнесинка только махнула рукой:
– Поди в конюшню, я конюху велела коня тебе какого следует подобрать.
Волкодав поклонился и вышел.
Когда стала собираться свита, он приметил среди русоголовых сольвеннов смуглого чернявого халисунца, дородного и одетого вовсе не по-воински. Волкодав захотел узнать, кто это такой, но тут как раз появился Крут, и венн сразу подошёл к нему.
– Здравствуй, воевода, – сказал он Правому. – Перемолвиться надо бы.
– О чём ещё? – спросил Крут недовольно.
Волкодав отозвал его чуть в сторону от остальных и сказал:
– Я хочу попросить тебя, воевода… Когда встанешь у кресла госпожи, держись на один шаг дальше вправо, чем ты обычно стоишь.
– Что?.. – темнея лицом, зарычал Крут.
– Погоди гневаться, – Волкодав примирительно поднял ладонь. Потом принялся чертить на земле носком сапога. – Смотри, вот кресло государыни. Я встану вот здесь, чтобы всё видеть, но и на глаза особо не лезть. Если ты чуть-чуть отодвинешься, мне будет удобней.
У боярина зашевелились усы:
– А пошёл ты, дармоед…
Волкодав вспомнил осенившее его давеча сравнение и тихо ответил:
– Я – пёс сторожевой, воевода. Где лягу, там и ладно, лишь бы стерёг.
Договаривал он уже боярину в спину.
Толстый халисунец Иллад оказался лекарем. Он прижился в крепости ещё со времени детских хворей кнесинки, до сих пор пользовал её по мере необходимости и считал своим непременным долгом сопровождать Елень Глуздовну на все выезды вроде сегодняшнего.
– Госпожа чем-то больна? – насторожился Волкодав. Кнесинка выглядела здоровой и крепкой, но мало ли…
– О чём спрашиваешь! – возмутился Иллад. – Как тебе не стыдно!
– Не стыдно, – сказал Волкодав. – Если госпожа больна, я должен это знать. Я её охраняю.
– Госпожа пребывает в добром здравии, и да сохранит её Лунное Небо таковой ещё девяносто девять лет, – поджав губы, ответил халисунец.
– Тогда зачем… – не подумавши начал Волкодав, но лекарь досадливо двинул с места на место расписной кожаный короб и перебил:
– Затем же, зачем и ты! Только от меня, в отличие от тебя, иногда есть толк!
Конюх Спел приготовил Волкодаву очень хорошего коня. Это был крупный серый жеребец боевой сегванской породы. Мохноногие, невозмутимо спокойные, такие лошади казались медлительными и тяжеловатыми, но были способны по первому знаку к стремительным и мощным рывкам и вдобавок славились понятливостью. То есть как раз то, что надо. Покладистый конь взял с ладони нарочно припасённую горбушку, дохнул в лицо и потёрся лбом о плечо венна. Вот и поладили. Волкодав похлопал коня по могучей мускулистой шее, взял под уздцы и повёл наружу, провожаемый одобрительным взглядом слуги.
Когда садились в сёдла, Волкодав хотел помочь кнесинке Елень – государыня, облачённая в длинное платье, ездила на лошади боком, опирая обе ноги на особую дощечку, – но боярин Крут, только что не оттолкнув телохранителя, шагнул мимо и сам поднял «дочку» в седло. Тут Волкодав озлился и твёрдо решил, что по приезде на площадь встанет там, где сочтёт нужным, и пусть Правый выставляет себя на посмешище, если больно охота. Но старый боярин, легко вскочив на своего вороного, свирепо оглянулся на телохранителя и толкнул коня пятками, заставляя его отступить от белой кобылицы кнесинки, и у Волкодава сразу полегчало на сердце.
Былые навыки вспоминались сами собой. Как только выехали за ворота, внимательный взгляд Волкодава хватко заскользил по крышам, по верхушкам крепких бревенчатых заборов, по лицам галирадцев, вышедших поприветствовать государыню. Сколько ни твердили ему, что, мол, ни чужой, ни тем более свой нипочём не станет на неё покушаться, Волкодав был настороже. И, вообще говоря, без кольчуги чувствовал себя голым.
Когда-то он наблюдал за тем, как охраняли правителей в больших городах Халисуна и Саккарема. Если этим владыкам случалось выходить к народу, на всех крышах расставляли стрелков, вгонявших стрелу в перстенёк за двести шагов. И давали наказ при малейшем подозрении спускать тетиву без лишних раздумий. Да и среди слуг добрая половина всегда были переодетые стражи… И народ всё знал и всё воспринимал как должное. Здесь не то. Поступить так здесь значило смертельно оскорбить галирадцев. Одного его ей, может быть, ещё простят…
Вот и думай, телохранитель, как себя вести, чтобы и кнесинку оградить, и с городом её не поссорить…
На площади Волкодав бросил поводья слуге (тот машинально подхватил их и только потом спросил себя, почему бы венну самому не отвести своего коня, а заодно и боярских) и сразу встал подле кнесинки, за правым плечом. Боярин Крут, сопя и покусывая седые усы, пошёл чуть впереди и правее. Волкодав с благодарностью отметил, что старый воин зорко обозревал ту часть круга, которую он видеть не мог. Лучезар-Левый шагал с другой стороны. Кажется, он решил вести себя с Волкодавом единственным способом, который ему оставался: вообще его не замечать. По крайней мере на людях.
Поклонившись народу, кнесинка Елень опустилась в старинное кресло. Пропел серебряный рог, и Волкодав впился взглядом в первого приблизившегося купца. Это был рослый, могуче сложенный, чёрный как сажа мономатанец, чьи тростниковые корабли ошвартовались у пристани перед рассветом. Купец был одет в долгополое жёлто-красное одеяние, отороченное крапчатым мехом: у него на родине зимой было гораздо теплее, чем в Галираде летом. Чернокожий отлично говорил по-сольвеннски и держал речь сам, без толмача. Он привёз на торг дерево – чёрное, жёлтое и красильное, – а также слоновую кость и двадцать три чёрных алмаза. Два таких алмаза лежало в красивых деревянных шкатулках, которые он поднёс кнесинке Елень. Та уже вытащила круглую деревянную бирку, чтобы вручить ему в знак разрешения на торговлю, но тут мономатанец звонко хлопнул в розовые ладоши, и двое слуг бережно вынесли вперёд высокую корзину, сплетённую из пухлого тамошнего камыша. Купец расплылся в улыбке, сияя ослепительными зубами, и, сняв полосатую крышку, запустил в корзину длинные руки. Потом выпрямился и протянул кнесинке глиняный горшок. В горшке сидел невзрачного вида кустик, весь усыпанный белыми снежинками мелких цветков. Наверное, под здешним солнцем кустику было холодно: его укрывал большой стеклянный пузырь, не иначе, выдутый нарочно ради этого случая. Мономатанцы недаром славились как искусные стекловары…
Правительница большого и богатого города мигом позабыла всякую важность. Она всплеснула руками и выпорхнула из кресла, словно самая обычная девочка, которую добрый друг побаловал маковым пряником.
– Ой, Шанака-сао! Санибакати ларимба…
Это значило – вот уж угодил, так угодил.
Оказывается, она говорила по-мономатански не хуже, чем купец Шанака – по-сольвеннски. И, похоже, пестовала садик со всякой заморской зеленью. Неподвижно стоявший Волкодав едва заметно напрягся: огромный чернокожий отдал горшок с кустиком слугам и дружески обнял подбежавшую кнесинку.
– Это мой сын, Глуздовна, нарочно для тебя отыскал. Два дня лазил! Улыбка Гор любит много, много солнца и… э-э-э… того, что птицы роняют!
Голос у него был зычный. В толпе, сошедшейся поглазеть, послышался смех.
После мономатанца на разостланный ковёр ступил венн из рода Синицы. Волкодав ощупал его точно таким же колючим взглядом, что и всех остальных. Венн поклонился кнесинке чёрными соболями, знаменитыми серебристыми лисами и большой кадью огурцов, которые его племя умело солить совершенно особенным образом, всем соседям на посрамление. По мнению Волкодава, запах от кадки шёл дивный. Краем глаза он заметил, как сморщил тонкий нос Лучезар.
Время шло. Торговые гости сменяли друг друга и удалялись, гордо неся заветные бирки. Кнесинка Елень для каждого находила доброе слово, и Волкодав отметил, что она со многими, не с одним Шанакой, беседовала на их родных языках. Понятно, это льстило купцам. И побуждало их приехать ещё да других с собой приманить.
Яркое утреннее солнце светило Волкодаву в правый глаз. От долгого стояния на одном месте начали тяжелеть ноги. Он стал чуть-чуть покачиваться с пятки на носок, разгоняя кровь. Он видел, что кнесинка была довольна богатыми подношениями. Подарки отнесут в крепость, одни – в сокровищницу, другие – на кухню, а потом используют как надлежит. На житьё и награды храброй дружине, на починку кромовых стен, на оружие и доспех для раздачи городским ратникам, случись вдруг воевать…
Близился полдень. Волкодав в который раз позавидовал зевакам из местных, вольным стоять или уйти, и порадовался тому, что череда купцов иссякала.
Предпоследним вышел поклониться кнесинке молодой уроженец далёкого Шо-Ситайна, меднолицый, с длинным хвостом светлых, точно пакля, волос и раскосыми голубыми глазами. Его страна лежала за морем, ещё дальше Аррантиады, и славилась замечательными табунами, пасшимися в необозримых степях. Там не строили больших кораблей, и этого шо-ситайнца, одного из первых в Галираде, привёз сюда отчаянный сольвеннский мореход. Волкодав видел, как кнесинка пометила что-то на вощёной досочке-цере. Наверное, постановила наградить предприимчивого корабельщика. Цера у неё была можжевеловая, с красивым резным узором из переплетённых стеблей на другой стороне. Волкодав разглядел его, потому что она держала досочку на коленях, челом вниз от солнца. К цере на шёлковом витом шнуре было подвешено писало – костяное, с навершием в виде лопаточки для стирания испорченных букв.
Шо-ситайнец, конечно, не знал языка, и ему помогал наёмный толмач. Благо людей, умеющих объясняться на всевозможных наречиях и желающих тем заработать, в Галираде было с избытком. Всего седмицу назад, ища работы, Волкодав и сам с отчаяния подумывал пойти в толмачи, но скоро отступился. Рылом не вышел, объяснили ему.
Почему-то его взгляд то и дело возвращался к человеку, переводившему для молодого купца. Это был мужчина, каких в любой толпе из ста сотня: невысокий, рыжеватый, неопределённого возраста (что угодно от тридцати до пятидесяти), с какими-то смазанными, незапоминающимися чертами лица. Такой с одинаковым успехом сойдёт и за сегвана, и за вельха, и за сольвенна. Может быть, именно поэтому Волкодав, любивший знать, с кем имеет дело, присмотрелся к нему повнимательнее. Что-то смущало его в этом человеке, но вот что?.. Его одежда?.. Насмотревшись на весьма пёстро одевавшихся галирадцев, особенно после встречи с тем стариком на морском берегу, Волкодав вряд ли удивился бы даже саккаремским штанам при мономатанских сандалиях. Нет, не то. Рыжеватый малый был одет вполне по-сегвански…
И вот тут до него дошло. Узор на рубашке причислял толмача к одному, совершенно определённому племени. А синие кисточки на сапогах – к другому!
Этот человек – не тот, за кого себя выдаёт!
Усталость и неизбежную сонливость как рукой сняло. Волкодав подобрался, готовясь к немедленным действиям. Больше всего ему хотелось подхватить кнесинку на руки, закрывая собой. Нет, нельзя…
– …На шеях его колесничных коней пребывает сила, грохот и страх врагам, – спокойно и складно переводил между тем толмач, и шо-ситайнец поглядывал на него с благодарностью. Волкодав живо представил себе хохот и улюлюканье горожан, возмущение кнесинки, и полную неповинность сегвана, второпях купившего хорошие сапоги и, вот незадача, не успевшего переменить кисточки. Волкодав ещё раз обшарил его взглядом, но не приметил никакого оружия.
Почему же в потёмках души продолжало звучать тревожное било, ни дать ни взять зовущее на пожар?..
– Позволь же, государыня, из рук в руки передать тебе три сокровища наших благословенных степей, трёх белых, как молоко, скакунов, никогда не слышавших ни грубого окрика, ни посвиста плети…
Купец отступил чуть в сторону, обернулся и махнул рукой слугам выводить косящихся, прижимающих уши красавцев – жеребца и двух кобылиц. Послышался восхищённый ропот: кони оказались действительно превыше всяких похвал. И, кажется, Волкодав был единственным, кто на них не смотрел. Он смотрел только на толмача. Тот, как и купец, тоже подался в сторону, только в противоположную, чего настоящий толмач не сделал бы никогда. А потом, продолжая улыбаться, вдруг сунул обе руки в рукава, а взгляд стал очень холодным. В эту долю мгновения Волкодав успел понять, что уже видел его раньше, и догадаться, почему убийца вырядился именно сегваном. Ради этих вот широких рукавов, не утеснённых завязками…
Дальше всё происходило одновременно. Кнесинка Елень не успела испугаться. Её отшвырнуло прочь вместе с креслом – прямо на боярина Лучезара, – а пригнувшийся Волкодав, как спущенная пружина, с места прыгнул на толмача, стоявшего в четырёх шагах от него. Уже в полёте его догнал крик кнесинки. Ему почудилось прикосновение: что-то прошло по его груди и по левому боку, почти не причинив боли. Значит, он всё-таки не ошибся. Как всегда в таких случаях, время замедлило для него свой бег, и он увидел, как досада от испорченного броска сменилась на лице убийцы страхом и осознанием гибели. Потом искажённое лицо и руки со второй парой ножей, уже изготовленных для метания, подплыли вплотную. Ножи так и не ударили. Ударил Волкодав. Кулаком. Под подбородок. И услышал короткий хруст, какой раздаётся, когда переламывают позвоночник.
Он свалился в пыль рядом с обмякшим телом убийцы, и время снова потекло, как всегда.
Первой его мыслью было: оградить госпожу. Однако дружина обо всём уже позаботилась. Кнесинку подхватили, укрыв за необъятными, надёжными спинами. Волкодав слышал её голос, испуганный, недоумевающий. Поднялся и Лучезар, которого сшибло тяжёлое кресло. Вот уж кто был вне себя от ярости. Он указывал пальцем на Волкодава и кричал:
– Вор!..
К счастью для венна, народ посчитал, что боярин указывал на убитого. Перепуганные кони громко ржали и порывались лягаться. Слуги повисали на уздечках, с трудом удерживая могучих зверей. Шо-ситайнскому купцу уже заломили за спину руки, а над толпой, распространяясь, точно волна от упавшего камня, витал клич: «Бей сегванов!»
