355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Семенова » Поединок со Змеем » Текст книги (страница 2)
Поединок со Змеем
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:21

Текст книги "Поединок со Змеем"


Автор книги: Мария Семенова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ОГОНЬ ОЧАГА

Рыжекудрый Огонь между тем исполнил наказ старших братьев-Богов: стал для Мужчины и Женщины, для всего их рода святым огнем очага. Вокруг него собиралась семья, и он гнал прочь тьму ночи и жадных, хищных зверей. Он варил и пек пищу, и Люди, садясь к трапезе, не забывали попотчевать свой Огонь. Всякий гость, обогревшийся у очага, причастившийся еды, становился за своего, никто не смел обидеть его, прогнать из-под крова. А когда Люди ссорились, при Огне невозможно было молвить бранного или нескромного слова:

– Сказать бы тебе… да очаг в доме, нельзя!

Люди поняли: этот Огонь не должен угаснуть. Переходя в новый дом, его непременно брали с собой. Так доставался он внукам от дедов и был не простым пламенем, суетящимся в расколотых дровах. Ему показывали новорожденных, чтобы Огонь узнал новую душу и не отказался беречь и холить дитя. Свахи протягивали ладони к Огню, прося его покровительства. Невеста, входя к мужу в дом, первым долгом кланялась очагу и бросала в него три своих волоска. А когда доводилось идти назад с похорон, все старались без промедления заглянуть в хлебную квашню и коснуться рукой очага. Так очищались от прикосновения смерти, не пускали беду через порог.

В начале времен Люди мыслили свои души подобными душам птиц, рыб и зверей. Ощутив, что жизнь на излете, начинал гадать человек:

– Кем предстоит мне родиться? Оленем, вепрем, малым воробушком, юркой уклейкой?

Тогда умерших хоронили в земле и клали набок свернувшимся, как дитя в материнской утробе. Верили Люди: Земля всех родила, она подарит новую жизнь. Позже открылись деяния славных Богов, забрезжило таинство Неба. Стали Люди поручать мертвых Огню, да не простому – добытому, как когда-то огонь человеческой жизни, из двух трущихся деревяшек. Его так и называли – живым. Теперь Люди не удивлялись глазам Неба, горящим огням звезд. Это были глаза умерших дедов и прадедов, приглядывающих за родней.

БЕДА

Поистине то было счастливое утро Богов и Людей. Еще не восстало меж ними неодолимых стен, не легло великих обид и неправд, и небеса стояли открытыми, слушая людские молитвы. Стоило женщинам в жаркие дни совершить чародейство – воздеть над головами чары с водой, призывая замешкавшийся дождь, или полить кормилицу-Землю из двойных кубков без донца – тут как тут на резвых конях являлся Перун, пригонял облачные стада, раскатисто хлопал громовым бичом, щедро доил своих коров на поля.

Но вот пришел срок одному созвездию передавать главенство другому. Ни Боги, ни Люди не знали еще, как опасно это сумежное, ничейное время, время-безвременье, когда всякое чудо возможно – и доброе, и дурное.

Однажды Солнце-Даждьбог с братом Перуном вместе путешествовали в Исподней Стране, оставив Землю наслаждаться ночным покоем. И вот тут из-за края Вселенной, из немыслимых чужедальних миров явила себя темная звезда без лучей, с длинным кровавым хвостом. Ярко вспыхнула – и прянула вниз!

Не иначе, насмерть сразила бы крепко спавшую Землю – муж-Небо поспел на подмогу: заслонил любимую, закрыл собой, принял жестокий удар. Но совсем отвести беду не сумел. Над всей Землей пронеслось хвостатое чудище, сжигая леса страшным, невиданным доселе пожаром, и наконец грянуло оземь где-то у дальнего края, больно ударило, обожгло, и Мировое Древо со стоном вздрогнуло от корней до макушки, высящейся над светлым ирием…

…Братья-Боги едва не загнали борзых коней, летя на восточный край Океана. Когда же пересекла его лодья, влекомая белыми лебедями, и крылатые жеребцы снова взвились – Даждьбог в ужасе закрыл руками лицо и еще много дней не смел глянуть вниз светло и ясно, как прежде. Ибо поперек всей Земли протянулась обезображенная, мертвая полоса, и там в черном дыму метался перепуганный, ничего не понимающий Огонь. А из ран Неба потоками хлестала наземь вода, затопляя низины, губя и смывая все, что уцелело в пожаре…

Молодые Боги раздумывали недолго: кинулись спасать мать и отца. Спасать свой мир, покуда он снова не стал бесформенным комком, каким был до рождения. Перевязывали раны Неба белыми полосами облаков, влажными пеленами туманов. Успокаивали Огонь. Зажигали радугу над немногими выжившими Людьми, указывали дорогу к спасению…

Братья-Боги совсем не заглядывали в ирий и ведать не ведали, какая тревога поселилась в доме Матери Лады. Когда упала чужая звезда, юная Богиня Весны была внизу, на Земле. И не вернулась домой ни поутру, ни после. Птицы, вестницы Лады, не сумели найти Бога Грозы в густых тучах гари и пыли, носившихся меж Землею и Небом. Но, видно, так уж была когда-то выпрядена для самого Перуна льняная нитка судьбы. Летя на взмыленных жеребцах над потопом, он разглядел далеко внизу, под собою,

среди вздувшихся волн, почти залитый островок. А на островке – девушку в знакомом светло-зеленом наряде и жмущихся подле нее осиротелых лесных малышей: волчат, оленят, малых птенчиков из разметанных гнезд. Конечно, Богиня бросить их не могла.

Сын Неба направил коней вниз, к самой воде:

– А ну, живей полезайте!

И сам поднял на колесницу заплаканную, перемазанную Богиню Весны. И вот диво: лишь только взмахнули крылами могучие скакуны, Леля вытерла слезы, отряхнула волосы и рубаху – и вмиг осыпалась грязь и улетела по ветру, а растрепанная коса легла шелковиночка к шелковиночке. Вот с тех пор и ведется: весною – ведро воды, ложка грязи. А осенью наоборот: воды – ложка, грязи – ведро…

Улыбнулась Леля – и Даждьбог послал в ответ тонкий солнечный луч, разрубил, как мечом, клубившуюся мглу… и тоже, видно, поверил, что будет все хорошо.

Бог Грозы привел колесницу в ирий и с рук на руки передал дочку Матери Ладе. А лесных малышей выпустил в густую траву, на ветви всегда зеленого Древа:

– Играйте-ка здесь… еще вам не время рождаться.

И наконец братья возмогли перевести дух, вытереть пот, разогнать смрадные тучи. Посмотреть, что же осталось.

Вот тогда и увидели у дальней кромки Земли горы, которых не было раньше, горы, похожие издали на чудовищные облака. Крепко вплавились они в тело Земли, вросли – захоти, не поднимешь, не выбросишь из Вселенной, не ранив опять. Осторожно направили Боги к тем горам своих скакунов… Оказалось, горы были железными. Раскаленные, они успели остыть, и острые вершины дышали нездешним черным морозом, сбереженным где-то внутри, на глазах обрастали снегом и льдом. Никогда прежде молодые Боги не видывали подобного… Хорошо еще, большая часть этих гор провалилась вниз, за край Исподней Страны, от века безжизненной, и лишь один безобразный хребет осквернял собой лик зеленой Земли. Увидели Боги: все живое пятилось от Железных Гор, все бежало от мертвящего холода – леса, реки, травы, цветы…

– Неладно это, – нахмурил брови Даждьбог.

Они осторожно объехали Железные Горы и в одной глубокой пропасти обнаружили путь сквозь Землю, до самого Нижнего Мира. Брошенный камень летел бы туда двенадцать дней и ночей, но сверкающие колесницы, конечно, были проворней. Скоро братья оказались в Исподней Стране, впервые миновав западный Океан-море и лодью, запряженную птицами. И когда Даждьбог поднял огненный щит, озаряя половину Вселенной – они тотчас увидели два существа, отчаянно заслонявшиеся от света, мужчину и женщину, похожих больше на

жуткие сны, чем на Людей или на Богов…

Говорят, тогда-то Перуну в самый первый раз захотелось взмахом секиры не возжечь жизнь, а истребить.

– Это вы посмели обидеть Небо и Землю?!.. – прогремел разгневанный Бог Грозы, подлетая на крылатых бурях-конях. Мужчина и женщина повалились перед ним на колени, трусливо прячась друг за друга:

– Пощади! Пожалей!..

И Перун остановил жеребцов, опустил руку с занесенным топором. Он еще не выучился быть беспощадным и разить, когда встают на колени.

– Вы кто таковы? – спросил он незнакомцев. Женщина указала на мужчину:

– Его прозывают Чернобогом…

Он вправду был весь точно в саже, только усы будто заиндевелые. Он кивнул на подружку:

– А ее кличут Мораной.

Перуну показалось в диковинку, чтобы кто-то не мог назвать сам свое имя, но пришлых Богов его недоумение перепугало до дрожи:

– Никогда не говори: я такой-то, если не хочешь беды! Мало ли кто подслушает и сглазит тебя, порчей испортит!

– Порча? – спросил Перун. – Что это такое?..

А про себя почти с жалостью рассудил: должно быть, эти двое спаслись из какого-то очень страшного мира, отвыкшего от доверия и добра. И Даждьбог, милуя странников, усмирил свое пламя, прикрыл огненный светоч краем плаща.

Чернобог и Морана выглядели не только напуганными, но и голодными, и братья поделились с ними едой.

– Нашего отца, – рассказал им Даждьбог, – называют Сварогом, то есть попросту Небом, или по-другому Стрибогом, это значит Отцом-Богом. Оттого Люди своих дядьев по отцу зовут еще стрыями. А мать, Землю, рекут Макошью – Матерью судеб, Матерью снятого урожая. От нее все богатство – и зерно в коше, и серебро в кошеле, и овцы в кошаре…

Пришлые Боги слушали, уплетая разделенное угощение, кивали головами, мотали на ус. Расстались не то чтобы друзьями, но все-таки поклялись не чинить друг другу беды. Даждьбог поклялся щитом, а Перун – верной секирой:

– Пускай она выпадет из руки, если я нарушу обет.

Знать бы еще братьям Сварожичам, что все клятвы Мораны и Чернобога стоили не больше горсточки снега, тающего, если сжать его в кулаке.

И снова минуло время, и оправившаяся Земля не раз еще принесла урожай, и все было мирно и тихо. Только Даждьбог рассказывал дивные дива об Кромешной Стране, где позволили поселиться пришлым Богам. Там стоял теперь такой лютый мороз, что случайно влетевшие облака тотчас опадали наземь белыми хлопьями, и даже Океан-море покрылся вдоль берега льдом. Однажды Перун отправился с братом – взглянуть, правду ли говорит. И оказалось, что правду: пришлось Богу Грозы сверху легкой белой рубахи вздевать мохнатую серую безрукавку. Здесь не к месту был его гром: безмолвная, мертвая, белая гладь расстилалась внизу. Даждьбогу тоже всякий раз делалось не по себе, хоть с недавних пор и завел он обычай заглядывать сюда каждые сутки ради присмотра. Он старался скорей миновать неприютное небо, не выезжал высоко…

– Никогда мне здесь не нравилось, а теперь и подавно, – молвил он брату. – Все кажется – не к добру!

Но тому легла на ладонь игольчатая снежинка, тоненькое колесико о шести тающих спицах:

– Смотри! Она похожа на знак, которым призывают меня Люди – знак Неба и Белого Света, громовое колесо!

И не видели братья пристальных глаз, устремленных, как копья, им в спину из глубокой пещеры в Железных Горах, не слышали шепота Чернобога, шепота ночной ведьмы Мораны:

– Век не видеть бы вашего Белого Света, не слышать вашего смеха! Вот ужо вам, удальцы!..

КУЗНЕЦКИЙ

Бог Грозы стал навещать Богиню Весны, вновь гулявшую по зеленой Земле. Сказывают, сначала он очень смущался своего огромного роста, зычного голоса, гривы иссиня-черных волос и рыжей, вечно всклокоченной бороды. Но потом Люди заметили: куда первые жаворонки, вернувшиеся из ирия, туда и темная туча, рокочущая громами. Так вместе и странствовали по свету. А когда начинали наливаться плоды и Дочь уступала Матери заботы об урожае, вместе возвращались на небо, и громы Перуна звучали все неохотнее,

постепенно смолкая – до новой весны. Вот почему праздник Перуна стали отмечать в двадцатый день месяца липня, по-теперешнему июля, когда цветут душистые липы и гудение пчел часто смешивается с раскатами дальнего грома. Пчелы хорошо знают, пройдет гроза мимо или прольется шумным дождем, знают, стоит ли спешить прочь, прятаться в родное дупло.

В те давние времена каждый год из лесу в Перунов день выбегали олени и могучие, длиннорогие туры и сами отдавали себя под жертвенные ножи. Влагу их крови Люди изливали в круглые каменные алтари, утвержденные перед изваяниями Перуна, а мясо варили и ели всем родом на священном пиру. И каждый, зачерпнув в свой черед из котла, клал ложку наземь чашечкой вверх – затем, чтобы между пирующими незримо угостился и Бог.

Однажды, идя по лесу вместе с Богиней Весны, Бог Грозы нечаянно встретил двоих Людей: парнишку-подросточка и с ним кудрявую девочку в детской рубашонке.

Парень поклонился Перуну низко, почтительно, но безо всякого страха.

А девчушка, спрятавшаяся было за его спиной, бочком подошла к Леле и робко протянула ей перепечу, сотворенную в образ птахи из сладкого, на меду, пряного теста. Богиня Весны с улыбкой взяла приношение, и в ее руках птаха немедленно ожила, звонким жаворонком взвилась в небеса.

– Как звать тебя? – спросил Перун паренька. Тот отмолвил:

– Отец зовет Кием – Молоточком.

Он, видно, вправду был рукодел: еще первый пух не проклюнулся над верхней губой, а на ладонях уже твердели мозоли, и у пояса висел в ножнах хорошо отбитый, острый каменный нож. Ибо в те времена Люди все делали из кости, камня и дерева: ножи, топоры и даже серпы, вставляя кусочки кремня в изогнутые корневища.

Перун кивнул на девочку:

– Сестренка твоя?

Парень залился отчаянной краской:

– Не… мы с ней поженимся… когда она подрастет!

Бог Грозы повернулся к Леле и увидел на ее щеках ответный румянец, ибо Отец Небо с Матерью Ладой уже сговаривались породниться. И он сказал:

– Что подарить тебе на счастье, жених? Чего желаешь, проси.

Кий оказался впрямь не из робких. Он шагнул вперед и бережно прикоснулся к узорчатому, звонкому золоту чудесной секиры:

– Мне бы, господине, выучиться делать такие.

– Ну, молодец! – расхохотался Перун. – Да ты знаешь ли, какой это труд?

– Знаю, господине Сварожич, – ничуть не смутился Кий. Вытянул нож из хороших кожаных ножен и протянул честно, рукоятью вперед: – Погляди, я сам его сделал. Костяная рукоять завершалась искусно сработанной головкой красавицы лосихи. Перун вернул нож и поднял голову к Небу:

– Поможем ему, отец?

И Небо ответило. Прямо из синевы пала слепящая молния, клубок пламени ринулся в подставленную ладонь Бога Грозы. Кудрявая девочка, пискнув, вновь спряталась за безусого жениха. А тот, проморгавшись, увидел в руках Перуна кузнечные клещи. Вишневый накал медленно покидал их, сменяясь серым блеском железа. Кий не сразу понял, что это такое, ведь кузнечного дела никогда прежде не было у Людей. Он знал только – сбылось чудо и осияло всю его жизнь, никогда уже она не потечет, как допрежь.

Клещи остыли, и Перун протянул их парнишке:

– Поднимешь?

Тот закусил губы, натужился и с трудом, но удержал.

Богиня Весны поднесла Кию в ладонях воды, зачерпнутой из гремячего родника:

– Испей.

В воде мелькали, переливались радужные искры. Кий послушно выпил, снова взял клещи и легко взмахнул ими над головой, радуясь и дивясь нахлынувшей силе.

Вот почему и до сего дня по весне, во время первой грозы, многие спешат испить и умыться из родника, а всего лучше с золота или с серебра: тотчас прибывает от этого силы, здоровья и красоты…

Перун выучил Кия искать в земле рудные залежи, плавить красную медь, делать косы, ножи и колокольцы-ботала, чтобы не терялась скотина. А о железных клещах сказал так:

– Это тебе на потом.

Отец Кия сначала был очень недоволен делами сына, построившего на краю селения кузницу и днями напролет пропадавшего в ней:

– И на что нужна твоя медь, одна зелень с нее! Деды наши палицами и каменьем довольствовались, и нам хватит того. Бросай баловство, пора уже тебе брать мотыгу да в поле идти, хлеб сеять! Ишь вымахал дармоед! Я уж седой – до каких пор кормить-то тебя?

А тут еще маленькая невеста повадилась лепить из податливой глины разные формочки и лить в них блестящую медь, начала дарить подружкам узорчатые запястья, витые колечки к налобным повязкам, маленькие перстеньки-жуковинья… Сором! Не девичье дело!

Но охотники вскорости поняли, что стрелы с медными и бронзовыми головками настигали зверя куда верней прежних, увенчанных кремнем и костью. Стали они приносить Кию пушистые шкурки, вкусное мясо. А взамен просили не только ножи да наконечники для копий и стрел, но и украшения женам и любимым невестам. А женщинам сразу приглянулись тонкие, острые иглы, легко пронзавшие холст и прочную кожу.

Не сеял Кий хлеба, не возделывал репища-огорода, а голоден не ходил. Нес в дом хлеб, а часто и мясо для щей. Делался понемногу кормильцем семьи не плоше братьев, не плоше самого отца…

А потом было вот что. Как-то по весне шел молодой кузнец мимо поля, которое Люди мотыжили, рыхлили под хлеб. Глянул Кий, какой пот струился с их лиц, с привычно согнутых спин… А за полем, на вольном лугу, паслись налитые праздной силою кони. Играли, носились, метали из-под копыт комья земли.

Люди приветствовали Кия, хвалили удобные мотыги, но он будто не слышал. Ему вдруг подумалось: а если того пустопляса-коня да заставить тянуть полем мотыгу? Большую мотыгу, по силушке? Сбоку привесить?.. А ежели приспособить, чтобы не одним плечом, обоими налегал?

Дома Кий вылепил из глины конька и весь вечер так и этак ладил к нему длинные палочки. Братья стали смеяться: потянул, мол, за девчонкой, игрушками занялся. Но утром над его кузницей заклубился густой дым. Любопытные парни, зашедшие глянуть, в чем дело, приставлены были раскачивать тугие меха. И когда наконец Кий вывел коня и запряг, сзади оказалась не повозка, не волокуша – острый рог, нацеленный в землю, и удобные рукояти для пахаря.

– Какая сохатая! – сказал кто-то, поглядев на окованный блестящей медью рог. Так и повелось с тех пор звать рогатую соху – сохой.

Послушный конь взмахивал хвостом и оглядывался, ожидая хозяйского слова. Старики сперва хмурились: не обидится ли Земля? Но вот отец Кия, помолясь, взялся за рукоятки и повел самую первую борозду. И вдруг, сам того не заметив, уже сделал столько, над чем еще вчера трудился бы до заката.

– Диво! – изумленно ахнули Люди. А кто-то складно примолвил:

– У матушки сошки – золотые рожки!

С тех пор потянулась за Кием слава вещего мастера, любимого Богами умельца и чуть ли не вещуна. Стали поговаривать, будто мог молодой кузнец выковать не только вилы или топор, но даже и слово, даже судьбу, даже старость и хворь на здоровье перековать…

ДВА ВОЛОСКА

Вот что, к примеру, рассказывали про Кия. Будто однажды заехал к нему удалец по имени Вострогор, попросил наконечников к стрелам и еще меч. Его род жил на севере, у самых Железных Гор, и там давно уже никому не было доброй судьбы. Слепой отец Вострогора сам благословил младшенького в дорогу, велел искать счастья на стороне. Подобных скитальцев год от году делалось больше. А меч был нужен затем, что Люди сделались разными, не обязательно добрыми, надо же уметь за себя постоять.

Войдя в кузницу Кия, Вострогор, как баяли, тотчас заметил под его молоточком два тонких волоса, серебряный и золотой. А заметив – больше не мог отвести глаз.

– Что такое куешь? – поздоровавшись, спросил он умельца.

– Судьбу – кому на ком жениться, – отвечал будто бы Кий. Тогда Вострогор не удержал любопытства:

– Чью же ладишь теперь?

– Да вот твою как раз, – с усмешкою отмолвил кузнец. Затрепетало сердце в груди удальца, еле-еле осмелился выспросить о невесте, о своей суженой. И кузнец, глядя в вещее пламя, сказал ему так:

– Вижу твою невесту, живет она у далекого моря. С рождения лежит бедная в гноище, вся-то кожа в коросте, что в еловой коре…

Застонал Вострогор-удалец, обхватил руками буйную голову, едва на ногах устоял. Не спросил более ни о чем. Насилу дождался, пока сделает ему Кий обещанный меч и наточит как следует. Да с тем и уехал.

Долго ли странствовал, коротко ли… Ни к какому морю, понятно, старался и на сто верст не подъезжать, только от судьбы не ускачешь.

Вывела его дороженька, тропка лесная, к самому берегу. Увидел он серые волны от окоема до окоема и лодку, вытащенную на песок. А под соснами – бревенчатую избушку, сети развешанные. Спрыгнул с коня Вострогор, постучался.

– Входи, добрый молодец, гостем будь, – отозвался милый девичий

голос. Растворил удалец скрипучую дверь, стянул шапку с кудрей – кланяться

Огню в очаге да добрым хозяевам… сам высматривает – где же девка-красавица, что с ним ласково говорила? – только нету девки-красавицы, лежит на лавке страшное страшило: лица в коростах не видно, все тело что еловой корой обросло… тут и встали у храброго парня русые волосы дыбом, язык к небу присох. А девка и спрашивает:

– Не видал ли ты, молодец, где-нибудь моего суженого Вострогора?

Скоро ли ко мне припожалует?

Ни слова не смог вымолвить удалец. Не боялся он ни медведей, ни свирепых волков, стаями рыскавших у Железных Гор – а тут оплошал, струсил. Закрыл руками лицо, отвернулся…

– Стало быть, ты и есть мой жених? – сказала тихо девица. – Что ж, вижу, в обиду тебе жениться на такой жене, хворой да некрасивой. Не то что в уста целовать, глядеть даже не можешь. Убил бы уж, жених ласковый, затем что не быть нам с тобою поврозь, а и вместе, видно, не быть…

Будто вихрь завертел тогда Вострогора. Сам не ведал в отчаянии, что руки творили. Схватил свой тяжелый, отточенный меч и ударил с размаха невесту прямо в открытую грудь. И кинулся бежать прочь, словно обронивши рассудок… Опамятовался неведомо где, в черном лесу, перемазанный, изодранный в кровь о колючие ветви. Открыл глаза – верный конь рядом стоит, губами мягкими трогает, жалеет хозяина. Сел на него Вострогор, заплакал и поехал куда придется, проклиная свою непутевую Долю, пришедшую, знать, к его колыбели все с тех же сумрачных гор…

Долго еще странствовал молодой удалец. Ехал по заросшим холмам, где уходившее Солнце щедро золотило лесные макушки, а меж сосен наливалась багряным медом брусника. Ехал берегом тихих озер, где безмятежно дремали белые кувшинки, и плакучие ивы спускали зеленые косы к самой воде, к густым, тихо шепчущим тростникам… И думалось Вострогору – век вечный не позабудет он полные муки глаза страшила-невесты, век будет звучать в ушах тихий голос:

– Убил бы уж, жених ласковый…

Клял Вострогор свою трусость и, кажется, сам себя готов был убить, да вот незадача – меча-то с собою не прихватил, там же и бросил.

Но вот минуло время, и прошлое начало заплывать, зарастать, как покинутая могила, травою-быльем. Вышел Вострогор к Людям из лесу, речь человеческую припомнил помалу. А еще погодя надумал построить дом и жениться. Начал приискивать себе ровнюшку-невесту, непременно разумницу да красавицу.

Что ж, нашли ему добрые Люди душу-девицу. Сказывали, допрежь гнала она всех женихов, а тут засобиралась немедля. И только что увидал ее Вострогор – в тот же миг влюбился без памяти, не стал даже выпытывать, умна ли. Честь честью сладили им свадебный пир, трижды обвели вокруг священной ракиты на берегу, вокруг свидетеля-Огня в очаге. Уложили в клети держать опочив… обнял жену Вострогор, да тогда и заметил у ней на белой груди, как раз против сердца, маленький рубчик.

– Али не узнал, суженый? – засмеялась краса ненаглядная. – Больно быстро ты убежал тогда, не дождался, пока опадут коросты, корки еловые…

Предал ты меня смерти, а хватило бы поцелуя. Довольно ли теперь хороша?

Тут и понял все молодец, в самом деле спознал, что своей судьбы не минуешь. Кинулся на колени перед женой, взмолился простить…

Сказывают, до смертного часа помнил он о двух волосках, скованных на наковальне. А девки стали ходить к кузнецу:

– Скуй и мне свадебку, Кий!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю