Текст книги "Родная душа: Рассказы о собаках"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Екатерина Мурашова,Наталья Карасёва,Наталья Ожигова,Александр Таненя,Петр Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

РЫЖИЙ И ЧЁРНЫЙ

Когда я подобрала Уши на улице, он выглядел взрослым (и действительно – в дальнейшем практически не вырос), но манеры у него оставались ещё вполне щенячьими.

Почти сразу мы с друзьями взяли его с собой в поход, на побережье Финского залива в районе Приветнинского. Уши, типичная городская собака (судя по всему, он родился и вырос на Васильевском острове), искренне удивлялся обилию газонов и явно искал в лесу асфальтовые дорожки. Море, разумеется, произвело на него совершенно ошеломляющее впечатление. Он хрестоматийно лаял на волны, припадал на передние лапы и пытался ухватить зубами белые гребешки. Иногда прибегал к нам (мы разбивали лагерь в прибрежном лесочке) и шумно делился впечатлениями.

Мы уже не первый раз приезжали в эти места, и нам было известно, что приблизительно в километре дальше по берегу, в глубине леса стоит дом, в котором живет некий отставной военный (между собой мы называли его Полковником). Прежде вся эта местность была запретной зоной, и открыли её только в период Перестройки.

Мы уже разбили лагерь, поставили палатки и сидели у костра, когда на побережье появился неспешно прогуливающийся Полковник. Его сопровождал огромный чау-чау, похожий на огненно-рыжего медвежонка. Не успели мы опомниться и что-то предпринять, как собаки кинулись друг к другу и стали взахлеб обнюхиваться. По манерам обеих было отчетливо заметно, что чау-чау тоже ещё подросток. Потом мой пёс мячиком скакал вокруг более медлительного и неуклюжего чау, а тот, сопя и смешно высовывая синий язык, крутился на месте, пытался уследить за Уши и даже ухватить его то за хвост, то за болтающиеся уши, – наверное, желая остановить мелькание и рассмотреть поподробнее…

Чтобы обозначить хозяев собаки, мы с одним из друзей вышли на берег. Полковник охотно вступил в разговор и сообщил нам, что его пса зовут Вилли и что тому ровно год. Собачьи подростки тем временем закончили процедуру знакомства (у молодёжи, как мы все знаем, это происходит быстро) и принялись играть в набирающем силу прибое. Разбрызгивая воду и пену, они то и дело вставали на задние лапы, пытаясь повалить друг друга, хватали за загривки или за что придётся, набивая пасть рыжей и чёрной шерстью, отплевывались и гонялись друг за другом. Более молчаливый Вилли только изредка коротко взлаивал от возбуждения, а псевдолайка Уши вопил во всю мощь своего молодого голоса, и его рычание, визг и лай сливались с плеском волн и шумом ветра в кронах прибрежных сосен и берёз. На фоне тёмно-синего (собирался шторм) неба, в клочьях белой пены, на золотистом песке, среди зеленовато блестящих камней играющие чёрная и ярко-рыжая собаки смотрелись очень эффектно. Каждое их движение буквально искрилось молодостью и весельем. Мы вместе с Полковником молча смотрели на них и хорошо улыбались друг другу.

Прошло несколько лет, в течение которых мы не приезжали на залив, но однажды нам снова пришло в голову посетить знакомые места. Уши, сильный матерый кобель, добрый к людям, но довольно вздорно относящийся к крупным собакам, разумеется, был с нами.

Сказать честно, все мы забыли о рыжем Вилли. Да и кто мог сказать, что с ним стало за прошедшие годы? Однако он был тут как тут, и, расположившись лагерем практически на прежнем месте, мы столкнулись с этим фактом внезапно и неприятно.

С утробным рычанием два огромных лохматых кобеля сцепились на песке метрах в пятидесяти от лагеря. Мои крики «Уши, фу!!!» и противоречивые команды погрузневшего и окончательно поседевшего за прошедшие годы Полковника: «Вилли, нельзя! Назад! Брось! Вперед! Ко мне!» – явно запоздали и не возымели никакого действия.

Понятно, Вилли считал себя полноправным хозяином этого участка побережья. Естественно, Уши считал своим долгом охранять территорию нашего лагеря. Разумеется, собаки не узнали друг друга, да и вообще за прошедшие годы всё изменилось – ведь по песку катались уже не щенки-подростки, а два зрелых, матёрых кобеля, каждый в своем праве. Всё очевидно…

Мы с Полковником оба не решались вмешаться в собачью драку и даже перестали выкрикивать команды, которые всё равно не будут услышаны. В нашу пользу играло лишь то, что оба пса по своей породной и личностной сути не были бойцами. Уши вздорен и трусоват. Вилли – флегматичен и не агрессивен.

Уши, как вроде бы и положено в собачьей драке, пытался ухватить Вилли за загривок или за морду. Но – увы! – патологически пушистый загривок чау-чау предоставлял мало возможностей добраться до его шкуры, а короткие треугольные уши Вилли все время выскальзывали из пасти моего пса. Вилли же почему-то все время старался укусить Уши за зад или за хвост-баранку. Может, он попросту боялся оскаленной пасти. В общем – отнюдь не бультерьеры! К счастью…

Набив пасти до отказа чужой шерстью, чёрной и рыжей, псы начали попросту чихать и задыхаться. Откатившись друг от друга, они откровенно позволили хозяевам поймать себя за ошейники – и тут же начали снова демонстративно хрипеть, скалиться и таращить глаза. «3-загрызу-у!» – с какой-то Жириновской истеричностью взлаивал, срываясь на визг, Уши и вставал на задние лапы, молотя передними в воздухе. «Р-разор-рву!» – с усталой мужественностью генерала Лебедя (всё-таки собака военного!) взрыкивал тяжёлый, всё ещё задыхающийся Вилли. Мы с Полковником нервно усмехались.

В сентябре этого года Уши исполнилось двенадцать лет. Для крупной собаки возраст почти запредельный. Поздней весной, после многолетнего перерыва мы снова поехали на залив. Мой младший сын готовился к экзамену по химии, остальные просто отдыхали и дышали свежим морским воздухом. Я лениво бродила вдоль залива. Постаревший Уши к долгим прогулкам был не расположен. Отойдя со мной от лагеря метров на триста, он окидывал слегка помутневшими глазами лиловый вечерний горизонт, облака, корабли, стоящие на рейде, и поворачивал назад, к костру, где можно было погреться и выпросить что-нибудь съедобное. Дальше я гуляла одна. Молодая листва берёз золотилась и розовела в лучах низкого солнца, крупные чайки деловито ходили по песку…

Неожиданно из темнеющей глубины леса прямо ко мне медленно вышел Вилли. Он выглядел уже очень старым. Огромные лапы ступали по песку не слишком уверенно. Рыжая шерсть потускнела и свалялась в большие продолговатые колтуны, напоминавшие косички-дредды растаманов.

– Старина Вилли, ты жив! – искренне обрадовалась я. – А где Полковник?

Пёс не ответил, но дружелюбно замахал пушистым хвостом, предлагая свою компанию для продолжения прогулки. Дальше мы пошли вместе. Я полагала, что на обратном пути Вилли снова свернёт в лес и направится домой, но ошиблась. Вилли сопровождал меня до самого лагеря. Возможно, его привлекли ароматы готовившегося на костре ужина… Подслеповатый в прозрачных весенних сумерках, он вошёл в лагерь следом за мной – и только тут увидал поднявшегося от костра чёрного пса.

Опешивший от такого наглого вторжения чужака Уши вздыбил загривок и зарычал. Растерянный Вилли прижался пушистым боком к моим ногам, явно ища поддержки. Ровесник Вилли, Уши тем не менее казался намного бодрее и здоровее старого чау.

– Вилли! – с чувством, напоминающим смятение, сказала я, зная, что старые собаки практически понимают человеческую речь. – Видишь ли, Вилли, Уши – это моя собака! Я не могу…

Вилли понял. С тяжёлым вздохом он отошёл от меня, упёрся в землю толстыми, разъезжающимися задними лапами и обнажил сточенные клыки. Уши сделал несколько неуверенных шагов вперёд… Он должен был прогнать из лагеря эту большую, похожую на медведя собаку. Чужак не уходит, значит, надо драться. Но – видит собачий Бог! – как же ему этого не хотелось!

Два старых пса стояли друг против друга. Уши – приподнявшись на артритных лапах и насторожив загривок. Вилли – полуприкрыв замутненные катарактой глаза и обречённо прижав короткие уши…

Все в лагере были захвачены драматургией происходящего и достаточно бестолково и антропоморфно пытались воззвать к собачьему разуму.

– Уши, не трогай его. Хочешь булки?

– Помнишь, вы же дружили когда-то, играли вместе. Вспомни, Уши! Вспомни, Вилли!

– Вы уже старые и в последний раз небось видитесь! Ну что вам теперь делить?!

– Вилли, уходи домой! Где дом, Вилли? Иди туда, а то он тебя покусает!

– Уши, – заклинал мой сын, пытаясь привлечь внимание нашего пса, – не надо драться, не надо, видишь же, какой он больной…

Но старые собаки явно видели только друг друга. И всё, что для них происходило в эту минуту, происходило исключительно между ними двумя. Напряжение витало над поляной, колыхаясь взад и вперёд, словно дым от костра при смене ветра. Любопытные чайки столпились на берегу и почему-то напомнили мне футбольных болельщиков.

Вилли ждал. Уши рычал на одной ноте и не мог ни на что решиться. Тогда решение принял чау-чау. Он подошел к дереву на окраине лагеря и задрал лапу. Уши не шевелился. Пометив территорию, Вилли, опустив голову, пошёл прочь. Уши, вздохнув с видимым облегчением, тут же приблизился к тому же дереву – и тоже пометил его.

– Хорошо собакам! – непонятно пробормотал кто-то из моих приятелей-мужчин.

Вслед за Вилли Уши вышел на пляж. Чау-чау уходил в закатную тень, медленно переступая по холодному песку негнущимися лапами. Несколько раз он останавливался и оглядывался через плечо. Уши внимательно, не отрываясь смотрел ему вслед. Он явно не жалел о несостоявшейся драке и больше не мечтал о победе над врагом. На его выразительной седой морде стыло странное, почти болезненно-напряжённое выражение.

– Может, они вспомнили? – тихо спросил стоявший рядом со мной друг. – Но тогда – что?…

Я молча кивнула. Никаких сомнений у меня не было. Если псы и вспомнили о чём-то в эту свою последнюю встречу, то только об одном. Огромные щенки – рыжий и чёрный, – радостно играющие на золотистом песке в зеленоватой кружевной пене прибоя…

САГА О ВОЖАКЕ

История эта абсолютно реальна. Произошла она где-то в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов.

Друг нашей семьи, геолог, альпинист, могучий, совершенно не сентиментальный мужик лет сорока от роду, находился в составе геологической партии где-то в районе устья реки Пясина, недалеко (по северным, конечно, масштабам) от порта Диксон. Какие-то с трудом припоминаемые обстоятельства сложились так, что ему довелось спасти жизнь одному из местных жителей – эвенку-аборигену, отцу многочисленного семейства. От всех возможных благодарностей геолог грубовато отмахивался, но спустя два дня после инцидента упорный эвенк, побуждаемый какими-то своими, родовыми представлениями о долге и чести, явился в лагерь и привёл с собой приземистую широкогрудую лайку.

– Ты возвратил мне жизнь, – заявил эвенк. – Это вожак моей лучшей упряжки – самое ценное, что у меня есть. Умный, как человек. Я дарю его тебе.

– Господи, да зачем мне собака?! – вскинулся было геолог. – Я же никогда собак не держал! Да и в отъезде всё время!

– Нельзя, нельзя! – зашипели рабочие из местных. – Нельзя отказываться. Большой обида будет. Прямо как смерть – такой большой!

Сломленный угрозами геолог махнул рукой. Эвенк с достоинством удалился. Угрюмая лайка осталась в лагере. Рабочие советовали продать пса («Хороший вожак больших денег стоит!»). Но, несмотря на то что такой выход явно был бы наилучшим (и видимо, вполне допустимым, по местным понятиям), геолог на это не решился – в рамках западного менталитета продавать подарок казалось абсолютно немыслимым. Поэтому по окончании полевого сезона лайка по кличке Вожак (эвенк не удосужился сообщить, как зовут собаку, и потому кличку придумали сами геологи) приехала в Ленинград.

Семья геолога состояла из жены, дочери-подростка, маленького сына и престарелой тёщи. Красивая, необычная собака сразу всем понравилась. Однако вступить с ней в контакт оказалось весьма непросто. Вожак демонстративно игнорировал всех членов семьи, кроме самого геолога. Даже жена, которая каждый день кормила собаку, чувствовала, что Вожак всего лишь терпит её ласки. Если дети пытались прикоснуться к нему, он сдержанно рычал или прятался на лоджии. Лоджия вообще стала основным местом его обитания. В конце концов туда вынесли коврик и миску. Всю зиму семья прожила в температурных условиях, близких к блокадным. Если дверь на лоджию пытались закрыть, Вожак начинал выть и царапать дверь. Выл он страшно, по-волчьи, и если оказывался запертым на лоджии, то уже минуты через три в дверь звонили испуганные соседи. В комнате же ему было жарко, так как всю свою предыдущую жизнь Вожак прожил на улице, приспособившись к суровой полярной зиме.

Когда геолог ходил с Вожаком гулять, все обращали внимание на странную мрачную пару, наматывающую круги по чахлому вымороженному парку. Случайные прохожие отшатывались, заглянув в прозрачные, почти белые глаза собаки, полные совершенно невыразимой тоски, бесконечной, как снежные поля её родной тундры.

– Слушай, мужик, что ты с псом-то делаешь?! – потрясённо спрашивали они.

– Спросил бы лучше, что он со мной делает, – безнадёжно ворчал геолог.

Весной он стал готовиться к очередному выезду в экспедицию. Летнее «поле» предстояло совершенно в ином, новом месте.

– Мы с ним не останемся! – категорически заявили жена с тёщей. – Он и так из нас всю душу вымотал!

Геолог заметался. Взять с собой – невозможно, отдать ТАКУЮ собаку некому, усыпить (как тайком советовала тёща) – не поднимается рука. Единственный выход – вернуть на родину. Но как?! Поезда не ходят, самолёты и вертолёты отпадают по множеству соображений. Остается только Северный морской путь.

За пару недель немногословный мужик успел рассказать душераздирающую историю Вожака множеству людей. Геологам, морякам и другим, совершенно посторонним. Те, кто помнит романтический настрой конца семидесятых, не слишком удивятся происшедшему чуду. Вожака отвезли в Архангельск и взяли на корабль, идущий под прикрытием первого ледокола в сезоне. Вёз его знакомый геолога – метеоролог, направляющийся на прошлогоднюю базу.

К Вожаку прилагалось подробное письмо с объяснениями, которое следовало передать хозяину-эвенку.

Всю долгую дорогу Вожак вёл себя весьма пристойно. Он повеселел и, казалось, понимал, что возвращается домой. Трагедия произошла, когда конвой проходил мимо устья Пясины (порт располагался в двадцати километрах восточнее). Вожак, жадно нюхавший воздух на нижней палубе, вдруг оттолкнулся всеми четырьмя лапами и бросился в ледяную воду. Пока разыскали метеоролога, пока бестолково соображали, как можно помочь, чёрная голова с прижатыми короткими ушами затерялась в волнах.

Прибыв на базу, метеоролог не находил себе места… В конце концов он решил всё-таки сходить к эвенку-хозяину, отдать ему письмо. Эвенк оказался дома, сразу о чём-то догадался, письмо читать не стал, попросил:

– Так расскажи!

Метеоролог рассказал, чуть не плача, виня себя за то, что не запер пса в каюте.

– Такую дорогу проделал! И всё напрасно! Если бы я подумал, был бы сейчас жив…

– Жив, однако, – сказал невозмутимый эвенк.

– Как жив?! Он же утонул!

– Плавать, однако, умеет. Вон, слышишь, грызут?

Метеоролог прислушался… и действительно услышал во дворе истошный собачий лай и визг.

– Без вожака нельзя, однако, – пояснил эвенк. – Я другого взял. Теперь вот тот прибежал, нового дерёт. Отдерёт, наверное. Если в городе не ослаб.

Метеоролог шумно вздохнул, вытер пот со лба. Эвенк тактично прикрыл узкие глаза.

Во дворе, возле сарая с нартами, Вожак дрался за место под холодным, но родным солнцем.

НАТАЛЬЯ КАРАСЁВА
МОЙ АЗИАТ

НЕ ОХОТНИК

Как известно, азиаты прекрасные охотники. На своей исторической родине, да и у нас в России, при вольном содержании или очень длительных прогулках разнообразят свое меню всевозможной добычей. А вот мой Джихангир с детства – «неправильный» азиат. Он не может обидеть маленькое живое существо, а уж съесть его – и подавно.

Однажды я вывезла Джоя за город, побегать на воле. Проходим через какую-то деревеньку, уже вечереет. Практически у околицы зовёт кур и цыплят старушка. Ну и как бывает у пожилых одиноких людей, заговорила она со мной. Пообщались. Ближе к концу разговора посетовала, что вот пропал цыплёнок, видно, или отбился далеко, или съел его кто. А я с раннего возраста занималась с Джоем на поиск потерянных вещей. Искал, находил. Решила попробовать ради интереса. С разрешения старушки дали Джою обнюхать другого цыплёнка. И послали его без поводка в заданном направлении искать. Морда у него – самая озадаченная. ТАКОГО он ещё не искал!.. Ну в общем, бабушка тоже особо ни на что не надеялась, скучно ей было одной-то. А тут какое-никакое, а развлечение. Хотя, как она потом призналась, была уверена: даже если собака и найдёт потерянное, тут же и съест.

Отклонился Джой от заданного курса, ну, думаю, дурака валяет, ничего не нашёл, старание изображает. Да только смотрим – идёт Джойка назад… и осторожненько так несёт что-то в пасти. И мне к рукам подносит. Открывает пасть – цыплёнок. Тот самый, потерянный. Перепуганный, обслюнявленный, но живой и совершенно здоровый. Ни перышка не помял.

ОХРАННИК

Ночь. Лето. Измайловский лесопарк. Не спеша идём по дороге. Джою около года. Мне-то видно, что ещё щенок совсем, но народ уже шарахается от него всерьёз… И вот подваливают ко мне двое молодых и категорически нетрезвых мужчин. Как водится, с пожеланиями, чтобы пошла я с ними, такими замечательными. И так, и эдак я им объясняю, что нам в разные стороны, – не понимают. А Джой где-то в кустах закопался. Не видно его. Ну, у них терпение лопнуло, голос повысили, рукам волю дать попробовали… Тут кусты раздвигаются, не спеша выходит мой годовалый щеночек, вклинивается между нами и внимательно так на них смотрит. Даже без рыка. Просто стоит и в глаза им смотрит. По очереди. То одному, то другому.

В жизни не видела, чтобы люди так быстро трезвели.

Ещё некоторое время я пыталась избавиться от них трезвых, неистово извиняющихся.

Это был первый случай, когда Джой проявил свои охранные качества.

Да и сейчас он обходится практически одним взглядом или предупреждающим рыком. Желающих покуситься на кого-либо из нашей семьи или проникнуть на территорию, им охраняемую, пока не нашлось.

НЕПОНЯТЛИВЫЙ ХОЗЯИН

Одно время мы жили в подмосковном дачном посёлке. Машина находилась за забором, возле ворот со стороны улицы. Лето, ночь. Джой лает, рычит, да с такой интонацией: «Караул, грабят! Но не территорию и дом!!!» Тут надо пояснить: мы учим собак не выходить за «нашу» территорию, что бы там ни происходило. Только обозначать происходящую «беду» лаем.

Всё происходит очень быстро, рассказать – и то дольше в несколько раз получится. Говорю мужу:

– Выйди, посмотри, в чем дело!

В ответ совершенно сонное и какое-то бессвязное бормотание. Продолжаю его будить, сама не могу встать – мигрень. Кто по себе знает, что это такое, – поймёт. Разбудила. Четверть минуты послушал, грубо обложил Джоя, что спать мешает, и дальше спать. Джой замолк.

Ну а с утра как в анекдоте: вышли, а с машины колёса сняты. Ехидную и презрительную морду Джоя надо было видеть!!! Выражала она только одно: «Ну и непонятливый же у меня хозяин, если не сказать хуже!»

ВРАГ НЕ ПРОЙДЁТ!

Жили мы тогда на глухом хуторе в Тверской области. Дом снимали. Хозяин обитал в соседней деревне и у нас не показывался. Поехали с мужем рано с утра в город на рынок. Собаки все по выгулам были. Джихангир и Мали жили в длинном выгуле вокруг дома. Забор метра два – два с половиной, сетка-«рабица». Приезжаем – дверь в дом нараспашку, возле входа в комнату лежит Джой и внимательно так на дверь смотрит. А снаружи, под единственным окном этой комнаты, сидит Мали. И тоже очень недобро на окошко косится. В чём дело?

Оказалось, приехал хозяин дома и вошёл внутрь, несмотря на предупреждения соседей, что не надо этого делать, лучше подождать нас у них. Джой через забор перебрался – прыгать он не может из-за тяжелой травмы, так он просто перелез. И закрыл собой выход через дверь. А Мали побежала к окну комнаты и стала там караулить. Попался мужик!

Сильно нетрезв был хозяин дома, хорошо, ума хватило тихо сидеть в комнате. Зато, когда мы вошли, он решил повыпендриваться и с классическими воплями «Да я вас… и ваших собак…» бросился на мужа с ножом. Джой мгновенно очутился у него перед физиономией, снимали кобеля уже останавливающей командой непосредственно с прыжка, иначе бы досталось владельцу дома по первое число. Почти одновременно и Мали, услышавшая шум, прыгнула снизу, и в проёме окна нарисовалась разверстая собачья пасть. Мужик утих. Протрезвел малость. Посидел, протрезвел совсем, извинился и тихо-тихо так ушёл.