Текст книги "Райское место"

Автор книги: Мария Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

На месте капитана я бы отправил этого Эда под домашний арест и только корабельному психологу разрешил с ним видеться. А Джейк заставил командира экспедиции (то есть человека, проверенного целой армией психиатров) нести такую же скулящую галиматью. Трудно было поверить, что это пишет парень, которого я знаю десять лет. Но где здесь Джейк нашел бы себе хост-райтераnote 2Note2
  Ghost-writer – буквально «писатель-призрак», человек, который пишет по заказу, и созданная им книга выходит под именем заказчика.


[Закрыть]?* * *

– Как это объяснить? – спросил я, бросив его рукопись на кухонный стол.

Джейк поднял голову от очередного листа, который исписал уже до половины. Как всегда в подобные моменты, я увидел отсутствующие глаза – и несколько раз щелкнул пальцами перед его лицом.

– Вернись на землю. Чего ты боишься?

– Э-э… Понимаешь, Уолт…

– Нет. И не пойму, пока не объяснишь по-челове-чески. Ты присылаешь восторженное письмо, в конце которого фонтаном бьет страх, а в твоем новом сочи-нении он льется уже водопадом.

– Н-нет, – Джейк по-детски мотнул головой. – Я не хотел, чтобы это пробилось в роман. И тебе не хотел жаловаться.

– Рассказывай.

Я сел на табурет и приготовился выслушать для начала поток сумбура, но Джейк прокашлялся, с тоской посмотрел на отложенную ручку и сообщил вполне ясно:

– С первой же ночи, которую я провел здесь, мне стали сниться кошмары. Два жутких сна, которые чередовались, как по графику: то за мной гналось… не знаю, что. Какая-то тварь вроде огромного паука. Мохнатая, округлая, с выпученными глазами. Ее глаза были то желтыми, то коричневыми, а иногда зелеными, но каждый раз они выглядели так, будто слепились из гноя. Два больших комка желеобразного гноя, и я бежал от этой твари и ждал, что вот-вот ее глаза лопнут и на меня выплеснется вонючий гной. А на следующую ночь мне снилось, что я стою на краю обрыва, и земля осыпается у меня из-под ног. Я не могу не то что убежать, но даже сдвинуться с места, а земля сыплется все быстрее. Еще минута – и я упаду, а на дне оврага огромная лужа отравленной воды, на ее поверхности гниет ряска, и я понимаю, что мое тело будет гнить точно так же, если я сейчас же не отскочу – но не могу. Не могу, Уолт!

Его заколотило. Пальцы вцепились в ручку, резко дернулись, но Джейк словно не услышал звонкий хруст сломанной пластмассы, не глянул на взлетевшую, как из пращи, ампулу. Сжимая обломки, он спешил выговориться:

– К утру все проходило, но по ночам… Я тебе писал ночью. Проснулся и сел за письмо, ложиться было страшно. Понимаешь, мои кошмары объединились. Самая жуткая ночь в моей жизни.

Его губы дернулись, но что это была попытка улыбнуться, я понял только, когда Джейк добавил:

– Хуже, чем с Линдой на третьем курсе… Я снова стоял на обрыве, земля сыпалась так, будто ее лопатой отгребали, а тварь с гнилыми глазами шла на меня. Не бежала – наверное, понимала, что я теперь никуда не денусь. Шла, и ее выпученные глаза тряслись, а потом с этих трясущихся шаров начало капать что-то темное. А как только я отворачивался, чтобы не видеть этой гадости, уже не мог отвести глаз от жижи на дне оврага. Она пузырилась, воняла серой и… Блин, и оттуда торчала человеческая рука! Тонкая, маленькая, может, даже детская. Пальцы сжимались и разжимались, я понял, что эта рука тянется схватить меня – и в ту же минуту мне на шею брызнул гной из разорвавшегося глаза твари… Я орал, наверное, секунд десять после того, как проснулся.

Он громко втянул в себя воздух, почти всхлипнул и потряс головой, отгоняя жуткие воспоминания. Я через стол протянул ему руку, и Джейк вцепился в нее, как ребенок. Но всего на полминуты, не дольше. Его голова еще несколько раз мотнулась от плеча к плечу, и дыхание стало ровнее.

– Я никому не рассказывал об этих снах, – сказал он. – И о том, что боюсь их. Но люди замечали, что я странно выгляжу, и пытались меня успокоить. Миссис Гарделл всегда задерживалась, чтобы поговорить, рассказать что-нибудь веселое. И все остальные очень доброжелательны. Я читал, что в деревнях не любят чу-жаков, но здесь ко мне относятся как к родному. Здесь живут замечательные люди, Уолт. Только успокоить меня они не могли, вот я и подумал, что у тебя это точно получится. Ну, и написал.

Я мог сказать ему, что сны, какими бы страшными они ни были, всего лишь сны. То есть пойти по самой проторенной дороге: моя мама, Энни или Терри, как и большинство людей, сказали бы именно это. Еще я мог удариться в философию, вспомнить о восточном мудреце и его сне о бабочке и за пятнадцать-двадцать минут заморочить Джейку голову так, что он не только о кошмарах, но и о своем Сермахлоне забыл бы. Но я сказал:

– Это элементарное переутомление, Джейк. Тебе надо ненадолго отложить работу. Побольше гулять, хорошо питаться и не забивать голову инопланетными чудовищами. Через недельку будешь как новенький. Давай вернемся домой или, если хочешь, поедем куда-нибудь развеяться. Мы ведь еще ни разу не были в Нью-Йорке. Хочешь пройтись по Бродвею?

– Я не хочу отсюда уезжать, – в последний раз мотнул головой Джейк. – Мне здесь пишется как никогда. А гулять и объедаться здесь можно свободно. Ты… Ты останешься со мной? Хотя бы на пару дней, Уолт? Устроишь себе отпуск?

– С удовольствием.

Если я не допишу книгу, за которую получил аванс,

Терри с меня шкуру снимет, но вдруг именно в Моухее я придумаю неожиданный поворот сюжета и дело пойдет в таком же олимпийском темпе, как у Джейка? Правда, писать от руки я не люблю, но Джейк вроде бы брал с собой пишущую машинку. О компьютере в этой деревне я не мечтал.

– Здесь, конечно, не Бродвей, – улыбнулся Джейк, – но развеяться тоже можно. Деревенские танцы – развлечение не слабее богемных тусовок. И при этом никто не высказывает свое тупое мнение о творчестве Воннегута и не спрашивает, когда же наконец выйдет твоя книга.

ГЛАВА 4

За холмами, между которыми стоял дом Джейка, лежало еще несколько таких же, а примерно на полмили к юго-западу растянулся самый большой, изогнувшийся в форме буквы L. Джейк сказал, его называют Коленопреклоненной Марией или просто холмом Мэри. За этим холмом расположились еще две постройки, принадлежащие к Моухею. Мы ехали к ним через деревню, дали крюк, зато не попортили полей – никогда не думал, что Джейк сумеет отнестись к этому серьезно. Пока мы жили в Эл-Эй, он бы поля от шоссе не отличил и без малейших угрызений совести мог бы пустить машину прямо по пшенице.

Дом, стоящий за холмом Мэри, оказался небольшим, но съехавшиеся стремились совсем не к нему. Машины выстроились у просторного амбара, стоявшего на сотню ярдов южнее. И если в доме все окна были темными, возможно, зашторенными, то распахнутые во всю ширину двери амбара выплескивали наружу яркий свет.

Незамысловатое строение было выкрашено такой же красной краской, как и дом Джейка, а служило, как пояснил мне новый знаток местных обычаев, то деревенским танцзалом, то залом собраний, и поместиться там могла вся община.

Когда мы пришли, длинные деревянные скамейки стояли впритык под стенами, освобожденная середина амбара была чисто вымыта, а на высокую деревянную кафедру, с которой в самый раз было бы вешать строгому проповеднику, водрузили громоздкий старый магнитофон, подключенный к усилителю.

Люди вокруг улыбались и спешили знакомиться, но что-то в их глазах мешало мне поверить их доброжелательности. Это «что-то» не позволяло до конца расслабиться, напоминало о домашних неполадках, о необходимости купить новое кресло в гостиную, заменить проржавевшую трубу водостока, запастись продуктами на неделю. Джейк представлял меня соседям, и они улыбались, называя свои имена, мужчины и женщины пожимали мне руку, но их глаза напоминали, что я – залетная птица. Приятно познакомиться, мистер Хилл-бери (интересно, какой у тебя банковский счет, небось деньгами швыряешься, лентяй из большого города), обязательно зайдите к нам на днях (у такого, как ты, наверное, своего дома нет), мистер Риденс говорил о вас (но не думай, что здесь только тебя и ждали), очень приятно (ты вроде ничего парень, но не пробуй пустить в ход свои городские штучки), добро пожаловать.

В числе других подошла ко мне и миссис Энсон. Муж держал ее под руку, и мы вчетвером посмеялись над моей попыткой проникнуть в их дом. Мне даже не дали извиниться, миссис Энсон сказала, что я выглядел ужасно трогательным (как, по-вашему, охотники часто считают дичь трогательной?), и предложила заходить в любое время, когда дом будет не заперт. Я в ответ восхитился ее кроликами.

– Если будете хорошо себя вести, Паула даст вам подержать какого-нибудь, – улыбнулся Роджер. – Мистер Риденс говорил, вы тоже писатель – вот и напишете историю кроличьей жизни.

Он не придал своим словам никакого значения, а я чуть не подпрыгнул: история кроличьей жизни! Это же великолепное название для книги. Сборник новелл о тихих людях, робких и растерянных, впряженных в плуг нелюбимой работы, некрасивых, нежеланных и настойчиво убеждающих себя, что все будет хорошо. На обложке – расплывчатые лица, ясно видны только испуганные глаза и слова История кроличьей жизни. О мистер Энсон, спасибо!

Но благодарить было уже некого, Энсоны отошли – и слава богу. Он бы еще подумал, что я над ним насмехаюсь. И как я умудрился забыть мобильник?! Надо срочно позвонить Терри, если ему идея с «кроличьей жизнью» понравится, пусть прощупает почву. И тут почва вместе с полом ушла у меня из-под ног, потому что в амбар… нет, к черту реальный взгляд на вещи, – в бальный зал вошли сестры О'Доннел. Они переоделись в белые блузки с длинными широкими рукавами и глубокими вырезами, сестренка с «каре» добавила к этому черные брюки, а другая – более романтичный вариант – пышную голубую юбку, достаточно короткую, чтобы мое сердце забилось быстрее. Девочки уселись на скамейку недалеко от входа, к ним тут же подошла подружка помладше и не такая красивая. Стала перед скамьей и загородила от меня длинноволосую близняшку, вот корова раскормленная! Я сверлил глазами ее жирную спинку: «Подвинься, немедленно подвинься». Но она стояла на месте, расставив ноги в поношенных туфлях и белых носках с кружевом поверху.

А Джейк подтолкнул меня, поворачивая в другую сторону.

– Смотри.

В дальнем углу тихо спорили два подростка: Дел-берт (он ушел из дома Гарделлов, пока я нежился в го-рячей воде, но вежливо передал мне «спасибо» через Джейка, который не стал интересоваться, чем это я заслужил благодарность) и широкоплечий парень лет семнадцати-восемнадцати. Короткий темный «ежик» на голове старшего был украшен надо лбом осветленной полоской. В левом ухе – серебряное колечко. Понятно: местная звезда, Рик Мартин, Пит Сампрас и Ро-налдо в одном лице. Воображает себя крутым и стильным, но в той рубашке, что на нем надета, ему ни в коем случае нельзя показываться за пределами своего округа – если не хочет, конечно, узнать, что он чмо деревенское. На фига мне его разглядывать?

Я снова глянул на близняшек. Их приятельница, слава богу, уселась и не мешала любоваться ангелами во плоти. Длинноволосая мисс О'Доннел хихикала, покачивая у губ стакан. Я решил, что в нем имбирное пиво – не может ведь девчонка пить виски! Ее сестра внимательно следила за тем, как парень лет двадцати вставляет кассету в магнитофон. Напрягшись, я вспомнил имя диджея: Рой Клеймен. Он представлялся мне минут десять назад с широкой улыбкой рубахи-парня. Сам не знаю, почему мне не понравились ни он, ни его улыбка.

– Куда ты пялишься? – сердито прошипел Джейк.

Вот липучка! Пусть мальчишки выясняют отношения, нам какое до этого дело? Хорошо, хорошо, смотрю. Старший надвигался на Делберта, а тот что-то шептал, отступая, вскинутое лицо испугано, губы шевелят-ся быстрее и быстрее. И вдруг рука старшего парня взлетела, короткие пальцы нырнули сбоку в волосы Делберта и сжались, захватив ухо. Мальчишка взвизгнул от боли, но не ударил в ответ. Ухватился за запястье обидчика, будто надеялся оторвать от себя его руку, и снова что-то зашептал. Наверное, упрашивал, соглашался на что угодно… А я-то думал, что парнишка, которому по силам валуны ворочать, умеет за себя постоять. Но из глаз Делберта уже текли слезы, а он даже не пробовал дать отпор. Мне еще в школе приходилось видеть такие сцены – они в любой школе случаются, и гораздо чаще, чем думают учителя и родители, и я никогда не мог спокойно следить за издевательствами. В паре с Билли Родвэем, моим тогдашним дружком, я не боялся переть на самых отъявленных школьных хулиганов (признаю: Билли был футбольным нападающим, а не шахматистом). Но чтобы сейчас справиться с сопляком, мне ничьей помощи не понадобится.

Я сделал всего два шага к подросткам, когда старший будто услышал мои мысли: оглянулся и нехотя отпустил Делберта.

– Теперь видишь, что значит быть младшим братом, – сказал Джейк.

– То есть?

– Этот козел с пятном от птичьего дерьма на голове – родной брат Делберта, Дилан Энсон. Тот, на которого родители надышаться не могут. Поэтому младший и вынужден молча выдерживать все его штучки.

Я не терпел бы такого ни от брата, ни от отца. И желание врезать Дилану усилилось: издеваться над младшим, прикрываясь родительской любовью, еше подлее, чем просто бахвалиться силой. Но я остался на месте: раз инцидент уже исчерпан, ни к чему затевать драку с мальчишкой на глазах у нескольких десятков спокойных взрослых. В чужой монастырь со своим уставом – ну, вы знаете.

Дилан, смеясь, пошел в дальний конец амбара, где стояло дощатое подобие барной стойки, а за ней прилепились к стене полки для бутылок. В роли бармена выступал Ларри О'Доннел, отец близняшек. Его жена рядом мыла стаканы в пластмассовом тазу. Ларри был высоким красивым мужиком с такими же, как у дочерей, прямыми светлыми волосами. Они с женой оде-лись в голубые джинсы, джинсовые рубашки и ковбой-, ские сапоги и выглядели моделями из дорогого агент– ства, готовыми к съемке. Кэтлин О'Доннел походила на мужа, как сестра, только он был поджарым, а она заполнила свой ковбойский наряд до треска в швах. Если дочки унаследуют материнскую грудь, последова-тельницам Памелы Андерсон не помогут мировые за-[ пасы силикона. Глядя на эту эффектную пару, я стал меньше удивляться красоте их дочерей.

Сволочной брат Делберта подошел к стойке и, похоже, заказал выпивку. О'Доннелы в унисон присвистнули и засмеялись. Парень стал сердито что-то бубнить, искоса я видел, как сминается в гримасе его широкое лицо. Ларри ответил тихо, но Дилан не отставал – и через минуту хлопнул по стойке растопыренной ладонью. О'Доннел ударил сразу же. Его левая рука придавила ладонь сопляка к стойке, а правая врезалась ему в щеку. Он не сжимал кулака, просто отвесил пощечину, но парень потерял равновесие и не упал только потому, что повис в воздухе: Ларри без малейших усилий удерживал Дилана на весу, схватив его за руку. Подонок громко охнул и засучил ногами, спеша подняться, пока не вывихнул запястье. Люди вокруг притихли.

– Я тебе не папочка! – рявкнул О'Доннел. – А теперь отвали!

Дилан послушно унес ноги. Ссутулившись, он массировал запястье; ладонь Ларри отпечаталась на его щеке багровым пятном. Здорово! Я одобрительно подмигнул О'Доннелу, но тот не увидел. Рой Клеймен наконец-то справился с техникой, музыка вырвалась из динамика, как заключенный, ударом кулака проломивший стену тюрьмы, и пространство между нами заполнили веселые пары. Сцена с Диланом никому, кроме него, не испортила настроения. О'Доннел галантно вывел жену из-за стойки и закружил по амбару. Мистер Энсон тоже танцевал с женой. Джейк оставил меня на произвол судьбы, помчавшись к какой-то даме в белом платье, которую мне еше не представил. Я поискал глазами Делберта, но парнишка как под землю провалился. Дилан тоже исчез, и это мне не понравилось. С него станется выместить злость на младшем брате. Выйти осмотреться: что там снаружи делается? Все равно близняшек уже увели танцевать местные кавалеры.

Прохладный ветерок был приятным разнообразием после духоты в переполненном людьми помещении. Склоны холмов походили на спины спящих животных, а звезды радовались тому, что их не затмевает неон. Музыка у меня за спиной гремела вовсю, но показалось, я расслышал какую-то возню за углом амбара. Пока песня не закончилась, идти бесшумно смог бы и слон, так что я заглянул за угол, не боясь потревожить какую-нибудь влюбленную парочку. Если там не братья Энсо-ны, исчезну незаметно.

Но там не было никого. Ни человека, ни даже кошки. Полная тишина. Только потянуло неприятным гнилостным запахом. Еще через несколько шагов он стал невыносимым. Какая-то зверушка издохла под глухой стеной? Я достал из кармана зажигалку и щелкнул ею – сейчас получу огромное удовольствие, рассматривая дохлого бурундука.

На траве не было тушки. Но едва я поднял глаза, зажигалка выпала из дрогнувшей руки. Стена амбара была покрыта засохшими птичьими внутренностями – точно, как в моем сне. Инстинктивно я отступил на шаг, сердце заколотилось, и страх заскреб тело тупыми когтями. Что за чертовщина?!

– Мистер Хиллбери! – окликнул голос от угла.

Я повернулся рывком, но все-таки не подпрыгнул от испуга. Делберт Энсон стоял, упираясь рукой в стену, наверное, всю ладонь испачкал полусгнившими воробьиными кишками. От этой мысли к горлу дернулась тошнота, я кашлянул и постарался шагнуть к мальчику так, чтобы этим шагом еще отдалиться от натуралистического сюрреализма, украсившего амбар.

– Что-то случилось?

Делберт задал вопрос встревоженно, но держался так, словно не чувствовал тошнотворного запаха и понятия не имел, чем измазана стена.

– Что это такое?

– Что, мистер Хиллбери?

– На стене.

Ладонь Делберта скользнула по доскам, я увидел, как он наклонил голову, присматриваясь.

– Где?

– Ты что, не слышишь вони?

Делберт передернул плечами. Наклонился к стене еще ниже, вот-вот прижмется лицом – и я прикрикнул:

– Отойди!

Не хватало, чтоб мальчишка весь в гадости перепачкался.

Он послушно отошел, но, остановившись возле меня, поднял растерянные глаза.

– Я не понимаю, в чем дело, сэр.

– Эта стена воняет.

– Нет.

– Что значит «нет»?

– По-моему, запах дерева нельзя назвать вонью. И краска, даже когда свежая, это не вонь. То есть некоторые так считают, но…

– Я говорю не о дереве и краске. Черт, зажигалку уронил…

– Я сейчас найду, – в голосе Делберта прозвучало облегчение. Он присел на корточки и зашарил руками по земле. А я вдохнул поглубже – как можно не чувствовать этот запах? Эту… Я потряс головой. Вонь, только что разъедавшая ноздри, стала еле уловимой. Я втянул в себя воздух еще раз, шумно – наверное, и ноздрями зашевелил, как животное, но легкие наполнились чистым свежим воздухом. В нем различался слабый аромат трав или цветов, названия которым я не знал. На гниль и намека не было.

– Вот ваша зажигалка, мистер Хиллбери, – улыбнулся Делберт. Он протянул мне черный прямоугольник «Ронсона», нагнулся и стал отряхивать джинсы, а я щелкнул зажигалкой так торопливо, что чуть не уронил ее во второй раз, и увидел, что стена совершенно чистая. Красная краска не облупилась, нигде ни пятнышка. Я заставил себя подойти и, стараясь не вспоминать о том, что только что видел, провел по стене кончиками пальцев. Она слегка вибрировала – ничего удивительного: топот в «танцзале», грохот музыки… И никакой гнили.

– Вам что-то привиделось, мистер Хиллбери? – спросил у моей спины Делберт.

Я, как большинство людей, был уверен, что никогда не увижу глюков, если не подкурюсь как следует, не слизну с марки дозу ЛСД или не напьюсь до чертиков. Что же теперь – признаться, что галлюцинирую «в здравом уме и твердой памяти»? Чтобы мальчишка понял, что «здравый ум» ко мне уж никак не относится? А может, и Джейк видел птичьи останки, поэтому и написал, что боится? Не их, конечно, но боится за собственный мозг? Ладно, с Джейком я всегда успею поговорить.

Я взял себя в руки и запоздало ответил:

– Ничего мне не видится. Все в порядке.

– Вы пили?

– Не твое дело, – огрызнулся я, как разозленный школьник. Еще раз пощупал стену и, повернувшись к Делберту, в свою очередь поинтересовался: – Тебя брат в начале вечера тряс?

Он не смутился.

– Да.

– И часто он так тебя треплет?

– Почти каждый день.

Голос прозвучал ровно. Я резко прижал большим пальцем «боек» зажигалки и не постеснялся поднести огонек к лицу паренька. Делберт мигнул, но выражения стыда или злости я не увидел. Спокойное осознание факта и принятие его, ни больше ни меньше.

– Почему ты не отбиваешься? Делберт отвернулся.

– Не пейте виски сегодня вечером, – сказал он. – Особенно «Четыре розы».

Название всплыло из памяти вертлявым поплавком. Я не мог не усмехнуться. Судьба слишком настойчиво мне намекает… шут ее знает, на что! Наверное, повезло, что пока намеками обходится – другим она истину втемяшивает, сбивая их грузовиками.

– Оно отравлено? – уточнил я.

Насмешка, как и прежняя ирония, не пробила спокойствия Делберта, но вернулась бумерангом.

– Да нет. Просто если вам стрезва черт знает что мерещится, так от стакана вообще мозги раскиснут.

Похоже, он ждал, что я кинусь на него, как кидался брат: выпалив дерзость, мгновенно отступил и исчез за углом. Но мне даже выругаться не захотелось. Парнишка был прав. Галлюцинирующим типам алкоголь противопоказан.

Еще раз осмотрев стену и убедившись, что она абсолютно чистая, я вернулся в амбар. Рой Клеймен как раз объявлял белый танец. Сестры О'Доннел поднялись со скамейки, наши взгляды встретились – и я забыл о Делберте и о призрачной дохлятине. Танец будет вполне подходящим извинением за розыгрыш на дороге. Кроме того, разве девочкам не интересно поближе познакомиться с новым человеком? Свои, ясное дело, уже надоели до чертиков.

Зря дурак хорохорился: длинноволосая красавица предпочла мне моего друга, а вторая пригласила молодого Клеймена. Его улыбка стала еще шире, почти клоунской, но очень довольной. Меня же обошли все дамы. И пойти выпить я не мог: бармена в числе первых пригласила низкорослая женщина в бледно-зеленом брючном костюме. У нее было бледное лицо и маленькие бесцветные глазки, а под ними лежали лиловые круги, как у Джейка. О'Доннелу пришлось сгибаться над партнершей, как будто он танцевал с ребенком (рост у нас с ним примерно одинаковый), но он улыбался.

Пары кружились, а я присел на скамейку и стал искать предлог, чтобы уйти. Пусть Джейк веселится, я лучше вещи разберу. Или… В голове завертелась по-детски обиженная мысль: «Или уехать сегодня же? С Джейком все будет в порядке, он тут любимец публики и никто ему не угрожает, а то, что выглядеть стал хуже, – так это от писательской горячки…»

Ну и свинья же я! Не лучше Дилана Энсона. У Джейка писательская горячка хроническая, но так хреново он и в депрессии не выглядел. И с чего я взял, что женщины должны бежать к чужаку, которого в первый раз видят? Это же деревенские танцы, тут свои парни дороже любых кинозвезд. Джейка уже привыкли считать своим, но не может ведь он за руку тащить ко мне партнерш. И это сейчас он смеется, а ночами мечется в холодном поту. На моем месте настоящий друг думал бы о том, как помочь Джейку справиться с кошмарными снами, а не искал повод удрать.

В разгар самобичевания ко мне подошла миссис Гарделл. Плотная старуха среднего роста с тяжелой муж-ской челюстью. Ее голову шлемом покрывали короткие седые кудряшки.

– Нравится вам у нас, мистер Хиллбери?

– Да. Очень доброжелательные люди, – соврал я. Миссис Гарделл солидно кивнула.

– Мистер Риденс тоже замечательный человек, – сказала она. – Я не разбираюсь в книгах, но писать так много, как он, наверное, не легче, чем каждый день картофельное поле пропалывать. Я ему советовала побольше отдыхать – не слушает. Выгоню из дому, пойдите, скажу, в холмы побродите или между полей, так он с собой тетрадку возьмет и карандаш, я в окно видела: прямо на ходу что-то записывает. Вы тоже столько пишете?

– Меньше.

– И правильно. Нечего себя изводить. Мистер Риденс за последнее время исхудал из-за своей писанины, заметили? Я ему говорила: надо хорошо есть, если мужчина ест прихваткой, от него никакого толку не будет. Вот найдете себе девушку, говорю, а она и не поймет, зачем вы ее на прогулку приглашаете.

Старуха засмеялась, я понимающе ухмыльнулся: конечно, если уж приглашаешь девушку на прогулку, то не затем, чтоб просто ноги бить и на звезды пялиться. Побродить вдвоем и болтовней ограничиться – на такое только инопланетяне способны. Те самые, которые «Четыре розы» пьют.

– Мой муж всегда ел хорошо, и Чарли ест как следует, – вела свое миссис Гарделл, – а мистер Риденс хуже барышни: поклюет и снова пишет, хоть кол ему на голове теши. Я один раз взяла листок, так и прочитать ничего толком не смогла: имена какие-то чудные, а говорят эти люди совсем непонятно. Наш Дольф тоже посмотрел и ничего не понял. Вас уже с Дольфом познакомили? С внуком моим? Вон он, с Айрис О'Дон-нел выплясывает.

Ага, та, что со стрижкой, – Айрис.

– А как ее сестру зовут?

– Айлин. А почему вы потанцевать не хотите? – и прищурилась: – Ждете, чтоб сначала вас пригласили? Так не дождетесь, хоть присохнете к этой лавке. Вот подойдите по-хорошему к какой-нибудь женщине, выведите ее в середину, чтоб все увидели, что вы не заноситесь, а наравне с другими веселитесь, тогда по-другому дело пойдет. И почему вы до сих пор не выпили ничего? О'Доннел обидится, подумает, брезгуете. Давайте-ка, поднимайтесь и вперед за выпивкой, пока Ларри еще какая-нибудь хохотушка не увела. А жену его сразу не приглашайте, возьмите кого-то из безмужних.

Она сжала кулак, больно ткнула меня в ребра костяшками, поощряя к действию, и явно была готова повторить жест. Пришлось идти к стойке.

– Виски? – спросил Ларри.

– А что еще есть?

Он удивленно посмотрел на меня и оглянулся на полки. Я уже разглядел, что большая часть бутылок гордилась именно этикетками «Четыре розы». Видно, этот сорт тут шел нарасхват. Но предупреждение мальчика показалось мне слишком созвучным с намеками судьбы, чтобы им пренебрегать. Тем более Делберт высказывался ясно, а судьба все в загадки играет.

– Так… – протянул О'Доннел. – Джина хватит на пару порций.

– Давай.

Он кивнул, снял с полки бутылку и налил стакан до половины.

– С водой? Или просто лед положить?

– Добавляй все, что есть.

Он кивнул, и я расслабился. Попробовал джин (вполне приличного качества, кстати) и стал медленно превращаться в инопланетного разведчика. А главное правило разведчиков: не выдать себя. Поэтому, неспешно справившись с первой порцией джина, я пригласил на танец не Айрис или Айлин, а коротышку в светло-зеленом. Она так оглядывалась по сторонам, когда Рой объявлял новый танец, что последний дурак понял бы: безмужняя. К указаниям миссис Гарделл я отнесся с уважением.

Леди представилась Линдой Биннс. За время танца я узнал, что у нее есть дочь, мать, сестра и брат, и все они живут в том самом кирпичном доме, который мне напомнил раздавленную черепаху. Дочери Линды всего одиннадцать, и Линда сходит с ума от волнения каждый раз, когда девочка уходит из дома.

Хотел бы я научиться без передышки тараторить, не сбиваясь с ритма.

– Я ведь одна с ребенком, – продолжала мисс Биннс. – Эл умер за два месяца до нашей свадьбы, а я уже была беременна. И теперь живу ради Торин. Она уйдет погулять, а я работаю в огороде или по дому и думаю только, как там мой ребенок. Так сердце и заходится: хоть бы жива. Понимаете? Хоть бы была жива!

Я угукнул, сочувственно качая головой. Неприлично сказать в лоб малознакомой женщине, что она параноидальная невротичка, и если опекает дочку с таким же напором, с каким сообщала мне подробности своей жизни, то и девочке нервы испортит. Вместо этого я провел Линду к скамье и поблагодарил за танец.

– Я была рада, – с идиотской улыбочкой ответила она. – Рада, рада.

О господи! Одна другой лучше.

Я жестом позвал Джейка, и мы выпили вместе: он – «Четыре розы», а я – хорошо разбавленный джин: чем больше воды пьешь сейчас, тем больше спиртного остается на потом. Джейк вспотел и улыбался, а на плече его рубашки кто-то из партнерш оставил пятно размазанного тонального крема и чуть ниже – кривую полоску розовой помады. Там, где есть я, Шерлоку Холмсу делать нечего: помада такого нежно-розового оттенка была только у Кэтлин О'Доннел. Мне тут же захотелось, чтобы эта красивая женщина с роскошной грудью в медленном танце положила голову на мое плечо—и плевать на возможный приступ ревности у ее мужа.

К Кэтлин я подошел одновременно с Дольфом Мак-кини. Ему было примерно двадцать два—двадцать три года, крупные черты лица, массивные плечи и руки. При таком борцовском сложении казалось вполне естественным, что он не улыбался. Настоящие мужчины, как известно, не танцуют, а если уж вынуждены этим заняться, то принимают необходимость с соответствующим выражением лица: и это выдержу, поняли? Дольф приглашал женщину на танец с такой миной, будто решал в уме интегральное уравнение. Но вообще-то здоровяки вроде него многим женщинам нравятся. Тем приятнее было, что Кэтлин выбрала меня. И сразу положила голову мне на плечо. От светлых волос сильно пахло чайной розой: то ли дешевый шампунь, то ли дешевые духи. Ну и пусть! Зато ее тело было таким мягким, что джине под моей рукой казался бархатом. И не из-за силы, которую продемонстрировал в начале вечера Ларри О'Доннел, а из-за собственной порядочности я двигал ладонью от талии Кэтлин только немного вверх.

Краем глаза я заметил, что Ларри отошел покурить и стоит в дверях спиной к танцевальной площадке. Он разговаривал с Роджером Энсоном, и как раз, когда я на них смотрел, со двора вошел в танцзал Дилан. Пронырнул мимо О'Доннела, опустив голову, так что вместо лица я увидел только бледно-желтое пятно на чер-ной стерне волос. Джейк прав, действительно похоже на птичью каплю. Но тут мы с Кэтлин, подчиняясь му-зыке, повернулись, и я не узнал, чем занялся любимый сын Энсонов. Кэтлин спросила, правда ли я мастер айкидо? Пришлось признаться, что я соврал ее доче-рям. Она засмеялась, и оттого, что ее голова лежала на моем плече, горячий рваный выдох защекотал мне шею. Я автоматически прижал Кэтлин теснее. Она не запро-тестовала, но и не сделала ответного жеста. Просто не придала значения этому быстрому объятию, как невин-1 ная девица, не догадывающаяся о возможном продолжении танца.

Она хорошо танцевала. И Молли Маккини, с кото-рой я протанцевал английский вальс, – тоже. А потом [ снова приглашали женщины, и близняшки О'Доннел вынырнули из толпы с двух сторон от меня и схватили меня за руки, так мы втроем и отплясали подобие мам-бы. Девочки все время смеялись, а я чувствовал, что начинаю задыхаться, но тоже растягивал губы, готовый шириной улыбки затмить Роя Клеймена, лишь бы сестренки не исчезали.