Текст книги "М7"

Автор книги: Мария Свешникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мечты ДД: приземленные
2003

На Вишняковском шоссе, ответвлении М7, на карте напоминающей вену, часто бывало мрачно и безлюдно. Это мрачное безлюдство началось за много веков до появления на свет Кати ― долгие годы каторжане, гремя кандалами, брели по Владимирскому тракту в далекое далеко, много тут было пролито горьких слез.

Всю свою жизнь Кати мечтала выбраться с М7. Как Левитан. Он тоже провел свои самые сложные годы по соседству. Ходила молва, что его видели, голодного, жалкого, сидящего на краю платформы «Никольское», свесившего босые ноги и жадно глазеющего, как девушки в кружевных митенках обсуждали «Парижские моды для русских читателей». Они прохаживались по платформе в прогулочных платьях, отделанных рюшем и шелковыми бейками, обмахивались веерами с изображением ирисов и маков. Молодые люди с тросточками, в наутюженных чесучовых костюмах и лаковых ботинках раскланивались с соседями по дачам ― вся Салтыковка приходила встречать приезжающих последним девятичасовым поездом гостей. Везли торты, новости и чтиво.

Левитан разглядывал довольных везунчиков и мечтал быть не беднее их, равным им или даже превзойти их всех вовсе. За горькими мечтами он забывал съесть свой кусок хлеба и нелепо натягивал тонкими пальцами рукава рубахи, больше похожие на лохмотья, чтобы прикрыть тощие запястья. Потом, написав свою великую «Владимирку», ушел на запад. В Москву. Прошел через унижения, стыд и дорогу каторжан.

Спустя век в местах, прилегающих к М7, по улицам и закоулкам бродили те же мысли ― да, в жизни, при всем апофеозе внешних изменений, остаются «вечные» ценности, и все хотят одного и того же ― достатка, счастья и временами любви. Боятся быть бедными или нелюбимыми, стыдятся заплаток на одеждах и берегут сервизы из мейсоновского фарфора до лучших времен, а сами пьют из грубых чашек с глубокими трещинами и янтарными разводами на дне.

Кати училась на втором курсе института, название которого походило на все остальные названия таких же шарашкиных контор, где якобы обучали финансам, экономике и бухучету за деньги. Денег у Кати не было. Особенно своих. Мать что-то давала ― когда получалось найти ученика для частных занятий, но так было не всегда ― физика давно уже вышла из моды.

Нет, на метро и салат из перемороженных крабовых палочек в столовой всегда находилось сто бумажных, а вот на нечто большее приходилось копить. Не есть, когда все вокруг аппетитно чавкают, идти пешком, вместо того чтобы доехать на маршрутке, не покупать конфет и глянцевых журналов, закутанных в целлофан, а вместо этого читать Ремарка по второму кругу, уворачиваться от вкусных запахов в магазине, а лучше и вовсе обходить их стороной. И все это, весь этот ад, после английской спецшколы.

В начале июня все в том же Никольском Кати познакомилась с двумя девушками, студентками последнего курса Академии физической культуры. Они снимали комнату в пятиэтажной кирпичной развалюхе возле дивизии Дзержинского. На большее денег не хватало. Ночами подрабатывали в казино на подтанцовках и давно мечтали преподавать. Но, ясное дело, их, молодых и зеленых танцовщиц, никуда не брали.

Однажды, разгуливая по поселку, Кати и ее новые подруги добрели практически до М7, иначе именующейся Горьковским шоссе. За бутылкой пива и девичьими мечтами время летело незаметно, и километры проходились за одно воспоминание о школьной далекой любви. Их самым любимым выражением в те времена было «Парни не плачут» ― они действительно, как бы кто их ни обидел, не позволяли друг другу плакать, мотивируя это банальными словами «А смысл? Что изменится-то от слез?», и в шутку называли себя «стальными телками» и «мужиками в юбках».

Немного утомившись, девушки присели на ступеньки здания старого спортивного комплекса «Сатурн». Он располагался рядом с детским санаторием «Колокольчик» и в восьмидесятые вмещал в себя до пятисот молодых и борзых орущих голов. Потом наступила эра приватизации, и на месте санатория построился коттеджный поселок с одноименным названием «Колокольчик». Глупо, правда?

Спортивный же комплекс, находившийся в заброшенном состоянии, теперь принадлежал автосервису.

Сервисом заведовал Ахмед. Он родился в Турции, но всю жизнь прожил с родителями недалеко от Баку ― в Хырдалане. И в конце восьмидесятых переехал в Москву, а правильнее сказать в Балашиху, которая находилась за первым крупным перекрестком М7 после МКАДа.

«Сатурн» существовал в странном запустении ― в той части, где когда-то располагался теннисный корт, хранились старые машины, в бассейне складировались запчасти, а душевые покрылись плесенью и использовались в промышленных целях. Там поставили фильтры, и порой люди Ахмеда грешили тем, что делали самопальную «минеральную» воду без газа. Этикетки и бутылки заказывали у «братьев» в Косино, а потом сдавали в местные магазины. С тех пор Кати напрочь перестала пить минеральную воду «природного происхождения».

Пару дней посовещавшись и оценив масштабы бедствия, девушки, нагло ворвавшись в автосервис, познакомились с Ахмедом и без всякого фарисейства уговорили отдать часть помещения под спортклуб. Бассейн и корт оставались за Ахмедом, а пара залов отходила им в аренду, за что они обязались сделать косметический ремонт холла и отмыть старые раздевалки. Правда, они никак не могли придумать, как быть с душем. Но первое время можно же и без него. В дачно-деревенской части Балашихи обыватели привыкли к уличным душам, тазикам и ковшикам. Основными клиентами, думали подруги, станут девушки из военного «городка», с которых они собирались взимать по сто рублей за занятие. Два раза в неделю. А там будет видно.

Ахмед сказал, что будет брать за аренду триста долларов в месяц. В те времена это были приличные деньги. Тем более за старое дряхлое помещение. Но игра стоила свеч. В первый квартал они планировали выйти в ноль, а дальше потихоньку набирать обороты, организовать детские группы и выйти в открытый космос от счастья. Море было по колено, а Вишняковский пруд по щиколотку ― им казалось, что для хорошей танцовщицы нет ничего сложного в преподавании всех классов ― аэробики, шейпинга, в те времена только появляющихся пилатеса и йоги, хоть под куполом по канату без страховки ― лишь бы платили. И стриптиз. По индивидуальной программе и особому прайс-листу.

Оставалось найти деньги на первый месяц аренды и косметический ремонт холла.

И Кати вспомнила про «Бьюик».

* * *

В пяти километрах от кольцевой дороги, в старом дачном поселке вот уже несколько веков подряд обитали члены семьи Кати. В июле того лета их осталось всего двое. Она да мать. Бабушка после смерти супруга уехала в родной Нижний Новгород коротать старость, тем самым освободив полноценную комнату для Кати в небольшой квартире в Москве.

Когда дедушка Кати скончался, в гараже остался старый «Бьюик». Никому не нужный. На нем и дедуля-то проехал от силы километров сто. Но продавать отказывался. После того как слег с болезнью Альцгеймера, бабушка попросила его коллег из НИИ отвезти машину на дачу, чтобы не украли. Хотя кому она уже была нужна в те времена?! Внешне «Бьюик» неплохо сохранился, где-то проржавел, ездил с трудом, но все же передвигался в пространстве и времени, если подтолкнуть, поднажать и попотеть. Кати знала, что есть странные люди, которые коллекционируют диковинные машины, или киношники, которым вечно нужен причудливый реквизит.

Дачный сезон заканчивался. Для прогулок и безумств оставалось несколько дней сомнительного лета, ночами изо рта уже струился пар, нещадно мерзли кисти рук, дачники жгли последние костры уходящего лета, и по соседству, изрядно перебрав накануне ночью, кто-то горланил «Группу крови на рукаве».

Продать старый дедушкин «Бьюик» требовалось до наступления сентября. Пока Кати не отправили в город, пока не развезло дорогу и пока кто-то еще заезжает в Никольское.

Сначала она думала повесить объявление в Интернете. Но своего компьютера у Кати не было, тем более на даче. Девушка вообще обходилась без компьютера, а если нужно было написать реферат или спросить что-то у «Яндекса», она приезжала к матери на работу, после обеда, когда ученики уже расходились по домам или подворотням. А в августе школа была закрыта на ремонт. Белили стены, сливали деньги в никуда.

Мать давала ей ключи от класса информатики. И Кати садилась за учительский стол. Вводила пароль. И под жужжание ламп и вентиляторов системного блока колесила по просторам Интернета. О чем-то мечтала. Но чаще просто искала объявления о работе. Куда бы ее, восемнадцатилетнюю студентку, взяли. С неполным рабочим днем и гибким и неясным графиком. Предлагали лишь вакансии официантки и иногда курьера. Можно было бы и секретарем попытаться, но с ее скоростью печати это было за гранью добра и зла. Даже для самых самонадеянных мечтаний. И когда Кати поняла, что работу ей не найти, она решила сама создать себе рабочее место ― без интима и подносов.

Чтобы напечатать объявления, девушки были вынуждены зайти в компьютерный клуб в военной части Никольского ― подобные заведения тогда уже открывались даже в небольшом «городке» (несколько домов, построенных в семидесятые годы для военных, местные жители называли «городком»). И за пятнадцать рублей получить тридцать объявлений ― по два на странице.

* * *

Девушки шли навстречу ветру, облизывали пальцы, измазанные клеем, и резали листы на два ровных одинаковых объявления: «Продам „Бьюик“. В хорошем состоянии», внизу номер телефона. Кати.

Начало осени пахло сырым валежником, терпковатой грибной плесенью, жженым картоном и водкой, пыльный ветер гасил спички и костры. Дождь предательски спешил нагрянуть, а в качестве прелюдии уговаривал опавшую листву выйти на первый танец. Кружила пыль, верная подруга сентября, едкая грязь с дороги то и дело норовила попасть в глаза.

Девушки пятились ― прямо по обочине, балансируя, чтобы от порыва ветра не угодить в кювет с пустыми пивными бутылками, огрызками, ошметками, подошвами и сухими ветками ― грязную канаву с тем шлаком, который девяностые принесли на смену картонным коробкам, оберточной бумаге и гвоздикам по рублю, когда мусор вдруг стал разноцветным.

– Еще пару объяв расклеим ― и домой, потерпите! ― кричала Кати своей подруге, натянув водолазку поверх носа и ладонью прикрывая глаза.

– Ты посмотри, как небо затянуло. Сейчас ка-а-а-ак ли-и-и-и-ванет. ― Аня пыталась приклеить уже смятое осенними порывами объявление к столбу против воли властного ветра.

* * *

Чайки возле Вишняковского пруда перекрикивались, сообщая о приближающемся дожде. Говорят, что чайка ― это символ материнского плача по детям... Но в семье Кати все давно перестали плакать и пытались во что бы то ни стало заработать денег. А любовь уж потом... Если вдруг захочется или на нее найдется время...

И пришло то самое время первой любви. В. купил «Бьюик». И понеслась душа Кати по дворам и закоулкам... М7... И она, вопреки всей предыдущей своей жизни, полюбила... Рано и невзначай. И стерла измазанным будто сажей ластиком заповедь Моисееву: «Не сотвори себе кумира».

Мечты сбываются

Все вспоминают первую любовь. А мы вспоминали первые деньги. Неважно как, но заработанные. Ведь они возвышали нас над нашими родителями, которые наивно надеялись на государство.

ДД

Утром 31 августа 2003 года потенциальный покупатель «Бьюика» все же позвонил. Полюбопытствовал, сколько Кати хочет получить за машину, а услышав сумму в две тысячи долларов, испустил умиленный хохоток и попросил подвезти машину к ресторану «Русь» ближе к обеду. Его голос вытекал из телефонной трубки мягко, ровно и настолько спокойно, что Кати показалось, что по ту сторону трубки сидит смиренный и властный лев с пушистой гривой. Она представляла этого незнакомого мужчину-льва, расположившегося у камина с едкой и пряной сигарой, созерцающего мир свысока и сознательно не принимающего никакого участия в земном переделе собственности и мнений, а предпочитающего просто потешаться над сущим у открытого огня, погружаясь еще больше в благоденствующее спокойствие под треск амарантовых поленьев.

Утром того дня стало действительно холодно. Температура воздуха, как ни пыталась дотянуться, так и не добралась до скромной отметки в десять градусов.

В дело были вовлечены трое: Кати и две танцовщицы ― Аня и Саша.

Дверцы гаража сарайного типа, где хранился «Бьюик», давно не открывали, а подход к ним плотно разросся снытью и другой сырой колющейся зеленью. Кати с подругами приходилось перешагивать, но, несмотря на то, что там, где невозможно было обойти или перепрыгнуть, они шли, аккуратно приминая траву к земле, на джинсах образовывались влажные цветастые полосы ― будто в лес ходили по грибы.

Со скрипом и натугой девушки раздвинули уже давно застывшие без движения створки. Открыли дверцы «Бьюика» и забрались внутрь.

Кати принесла из дома канистру и вставила воронку в бензобак, пытаясь не разлить топливо ― но как всегда испачкалась по уши.

Кати смеялась в голос:

– Только, чур, возле меня не курить и не искриться! ― подметила она аспект этого курьезного происшествия.

– А пахнет-то как от тебя! Духи АИ-92. ― Сашка принюхалась к аромату, пытаясь не чихнуть и не раскашляться.

– Ну что! Теперь попробуем завестись. Недаром же я сама на права с третьего раза сдала, что, я эту колымагу не осилю? ― Если Кати действительно чего-то хотела, а это случалось редко, но все же случалось, она добивалась своего, как бы больно, сложно, тяжело, мокро или холодно это не давалось. В схватке с самой собой она не умела проигрывать. Из Кати получился бы неплохой боец за справедливость, если бы она знала, что такое справедливость и от кого ее надо защищать.

– Думаешь, наша железная птичка поедет? ― задалась вопросом Сашка, завернувшись в капюшон и согревая дыханием пальцы. Она все пыталась совладать с окном ― ручка прокручивалась, а стекло отказывалось опускаться.

– Полетит! ― уверенно отрезала Кати, прогоняя сомнения прочь.

– Мне кажется, скорее у меня на спине вырастет коробка передач, чем эта колымага заведется, ― крикнула Аня, так и не решившись расположиться в салоне. Хотя вряд ли внутренности этой колымаги вообще можно называть салоном. Особенно по современным меркам.

– А у нас выбора нет ― она должна поехать. Я Ахмеду сказала, что деньги привезу в пятницу ― значит, в четверг они должны быть, понимаешь? Я асфальт буду рвать руками и вилами готова пытать этого покупателя, только бы он «Бьюик» взял. ― Уже не скрывала бешенства Кати.

– А зачем она ему понадобилась? ― прочавкала Сашка. Она подобрала с травы яблоко сорта «золотой налив», обтерла о джинсы до блеска и принялась с аппетитом жевать.

– Говорит, что любит в старье покопаться. Или что собирает. Да пусть он хоть на памятник Карлсону ее переплавит ― главное, чтобы деньги были. У нас другая проблема, мы ее просто так через эти заросли не вытянем ― надо толкать. Сходи через дом, там Пашка, парнишка молодой, тот, что вечно сизый ходит, их еще там два брата-акробата... Дай им рублей тридцать на пиво. У тебя есть? ― командовала Кати.

– Последние... ― понеслись оправдания Саши.

– Да ладно тебе. Жадность фраера сгубила, ― сурово выплеснула Кати.

* * *

«Акробаты» из соседнего дома докуривали сигарету ― одну на троих (у них по обыкновению ночевал кто-то из соседской шпаны), сопровождая это старой, всем известной басней «Пальцы обожгу, но другу покурить оставлю». Смеялись над чем-то никому, кроме них, не понятным, но машину вытолкнули. И «Бьюик» начал свой путь.

– А далеко ехать? ― Аню, которая в итоге все же решилась забраться в машину, смущал ремень безопасности. Она его то пристегивала, то отстегивала ― видимо, решая, в каком случае будет больше шансов выжить: совершив экстренный выброс тела через дверь на обочину или ударившись головой о бардачок. Надо заметить, что эти мысли заставили ее улыбнуться. Довольно искренне. Так или иначе, все происходящее ― забавные приключения, которые потом, в новой, прекрасной и богатой жизни, они будут вспоминать, сопровождая придуманными деталями и откровенным хохотом.

– Да нет, тут рядом ― в Салтыковке, ― фыркнула Кати.

Девушки покрутили радиоприемник, достигший пенсионного возраста, но тот отказался воспроизводить музыку, подав лишь на нескольких кочках и лежачих полицейских пару обнадеживающих урчаний.

Со смехом и попутным ветром они выехали на Вишняковское шоссе: налево, шептал указатель, следовала М7. Они свернули в противоположную сторону. Надо же хоть иногда изменять привычному направлению движения.

* * *

«Русь» располагалась в Балашихинском районе, в десяти минутах езды от поселка Никольское.

Именовались места возле «Руси» Салтыковкой: в XVIII веке местные земли перешли от Долгоруковых, чьему роду пришлось туго после несостоявшейся женитьбы Петра II на дочери князя Долгорукова, к Салтыковым.

Салтыковка делилась на две части ― по разные стороны от Носовихинского шоссе, которое струилось параллельно М7. Левая часть шоссе была построена по линейному типу Никольского ― шесть соток на нос, с домом, разделенным на две семьи, канавы по периметру участков и поле под новую коттеджную застройку по центру поселка.

Другая же часть Салтыковки располагалась возле двух прудов ― Серебряного и Тарелочки. Места, уже который век нежно облюбованные старожилами, были иными ― участки по полгектара с соснами, витиеватые улочки с полными и сытыми дубами, качели, пролески. А названия улицы носили романтичные ― Тенистая аллея, Елочная, Серебряная, ведущая к пруду. Эта часть Салтыковки располагалась дальше всего от центра Балашихи ― за Носовихинским шоссе, которое старый «Бьюик» перелетел ввиду полного отсутствия машин за один взмах и двинулся в глубь улочек с романтичными названиями.

Ресторан «Русь», некогда принадлежавший «Интуристу», выкупили и облагородили ― выстроили несколько залов на пару сотен персон, пристань, уличную площадку и парковку на несметное количество машин. Ресторан по будним дням пустовал ― лишь владельцы или их приближенные обедали здесь за разговорами. По выходным же салюты, крики «горько» ― так отмечала праздники вся знатная округа, бывший «пролетариат», который в девяностые вдруг стал уважаем не хуже дворянских титулов.

У ресторана был свой небольшой причал на берегу озера, и со временем там можно было заметить и «дачников», щебечущих за чашкой кофе.

Встреча с потенциальным покупателем состоялась во вторник, но несмотря на холод, посетителей было достаточно ― они передавали друг другу фотографии с закрытия дачного сезона, дарили домашний лимонный мармелад, варенье из облепихи и снисходительно смотрели вглубь наступающей осени, прямо в глаза сентябрю. Обедал в тот день и владелец фирмы «Черноголовка», расположенной в восточной части Московской области, и рядом с ним кто-то не менее сильный мира сего.

Девушки припарковались, неумело втиснув свой «Бьюик» между двух черных внедорожников, которые гроздьями засыпали парковку, и выпорхнули на воздух. Кати попросила подруг подождать снаружи, а сама, набравшись детской и оттого чистой смелости (хотя в тот момент она пыталась казаться взрослее и прожженнее), зашла и начала сверлить трапезничающую плутократию взглядом в поисках мужчины-льва. Не найдя никого, хоть толикой походившего на придуманный образ, Кати расположилась за дальним столиком и, чтобы ничего не заказывать, закурила.

В. сразу распознал Кати и моментально оказался напротив нее. Атлетического телосложения мужчина неопределенного возраста, ведущий аскетичный образ жизни, с паутинкой морщинок близ переносицы и возле глубоко посаженных глаз цвета мутного сердолика. Спустя пять минут разговора выяснилось, что В. коллекционировал самшитовые трубки для курения, умело напевал дифирамбы женщинам и когда заказывал вино, вместо бутылки просил принести чарочку. В детстве обожал карандаши с мягким грифелем, со временем расплывающимся сажей на рисунках, где изображал трясогузок. В молодости обожал сидеть на крыльце в дедовской тужурке и курить, небрежно отрывая фильтр от сигареты.

– Так если серьезно, сколько ты хочешь за «Бьюик»? ― поинтересовался В. с пиететом, не желая оскорбить слишком маленькой суммой молодую девчонку с взъерошенными бровями.

– А сколько предлагаете? ― Кати была напугана настолько, что готова была на любую сумму.

– Пять тысяч тебя устроит?

– Долларов? ― чуть не взвизгнула Кати.

– Ну не рублей же, ― разулыбался В.

– Но вы даже не посмотрели машину.

– Почему же, перед тем как зайти, я оценил ее со всех сторон ― а что внутри, меня мало интересует. Все равно реставрировать, ― он долил вина себе в бокал и полюбопытствовал: ― Почему Кати? Просто Катей нельзя называть?

– Просто Катей нельзя.

– Откуда у тебя этот «Бьюик»? Признавайся, угнала у соседей? ― он рассмеялся, чем несколько задел Кати. Она почувствовала себя все той же голодранкой, которой ощущала в английской спецшколе. Неужели она выглядит настолько бедной и жалкой, что не может иметь в собственности даже доисторический «Бьюик»?

– От деда досталась. Стояла в гараже никому не нужная. ― Кати предпочла честно ответить на поставленный вопрос.

– А зачем продаешь?

– Деньги срочно нужны.

– А почему деньги нужны? ― В. проявлял участливый интерес.

«Что за допрос? Да какая разница, ― думала Кати, ― на наркотики, аборт и тротиловые шашки, тебе-то что до моих бед?»

– А зачем людям бывают нужны деньги, по вашему мнению? ― вопросом на вопрос, уколом на укол ― в этом была вся Кати, или не самая смиренная ее часть.

– Чтобы покупать платья и кататься по миру? ― В. поправил дорогие часы с платиновым корпусом на правой руке.

– Чтобы деньги делали деньги ― уже неправильный ответ? ― Кати было пакостно от его шуток, она не знала, в какую категорию их переводить ― жесткий подкол или просто невинная ирония.

– И что ты со сделанными деньгами делать будешь? Построишь дом на берегу моря и станешь мизантропом? ― В. давно уже скучал по молодым и дерзким человеческим проявлениям.

– Встречу прекрасного принца с ужасным характером. Влюблюсь в молодого, буду независима и всегда неправа.

– А ты смешная.

Снова укол. Снова Кати передернуло. Снова это чувство неловкости. «Какая одиозная личность», ― пронеслось у нее в голове, но пронеслось настолько быстро и мимо, что уже спустя мгновение она растворилась в этой беседе, почувствовав, как ее ледяная маска дает трещинки и как ручьями стекает страх быть непонятой под натиском самых едких комментариев.

– Можно маленькую ремарку? ― решила с улыбкой подлить масла в огонь Кати и, не дождавшись его согласия, выпалила: ― Вы абсолютно не умеете делать комплименты.

– Права. Ладно, давай так ― вот половина, ― В. открыл кошелек и отсчитал двадцать пять стодолларовых купюр (в момент этого отсчета у Кати потемнело в глазах от чувства сбывающейся мечты), ― машину можешь оставить здесь или привезти вечером, съездим к нотариусу, все оформим... Ты с учета ее сняла?

Кати отрицательно покачала головой.

– Я готова выписать генеральную доверенность с правом перепродажи. Как снимать с учета ― я не знаю.

– Ладно, тогда вместе к нотариусу сгоняем. И... если хочешь ― можешь исчезнуть с деньгами. Я ничего плохого тебе не сделаю. Номер мой у тебя есть. Позвони мне в шесть, если не исчезнешь, и скажи, откуда тебя забрать. А сейчас я побегу, ― одним движением руки он подозвал официанта с алебастровой кожей и родинкой на правом веке и передал ему свернутую купюру. ― Ты пока позови подруг и пообедайте. Все оплачено. Мне тоже когда-то было восемнадцать. И у меня не было денег даже на сигареты.

Кати даже не думала пропадать и обедать с подругами не стала ― ей было стыдно проедать чужие деньги, и это чувство стыда за отсутствие собственных она еще долго не могла в себе побороть. Иногда ухажеры водили ее в кино, оплачивая билеты, на Восьмое марта дарили чайные розы или белые лилии, но никто и никогда не врывался вот так в ее жизнь и не давал ей возможности шиковать или даже просто наслаждаться обедом за чужой счет. Она тогда и подумать не могла, что можно довериться, принять помощь от мужчины ― и он не потребует ничего взамен, а просто будет угождать из чувства заботы и сострадания. Нет, не из жалости, а из искреннего, пусть местами эгоистического и тщеславного желания облегчить чью-то долю, замолить былые грехи. В. не был озлоблен на жизнь. И всеми своими действиями показывал, что не боится доверять первым встречным. Или хорошо разбирается в людях. Он же знал, что Кати никуда не исчезнет. Откуда?

Она исчезнет потом. Но и об этом В., наверное, уже тогда догадывался, однако эти догадки не помешали ему совершать поступки, вдохновляющие Кати и заставляющие ее мечтать. И может, именно тогда в ее голову туманными и прохладными закоулками прокралась скромная, худенькая, практически анорексичная теория, что можно быть просто женщиной. Просто слабой. И просто быть.

И она молча протянула ему ключи.

– Даже если вы исчезнете, я не перестану верить в людей. И не объявлю машину в угон. ― Кати достала из старой тряпичной сумки свидетельство о регистрации и паспорт транспортного средства. ― Можете забрать меня с пятой линии. Дом 17. Тогда, когда вам будет удобно.

– Я заберу, но ключи и документы оставь у себя.

* * *

Кати ждала приезда В. как пришествия мессии. Считала минуты. Сыпала сахарный песок мимо чашки на льняную скатерть. Чуть вошла в дом ― сразу приготовила парадный файдешиновый плащ и тихо спряталась на террасе возле окна.

Небо мрачнело: из розовато-селадонового оно насупилось, рассерелось, и, прикрываясь осенней сепией, слезилось и таяло густыми, будто ртутными каплями дождя. По крыше, выстланной кровельным железом, прохаживались нахохлившиеся вороны и своим топотом, который эхом отдавался в водосточной трубе, несколько раз не на шутку испугали Кати.

С самого обеда Кати находилась в умоисступлении. Уж настолько она не рассчитывала встретить располагающего к доверию человека, да и просто кого-то, кто мог бы соответствовать ее наивным представлениям о мужчине-спасителе. Она вспомнила, как лежала на прелом рубероиде старого сарая и смотрела на закатное солнце, не щурясь, через боль и подергивание глаз пыталась впустить в себя как можно больше света.

В. почувствовал свет, излучаемый Кати не нарочно, свет давно уже спрятанный и забытый за повседневными проблемами и заботами. Ему, в отличие от остервенелого юнца, уже не претила простота и дерзость, подростковая дикость, самобытность и при этом зрелый и глубокий, как будто вечно уставший, взгляд. В. приехал без звонка. Покурил, разглядывая чахлый дом, покосившийся и сгорбленный забор из штакетника, запущенный сад со старыми яблонями, грушами, разросшимся орешником и жухлым ольховником. В. проникся тоской и состраданием к молчаливому саду, как проникаются нежностью к обветшавшим усадьбам, пришедшим в запустение из-за разорения хозяев.

Преисполненный немого сострадания, он усадил Кати в машину, пахнущую телячьей кожей и полиролью, и увез сначала к нотариусу, потом ужинать, а в завершении вечера они просто катались по М7, болтая о жизни, рассказывая забавные и постыдные случаи собственных фиаско, смеялись над провалами и со скрупулезной тщательностью запоминали детали услышанного. На первом же анекдоте перешли на «ты» и начали дотрагиваться друг до друга в разговоре. Кати не могла отделаться от желания прижаться к нему, В. часто хотелось ее обнять, но оба держали дистанцию.

– Ты так и не рассказала, зачем тебе так срочно нужны деньги? ― В. пытался пробраться в глубину ее замыслов.

– Неужели тебя это правда так волнует? Но я расскажу тебе, зачем мне понадобилось продавать «Бьюик» только после того, как ты поделишься со мной, откуда у тебя деньги. Экспроприировал чужую собственность в девяностые, как и все? ― Кати улыбнулась, она тоже смешала в последнем предложении иронию и любопытство.

– Ты считаешь меня каким-то мелким бандюганом, что ли? Я, например, не понимаю, кто они такие ― те, кто по рынкам носились и выручку по палаткам собирали, это они ― экспроприаторы? Нет, я не бегал. По крайней мере, сам.

– Но тем не менее...

– Да, в девяностые у меня были ЧОПы. А у кого их не было?

– ЧОП ― это частное охранное предприятие?

– Так точно.

– А сейчас?

– Да так, ерунда всякая. Маленький винный заводик, пара магазинов. И небольшая компания по оптовым поставкам алкоголя.

– Спаиваешь народ?

– А еще кормлю. И обманываю. ― В. улыбнулся. Да, он никогда не расскажет Кати всех подробностей своих махинаций, которых было достаточно. ― Я же вернулся из армии в 1986 году, когда ты еще, наверное, пешком под стол ходила или только в проекции была?

– Под стол пешком и спотыкаясь.

– Так вот, я вернулся из армии, поступил в энергетический институт ― тогда только появился факультет энергомашиностроения. Отучился три курса ― и все, понеслась душа в рай. Начали проворачивать разные темы и зарабатывать тогда еще рубли, а не доллары.

– Ты так и не доучился потом?

– Да нет, в конце девяностых закончил Академию народного хозяйства ― как второе высшее. Тогда все эти вопросы проще решались. Ну что? Я тебе поведал причину возникновения купюр в своем кошельке, теперь колись ты ― зачем тебе деньги нужны?

– Сверни сейчас на Разина, и поехали до «Сатурна» прокатимся!

– Ну поехали.

И Кати поведала В. свой грандиозный, как ей казалось, план. Несмотря на то что Кати брала пока не самую высокую планку, В. оценил идею спортивного заведения в оживающей после начала перестройки, потом кризиса девяносто восьмого года Балашихе. Они подъехали к мрачному зданию на улице Разина, проникли в не менее мрачное помещение. В. познакомился с Ахмедом и даже, усадив Кати в машину, чтобы та не мерзла, вернулся к нему ― поговорить. А когда сел в машину, помолчал пару минут, с какой-то практически отцовской улыбкой посмотрел на Кати, а потом сделал предложение:

– Возьмешь меня в долю?

– А что мне за это будет?

– Ничего плохого. Как минимум.

* * *

Спустя считанные недели Кати и В. зарегистрировали ЗАО. За Ахмедом, которому принадлежало помещение, закреплялось сорок пять процентов, за В. столько же, и десять законных за идею отошли Кати.

В. нанял человека на пост генерального директора, который регулировал все санитарно-правовые нормы; бухгалтера, тучную пожилую даму за сорок, увлекающуюся макраме. Дама проживала в военном «городке» и предыдущие пять лет считала сметы в дивизии Дзержинского. А Кати, которой с минуты на минуту должно было стукнуть девятнадцать, отправили набираться опыта в уже действующий спортклуб недалеко от ее московской квартиры на Таганке. Она работала на ресепшене и честно вникала в процесс. Перевелась на заочное отделение, потому что не успевала не то что учиться, а даже обедать. И была по этому поводу в глубокой размолвке с матерью, которая отказывалась понимать ― почему Кати бросила учебу и решила так быстро повзрослеть, и неужели эта игра во взрослую жизнь стоила свеч и заброшенного образования.