Текст книги "Безумный поклонник Бодлера"

Автор книги: Мария Спасская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ключи в зажигании оставь.

Сосредоточенно выбралась из машины и направилась к дыре в заборе, ни секунды не сомневаясь, что Левченко последует за мной. Мысли, одна тревожнее другой, крутились в голове. У Галины должно быть чисто, но если там полиция, я увижу это через прозрачные стекла веранды. Увижу и дам деру. С такими деньгами, какие лежат у меня в сумке, можно где-нибудь затаиться, переждать неприятности и, когда все утихнет, уехать далеко-далеко. Подальше от этого кошмара и безумного испанца, превратившего мою жизнь в бег зайца по пересеченной местности. Я приблизилась к забору и проверила свою догадку. Как и в прошлый раз, висящая на одном гвозде штакетина легко подалась в сторону, открывая лаз на территорию коттеджного поселка. Именно у этой дыры пару месяцев назад я ждала мать, заподозрившую свою возлюбленную в неверности и решившую застукать ее с поличным. Меня она прихватила для моральной поддержки. Мама пошла первой, велев мне никуда не уходить, быть на стреме и дожидаться специального знака. Так и не дождавшись сигнала родительницы, я к утру вернулась домой, а матушка еще неделю гостила у оказавшейся верной Галки.

– Показывай, куда идти? – вывел меня из задумчивости голос приятеля.

Я отодвинула доску и указала на образовавшуюся в заборе дыру. Вовка пролез первым, за ним нырнула я. Между облетевшими стволами деревьев виднелись огни Галининой дачи.

– Вон, видишь? – указала я на залитый светом дом.

– Понял, – кивнул Вовка.

Лев повернулся ко мне спиной и двинулся по желтеющей траве в указанную сторону.

* * *

– Да, я только что из Индии, – елейным голосом, каким обычно говорил, сообщил Бодлер, отвечая на вопрос толстяка Гюстава Ле Вавассера.

Шарль присел на свободный стул, закинул ногу на ногу и, поигрывая тростью, мечтательно протянул:

– Остров Маврикий! Остров Бурбон! Малабар, Цейлон, Индостан, Кейптаун. Надо заметить, приятные были прогулки.

– А женщины? Какие там женщины?

– Хороши, чертовки! Я вынес из путешествия культ черной Венеры и с трудом могу смотреть на белых шлюх. А что нового в Париже?

– У нас все только и говорят, что о Теодоре де Банвиле! Должно быть, ты еще не слышал о его шумном успехе? Де Банвиль выпустил сборник «Кариатиды», – с завистливыми нотками в голосе сообщил Гюстав. – Сборник поистине великолепен!

– Как же, читал, – безразличным тоном откликнулся Шарль, в глубине души снедаемый возмущением: почему он, а не я? И снисходительно продолжил: – Согласен, стихи виртуозные. Теодор так и жонглирует рифмами и ритмом, но в этом светлом бряцании колокольчика нет ни одной интересной мысли.

– Ты так критикуешь Теодора, словно написал что-то более достойное, – насупился толстяк.

Бодлер окинул многозначительным взглядом сидящих рядом приятелей по «Нормандской школе» и поднял руку, привлекая внимание обслуги к их столу.

– Вина моим приятелям, – распорядился Шарль, обращаясь к хозяину ресторана. И, дождавшись, когда принесут подносы с бутылками и разольют по бокалам живительную влагу, начал декламировать:

 
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
 
 
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу буре,
Застенчиво влачит, как два больших весла.
 
 
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
 
 
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шарканья глупцов[3]3
  Перевод П. Якубовича.


[Закрыть].
 

«Нормандские школяры» внимали Бодлеру с изумленными и растерянными лицами. Они были потрясены созданным поэтом образом надломленного страдания. Веселье само собой сошло на нет. Допив вино, приятели стали потихоньку расходиться по домам. Поднялся из-за стола и Бодлер. Шествуя мимо опустевших столов, он направлялся к выходу и у самой двери чуть не сбил с ног рослую мулатку, разъяренно сверкнувшую на него бархатными черными глазами. От девушки пахнуло дикостью и мускусом. Шарль тут же потерял голову, сраженный необычной внешностью прелестницы. Она была именно такая, каких он выделял – вульгарная, свирепая, вызывающая похоть аппетитной худобой чернокожего тела.

Жанна, в свою очередь, с интересом рассматривала молодое бледное лицо с тонкой вьющейся бородкой, обрамляющей впалые щеки. Над оттопыренными ушами вилась густая шапка рыжеватых волос. Пристальный взгляд глубоко посаженных темных глаз изучающе сверлил ее, возбуждая в мулатке неосознанные желания. Под плащом на приземистой фигуре юноши был черный фрак, из-под которого выглядывал белый галстук, а из рукавов виднелись плиссированные манжеты из тончайшего муслина. Лакированные штиблеты, розовые перчатки и модная шляпа довершали наряд поэта, с которым Жанне предстояло свести знакомство. Молодой человек ей понравился – он, несмотря на всю свою странность, несомненно, был красавчиком. От него веяло безумием и опасностью. По опыту Жанна знала, что такие глаза встречаются у мужчин, которые могут осыпать девушку золотом, величая своей королевой, а могут ударить по лицу так, что душа распрощается с телом. Числясь статисткой в театре «Порт-Сен-Антуан» и находясь в постоянной охоте за мужскими кошельками, Жанна была тонким психологом и легко читала в лице стоящего перед ней представителя парижской богемы всю его жизнь. У нее, помимо скоротечных романов с актерами, был опыт общения и с интеллектуалами, так что Бодлер не стал для нее тайной за семью печатями. Журналисты, фотографы, репортеры – Жанна Дюваль, выступавшая на сцене под псевдонимом мадемуазель Лемер, пользовалась несомненным успехом у творческих личностей. И, следуя своему опыту, Жанна делала ставку на любовь подобного рода мужчин к девицам легкого поведения. Одного не могла увидеть прозорливая Жанна в глазах невысокого юноши, застывшего напротив нее. Сифилиса, которым уже успел заразиться Бодлер. Шарль действительно был болен и не скрывал этого ни в коей мере. Напротив, своей болезнью он даже гордился, почитая сифилис чем-то вроде мужского диплома за знание жизни. Лечить заболевание в его среде считалось излишним. Представители парижской богемы полагали, будто болезнь проходит сама, обновляя организм на манер философского камня. Отведя призывный взгляд от лица поэта, уверенная в своей неотразимости Жанна повернулась и, покачивая бедрами, вышла из ресторана.

Как зачарованный, Бодлер двинулся следом за чернокожей соблазнительницей, не в силах оторвать глаз от ее пышной вьющейся шевелюры, гибкого стана и кошачьих движений, полных томной первобытной грации. Он и сам не заметил, как очутился на погруженной во мрак улице. Как прошел по пустынной набережной до старинного дома с полустертым названием «Отель Пимодан», выведенного золотом на мраморной доске. Девушка скользнула в арку, и припустивший за ней Шарль оказался во внутреннем дворе, окруженном старинными постройками с островерхими крышами. Между каменными плитами, устилавшими двор, пробивалась трава, и Шарль с замиранием сердца подумал, что девушка наверняка промочила ноги и теперь ступни ее налились мертвенным холодом. Он почти бежал за ней, ориентируясь на стройный силуэт, быстро двигающийся на фоне освещенных стрельчатых окон парадного подъезда, к которому торопилась Жанна. В полутемном вестибюле отеля Бодлер очутился перед огромной мраморной лестницей, на которой запросто могла бы развернуться карета, запряженная четверкой лошадей. Над лестницей нависала египетская химера с оседлавшим ее Амуром, и в протянутых на пьедестал когтистых лапах чудища горела толстая свеча, освещавшая холл. Шарль с любопытством рассматривал плоские ступени лестницы и просторные площадки, свидетельствующие о размахе прежних времен. Он переводил восхищенный взгляд с украшавших стены вестибюля полотен итальянских мастеров на мраморные статуи и ловил себя на мысли, что этот точно вышедший из времен Людовика Четырнадцатого отель как нельзя лучше отвечает его представлениям о комфорте и роскоши. Он много бы дал, чтобы здесь жить.

Жанна достала ключ, выданный ей господином Антуаном. Прошла, оставляя следы мокрых туфелек на паркете красного дерева, к лестнице и, придерживаясь отливающей антрацитом рукой за розоватый мрамор перил, начала неторопливо подниматься наверх. Шелковое платье ее таинственно шуршало, как крылья летучей мыши, глаза под черными стрелами бровей метали в Шарля интригующие молнии. Это пересилило сомнения юноши, и он устремился следом за ней, решив во что бы то ни стало купить любовь красотки. После вступления в права наследства Бодлер мог позволить себе любой каприз, ибо стал по-настоящему богат. Теперь Шарль имел приличный счет в банке, ценные бумаги и отданные в аренду земли, приносившие немалый доход.

– Простите, мадемуазель, можно к вам обратиться? – учтиво начал Шарль, быстро взбегая по лестнице и догоняя незнакомку.

Жанна, продолжая подниматься наверх, искоса поглядывала сверху вниз на свою жертву, точно паук, поджидающий, когда муха окончательно увязнет в липких нитях его паутины. Как только молодой человек поравнялся с ней, Жанна, не дожидаясь продолжения, обвила его шею лианами рук и впилась в губы страстным поцелуем. Эту ночь они провели вместе, предаваясь странной игре на кровати под пышным балдахином. Шарль хотел, чтобы Жанна лежала как мертвая, не отвечая на его ласки. Это было совсем нетрудно фригидной мулатке, и она как могла старательно притворялась трупом, в то время как Бодлер, не снимая розовых перчаток, делал с ней все, что хотел. С рассветом, лежа на шелковых простынях и вдыхая запах черного тела спящей девушки, раскинувшейся рядом с ним, белокожим, как могильный червь, Шарль признался себе, что именно такую черную бестию он и желал иметь в любовницах с самого начала самостоятельной жизни. Как это он сказал Гийому? Что стал поклонником культа черной Венеры? И тут же встретил Жанну. Забавно. Должно быть, это судьба. Несомненно, Жанна превосходила демоничностью косенькую еврейку Сару, которой Шарль успел посвятить изрядное количество стихотворений. Черная дикая самка еще больше контрастировала с его добродетельной матушкой, и в этом был несомненный плюс.

Жанна тоже не осталась внакладе. Господин Арондель не обманул, Шарль действительно не жалел для нее денег. На следующее же утро первым делом Бодлер отвел свою новую пассию в магазин благовоний и притираний для кожи, которым придавал большое значение, и накупил их для Жанны на многие годы вперед. Потом молодые люди отправились к лучшему парижскому портному, и Шарль заказал для девушки целый гардероб роскошных нарядов. Затем настала очередь башмачника, а затем – ювелира. Со своей стороны Жанна тоже выполнила слово, данное старому своднику, и привела Бодлера в его антикварную лавку. Пораженный открывшимися перед ним богатствами, Шарль тут же скупил множество старинных безделушек, очаровавших его своей необычностью. Кроме того, у старика-антиквара, помимо салона, расположенного на первом этаже гостиницы «Пимодан», имелся еще и просторный склад с торца здания, заставленный изысканной мебелью прошлых времен и завешенный полотнами неизвестных художников старой школы. Туда тоже зачастил восторженный почитатель изящной старины Бодлер, оставляя в цепких пальцах Аронделя пачки кредитных билетов и векселя на огромные суммы. Расточительность Шарля не знала границ. Он с презрением относился к деньгам и не раздумывая обменивал их на роскошь.

* * *

Широкая Вовкина спина мелькала среди прямых стволов, растворяясь в предрассветных сумерках. Затаив дыхание, я наблюдала, как мой посыльный приближается к крыльцу. Вот он поднялся на ступеньки и позвонил в звонок. Вот стоит, ожидая ответа. И, не дождавшись, толкает дверь рукой. Секунду медлит, не понимая, отчего это она так легко подалась под его напором, затем шагает на веранду и кричит:

– Хозяева! Есть кто дома?

Беззаботность Галины меня не удивила. Она никогда не запирает дверь, уверенная, что от лихих людей вполне достаточно высокого забора. Скорее всего, мама и Галка сейчас парятся в сауне, потому и не слышат ни звонка смартфона, ни крика Володи. И тут меня осенило. Мамин смартфон! Даже если она резвится в сауне, аппарат в любом случае лежит на барной стойке, где она его постоянно бросает рядом с недопитым бокалом мартини. Достаточно забить в поисковик Интернета первые строки из гривуазного стиха, подсунутого мне в сумку, как тут же выплывет имя автора. И почему-то я не сомневаюсь, что он окажется испанцем. Этим я не только подтвержу свою догадку, но и прекращу нелепый фарс, разгадав имя того, кто хочет меня наказать. Сорвавшись с места, я бросилась к дому. Взбежала по ступенькам и чуть не упала, налетев на Володю. Рывком распахнув дверь, Лев выскочил на крыльцо, нос к носу столкнувшись со мной. Глаза его были безумны, дыхание сипло вырывалось из широко открытого рта, ноздри возбужденно раздувались. Левченко пресек мою попытку проскользнуть под его рукой в глубь дома и глухим голосом зашептал:

– Кира, стой! Туда нельзя! Быстро уходим!

– Где мать? – выпалила я.

– Она там… Лежит.

Подумаешь, лежит! Что я, не видела маму с Галкой во время занятия любовью? Хотя, конечно, для неподготовленного человека зрелище довольно необычное. Но идея о смартфоне все больше завладевала мной. Я уже мысленно видела, как держу в руках мамин аппарат и гуглю Интернет в поисках автора подсунутых мне строк. В общем, остановить меня было невозможно. Обогнув Володю, я проскочила на веранду и двинулась на кухню, прямиком к барной стойке. Пробегая мимо гостиной, замедлила шаг и остановилась. Они лежали в центре комнаты, на ковре, и горящий в камине огонь отбрасывал причудливые тени на их обнаженные тела. Замерев, я отстраненно рассматривала открывшуюся передо мной дичайшую картину, не в силах поверить в увиденное. Матери никто не дал бы ее пятидесяти. Роскошная фигура без грамма жира, гладкое, холеное тело с длинными стройными ногами. И так не вяжущееся с этим прекрасным телом недавно прооперированное лицо, посиневшее от асфиксии, вызванной черным пояском от шелкового халата, стягивающим мамину шею. И вороново крыло длинных маминых волос, покрывающее голову ее мертвой подруги. Второй конец шелкового пояска был намотан на ладонь Галины Николаевны, прибитую к полу большим серебряным гвоздем. Обрюзгшее тело маминой любовницы было изрезано ножом и плавало в луже крови. Похоже, что тот, кто это сделал, заставил Галю под пытками затянуть петлю на шее своей подруги. Мама, мамочка! Как же так? Теперь я осталась совсем одна! Я всхлипнула и медленно опустилась на пол, не отрывая глаза от синего маминого лица. Проклятый испанский выродок продолжает сводить с нами счеты. А может, она еще жива? На коленях я подползла к маме, старательно огибая кровавую лужу под Галиной, и вдруг увидела серебристый цветок, запутавшийся в маминых волосах. Еще не понимая, что делаю, я протянула руку и взяла стальную безделушку. Поднесла цветок к глазам и принялась рассматривать. Искусно сработанный мак, с улыбающейся горгоной в центре. Цветок завораживал. Гипнотизировал. Уводил за собой в неведомые дали. Позабыв обо всем на свете, я всматривалась в него до тех пор, пока чьи-то сильные руки не подхватили меня и не понесли из комнаты прочь. Не в силах скинуть оцепенение, я продолжала смотреть на свою ладонь, в центре которой лежал стальной мак, освещенный улыбкой горгоны Медузы.

– Кира? – прозвучал надо мной голос Вовки. – Кира, очнись!

Я сделала усилие и сжала ладонь, спрятав украшение в кулаке. Подняла глаза и увидела близкое Вовкино лицо. Лев выглядел растерянным и удрученным, и в добрых его глазах застыла печаль. Поставив меня на землю, он озабоченно спросил:

– Идти можешь?

Я молча кивнула и поплелась за ним к дыре в заборе. Только теперь я начала до конца понимать, что мамы больше нет. Ее убили, жестоко и дерзко. Задушили, как куропатку, попавшую в силок. Я зажала рот свободной от цветка ладонью и завыла. Дико. В голос. Как подстреленная волчица. Лев обнял меня за плечи и вел к машине, успокаивая, как маленькую.

– Тихо, девочка. Тихо, Кира. Больно, я знаю. Сейчас сядем в машину, отъедем подальше, тогда и поплачешь.

Пикнула сигнализация, открывая салон, и друг детства бережно усадил меня на переднее пассажирское сиденье. Сам уселся за руль и ударил по газам. Мы мчались по широкой, залитой огнями Ярославке, и я продолжала надрывно выть. На приборной доске валялась мятая пачка дешевых сигарет, и я потянулась и вытащила одну из них, сунув себе в рот. Нажала на прикуриватель, подождала секунду, закурила и чуть не задохнулась от вонючего дыма, заполнившего легкие. Таких паршивых сигарет я не курила никогда в жизни. Все было паршиво. Кончилась нормальная жизнь, начался ад. Кашляя и глотая слезы, я выбросила недокуренную сигарету в окно и заголосила:

– Это все Лучано! Я на сто процентов уверена, что это он! Он наверняка знал, где искать маму! Этот мерзавец мечтает прибрать к рукам наш бизнес! Это он убил Артура, а теперь вот придушил мою несчастную мать!

А ведь когда-то мама была с ним счастлива. Но в день моего совершеннолетия Лучано рассказал ей дичайшую историю. Про то, как я, тринадцатилетняя, приезжая на каникулы в наш испанский дом, соблазнила его и обещала, став взрослой, выйти за него замуж, потому что мы любим друг друга. А чтобы быть ко мне ближе, Лучано женился на моей маме. И вот теперь он просит у нее развод, чтобы сочетаться законным браком со мной. Естественно, мама не поверила ни единому его слову, но, оскорбленная такой постановкой вопроса, развод дала. И пришла к выводу, что с мужчинами нельзя иметь дело, ибо все они лгуны и мерзавцы. Это же надо придумать! Так оговорить ее дочь! И вот уже восемь лет тянется судебное разбирательство между мамой и ее испанским мужем по поводу раздела имущества. Это кем же надо быть, чтобы таким способом решить имущественные проблемы?

И я, уткнувшись лбом в широкое Володино плечо, выложила Льву события последних дней, не в силах носить все в себе. В самом начале моего рассказа друг детства съехал на обочину и остановился, недоверчиво слушая. Мне было все равно, какое я произвожу впечатление и верит он мне или нет. Мне нужно было снять с души груз. После того, как я выговорилась, стало немного легче. Я порывисто вздохнула и опухшими глазами посмотрела на Вовку. Он вернул мне цветок, который во время рассказа пристально рассматривал, и отвернулся к окну. По ночному шоссе проносились редкие машины, освещая фарами салон. Вдруг Лев обыденным голосом произнес:

– Я видел по телику передачу про то, как ты убила своего мужа. В программе «Чрезвычайное происшествие».

– Видел? – обескураженно переспросила я. – И молчал?

Почему же тогда он ни словом не обмолвился, что знает о том, что меня разыскивает полиция?

– Ты не мог знать, что меня подставили, – голос дрожал от слез. – Почему ничего не сказал?

– Возможно, это покажется глупым, но я очень люблю тебя, Кира, – сдавленно проговорил Вовка. – Всегда любил. С самого нашего детства. Следил по Интернету за твоей жизнью. Знаешь, когда я переехал в Братск, я думал, что это само собой рассосется. Я даже женился перед армией, чтобы сделать тебе больно. Мне почему-то казалось, когда ты узнаешь, что у меня есть другая, ты будешь страдать. Правда, женился я только после того, как выяснил, что ты выходишь замуж, и сам испытал жгучую боль. Потом я служил в армии, между прочим, в одной роте с Серегой Мамаевым, и рассказывал ему про тебя. Его дружок, профессиональный татуировщик, и наколол мне твое имя. В честь тебя я назвал дочь.

Врет. Денег хочет. Знает, что у меня в сумке лежит столько, что его девочке за глаза хватит на лечение, вот и рассказывает мне небылицы. Но у меня есть свои проблемы, и чужие меня не касаются.

– Так чем она больна? – ради приличия спросила я, чтобы не выглядеть совсем уж бесчувственной.

– Ослепла после прививки, – устало пояснил Лев.

– Ничего себе! Как же так? – продолжала я проявлять дружеский интерес.

И, тронутый моим вниманием, Лев растаял. И перешел к развернутому повествованию, которое мне было совсем неинтересно.

– В годик Кирке сделали самую обычную комплексную прививку, которая положена по возрасту. И вдруг моя малышка начала врезаться во все подряд. Дальше – больше. Она перестала различать цвета и предметы, не узнавала любимые игрушки и путала меня с женой. Потом нам поставили страшный диагноз – слепота. Жена моталась с Киркой по врачам, но все без толку. Сказали, что нужно сделать ряд операций, и, может быть, к Кирюшке вернется зрение. Тогда жена решила, что проще родить здорового ребенка, чем мучиться с больным, и ушла от нас.

– С кем же сейчас твоя дочь?

– С моей мамой. Я поехал в Москву, чтобы увидеть тебя. И заработать на следующую операцию. Мы взяли кредит и одну операцию уже сделали. Кира вроде бы начала кое-что видеть, но пока о полном выздоровлении речь не идет.

– Было бы логичнее расставить приоритеты наоборот. – Я не могла скрыть насмешки в голосе, ибо мои мысли о том, что друг детства намерен свести разговор к просьбе денег, находили свое подтверждение. – Сначала заработать на операцию, а потом уже увидеть меня. У тебя все-таки дочь слепая.

– Нет, именно в таком порядке, – упрямо повторил Лев. – И знаешь, Кир, как я вдруг понял, что хочу тебя увидеть больше всего на свете?

– И как же?

– У себя в Братске я как-то зашел в пивную, куда по пятницам заходил после закрытия автомастерской. Я жестянщик, и, говорят, неплохой. Так вот, ко мне в ту пятницу подсел очень странный тип, и я с ним разговорился. Я рассказал, что все у меня плохо и жить не хочется. «Ты вспомни самый счастливый момент своей жизни, – посоветовал мне странный человек. – Вспомни и устремись к нему всей душой». Я задумался. Что у меня в жизни было хорошего? Мама? Отец? Бабушка? Жена? Нет, все не то. Это обыденность. И вдруг я понял, что самым светлым моментом была ты, Кира. Я так ему и сказал. Мужик пообещал, что все у меня будет в лучшем виде, а через несколько дней позвонил Серега Мамаев и предложил работу в Москве. Я не мог не поехать. Прежде всего я очень хотел увидеть тебя. И только потом уже заработать денег на повторную операцию Кирке-маленькой. Честно говоря, для этого я мог бы никуда не уезжать из Братска. Я и так отлично зарабатывал.

– Ну и как? – Я не узнала свой голос. Он походил на скрип телеги. – Получилось скопить на операцию?

– Кое-что я уже отложил. Мы с Мамаем вкалываем вахтовым методом, без выходных. Месяц здесь, неделя дома. Отдыхать уезжаем по очереди. К тому же я подрабатываю в автомастерской у метро. Так что с трудом, но необходимая сумма набирается.

Чтобы не внушать ему напрасных надежд, я даже не стала спрашивать, сколько нужно денег. И сразу перевела разговор на свои неприятности.

– Володь, ты пойми, я даже не смогу похоронить ее по-человечески, – всхлипнула я, имея ввиду свою мать. – Если ты видел репортаж, то понимаешь, что от обвинений в убийстве Артура мне не отмыться. Полиция только и ждет, когда я объявлюсь, чтобы упрятать за решетку. Мать зверски убили, значит, по факту ее смерти возбудят уголовное дело. Труп сейчас не выдадут, но и потом я не смогу его забрать. Так и будет лежать моя бедная мама в холодном морге невостребованным телом. Но даже не в этом дело. Я никак не могу понять, что это за стихи. Если пойму, кто их присылает, этот кошмар закончится.

– У тебя что, нет друзей? Позвони кому-нибудь, пусть посмотрят в Интернете.

Лев прав. Друзей у меня нет. Есть только Ольга. То-то она удивится, услышав, что рядом со мной сидит Вовка Левченко. Я приняла из рук приятеля старенький кнопочный телефон и по памяти набрала Ольгин номер. Долго не брали трубку, пока наконец низкий голос Гуляевой манерно не протянул:

– У аппарата.

То, что я не вовремя, стало понятно сразу. Ольга дышала в трубку так, что даже я покраснела от неловкости. Но отступать было поздно, и я начала:

– Оль, это я. У меня крупные неприятности. Мне нужно, чтобы ты…

– Кира, я занята, – резко оборвала меня подруга, даже не пытаясь сдержать животный стон. – Я в процессе, ты что, не понимаешь?

И не успела я закончить фразу, как в ухо мне ударили короткие гудки.

* * *

Несмотря на мизантропию, Шарль не выносил одиночества, и молодые литераторы охотно поднимались к нему в мансарду, расположенную под крышей «Пимодана», чтобы поговорить о Ламартине и пропустить бокальчик холодного шабли. Бодлер обитал в странной комнате, где стены и потолок были обклеены одинаковыми красно-черными обоями, а сквозь матовое стекло единственного окна, заклеенного до половины бумагой, не было видно ничего, кроме неба.

– Я бы предпочел закрыть все окно, но боюсь пропустить Пегаса, летящего между облаками, – с мрачной ухмылкой пояснял любопытствующим Шарль.

Собираясь у Бодлера чуть ли не каждый день, друзья неизменно находили в старинном кресле томно развалившуюся Жанну. Зачастую они приводили с собой подруг, и уличные девицы чувствовали себя в гостях у богемного красавчика совсем так же, как дома. Однажды Жанна увидела, как ее Шарль смотрит на гречанку Елену. Эта горбатая потаскушка, скрюченная неизвестной болезнью, пришла с одним из приятелей. Потрясенный уродством гостьи, Бодлер не сводил с нее очарованных глаз. Его неизменно влекли к себе распад, убожество и скорая кончина, а Жанна, устав притворяться трупом, нет-нет да и проявляла по-африкански страстный темперамент. За время их знакомства ревнивая и взбалмошная мулатка уже имела возможность неоднократно показать свой дикий нрав. Вот и теперь она набросилась на Шарля с площадной руганью. Жанна кричала и бранилась, как базарная торговка, в бешенстве отвешивая любовнику пощечины.

– Какого черта ты таращишься на эту девку? – рычала она разъяренной львицей. – Немедленно гони ее прочь!

Смех в комнате стих. Товарищи Шарля с недоумением взирали на разворачивающуюся на их глазах отвратительную сцену. Они даже представить себе не могли, что кто-то посмеет так унижать заносчивого денди. Надо заметить, что от общения с Жанной Бодлер уже начал изрядно уставать, понимая, что ее примитивный ум никогда не сможет осознать тех высоких материй, которыми живет его душа. А аппетитных тощих тел, источающих порок и близкую кончину, в Париже можно найти сколько угодно. Взять хотя бы ту же самую Елену. Жанна права, горбунья действительно недурна! И Бодлер без сожаления указал любовнице на дверь.

– Убирайся, паршивка! – холодно процедил он сквозь зубы, и в глубоко посаженных глазах поэта мелькнуло ледяное презрение. – Все кончено! Возвращайся туда, откуда пришла!

Жанна оскалилась, как дикая кошка, и кинулась на него с кулаками, но готовый к нападению Шарль наотмашь ударил ее по лицу.

– И больше не смей показываться мне на глаза! – прокричал он отлетевшей к стене подруге.

Пока она приходила в себя, притихшие было приятели Бодлера и их любовницы очнулись от оцепенения и, выпив еще по бокальчику превосходного вина, со смехом вытолкали мулатку за дверь. Не помня себя от ярости, Жанна сбежала вниз по ступеням лестницы и ногой распахнула дверь в лавку антиквара. Стоя за прилавком, месье Антуан разбирал старинные монеты, раскладывая товар по специальным ячейкам на алой бархатной подушке.

– Старый лгун! – прорычала Жанна, и черное лицо ее перекосила гримаса ненависти. – Ты обещал, что Шарль будет носить меня на руках, а он выгнал меня, как паршивую собаку! А его друзья, эти никчемные поэтишки, устроили потеху, выпихивая меня за дверь!

– Уже выгнал? Так скоро? – усмехнулся старик, указательным пальцем поправляя монокль.

– Ты что, издеваешься? – налетела на антиквара девица. – Я хочу, чтобы Шарль был мой!

– Ну что же, детка, вижу, пришла пора.

– Не мудри, говори прямо!

– Нужно предложить Шарлю то, что сделает тебя в его глазах единственной и неповторимой.

Жанна перегнулась через прилавок, схватила Антуана Аронделя за отвороты сюртука и принялась бешено трясти, так, что голова несчастного болталась на худой шее из стороны в сторону, норовя оторваться.

– Что ты все темнишь, мерзкий старикашка? – скалясь, шипела мулатка. – Сделай же наконец так, чтобы он меня не прогонял!

Улучив момент, когда натиск взбешенной девчонки слегка ослаб, старик отдышался и с трудом проговорил:

– Успокойся и послушай, что я тебе скажу.

Жанна ослабила хватку, но, все еще не отпуская свою жертву, недоверчиво смотрела в его побелевшее от пережитого потрясения лицо. Антиквар запустил руку под прилавок, вынул оттуда черный футляр из сафьяновой кожи и, с чуть слышным щелчком открыв его, придвинул к девушке. В футляре лежал браслет, состоящий из пяти маков. Жанна не отрываясь смотрела на отливающее сталью украшение, покоящееся на красном шелке футляра. Браслет представлял собой пять распустившихся цветков, скрепленных стеблями и листьями, и в центре каждого мака располагалось одно и то же красивое женское лицо. Радостное. Немного удивленное. Изумленное до крайности. Искаженное ужасом. Кричащее в предсмертной муке. И на всех цветах высокие скулы и чистый лоб неизвестной женщины обрамляли как будто шевелящиеся змеи.

– Что еще за черт? – выдохнула потрясенная мулатка, осторожно, двумя пальцами доставая украшение из футляра, точно извивающиеся стальные гады могли ее укусить. – Кто эта девка? Зачем ей змеи?

– Когда-то она звалась Медузой и обладала прекрасными волосами. Но гордыня овладела ее сердцем, ибо была Медуза настолько красива, что решила соперничать с самой Афиной. И, когда бунтарка пришла в храм богини, чтобы кинуть ей вызов, Посейдон обратился в птицу и овладел самонадеянной красавицей. А рассерженная Афина превратила ее волосы в змей. Став чудовищем, Медуза поселилась в море и вместе с другими горгонами стала наводить ужас на людей, обращая каждого, на кого она взглянет, в камень. Отважный воин Персей, будучи героем, взялся убить мерзкое чудище и для этого посетил вещих старух, сестер грай. Они располагали на троих одним зубом и одним глазом, которые наш герой и похитил. Вернуть их сестрам он согласился только в обмен на крылатые сандалии, волшебный мешок и шапку-невидимку Аида. Грайи совершили обмен и показали герою путь к горгонам, а Гермес выковал герою острый кривой нож. Достигнув логова горгон, Персей поднялся в воздух на крылатых сандалиях и с помощью кривого ножа отрубил Медузе голову, смотря в полированный до зеркального блеска щит, подаренный Афиной. От разъяренных горгон Персей скрылся при помощи шапки-невидимки, спрятав голову Медузы в волшебный мешок. Уходя от погони, он летел над полями, и капли крови из головы чудовища, покоящейся в мешке, орошали траву. На месте капель тут же вырастали кроваво-красные цветы, позже названные маками. А надо заметить, что, когда Персей убивал горгону, Медуза носила под сердцем детей Посейдона, и среди прочих из обезглавленного тела вместе с потоками крови вышел крылатый конь Пегас. Кровь горгоны Афина дала Асклепию, и те капли, которые текли из левой части тела, были напитаны ядом и несли смерть, а те, что струились из правой, исцеляли от всех болезней. Осиротев, Пегас ринулся вниз, на поле маков, и, зарывшись в цветы, безутешно оплакивал кончину матери. К осени цветы стали увядать, и Пегас окончательно обезумел от горя. Он катался в маках и ржал, точно хотел умереть вместе с цветами. Гермес считал и себя невольной причиной его несчастья и, сжалившись над крылатым конем, спустился с Олимпа, набрал маков и, вернувшись к себе в кузницу, обрамил их в божественный сплав, не позволяющий цветам увянуть. И выковал в каждом цветке весь жизненный путь матери Пегаса. Затем собрал из маков великолепную сбрую и надел ее на коня. Пегас воспрянул духом и, окрыленный радостью, летал по небу быстрее ветра. Стремительный и легкий, он стал любимцем муз, даря вдохновение всем творческим личностям. На быстрокрылом Пегасе творцы воспаряли в небесные выси, слагая несравненные оды и сочиняя божественные сонеты. Как-то раз крылатый конь пролетал над морем и увидел, что на берегу стоит прекрасная дева и привязывает к шее камень, собираясь броситься в волны. Конь спикировал вниз и, помешав ее намерениям, спросил, что случилось. Утирая слезы, дева поведала Пегасу, что ее возлюбленный, еще недавно не оставляющий ее одну ни на секунду, теперь только и делает, что сочиняет стихи, позабыв о ее существовании. Пегас полюбопытствовал, как имя возлюбленного, и, услышав ответ, испытал жгучий стыд. Несчастная говорила об одном из тех поэтов, кто наиболее часто взмывал на нем в небо. Но правда заключалась в том, что полет на крылатом коне был вовсе не обязателен для творчества. Вдохновение творцы черпали не от крылатого коня, а из волшебной сбруи Пегаса. Двойственная природа Медузы давала им пищу для создания выдающихся по силе произведений. Только вблизи маков с лицом горгоны творцы особенно тонко чувствовали добро и зло, жизнь и смерть, боль и счастье и находили нужные слова, звуки и краски, чтобы выразить переполнявшие их эмоции. Не только поэзия – любое творение, рожденное в непосредственной близости от созданных Гермесом цветов, становилось божественно талантливым. Но на Пегасе, по сложившейся традиции, летали исключительно поэты, которые и покупали возможность хоть недолго побыть рядом с одурманивающими цветами вдохновения, платя за это своими душами. Видя горе девушки, Пегас в порыве раскаяния отстегнул от сбруи пять маков, выбрав по цветку из переломных моментов жизни Медузы, и надел подруге поэта на руку, как браслет. «Твой поэт будет с тобою всю жизнь, если подарит тебе эту безделушку. Он будет черпать в тебе вдохновение и ни за какие блага мира не захочет с тобой расстаться». Сказав так, Пегас взмыл в небо и в ту же секунду растаял в облачной дали. А девушка сняла с шеи камень, вернулась домой и при помощи ростовщика устроила, чтобы поэт купил ей подаренный крылатым конем браслет. И все получилось в точности так, как предсказал Пегас.