Текст книги "Куда ты пропала, Бернадетт?"

Автор книги: Мария Семпл

Как-то я оказалась в центре рано утром. На улицах было полно людей с чемоданами на колесах. Я подумала – ого, так много желающих покорить этот город. А потом поняла – нет, это все бездомные, которые ночевали под чужими дверями, а теперь сматывают удочки, пока им не дали пинка. Сиэтл – единственный город, где, ступив в говно, ты думаешь: «Только бы собачье, Господи, только бы собачье!».

А тот, кто недоумевает, как это американский город с самым большим числом миллионеров на душу населения терпит подобное нашествие бомжей, слышит в ответ: «Сиэтл умеет сострадать».

Тут жил чувак по прозвищу Человек-труба, всеобщий любимец, он играл перед матчами «Маринерс» – играл, пока его не убили прямо у дверей фонда Гейтса. И? И ничего. Убийц даже не искали. Зато жители города удвоили усилия, направленные на то, чтобы «докопаться до корней бандитизма». Организовали марафон и сбор средств. Даже не просто марафон, а воскресный триатлон: ограничиться одним видом спорта им показалось мало.

И мэр активно поддерживает весь этот дебилизм. У нас в районе был магазин комиксов. Однажды его отважный владелец вывесил в витрине объявление, запрещающее вход в магазин подросткам в джинсах, болтающихся ниже ягодиц. Мэр, которого попросили разобраться с этим странным запретом, сказал, что необходимо докопаться до корней стремления подростков ходить в спущенных штанах. Мэр, мать его.

Про канадцев лучше промолчим. Это отдельная история. Помнишь, несколько лет назад федералы накрыли в Техасе секту мормонов-многоженцев? И по телевизору в шоу Опры показали их женщин, несколько десятков человек. У всех без исключения были длинные мышиного цвета с проседью волосы, никаких причесок и макияжа, серая кожа и усы как у Фриды Кало. Одеты они были в какие-то кошмарного вида лохмотья. Помнишь, зрители были в шоке? Это они еще в Сиэтле не были.

Прически тут носят двух видов: короткие седые волосы и длинные седые волосы. Приходишь в салон, просишь покрасить, а они хлопают глазами и причитают: «Боже мой, мы так редко делаем окрашивание!»

Но на самом-то деле со мной случилось вот что: после переезда у меня один за другим случилось четыре выкидыша. При всем желании обвинить в этом Найджела Миллз-Мюррея было бы затруднительно.

Ох, Пол. Последний год в Лос-Анджелесе я вела себя ужасно. Мне так стыдно. Я до сих пор не избавилась от отвращения к той злобной мегере, в какую превратилась из-за какого-то дурацкого дома. Постоянно о нем думаю. Правда, прежде чем дойти до последней стадии самоуничижения, вспоминаю про Найджела Миллз-Мюррея. Неужели я была такой мерзавкой, что заслужила, чтобы богатый придурок убил три года моей жизни? Ну да, я вызвала эвакуаторов к тем машинам. Из выброшенных дверных ручек соорудила ворота. Я художник. Я выиграла грант Мак-Артура, мать вашу. Имею я право на срыв? И вот смотрю я телик и в титрах вижу имя Найджела Миллз-Мюррея. И у меня едет крыша. Он, значит, продолжает творчески трудиться, а я – ходячая руина?

Что, в сущности, у меня осталось? Стыд, гнев, зависть, инфантилизм, самоедство да жалость к себе.

АИА много лет назад любезно присвоила мне звание почетного профессора. Репортер из «Артфорума» пытался мне что-то рассказать про какую-то статью. Но от этого только хуже. Это лишь утешительные призы, ведь все знают, что я – неудачница.

Прошлой ночью я проснулась по малой нужде. Лежу в полусне и не понимаю, кто я такая, – в голове полный вакуум, – но тут данные начинают подгружаться: Бернадетт Фокс – Двадцатимильный дом – разрушение – так тебе и надо – неудачница. Неудача крепко вцепилась в меня зубами и не спешит разжимать челюсти.

Спросите меня про Двадцатимильный дом – я и бровью не поведу. «Что? Это старье? Да кого оно волнует?» Это моя защитная броня, и я ею дорожу.

Когда у меня один за другим пошли выкидыши, Элджи был мне надеждой и опорой.

– Я сама во всем виновата, – говорила я.

– Нет, Бернадетт, ты не виновата.

– Я это заслужила.

– Никто такого не заслуживает.

– Я не способна ничего создать, не разрушив.

– Ну, ну, Бернадетт, это неправда.

– Я чудовище. Как ты можешь меня любить?

– Потому что я тебя знаю.

Но Элджи не знал, что своими словами помогает мне исцелиться от горя, которое, хоть я ни за что в том не призналась бы, переживала тяжелее, чем свои беспрестанные выкидыши: утраты Двадцатимильного дома. Элджи так ни о чем и не догадался, отчего стыд жжет меня еще сильней. Слабоумная и лживая, я стала чужой самому лучшему и благородному мужчине моей жизни.

Единственное, в чем можно упрекнуть Элджи, так это в том, что он все чертовски упрощает. Он говорит: делай, что любишь. В его случае это означает: работай, проводи время с семьей и читай биографии президентов.

Да, я дотащила свою скорбную тушу до мозгоправа. Пошла к местному светилу, лучшему в Сиэтле. Трех сеансов мне хватило, чтобы этого бедолагу прожевать и выплюнуть. Ему было очень неловко, что он так меня подвел.

«Простите, – говорит, – но здешние психиатры звезд с неба не хватают».

Когда мы сюда приехали, я купила дом. Безумный – бывшую исправительную школу для девочек, со всеми мыслимыми ограничениями на строительство. Чтобы сделать из него нечто пристойное, понадобилась бы изобретательность Гарри Гудини. Это мне, конечно, понравилось. Я действительно надеялась оправиться от трагедии с Двадцатимильным домом, выстроив дом для нас с Элджи и ребенка, которым была постоянно беременна. А потом снова сгибалась крючком на унитазе и разглядывала свои трусы, на которых была кровь, и снова рыдала, уткнувшись в плечо Элджи.

Потом мне наконец удалось родить, но у дочки оказался порок сердца. Спасти ее могла только операция, да не одна. Шансы, что она выживет, стремились к нулю. Сразу после родов мою извивающуюся синюю рыбку унесли в операционную, я к ней даже прикоснуться не успела.

Через пять часов пришла медсестра и сделала мне укол, чтобы ушло молоко. Операция не удалась. Вторую делать побоялись – ее малышка не перенесла бы.

Вот как выглядит безутешность: я сижу в машине на парковке детской больницы, все окна глухо задраены, на мне больничный халат, между ног двенадцать дюймов прокладок, на плечах – куртка Элджи. Сам он стоит на улице, в темноте, и пытается разглядеть меня сквозь запотевшие окна. Это была пытка адреналином. Ни мыслей, ни чувств. Во мне зрело что-то столь ужасное, что Бог понял – мой ребенок должен выжить, иначе оно вырвется наружу и миру конец.

В десять утра Элджи постучал в ветровое стекло:

– Нам разрешили на нее посмотреть.

Тогда я впервые увидела Би. Она мирно спала в своем кувезе – маленькое синее полешко в желтой шапочке. Аккуратно укрыта одеяльцем по грудь. Отовсюду торчали провода и трубки. Рядом высилась башня из тринадцати мониторов. Она была подключена к каждому из них.

– Вот ваша дочь, – сказала медсестра. – Ей нелегко пришлось.

Я сразу поняла, что Би – другая, что мне ее как будто вверили. Видел плакаты с изображением младенца Кришны – Бала-Кришны? Его рисуют толстым, довольным и синим, в нем одновременно энергия созидания и разрушения. Вот кем была Би – созидателем и разрушителем. Это было абсолютно ясно.

– Она не умрет, – заявила я сестрам таким тоном, будто никого глупее их в жизни не встречала. – Она Бала-Кришна.

Так в свидетельстве о рождении и записали. Элджи не стал спорить только потому, что знал: через час у нас встреча с психотерапевтом для осиротевших родителей.

Я попросила, чтобы меня оставили с дочерью наедине. Элджи когда-то подарил мне медальон со святой Бернадеттой, которой было восемнадцать видений, и сказал, что «Бибер Бифокал» и Двадцатимильный дом – это мои первые два. Я упала на колени возле кувеза, в котором лежала Би, и сжала медальон в руке:

– Я больше никогда ничего не буду строить, – сказала я Богу. – Я отрекусь от шестнадцати остальных видений, если ты сохранишь жизнь моей дочке.

Это сработало.

В Сиэтле меня никто не любит. В первый день своего пребывания здесь я пошла в «Мэйсис» за матрасом. Спросила, может ли мне кто-нибудь помочь.

– Вы не здешняя, да? – спросила женщина. – Такая энергичная.

С чего она решила, что я энергичная? С того, что я попросила продавщицу помочь выбрать матрас?

Я не могу сосчитать, сколько раз посреди непринужденной болтовни у моего собеседника вырывалась реплика: «Нет, но что вы все-таки думаете об этом на самом деле?». Или даже: «А вы не пробовали перейти на кофе без кофеина?» Во всем виновата Канада, до которой тут рукой подать. Ладно, замнем. Если я начну про канадцев, никогда не допишу письмо до конца.

Недавно я кое с кем подружилась, ее зовут Манджула, она живет в Индии и выполняет всякие мои поручения. Это, конечно, виртуальный друг, но лучше такой, чем никакого.

Девизом Сиэтла должны стать бессмертные слова, произнесенные французским маршалом во время осады Севастополя: «J’y suis, j’y reste» – «Я пришел сюда и никуда отсюда не двинусь». Люди здесь рождаются, вырастают, поступают в Университет штата Вашингтон, идут работать и здесь же умирают. Ни у кого нет ни малейшего желания уехать. Спрашиваешь их: «За что вы так любите Сиэтл?» Отвечают: «А у нас тут все есть. И горы, и вода».

Все, что им надо, – это горы и вода.

Стоя в очереди перед кассой, я стараюсь не заговаривать с людьми, но однажды не смогла удержаться, потому что кто-то назвал Сиэтл «космополитичным городом».

– Правда? – обрадовалась я.

– Конечно, – ответила мне одна тетка. – В Сиэтле полно приезжих.

– Откуда, например?

– С Аляски, – сказала она. – У меня масса друзей с Аляски.

Вот такие дела.

Давай сыграем в ассоциации. Я называю слово, а ты – другое, первое, которое приходит тебе в голову. Начали?

Я: Сиэтл.

ТЫ: Дождь.

Все, что ты слышал о здешних дождях, – правда. Ты, наверное, думаешь, что местные жители к ним давным-давно привыкли? Представь себе, каждый раз, когда идет дождь, кто-нибудь обязательно скажет: «Опять льет! Даже не верится». Меня так и подмывает ответить: «А вот мне верится. Зато не верится, что я сижу тут с вами и веду разговоры о погоде».

Но ничего подобного я не говорю, потому что это вызовет ссору, а ссор я стараюсь, хоть и с переменным успехом, избегать.

Стоит мне с кем-то поцапаться, у меня учащается пульс. Впрочем, он часто учащается ни с того ни с сего. Даже когда я сплю! Лежу в постели, и вдруг ни с того ни с сего, без объявления войны, накатывает приступ тахикардии. Он наваливается на меня жуткой черной громадой, похожей на монолит из «Космической одиссеи»: на некую самоорганизованную и абсолютно непостижимую сущность, проникающую внутрь меня и вызывающую мощный выброс адреналина. Она, как черная дыра, – всасывает блуждающие у меня в мозгу невинные мысли и наполняет их животной паникой. Например, днем я размышляла над тем, что надо бы давать Би с собой в школу побольше фруктов. Ночью, когда приходит Колотун, эта простая мысль трансформируется в приказ: ТЫ ДОЛЖНА ДАВАТЬ БИ В ШКОЛУ БОЛЬШЕ ФРУКТОВ!!! Беспричинная тревога снедает меня, вытягивая последние силы, я чувствую себя машинкой с подсевшей батарейкой, что с безнадежным жужжанием бьется и бьется в одном и том же углу. Значит, завтра днем мне снова не хватит сил. Но я продолжаю лежать и прислушиваться, как они сгорают, а вместе с ними сгорает надежда прожить завтрашний день с пользой. Прощай, мытье посуды, прощай, поход в магазин и в спортзал, прощайте, планы перетащить в гараж мусорные баки. Прощай, простая человеческая доброта. Я просыпаюсь мокрая, как мышь. Приходится ставить у постели кувшин с водой, не то умру от обезвоживания.

Ой, Пол, а помнишь кафе неподалеку от Двадцатимильного дома, на Ла-Бреа, там еще подавали мороженое с розовой водой? Они разрешали нам проводить совещания и пользоваться их телефоном? Я бы хотела познакомить тебя с Би.

Я знаю, о чем ты думаешь. «Когда же, интересно, она успевает принимать душ?» А я не успеваю! Могу несколько дней не мыться. Я теряю человеческий облик, я не понимаю, что со мной. Я поругалась с соседкой – да! опять! – а потом в отместку ей повесила щит оскорбительного содержания и нечаянно разрушила ее дом. Ты, черт возьми, можешь себе такое представить?

Эта печальная история тянется аж с тех пор, как Би пошла в первый класс. У них в школе прямо-таки обожают чуть что припахивать родителей. Все время пытаются записать нас в какие-то комитеты. Я, конечно, никуда не записываюсь. Как-то ко мне в вестибюле подошла одна из родительниц, Одри Гриффин.

– Я смотрю, вы ни в один комитет не записались, – начала она, ядовито улыбнувшись.

– Я не очень увлекаюсь комитетами.

– А ваш муж?

– Еще меньше, чем я.

– Что же, вы оба не верите в пользу общественной работы?

К этому времени вокруг нас собралась стая мамаш, с вожделением предвкушающих давно назревшую стычку с асоциальной мамашей больной девочки.

– Не уверена, что это вопрос веры, – ответила я.

Через пару недель я зашла к Би в класс. У них там была такая штука под названием «Интересная стена». На ней ученики писали вопросы типа: «Интересно, что русские дети едят на завтрак?» или «Интересно, почему одни яблоки красные, а другие зеленые?». Все это было очень умилительно. И вдруг я наткнулась на такой вопросик: «Интересно, почему все мамы что-то делают для школы, а одна нет?» Это написал Кайл Гриффин, отпрыск той самой клуши.

Мне этот ребенок не понравился с самого начала. У Би на груди большущий шрам. Сейчас он побледнел, но тогда сиял во всей красе. Однажды Кайл увидел шрам и обозвал мою дочь Гусеницей. Я, конечно, была не в восторге, когда Би мне об этом рассказала, но дети жестоки, а Би даже не обиделась. И я не стала ничего предпринимать. Но вот директриса, которая видела этого мальчишку насквозь, воспользовалась Би как предлогом, чтобы устроить ему веселую жизнь.

Через год, все еще злясь из-за «Интересной стены», я переступила через худшее в себе и впервые в жизни согласилась выполнить общественное поручение – отвезти детей на экскурсию в «Майкрософт». Мне поручили четверых: Би и еще троих, включая Кайла. Мы проходили мимо автоматов со сладостями (в «Майкрософте» эти автоматы повсюду, причем работают они бесплатно: просто нажимаешь на кнопку, и все). Юный Гриффин, родившийся на свет с инстинктом разрушителя, стукнул по автомату кулаком. Выпал шоколадный батончик. Естественно, он принялся что есть мочи колотить по остальным автоматам, и к нему присоединились другие дети, в том числе Би. На пол посыпались батончики и банки газировки, дети запрыгали вокруг них, вопя как полоумные. Потрясающая сцена, почти как в «Заводном апельсине». Но тут под предводительством директрисы появляется вторая группа детей, и все они наблюдают, как буйствуют мои поднадзорные.

– Кто из вас первый начал? – спрашивает директриса.

– Никто, – отвечаю я. – Это моя вина.

Что же делает Кайл? Поднимает руку и сам себя закладывает:

– Это я первый начал.

С того дня Одри меня возненавидела. И других мамаш науськала.

Почему я не сменила школу? Ведь есть и другие хорошие школы, куда я могла отдать Би… Да, но по пути к каждой из них мне пришлось бы проезжать мимо итальянского ресторана «Бука ди Беппо». Мне и так несладко, а если еще четыре раза в день проезжать мимо итальянского ресторана… Ну уж нет!

Тебе еще не надоело? Лично мне – да.

Еще пару слов: помню, в детстве мы в каком-то загородном клубе искали пасхальные яйца. Я нашла золотое яйцо и в качестве приза получила живого крольчонка. Не сказать, чтобы моих родителей это сильно обрадовало, но они все-таки купили клетку, и кролик поселился в нашей квартире на Парк-авеню. Я назвала его Матросом. На лето я уехала в лагерь, а родители отправились на Лонг-Айленд, оставив Матроса на попечение горничной. Вернувшись в конце августа, мы обнаружили, что Глория два месяца назад сбежала, прихватив столовое серебро и мамины драгоценности. Я ринулась к клетке Матроса, не чая увидеть его живым. Он забился в дальний угол и весь дрожал. Он пребывал в плачевном состоянии: мех от истощения страшно отрос – организм пытался компенсировать нехватку пищи замедлением обмена веществ и понижением температуры тела. Когти отросли на целый дюйм, а передние зубы спускались до самой нижней челюсти, так что он едва мог открыть рот. Кроликам необходимо постоянно грызть что-нибудь твердое, например морковку, иначе зубы у них отрастают. Я в ужасе открыла клетку, чтобы обнять своего малыша, а он в припадке слепой ярости разодрал мне лицо и шею. Шрамы до сих пор видны. Оставшись без присмотра, он одичал.

То же самое произошло со мной в Сиэтле. Любого, кто приблизится ко мне, даже с любовью, я располосую – мало не покажется. Жалкая судьба постигла мак-артуровского гения, ты не находишь? Ой.

Но тебя я люблю.

Бернадетт

Вторник, 14 декабря

Письмо Пола Йеллинека

Бернадетт!

Ты все сказала? Не может быть, чтобы ты искренне верила во всю эту чушь. Таким людям, как ты, необходимо творить. Бернадетт, если ты не будешь творить, то превратишься в угрозу для общества.

Пол

Часть III
Угроза для общества

Вторник, 14 декабря

Рождественская открытка семьи Гриффин

 
Перед самым Рождеством
Затопило весь наш дом.
Очень грязно, очень мокро,
Очень плохо стало в нем.
 
 
Только плакать мы не стали,
В отель «Вестин» мы сбежали.
В номерах живем шикарных
И судьбе мы благодарны.
 
 
Плавать ходим каждый день,
Переплыть бассейн не лень.
А еду приносят в номер
По три раза каждый день.
 
 
Уоррен нежится в халате.
Сроду не носил – и нате!
Я под боком улеглась.
Жизнь, ребята, удалась!
 
 
Жизнь в отеле – высший класс!
Не волнуйтесь вы за нас.
Гриффины не унывают,
С Рождеством вас поздравляют![19]19
  Одри переделала очень известную в Америке поэму «Перед самым Рождеством» Клеменса Кэрри Мура. Вот ее первые строфы в переводе А. Борисенко:
«Перед самым РождествомЗатаился старый дом,Даже мышь не шелохнется —Все с надеждой Санту ждем.Дети наши сладко спят —Им приснится шоколад.Да и я с женою рядомЗадремал, храпя не в лад».

[Закрыть]
 

* * *

От кого: Су-Линь Ли-Сигал

Кому: Одри Гриффин

Одри!

Узнав об оползне, я места себе не находила – гадала, куда вы пропали. И тут пришла ваша потрясающая открытка. Так вот почему вы молчали. Извлекали выгоду из своего бедственного положения!

Кто бы мог подумать, что в «Вестине» такая роскошь? Наверное, они сделали ремонт после того, как я была там в последний раз. Если вам наскучит в отеле – переезжайте к нам. После развода я переделала кабинет Барри в гостевую комнату и поставила там раскладную кровать. Она, правда, встала впритирку к моей новой беговой дорожке, но вам с Уорреном места хватит. Кайла положим в комнате Линкольна и Александры. Но имей в виду, что ванная у нас одна на всех.

До сдачи «Саманты-2» осталось два месяца – и, разумеется, именно в это время Элджин Брэнч решил отправиться в Антарктиду: единственное на планете место, где нет интернета. Моя обязанность – сделать так, чтобы, пока он вне доступа, все колесики вертелись как положено. Признаюсь честно: встречая его лихорадочные распоряжения невозмутимым спокойствием, я ловлю известный кайф.

Надо было видеть, как сегодня утром он отчитывал какую-то деваху из отдела маркетинга. Я и сама терпеть не могу этих фиф, которые мотаются по всему миру и живут в пятизвездочных отелях. Но все же отвела Элджина в сторонку и сказала:

– Я не сомневаюсь, что после выходных вы все еще погружены в домашние проблемы. Но не забывайте, что все мы здесь трудимся во имя общей цели.

Можешь мне не верить, но он замолчал! Один-один в нашу пользу, Одри!

Среда, 15 декабря

От кого: Одри Гриффин

Кому: Су-Линь Ли-Сигал

Ох, Су-Линь!

Если честно, реальный «Вестин» и рядом не стоял с описанием из моего стишка. Даже не знаю, с чего начать.

Всю ночь напролет хлопают автоматические двери, трубы при каждом спуске воды ревут как бешеные, а когда кто-то принимает душ, звук такой, будто у тебя над ухом свистит закипающий чайник. Иностранные туристы предпочитают вести беседы, остановившись у нас под дверью. Холодильник жужжит и дребезжит, будто вот-вот оживет. В час ночи приезжают лязгающие мусоровозы – опорожнять контейнеры, полные звякающих бутылок. Вскоре после этого закрываются бары, и их посетители высыпают на улицу, оглашая окрестности пьяными воплями.

– Садись в машину!

– А вот и не сяду!

– Заткнись, а то не пущу в машину!

– Да кто ты такая, чтоб не пускать меня в мою машину!

Но по сравнению с будильником это колыбельная. Видно, горничная, делая уборку, задевает его тряпкой и заводит, потому что и он каждую ночь трезвонит в разное время. В конце концов мы просто выдернули его из розетки. Прошлой ночью в 3:45 включилась пожарная сигнализация, а техник ушел неизвестно куда. Только мы притерпелись к выматывающему нервы вою сирены, как в соседнем номере сработал радиобудильник и на полную громкость врубилось мексиканское радио, да еще и с помехами. Если тебе интересно, из чего в «Вестине» стены, я тебя просвещу: из папиросной бумаги. Но Уоррен спит как убитый, ему все нипочем.

Я оделась и пошла искать хоть кого-нибудь из персонала. Стою перед лифтом, он подъезжает, двери открываются и… Ты не поверишь, какие оттуда вываливаются выродки. Вроде тех бродяг, что вечно ошиваются напротив Вестлейк-центра. Человек шесть, все в пирсинге, все с головы до пят в татуировке, все патлатые, да ладно бы просто патлатые – волосья выкрашены в самые ядовитые цвета и выбриты клочьями. У одного парня поперек шеи надпись – «РЕЗАТЬ ЗДЕСЬ». А у девушки приколот к кожаной куртке, на спине, плюшевый мишка, из которого свисает окровавленная веревочка от тампона.

В конце концов я отыскала ночного дежурного и все ему высказала. Зачем они пускают в заведение всяких сомнительных типов?

Кайл спит через номер от нас. Бедняжка, конечно, у него жуткий стресс! Глаза от недосыпа все время красные. Жалко, что мы не владеем акциями «Визина»!

В довершение всего Гвен Гудиер пытается опять вызвать нас с Уорреном в школу. Учитывая обстоятельства, могла бы подождать, прежде чем заводить старую песню. Я знаю, академическими успехами Кайл не блещет, но у Гвен на него зуб еще со времен той поездки в «Майкрософт».

Су-Линь, дорогая, пишу тебе, а сама мысленно переношусь в те безмятежные времена, когда мы спокойно перемывали косточки Бернадетт! Ах, золотые денечки…

* * *

От кого: Су-Линь Ли-Сигал

Кому: Одри Гриффин

Хочешь перенестись в прошлое? Тогда пристегни ремни, Одри. У меня только что был сногсшибательный разговор с Элджином Брэнчем. Ты не поверишь, что я сделала.

Дело было так. Я заказала Элджи 11-ю переговорную для общего совещания. Носилась кругами – заполняла запросы на ноутбуки, подтверждала заказы на батареи, сопровождала перевозку мебели. Даже нашла потерянный шарик от настольного футбола. Все, что я могу сказать про работу на Мистера Софти, – «беда не приходит одна». К тому времени, как я добралась до своего кабинета, – я тебе говорила, что мне наконец-то дали кабинет с окном? – мне уже человек шесть сказали, что меня искал сам Элджи. Он прикрепил к двери (чтобы все видели) записку с приглашением на обед. Подписался инициалами «Э. Б.», но какой-то остряк переправил их на «Этот Баран».

Когда я вышла, он стоял у двери. Обутый.

– Я тут подумал – давайте поедем на велосипедах.

Погода стояла чудесная. Мы решили купить внизу по сэндвичу и найти приятное местечко за пределами кампуса.

Будучи новичком, я не знала, что у «Саманты-2» есть собственный велопарк. Элджи – настоящий акробат. Он поставил ногу на педаль, тронулся и только потом перекинул через седло другую ногу. Я сто лет не каталась на велосипеде, и, боюсь, это было заметно.

– Что-то не так? – спросил Элджи, когда я съехала с дорожки на газон.

– Кажется, руль разболтан. – Это была дурацкая отговорка. Я просто не могла удержать велосипед! Пока я снова на него взбиралась, Элджи ждал, держа ноги на педалях, и балансировал. Думаешь, это просто? Попробуй как-нибудь!

Я наконец приспособилась к велосипеду, и мы покатили. Я уже забыла, какое ощущение свободы дают такие прогулки. Ветер бил в лицо, солнце сияло, с деревьев после дождя все еще капало. Мы проехали мимо «Коммонс», где люди обедали на свежем воздухе, наслаждались солнышком и любовались спортсменами клуба «Сихокс», которые тренировались на футбольном поле. Я чувствовала на себе любопытные взгляды: «Кто это с Элджином Брэнчем? Что их связывает?».

Примерно через милю показалась церковь с симпатичным двориком – фонтан, скамейки – то, что надо. Мы развернули сэндвичи.

– Я пригласил вас из-за тех слов, что вы сказали утром. Насчет того, что я погружен в домашние проблемы. Вы имели в виду Бернадетт, правда?

– О… – Я была в замешательстве. Не так-то просто переключиться с мыслей о работе на разговоры о личном.

– Скажите, вы не замечали, что она в последнее время как-то изменилась? – У него на глаза навернулись слезы.

– Что случилось? – Я взяла его за руку. Знаю, это было слишком смело, но мной двигало сочувствие. Он посмотрел на меня и аккуратно убрал свою руку. Как-то очень мягко убрал.

– Если что и случилось, то я виноват в этом не меньше ее. Меня вечно нет дома. Пропадаю на работе. В смысле, она прекрасная мать.

Мне не понравилось, как говорит Элджи. Спасибо «Жертвам против жертв» – у меня глаз наметанный, я сразу вижу, когда человек подвергается эмоциональному насилию: путаное мышление, уход в себя, отрицание реальности, самообвинение. У себя в ЖПЖ мы не помогаем новичкам, а применяем ППППЖ:

Подтвердить реальность проблемы.

Поведать о насилии, которому подвергались мы сами.

Привести в ЖПЖ.

Попрощаться с насилием.

Жить в свое удовольствие!

Я пустилась в рассказ о неудачах Барри в бизнесе, его поездках в Вегас, его диагнозе (врачи его не подтвердили, но я уверена, что он страдает синдромом эпизодического нарушения контроля), наконец, о том, как я нашла в себе силы и развелась, хотя прежде он успел спустить все наши сбережения.

– А что по поводу Бернадетт? – спросил он.

Я покраснела. Как всегда, я слишком много говорю о себе и ЖПЖ.

– Простите, – сказала я. – Чем я могу вам помочь?

– Когда вы видели ее в школе, вы ничего не заметили? Ничего странного?

– Честно говоря, – осторожно начала я, – Бернадетт с первых дней… не слишком высоко ценила наше сообщество.

– А это тут при чем?

– Это основополагающий принцип «Галер-стрит». Нигде не записано, что родители должны принимать участие во всех мероприятиях. Но в школе действуют неписаные правила. Например, я отвечаю за организацию волонтерской работы в нашем классе. А Бернадетт ни разу не вызвалась мне помочь. Или вот еще: она никогда не провожает Би до дверей класса.

– А зачем это нужно? Она ведь высаживает ее возле самой школы? – возразил Элджи. – Разве этого не достаточно?

– В принципе, достаточно. Но большинство мам предпочитают провожать детей прямо в класс. Особенно неработающих мам.

– Боюсь, я вас не понимаю.

– Основа существования «Галер-стрит» – участие родителей, – подчеркнула я.

– Но мы каждый год выписываем чек сверх платы за учебу. Это что, не участие?

– Это финансовое участие, но только им дело не ограничивается. Мы также стараемся регулировать движение возле школы, печем полезные сладости для «Вечера талантов», причесываем девочек для школьных фотографий.

– Простите, – перебил он. – Но тут я на стороне Бернадетт.

– Я просто пытаюсь… – Тут я почувствовала, что голос у меня срывается, и перевела дыхание. – Я пытаюсь описать вам обстановку, чтобы вы лучше поняли суть трагедии, которая произошла в этот уикенд.

– Какой трагедии?

Одри, я думала, он шутит.

– Вы не получали писем?

– Каких писем?

– Из «Галер-стрит»!

– О боже, нет. Я сто лет назад отписался от этих рассылок… Постойте, о чем вы?

Я начала рассказывать о том, как Бернадетт поставила этот билборд и разрушила твой дом. Богом клянусь: он ничего не знал! Сидел и хлопал глазами. В какой-то момент он уронил сэндвич и даже не стал его подбирать.

У меня зазвонил будильник, заведенный на 2:15. На 2:30 у него была назначена встреча с большим начальством.

Мы поехали обратно. Небеса потемнели, только в одном месте солнечные лучи пробили плотную толщу туч. Мы проезжали прелестным районом, застроенным тесно прижатыми друг к другу домишками. Я люблю серо-зелено-желтую гамму, люблю безлистные вишни и японские клены. Я слышу, как под землей набираются сил луковицы крокусов, нарциссов и тюльпанов – терпеливо пережидают зиму и готовятся к очередной великолепной весне в Сиэтле.

Я выставила вперед руку – плотный, животворный воздух со свистом струился сквозь пальцы. В каком еще городе могли появиться на свет реактивный лайнер, интернет-магазин, персональный компьютер, сотовый телефон, онлайн-турагентство, музыка гранж, гипермаркет и хороший кофе? Где еще такой человек, как я, может кататься на велосипеде в компании того, чья лекция на конференции TED занимает четвертое в мире место по просмотрам? Я засмеялась.

– Что с вами? – спросил Элджи.

– Нет, ничего.

Я вспомнила, как страдала, когда папа не смог отправить меня учиться в Южно-Калифорнийский университет, и я вместо этого поступила в Вашингтонский. По-моему, я вообще никогда не покидала штат Вашингтон. До сих пор ни разу не была в Нью-Йорке! И вдруг мне стало наплевать. Пусть другие путешествуют по миру. Все, чего они ищут в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке или где-то еще, – у меня уже есть. Тут, в Сиэтле. Все здесь принадлежит мне.

* * *

От кого: Одри Гриффин

Кому: Су-Линь Ли-Сигал

Ты думаешь, я с утра выпила большую чашку оглупина? Ведь Элджину Брэнчу так удобно не знать ничего о том, что наворотила его жена! Я пересказала твою басню Уоррену, и мы с ним единодушны: Элджину Брэнчу нужны свидетели его неосведомленности, которых он мог бы предъявить суду, но, будь уверена, этот трюк у него не пройдет. Мы отсудим у него все до гроша. Так и передай Этому Барану, когда вы с ним в следующий раз соберетесь мусорить в храме Божьем. Он не получал писем? Брехня!

* * *

От кого: Одри Гриффин

Кому: Гвен Гудиер

Прошу вас проверить общешкольную рассылку и подтвердить, что Элджин Брэнч присутствует в списке адресатов. Не Бернадетт, а именно Элджин Брэнч.

* * *

У Кеннеди был день рождения. Ее родители работали допоздна, так что мы с мамой сделали как всегда, то есть пригласили Кеннеди на праздничный ужин. Утром Кеннеди ждала нас с мамой возле школы.

– Куда мы пойдем? – спросила Кеннеди.

Мама опустила стекло.

– В ресторан «Спейс-Нидл».

Кеннеди завопила от радости и запрыгала, как мячик.

Сначала «Дэниелс Бройлер», теперь это?

– Мам, – сказала я, – с каких пор ты ходишь по самым крутым ресторанам?

– С этих самых.

Пока мы шли в класс, Кеннеди прямо распирало от ликования.

– Еще никто никогда не был в «Спейс-нидл»! – визжала она. И была права. Хотя этот ресторан находится на самом верху башни и к тому же вращается – казалось бы, куда же еще ходить? – но он абсолютно туристский и жутко дорогой.

Я лет десять не была в этом ресторане и уже забыла, как там круто. Мы сделали заказ, а потом мама взяла сумку и вытащила оттуда карандаш и лист белого картона. Посередине она написала разноцветными маркерами: МЕНЯ ЗОВУТ КЕННЕДИ, МНЕ СЕГОДНЯ 15 ЛЕТ.