Текст книги "На двух ногах"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2009.

ISBN 5-86856-182-1

Книжный проект журнала «Воздух», вып.44.

88 с.

Четвёртая книга стихов

Мария ГАЛИНА

Гарарин

Гульбище бессмертных

Гагарин

Инопланетянин

Летающая тарелка

Ностальгия

Красная Шапочка

 Филемон и Бавкида

Переписка Бахтина с Турбиным

Чёрное море

1.

  2.

Что-то не то происходит на свете в зелёной карете...

два жирных голубя сидят...

БЕСТИАРИЙ

Жабы

Кенгуру

Кракен

Мышь

Запекая картошку в золе...

ВОКРУГ СВЕТА

Что-то мы никак не можем добраться до моря...

 Восток

Газели

1.

2.

3.

 Север

1. Сигурд

2. Как Греттир боролся с мертвецом

3. Приношение жены

Мореплаватель

Метаморфозы

Человечек

И ТОГДА

...и тогда

*

*

*

*

*

Фантастическая биография женщины

...так, она

Он её полюбил за наружную красоту...

ИЗВЛЕЧЕНИЕ КОРНЯ

Давид-марсианин

Тётя Лиза

Дядя Нюма и дядя Яша

Юлик и Гера

Иона

Арон и Моисей

Лилит

ЧЁРНАЯ ПРОСТЫНЯ

Ситников

Вызывание пиковой дамы

1

2

3

 4

В придорожном кустарнике кошка моет живот...

Юдифь

Кто рыщет в ночи по садам...

Баба Катя

Елена

Индиана Джонс

Штирлиц

1

2

Сказка

Крупнозернистый ток звёздного рукава

Этот человек мёртв...

1.

2.

3.

comments

1

Мария ГАЛИНА

НА ДВУХ НОГАХ

Гарарин

Гульбище бессмертных 

На это гульбище бессмертных

На эти тёмные аллеи

Под песню Аллы Пугачёвой

Про то, чтоб лето не кончалось,

Про я хочу увидеть небо

Пошли, покуда наливают.

Совсем не ведает о мире,

О том, что девки недотроги,

Паук, что свил гнездо в сортире,

В дощатой будке у дороги,

Он там сидит себе меж брёвен,

Печален и немногословен,

И видит небо в чёрной рамке

И в облаках сквозные ранки.

А мы, хотя и бестелесны

На этом гульбище небесном,

А всё ж пойдём туда, где праздник,

И пьяных хлопцев девки дразнят.

Туда, где топают ногами

Под дребезг дикого варгана,

И сок мясной шипит и плещет

На раскалённые мангалы,

Где, исцелившись от печали

Под песни Аллы Пугачёвой,

В рубахи белые одеты,

В крови изгвазданы заката,

Плечом к плечу на склоне лета

Стоят мои односельчане

На этом празднике бессмертных,

Под золотыми небесами,

Топча брильянтовую зелень

Под дребезг дикого варгана,

Под песни Аллы Пугачёвой.

И мы не пробовали манны,

И мы, покуда были живы, –

Мы больше пели, чем плясали,

И больше плакали, чем пели...

Гагарин  

 Репродуктор на столбе

Поёт песню о тебе,

О твоей несчастной, горькой, загубленной судьбе.

Бухгалтер средних лет

Покупает билет

Своей маленькой женщине, одетой в креп-жоржет.

Их посадят в пятый ряд,

Дверь за ними затворят,

И покажут в кинохронике привязной аэростат,

Академика наук,

Двух ткачих, цветущий луг,

Всё на свете исчезает, превращаясь в свет и звук,

Исчезают и они

В чёрной бархатной тени

В эти тёплые, последние, в эти солнечные дни.

Инопланетянин 

 Вечереет, горят на полях огни,

На охоту летит сова,

Человечек зелёный стоит в тени,

Светится бледная голова,

Он свалился с неба и жив едва,

Ничего не понятно, куда ни ткни.

Отчего был день, а потом потух,

Отчего кричит на дворе петух,

Что за баба в резиновых сапогах

Через двор шагает на двух ногах,

Кто сидит в тепле, кто не спит в дупле,

Что тут делается на земле.

Он в зелёных ручках несёт дары,

Он летел мимо самой чёрной дыры,

Он прошёл сквозь огонь и мрак,

На соседнем подворье жиреет хряк,

Чей-то тельник светится, будто флаг,

Дядя Петя упал в овраг.

Что-то там сокрыто в его ларце,

Бледный свет лежит на его лице,

Третий глаз под его челом,

Подступают сумерки, как вода,

И никем не узнанная звезда

Загорается над селом.

Летающая тарелка 

 Вот оно движется, толкая перед собой эхо,

То сжимаясь, то растягиваясь в процессе полёта,

Это не самолёт, это

Другое что-то.

Вот оно промелькнуло над городом и над домом,

Наливаясь багровым, точно в сумерках сигарета,

Середина лета смотрится на Садовой

В зеркало света.

Пропадает в облаке. Отдалённый гул достигает слуха,

И, безучастна к полёту небесной пули,

В тёплом халате у подъезда дремлет старуха

На венском стуле.

Ветер пытается сдвинуть с небесного склона

Облачную громаду.

День не кончается. Вьётся в тени балкона

Тень винограда.

Вот оно движется в облачном коридоре,

Недостижимое для радара,

Поворачивает на девяносто градусов, летит над морем,

Очевидно, к Босфору.

Рулевой на крейсере задирает голову в небо,

Смотрит, говорит непечатное слово,

Неподалёку рыбаки выбирают невод.

Шевелится в кошёлке серебряный шар улова,

Это рыболовецкий колхоз «Красные зори».

Он выполняет план по лову кефали.

День не кончается. Кто там пишет над морем

Алым на алом?

Ностальгия  

 От Китайской стены до Золотых ворот

золотистый плод, солнечный оборот,

и когда, прищурившись, смотришь на облака

или чуть повыше, можно увидеть, как

золотой Гагарин махнул крылом и исчез

в голубой глазури потрескавшихся небес.

Там кубышками хлопка по склонам ползут стада,

даже днём не гаснет рубиновая звезда

и, сухой улыбкой замкнув золотой оскал,

фотокору степенно позирует аксакал,

покуда в кольцо замыкают его аул

верблюжья колючка, праведник саксаул.

Бирюза Самарканда, бешеная Хива,

малярия её, халва её, пахлава.

На трибуне стоящий, подливает себе воды

пожилой звероящер, призывая крепить ряды.

Белый налив, красный диплом,

пионерский металлолом...

Дыня в два обхвата, мангал, тандыр,

чай зелёный хорош в жару,

транспарант с надписью «Миру – мир!»

хлопает на ветру.

Или вот: приполярный свет, зелёный лёд,

на китобазу опускается вертолёт,

и, стерев ладонью изморозь над губой,

фотокору, гордясь собой, позирует китобой,

и не слышит, как в водной толще печальный кит

«отпусти народ мой» впотьмах ему говорит,

в ледяной шуге, ворочая в горле ком,

указуя ввысь окровавленным плавником.

Или вот: молодой инженер в секретном КБ,

он ни грамма сегодня не пил, но слегка не в себе,

потому что мимо проходит на каблучках

практикантка Нина в круглых смешных очках.

А она, улыбаясь, рисует свои чертежи,

карандаш «кохинор» в детских пальцах её не дрожит,

а он смотрит ей в спину, на нежный затылок её,

целый хор эндорфинов в его кровотоке поёт.

Ах, любовь на работе, на кончике карандаша

до ошибки в расчёте графитовый стержень кроша,

нет на них фотокора, поскольку секретно КБ,

за бетонным забором предоставим их общей судьбе,

молодёжная проза, точнее сказать, палимпсест,

почтальонша с мороза заходит в тёплый подъезд.

Репродуктор мычит на стене, а в закатном окне

то ль звезда в огне, то ли всадник на белом коне.

Красная Шапочка  

 Кто это едет в троллейбусе в красной кепке?

У неё в кармане билет за четыре копейки,

У неё над не оформившимися бугорками

Пионерский галстук с рваными уголками.

Это Красная Шапочка едет в фартучке белом,

У неё рукава перепачканы школьным мелом,

У неё на щеке пятно от пастовой ручки,

На окраине бабушка ждёт не дождётся внучку.

За окном троллейбуса темень, и воздух тяжек,

Страшно ехать лесом дремучих пятиэтажек,

А в салоне уже битком, и какой-то дядя

Привалился к ней бедром, на неё не глядя.

Отвали, урод, она не такая дура,

У неё в портфеле Родная Литература,

У неё на шее болтается ключ от дома,

И она не станет разговаривать с незнакомым.

Но ей сходить на остановке у бакалеи,

И следом он проталкивается за нею,

Где вы, воины света, дровосеки в красных повязках,

Не иначе, как плохо кончится эта сказка.

Ах, зелёные ёлки, серые наши волки,

У неё в косичках пластиковая заколка,

И с небес взирает печально и отрешённо

Космонавт в скафандре из крашеного бетона.

 Филемон и Бавкида

 Они уходят туда, где путёвка в Ессентуки

С их именами уже заполнена от руки,

И портниха Зина, что два года, как умерла,

Там отрез крепдешина раскраивает у стола...

И на голубом экране Пахомова и Горшков

Чертят лёд остриями фигурных своих коньков.

На странице «Известий» расплывается бурый круг,

Чай дрожит в стакане, поезд идёт на юг,

Он повесил пиджак на вешалку у окна,

Курицу по-дорожному раскладывает она,

За окном, точно свиток, разворачивается страна,

Её огни, транспаранты, здравницы, города,

Ласточки на проводах, и всё это – навсегда,

А суставы вылечит минерализованная вода.

– Где мои очки? – Да вот они, на столе.

– Вымой руки, они у тебя в земле.

– Не закрывай двери, так будет легче дышать...

За окном светает. У вокзала кричит ишак,

В кроссворде по вертикали – академик, герой труда.

И Гагарин летит над миром в своём ядре,

Полупрозрачном, но видимом на заре.

Переписка Бахтина с Турбиным  

 Пишет В. Турбин Бахтину:

Гений ваш прославит страну!

Ваши карнавалы, пиры –

Лишь фрагмент великой игры;

С ними от древнейших веков

Разум убегает оков...

Пишет М. Бахтин Турбину:

Душно мне, никак не усну

Адова настала жара,

Леночке случилось вчера,

Хоть в глубинке люди скупы,

Раздобыть сельдей и крупы.

Пишет В. Турбин Бахтину:

Я на Пасху к вам загляну –

А пока до поздней звезды

Изучаю ваши труды

И, почтить желая ваш дар,

Высылаю ящик сигар.

Пишет М. Бахтин Турбину:

Местный врач мне лечит десну,

Я сменял селёдку на спирт,

Леночка ночами не спит,

Говорит – при полной Луне

Я кричу и брежу во сне...

Пишет В. Турбин Бахтину:

Модернистов нынче клянут,

Авангард ругают вдвойне,

Заодно досталось и мне.

Как бы не дошло до беды!

Всё ж читаю ваши труды.

Пишет М. Бахтин Турбину –

Я сегодня выл на Луну,

Я лежал, вылизывал шерсть,

Но встаю по-прежнему в шесть.

Если бы хватило еды,

Я б свершил земные труды.

Пишет В. Турбин Бахтину:

Друг мой, известите жену.

Я везу сигар и икры.

Вот ужо нам будут пиры!

Как вы правы: вечную ночь

Только смех и мог превозмочь!

Пишет М. Бахтин Турбину:

Мне по мерке рубят сосну,

Я не сплю, брожу дотемна,

Закисает в кадке бельё,

Женщина стоит у окна,

Я забыл, как звали её.

Багровеет в небе Луна,

Страшные пошли времена.

Полыхает в небе пожар,

Я уже не свой и ничей,

Наш, почти божественный, дар

Гложет нас во мраке ночей,

Кабы не звериная суть,

Всё же обошлись как-нибудь.

Страшные пошли времена –

Вот я и не сплю ни хрена.

Рушится планета во тьму...

Я порвал бы глотку тому,

Кто из наших досок судьбы

Подрядился ладить гробы.

Всё же приезжайте, мой друг, –

Белые подходят грибы.

Чёрное море 

1.

 Там в городском саду фейерверк оркестр

Липкая мгла карамельный дух леденцов

Подожги этот воздух спичкою и окрест

Вдоль горизонта вспыхнет огненное кольцо

Вон те деревца высадил зелентрест

В сорок восьмом а они вон какие гляди кацо.

Кацо глядит под полой у него обрез...

Чуть отойдёшь на два шага в сторону всё черно

Тротуар разворочен и перекрыт проезд

Чуть отойдёшь чёрный татарский мрак

Чёрный глухой забор глинобитный дом

Что там ещё разве что от собак

Кошек отличаешь и то с трудом

Это не страшно спи моя ра усни

Над ресторанчиком вспыхивают огни

Над головой рассыпается фейерверк

И кипарис качается недомерк

Откуда-то сверху всё это видит в свою трубу

Инопланетный учёный и думает там у них

Наверняка никто не жалуется на судьбу

Справа налево перелетают огни шутих

Ладно пора и нам передавай привет

Ляле и Зине

Музыка маньчжурские сопки амурские волны нет

Никого кто бы ушёл на своих двоих

  2.

Тьмутаракань, смоляная яма, не видно лиц,

Сезамовидных, лобных костей, глазниц,

Чуть отойдёшь – пилки цикад, птиц,

Шорох листвы, летучих мышей пунктир,

Чертополох, репейник, вечный степной сортир,

Только присядешь, в спину дышит слепой чабрец,

Вымазанный в дёгте или в говне,

Море фосфоресцирует, как мертвец,

Воет собака чешуйчатая на дне...

Там посредине чёрный квадрат, раскоп,

Там впереди глухая китай-стена,

Там на Луне, видимые в телескоп,

Наши с тобой начертаны имена,

На той Луне, что некий, сильный рукой,

Муж пересёк, но не обрёл покой.

Что-то не то происходит на свете в зелёной карете...

 Что-то не то происходит на свете в зелёной карете

Едет Татьяна в малиновом всё же берете

Парка культурного отдыха мимо и брега

Вдоль воробьиного рая и талого снега

Даль рукавами марая ах вдоль пограничного рая

Там над кочующей пропастью сердце её замирает

Грязные лужи слепые колёса вагонов

Грозные мужи в шинелях крестах и погонах

Будки бараки овраги дороги солдаты солдаты

Делай что хочешь а всё будешь ехать куда-то

Ах не рыдай же Татьяна послушай Татьяна не надо

Странствуя вдоль пограничного дикого сада

Где на холодном рассвете раскинувши тонкие руки

Шалая муза свои забывает науки

В дальнюю следуя волость закутавшись в дымную полость

Что-то не то происходит на свете подумаешь новость

два жирных голубя сидят...

два жирных голубя сидят

у лужи на краю

вокруг шумит большой вокзал

и первый снег метёт

из стенки радио поёт

о золотой москве

носильщик страшен и велик

выходит на перрон

он всем кричит: поберегись! –

и все его бегут

а ты в кальсонах и трусах

ботинках и носках

стоишь и держишь свой портфель

прижав его к груди

БЕСТИАРИЙ 

Жабы

 Погляди, какие рыбы ходят в водяном стекле

Погляди, какие жабы сидят слегка навеселе

У них недавно были жабры, а теперь корона на челе

Жабы рыбам говорят:

Мы когда-то были вами, о несбывшийся народ

Мы стояли, головами обернувшись на восход

В бездне вод

А теперь мы жабы, жабы, у нас корона на челе

И у нас отпали жабры и мы ходим по земле

В полумгле

Жаба смотрит и смеётся, взгляд её горит как жар

У неё под сердцем бьётся тёплый камень безоар

Кто найдёт волшебный камень, кто его положит в рот

Того пуля не берёт

Жаба, жаба, ты не смейся, говорят ей казаки:

А не то схвачу за пейсы да пущу тебе кишки,

Я тебя прихлопну, жаба, просто пальцами руки.

Жаба бедная смутилась, даже слёзы на глазах,

Отвечает – сделай милость, забирай себе, казак,

Видишь, вот он, полный чар,

Чудный камень безоар.

Кто его с горилкой выпьет, кто его положит в рот,

Тот, простреленный навылет, снова встанет и пойдёт,

И минуя все дозоры,

Так и будет он ходить,

Смертным полем, чёрным бором,

Через реки, через горы,

С чёрной раной на груди.

На столе пред казаками чарки горького вина,

Рыба с бледными руками поднимается со дна,

Вётлы машут рукавами, скачет жаба на метле,

Между месяцем и нами кто-то ходит по земле...

Кенгуру  

 Кенгуру протискивается в троллейбус,

Хватается лапой за

Поручень, другой достаёт билет,

Сумка её расстёгнута, плачут её глаза,

Голова у неё болит,

За окном проносится, вплавлен в лёд,

Электрический бледный болид,

И сыплется снег, и троллейбусный ус

В небесах тяжёлых завис,

В сумочке пудреница, сотовый, два ключа,

Томик Донцовой с обтрёпанным корешком.

Кенгуру вчера была у врача,

Потом тащилась домой пешком,

И врач головою седой качал

И что-то под нос ворчал...

Сумрак сворачивается в клубок,

Точно в воде белок.

Кенгуру закрывает глаза, лапкою трёт,

Белый режущий свет

Бьётся в её зрачке,

И видит стеклянный аэропорт,

Морской вокзал,

Белую пристань, пучки золотых лучей

На зелёной воде,

Пёстрые флаги на берегу...

Ей помогает спуститься по трапу добрый матрос,

Ей капитан на мостике честь отдаёт,

У неё на руках букет белоснежных роз,

Кенгурёнок в матроске глядит из сумки её...

Кракен 

Из Теннисона

 Вот кракен прячется в бездне вод,

он светится бледным светом – и ждёт,

когда океан вскипит

(а кто наверх его призовёт,

Тот выше царей сидит)

Тогда он, страшный, всплывёт со дна

и будет плясать в багряных волнах,

при свете багряных звезд

(торпедоносцы уходят на

норд-норд-вест)

Он есть последний в своём роду,

он ест беспомощную еду

и руки его белы

(и он увидит Полынь-Звезду

средь пламени и золы)

Он будет дрыхнуть в своём гробу,

покуда не изотрут резьбу

машины небесных сфер...

(вот, поднимает к губам трубу

гипсовый пионер)

Мышь  

 Мышь-подпольщица, вышивальщица, кладовщица, пряха,

Она знает слова «рубаха», «крупа», «старуха»

Разговаривает шёпотом, слышит вполуха,

Разбирается в окружающем мире не так уж плохо,

Впрочем, ей недоступна природа знака.

Мышь черепную свою коробку способна сплющить,

Чтобы протиснуться в каждую щёлку, дырку,

С первого взгляда мышь состоит из плюша,

После второго обычно устраивают уборку

И выметают наружу тушку, сухую корку,

И мышеловку ставят поближе к норке.

Жалкий комочек, даже и не летучий,

Без перепончатых крыльев и всяких прочих,

Всё же страшней любых порождений ночи,

Ибо мерещится в белой или в падучей,

Шарит под кожей, дёргается на теле,

Перемещается зрения на пределе.

Не убегай, подожди, скушай вот кашку,

Завтрак для кошки, розовые ладошки...

Запекая картошку в золе... 

Запекая картошку в золе,

Ты не думай о том, что в земле.

Мошкара возле речки хлопочет,

И трава неприятно мокра,

И вчерашний укус комара

Всё зудит, заживать не хочет.

Как безрадостна эта заря,

Забываешь в конце января,

Мокрый снег убирая с балкона...

Отнеси эти тапочки в дом,

Неприятно сидеть на живом,

Неприятно на липком, зелёном.

ВОКРУГ СВЕТА  

Что-то мы никак не можем добраться до моря... 

Что-то мы никак не можем добраться до моря,

Куда ни едем – кругом равнины и горы,

Какие-то срединные земли,

Небо заворачивается, как свиток,

Синяя туча навалилась тяжёлым брюхом,

На полях жгут костры, закат огромен...

По этим полям ходят чужие люди,

Неуклюжие большеголовые великаны,

Ноги у них, точно стволы деревьев,

В бурой коросте.

Стопы их попирают мокрую землю,

Между пальцами жирная грязь проступает,

Мы не сойдём здесь – это чужие люди,

Они даже здрасьте сказать по-нашему не умеют.

Всё едем и едем, уже совсем стемнело,

За чёрным окном ничего – лишь наши лица

В сыром воздухе подпрыгивают и трясутся,

Сейчас придёт проводница, предложит чаю...

Море где-то за ближайшим поворотом,

За следующим переулком, за тем угловым домом,

Но с утра за окном большеголовые великаны

Ходят и тычут в стекло курицей и огурцами...

Наверное, мы проехали его, когда спали,

Наверное, мы проехали всё, когда спали...

 Восток

Говорят, есть на востоке гора из чистого серебра,

А над ней в синеве серебряный свищет рог,

Говорят, там в зените постоянно растёт дыра,

Оттого на востоке никому богатство не впрок.

Там у слоноголового бога алмаз во лбу

А у самой паршивой птахи рубин в зобу

И к чему нам смертным жаловаться на судьбу,

Если нет никакой судьбы?

Там плывёт по холодным рекам небесный свет,

Там слепой аскет наблюдает парад планет,

Он полупрозрачен и практически не одет

И жуёт грибы.

Там зурны дрожащей плывёт одинокий звук,

Там объятья бёдер крепче пожатья рук,

Там блюдёт отшельник лучшую из наук,

Посещая запретный храм,

Небеса пылают зороастрийским огнём,

Леопард уносит тела задремавших днём,

Хануман во мраке делает ход конём

И встаёт, прикрывая срам.

Там молочный ток медлительных поит рыб,

Там с пленительных чресл любовный стекает мёд,

Там зелёный шёлк к кисельному дну прилип

И в зелёный бархат обернут небесный свод.

Там у птиц на перьях не счесть удивлённых глаз,

И во лбу слоновьем одинокий горит алмаз,

И лелеет проказник пышнейшую из проказ,

И святой презрел чудеса.

Там столетний сверчок поселился в саду камней,

На сырых полях не сосчитать огней,

Всё пронзительней ветер, всё круче и всё страшней

Поворот молитвенного колеса.

Говорят, есть на востоке зверь крупнее иных зверей,

По нему англичане палили из батарей,

Говорят, он ходил в ночи вокруг лагерей,

Звал солдат голосами их матерей,

И они уходили в ночь,

Сам полковник Моран стрелял по нему с руки,

Снаряжал капканы и шёлковые силки,

Караулил в палатке, стиснувши кулаки,

Сыпал порох на полку, взводил курки,

И ничем не сумел помочь.

Говорят, что полковник после сошёл с ума,

Толковал, мол, в Лондоне вечно царит зима,

На востоке, мол, свет, а тут, мол, сплошная тьма

И нищает великий дух.

Говорят, он плакал, взыскуя молочных рек,

Он бродил, не в силах сомкнуть воспалённых век,

А потом прирезал несколько человек,

В основном – припортовых шлюх.

Говорят, его искали, но не нашли:

Он ушёл во мрак, исчез в голубой дали –

Там в порту скрипят торговые корабли,

Чайные клипера.

Там на тёмном дне морской анемон поник,

Так у каждой рыбы крепкий спинной плавник

И по три пера.

Говорят, на востоке тот зверь до сих пор живёт,

Он свистит в норе и скачет ночной тропой.

Говорят, он тревожит поверхность молочных вод

И ломает хребты паломникам, бредущим на водопой.

Говорят, на востоке всякие твари едят из рук,

И пустой тростник издаёт неприличный звук,

И растёт гора из чистого серебра,

Говорят, там раджа подарил огромный рубин

Луноликому отроку, которого он любил,

Дотянувшему до утра.

Говорят, на востоке каждый вздох оставляет след,

Там змея в траве обживает пустой скелет,

Пышнобёдрый буйвол вызванивает рассвет

Колокольцами на рогах...

Говорят, что этого зверя убить нельзя,

Что сойдёт с ума глядевший ему в глаза,

Говорят ещё, он ходит на двух ногах...

Газели

1.

Кто соловей при свете дня, тот козодой в полночный час,

Он в алых зарослях огня прокладывает тайный лаз,

Он доит коз в чащобах роз, в уколах золотистых ос,

Вложив раздвоенный язык в озёра слёз, в ресницы глаз,

В глазницы глаз, поскольку синь в них выел купорос небес,

Он расплетает свой кушак, он греко-римский парафраз,

Он выбирает лучший мёд из самых потаённых сот,

Он оплетает как лоза долины, скрытые для нас,

Где сонный сок роняет мак на берега медвяных рек,

Ты раздираешь влажный мох, зверообразный козопас.

К тебе, раскрыв цветущий пах, взывает каждый медонос,

Чью сердцевину выел страх, не оставляя про запас...

О кто б не бросился на зов, летучей доблестью крылат,

Из наших замкнутых миров, чей млечный свет давно угас,

К тебе, о нежный садовод, тяжёлых пчёл сестра и брат...

Ах, этот двуединый сон, в нём гибнут лучшие из нас!

2.  

Он выкатывает огненные шары, он творит миры.

Он строит потайные сады, изнемогающие от жары,

Но когда смолкает жаворонок его и безумствует соловей,

Он обходит погружённые в сон дома и заглядывает во дворы.

И люди выходят, закрыв глаза, вытянув руки вперёд,

Так, словно в пустые ладони ты вкладываешь дары,

И зеленоватый ломтик луны вползает на небосвод,

И стелет лунный свет на поля призрачные ковры.

Они наводят мосты, их тела пусты, они уходят к луне.

Гляди, как фасеточны их глаза, как зелёные жвалы остры,

О влюблённые, слушающие соловья, никогда не ходите во сне –

Там вас окликает возлюбленный мой, что глядит из чёрной дыры.

3. 

Я тюрчанку из Шираза своим кумиром изберу,

За родинку её отдам и Самарканд, и Бухару...

Из Хафиза 

Я за Тюрчанку из Шираза, сгорая в гибельном чаду,

Отдам и Юнга и Делёза, и Ясперса и Дерриду.

За лунный лик и стан газелий и кольца локонов тугих

Постмодернистскую заразу под самый корень изведу,

Ах, боле ничего не надо в саду неистовых услад –

Там плачет Мирча Элиаде, как ни в одной из Илиад,

Какой там Ясперс? Это яспис её ланит, очей агат,

Её шелков многоочитых в траву спадает водопад!

Ты не зазноба, ты – заноза, тебя и силой не извлечь,

К тебе из нашего колхоза ползёт в снегу родная речь,

На лунные поля Востока, на минные его поля,

Где нежная ладонь Пророка возносит криворотый меч!

 Север

1. Сигурд  

Чёрный ли снег белый ли снег свет

Медный котёл гудит череп гудит небесный свод

На одном краю земли звёзды вмерзают в лёд

На другом краю стоит великан Сурт

Я повидал сколько вмещает глаз

Пустых равнин холодных волн солёных небес

У меня на спине вырос чёрный лесной хребет

Я тебе привёз без счёта цветных бус

Я провёл свой драккар к пряничным городам

Женщины в белых чепцах там полощут с мостков бельё

Самую белую я в служанки тебе отдам

Я не люблю её

Кракен цветущий остров задушит в кольце рук

Сурт пойдёт по земле поступь его тяжка

Что способно насытить багровый зрак

Битвы и облака

Я не люблю её вот монисто а вот кольцо

Голубые меха золотые шелка парча

Сколько отправил в Хель воинов и купцов

Змей моего меча

Что ж ты глядишь из тьмы исподлобья глаза белы

Ногти растут косы растут под ногтями черно

Ветер задувает во все углы

Мышь грызёт зерно

Разве не сдюжит всадник коня вод

Ныне с тобою в эту постель возлечь

Рёгин ты хорошо выковал мой меч

Медный котёл гудит череп гудит небесный свод

2. Как Греттир боролся с мертвецом  

Греттир говорит: из них уже мало кто оставался

Кто не успел – погиб, успел – разбежались.

Этот их Глам опустошил долину:

Дочка Торхалля, Турид слегла от страха

И померла – а была ведь крепкая баба!

Что характерно, он пальцем её не тронул,

Лишь зарычал в окно да моргнул глазами.

Овцам на пастбище он перебил все ноги,

Стельным коровам вырвал кишки из брюха.

Впрочем, весной он держался тише – больше зимою

Под полунощный посвист шальной метели...

Торхалль сказал мне – мол, жалко, конечно, Турид,

Вдвое обидней, что был он при жизни пастырь

Тех же овец, причём ретивый, хотя и грубый,

Мало того, схватился он с горным духом

И одолел – теперь вот сам безобразит,

Лучше бы дух, ей-богу, тот был спокойней.

Впрочем, чему дивиться – Глам-то был нехристь,

А с нехристя что возьмёшь, вот он и колобродит!

Впрочем, Греттир говорит, со мною Торхалль был честен,

Прямо сказал, беги мол, пока не поздно,

Мы, мол, привыкли – дверь запираем на ночь,

Что до скота, его уж и не осталось.

Думаю, скажут люди – Греттир, мол, струсил,

Вот и остался. Лучше бы говорили.

...

В этих краях неладно испокон веку,

Ухает кто-то, следы в снегу оставляет,

Овцам живьём выгрызает куски мяса...

...

Что я, с мертвецами не дрался, что ли? Но лично этот

Оказался сильней всех остальных вместе взятых –

Так обхватил меня, что дыханье спёрло!

Что тут сказать – сначала мы бились в доме:

Он меня тащил, а я упирался.

Было темно, лица его я не видел,

И слава Богу, скажу я вам – больно страшен,

Чёрный, огромный, на ощупь скользкий, вот пакость!

Бьёмся мы в тёмной горнице, он не дышит,

Только лишь тихо ухает, глаз не видно.

...

Эта долина всегда отличалась дурной славой –

Тролли в горах, в отрогах лесные духи.

Дёрнул же чёрт Торхалля тут поселиться!

...

Думаю – в доме-то этой твари не развернуться,

А во дворе ужо он задаст мне жару –

тащит меня туда и, вроде, одолевает!

...

Я и подался – он из дверей-то и выпал,

Я на него – ведь крепко, паскуда, держит,

Тёмный он был, говорю вам, лица не видно...

...

В общем, чего там, братцы, налейте мёду,

Засветите огонь, позовите скальдов!

...

В доме, понятно, возились мы в полном мраке,

И на подворье темень – всё небо в тучах,

Я его видел плохо – и слава Богу!

В общем, лежу я буквально на нём, он не дышит,

Только за меч схватился – луна из-за тучи вышла.

Он открывает глаза, на меня смотрит....

...

Каждую ночь здесь огни горят на вершинах,

Чёрные ели грозно руками машут,

Я ни за что не вернусь в эту долину!

....

Смотрит – я не могу пошевелить и пальцем,

Глаз не могу оторвать от его буркал,

Тут говорит он: паршиво, Греттир, вышло,

Лучше б тебе, Греттир, со мной не встречаться.

С этой ты ночи лишишься своей удачи,

Против тебя обратится твоя же сила,

Был ты героем, а станешь пустым задирой,

Ты и сейчас, говорит, Греттир, вспыльчив.

Жалко тебя мне, говорит, дурень,

Будут тебя травить, как дикого зверя...

...

Вот он и говорит мне – соврал ведь, верно?

Наверняка соврал – разве ж я изменился? –

Так прогоните скальдов, зовите девок,

Мёду ещё налейте, огни зажгите,

Что там – веселиться так веселиться!

Дальше, понятно, закрыли луну тучи,

Он замолчал, я за меч – так вот оно и вышло!.

Худо другое, он напоследок молвил,

Что на меня проклятие налагает.

Мол, темноты теперь я бояться стану

И одиночества – а кто из вас не боится?

Зимняя ночь длинна, темна, бесприютна,

В каждом кургане мертвецы вострят зубы,

Пляшут огни мертвецов на крутых склонах!

...

Так прогоните девок, несите ещё мёду,

Кто это там сказал, что Греттир струсил?!

3. Приношение жены 

Она мне сказала – загляни в шатёр, загляни в шатёр!

Там, внутри, горит костёр, загляни в шатёр.

Она мне сказала – выпей этой травы, выпей этой травы,

Выпей её, выпей, не поворачивай головы,

Не поворачивай головы, выпей этой травы.

Не смотри туда, говорила, не смотри туда,

У тебя в голове звезда, звезда, звезда!

У тебя в голове звезда, не смотри туда, посмотри сюда,

Выпей этой воды.

Что ты видишь?

Вижу, отвечаю, звезду, зарю, яблоневый сад,

Вижу мать с отцом,

Что-то слишком недвижно они сидят,

Повернувшись ко мне лицом.

Видно, кто-то дурные творит дела,

Ворожит на дурной траве,

Что у матери косы, точно зола,

У отца топор в голове.

Хорошо им, наверное, там у огня

Греть суставы распухших ног,

Оттого они и зовут меня

Погостить в золотой чертог –

Иди сюда, сюда, сюда,

Мы будем вместе навсегда!

А теперь, говорит она, загляни в шатёр,

Там отец твой руки к тебе простёр, загляни в шатёр,

Эта ночь, говорит, холодна, темна, длинна,

Но у тебя в голове луна, луна, луна!

У тебя в голове луна, выпей это до дна.

Что ты видишь?

Вижу, говорю, звезду морскую луну, рыбок на звёздном дне,

Вижу звезду сестру, утонувшую по весне,

Её ест рыба морской чёрт, пилит рыба-пила,

Ей зашивает бледный рот бледная рыба-игла,

Оттого ли светел разбухший лик

И глаза как жемчуг белы,

Что вложили ей в губы морской язык,

Недоступный людям земли, –

Ступай ко мне, ко мне, ко мне,

Мы будем счастливы на дне!

А теперь, говорит она, загляни во тьму,

Там сестра твоя в водяном дому, загляни во тьму,

Там во тьме шевелятся огни, огни,

Это глотни!

Выпей этой травы, вся сила в этой траве...

Солнце в чёрной короне восходит в твоей голове,

Что ты видишь?

Господин мой на ложе объят золотым огнём,

У него в изножье сломанное копьё,

Он дрожит от страсти, мечется от любви,

У него запястья в золоте и крови,

Он укрыт парчою, в кувшине кипит вино,

Так его хочу я, что в глазах темно,

Отпусти же ведьма, дай пройти к нему,

То-то сладко, крепко, долго обниму,

Нам теперь иные будут сниться сны,

Яблоки глазные кому теперь нужны.

Мореплаватель 

Человек у порога

Ах путники, ну почему вы кажетесь угрюмы,

и медлите взойти на бриг иль, скажем, на корвет,

когда вы будете ловить сквозь пасмурные думы

тот лёгкий, золотистый тот, зеленоватый свет?

1-й путник

Ступай домой, там крепкий стол и блюдо с пирогами,

ребёнок в люльке сладко спит и пряха тянет нить,

и не качаются полы под крепкими ногами,

и больше нечего искать и не о чем просить.

Человек у порога

Ах, я бы отдал этот стол и блюдо с пирогами –

когда душа летит во тьму, к чему ей, скажем, стол,

чтоб мокрой палубы настил качнулся под ногами

и в отдалённый чудный порт мой парусник вошёл.

2-й путник

Ступай домой, там дольний мир, который нам неведом,

там женщина у очага пылает, как заря,

и не потянется тоска за треугольным следом,

и не глотают пустоту голодные моря.

Человек у порога

К чему печалиться, когда ваш парус ловит ветер,

и поцелуй далёких звёзд девичьего нежней,

и станет зеркалом вода однажды на рассвете,

и дивный край над ней взойдёт и отразится в ней.

3-й путник

Когда задержится душа в предсмертной полудрёме,

пред тем, как с палубы тугой рвануться в небеса,

приснятся ей очаг и дым, ягнёнок на соломе,

ребёнок в люльке, дальний лай сторожевого пса.

Человек у порога

Когда задержится душа на выбитой постели,

пред тем, как на далёкий зов рвануться из окна,

ей будет сниться скрип снастей, и мгла, где еле-еле

полоска сладостной земли, чужой земли видна.

Метаморфозы 

Над Тендровской косой, над Арабатской стрелкой