Текст книги "Ригель"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Толстенький коробок туристских спичек выглядывал из-под старого ратинового пальто. Он вдруг подумал, что, наверное, мало кто вообще помнит это слово – ратиновый.

Внизу Джулька вежливо улыбалась дяде Коле, напряженная верхняя губа открывала бледную десну. Почему-то он раньше не замечал, что, когда она улыбается, у нее видна десна, это было неприятно, словно бы она показывала чужому человеку нечто очень интимное, розовое и влажное.

– Вот, Борисыч, принес, – дядя Коля был серый и тусклый, словно бы присыпанный пеплом и голос у него был серый и тусклый, – мне чужого не надо. А то этот приедет, спросит, где телескоп? А я чего, он в саду стоял, мокнул.

Вот откуда они, интересно, все знают? Мобилы у дяди Коли ведь, скорее всего, нет. Или есть?

– Я думаю, не спросит, дядя Коля.

Может, дядя Коля намекает, чтобы поставили стакан? Но просто налить стакан невежливо, это уж наверняка надо сесть, налить ему, себе, обстоятельно поговорить. О чем? Что не уродилась картошка? Что при Брежневе выпекали хороший хлеб, а теперь разве это хлеб? Нет, с дядей Колей можно поговорить о том, что скоро взорвется Ригель.

Но дядя Коля не стал говорить о Ригеле, а повернулся и пошел прочь; из прорванного на спине серого ватника торчал клок серой ваты.

– Погодите!

Он заспешил за дядей Колей, который шел, казалось, медленно и неторопливо, но каким-то удивительным манером оказался уже у калитки.

– Это вот что такое, дядя Коля? Я хотел спросить, чье?

Дядя Коля без выражения смотрел на пучок длинной рыжей шерсти в его ладони.

– Не медведь? Я так думаю, длинновата она для медведя?

– Зачем тебе? – сказал дядя Коля скучно, – ты ж уезжаешь.

Откуда он знает? Джулька сказала?

– Ну, вот, просто интересно…

– Ты это, Борисыч, – дядя Коля смотрел на него сочувственно, глаза тусклые, точно присыпанные пеплом, вертикальные морщины на щеках тусклые и серые… – нечего тебе здесь делать. Раз собрался, так и уезжай. Пока не поздно. Хотя, может, и поздно. Вон идет.

– Здрасьте, Бабакатя, – сказал он машинально.

На резиновые сапоги у Бабыкати налипли рыжие сосновые иголки, плетеная корзина в пухлой, красной, как связка моркови, руке прикрыта серым пуховым платком.

– А вот грибочков-то, – Бабакатя суетливо поправила платок на корзине, – грибочков-то много нынче пошло. Мяста надо знать грибные-то…

Бабакатя говорила механически, без выражения, словно бы вела свою роль в абсурдистской пьесе.

Ему показалось, что в корзине что-то шевелится.

– Ну что, лиса, – скучно сказал дядя Коля, – не вертеть тебе хвостом? Не хочет тебя больше хозяин-то.

Он вдруг увидел, что Бабакатя выше дяди Коли на голову и шире в плечах. Чем-то она напоминала страшных чугунных женщин на привокзальных площадях усталых районных городков.

– Тьфу на тебя! – Бабакатя выпростала из шерстяной линялой кофты другую багровую руку и махнула на дядю Колю, – Иди, иди отсюда. А ты, Борисыч, ты его не слушай, совсем мозги пропил.

– Оленку ему, выходит, подсунула? Не опоздала бы, коза. Девка мелкая, Фекла-то тоже прошлым летом, думаешь, зачем в лес бегала, а? Кому жаловаться? И на кого?

– Ну и где Фекла-то? – Бабакатя прижала корзинку к груди, голос у нее стал почти мужским, с закрытыми глазами он бы не отличил его от дяди Колиного. – И где она, твоя Фекла? В дурке твоя Фекла, вот где! Будто я не знаю.

– А ведь сбежала она, – торжествующе сказал дядя Коля, вновь проявив поразительную осведомленность, – Так что смотри, коза….

– Это ты смотри, Николаич, – он никак не мог разглядеть что там, в корзине, хотя и старался, – живешь, горя не знаешь. И по грибы, и по бруснику. Вон, в прошлом году сколько пудов кооператорам сдал! А почему? Потому что Бабакатя в лес ходила за вас за всех. А теперь (тяперь) как старая стала, так что? И девкой ты меня, Николаич, не пугай. Девка – что? Девка – тьфу, а хозяин-то вон он…

– Вы это о чем?

Они оба обернулись к нему – синхронно.

– Иди, Борисыч, – дядя Коля говорил мягко, как с ребенком или слабоумным, – не твоего ума дело.

А Бабакатя, кивнув толстым подбородком в подтверждение, пробормотала что-то вроде «грибочков…».

– Бабакатя, – спросил он неожиданно для себя, – а вы правда доктор наук?

– Чаво? – Бабкатя моргнула редкими белесыми ресничками. Байковый халат на груди вытерся сильнее, чем на животе, а на животе – сильнее, чем у подола. Он вдруг увидел, что маленькие глаза у нее холодные, пустые и страшные.

– Нет, это я так. Это так просто.

Это клоуны. И она, и этот дядя Коля. Они сговорились. Свести его с ума. Выжить отсюда. У них такая игра. Они так со всеми. С приезжими. Других развлечений тут нет…

Со стороны пыльной дороги, из-за плотной стены борщевика, донесся гул мотора.

* * *

– Вы правда думаете, что она прячется на чердаке?

– Не знаю, – Заболотный устало покачал головой. – Вообще-то она любила там прятаться. Ну, как бы убежище. Домик. Но как бы она сейчас туда залезла? Вы бы заметили. К тому же…

Заболотный замолк, глядя перед собой.

– С кошкой любила там сидеть, – сказал наконец Заболотный.

Он вдруг подумал, что Заболотный – еще один их с Ванькой двойник, немолодой мужик, женатый вторым браком, бывший итээровец, что ли, походник, наверное, байдарки, костры в лесу, новая жена, новый поздний ребенок.

– Как она могла убежать так далеко? – он, казалось, с трудом двигал челюстью, – она до сих пор вообще не убегала. Она вообще ничего не делала. Сидела и не двигалась. Кормят – ест. Ну и так далее.

Заболотный вновь смолк и дернул кадыком.

Он молчал. Ему было жаль Заболотного.

– Потому ее там ищут. Около лечебницы. А сюда это я так. На всякий случай. Не знаю, зачем, честно говоря.

– Ваш? – спросил он зачем-то.

Телескоп стоял в сенях, расставив ноги, словно диковинное насекомое.

– Она интересовалась астрономией, – Заболотный оживился, как человек, которого насильственно отвлекли от неприятного, – вот я и… на день рождения. Тут нет светового загрязнения. Совсем. Удобно наблюдать. Она каждый вечер, когда можно… когда небо ясное. Один раз даже уверяла, что видела летающую тарелку. Представляете?

– Ну, могло показаться. Метеозонд или запуск спутника… Там, на севере, космодром ведь. Ракетный полигон…

– Огни на Луне видела, – продолжал Заболотный, не реагируя на его реплику.

– На Луне? Что за огни на Луне?

– Ну… – Заболотный с усилием вынырнул из воспоминаний, но сказал охотно и оживленно, – это такой феномен… еще в девятнадцатом веке наблюдали. В сороковые, и позже. Груйтуйзен, например. И Хадсон. Вроде как последовательные сигналы. И объекты. Непонятно.

– И американские астронавты, конечно, тоже видели?

– Да. И они. – Заболотный не уловил иронии, или сделал вид, что не уловил. – Вроде было даже кодовое слово, «Аннабель», кажется, обозначавшее проявление сознательной деятельности, ну, если наблюдаемое точно не подходит под описание природного явления, а…

– Метеориты? От удара может быть вспышка, даже если…

– В безвоздушном? Да. Но эти были организованными. Последовательными. Она говорила, что… говорила, что, – он запнулся и набрал воздуху, – цепочку огней в кратере… да, Эратосфен. Как бы движущуюся. Белые огни, как связка бус…

– Красиво.

– Да, – согласился он, – красиво.

– И вы видели?

– Нет. Когда я добежал до… они уже погасли. Не повезло.

– Да, – согласился он, – не повезло. Скажите, а… Там, в лесу… с ней ничего не случилось? Такого?

– Случилось, – Заболотный погас, словно внутри повернули выключатель, – такое.

– Простите.

– Уже ничего. Я, пожалуй, заберу его. Телескоп. Не возражаете?

– Нет, конечно. Что вы.

– Добрый де-ень, – Джулька стояла в дверях, бледными тонкими руками в мелких коричневых родинках прижимая к себе Бабыкатину корзину. Пухового платка, прежде накрывавшего корзину, впрочем, не было.

– Это моя жена, – пояснил он зачем-то Заболотному, – она славистка.

– Очень приятно, – равнодушно сказал Заболотный.

– А это бывший владелец нашего дома.

– Яитчницу хоти-ите? – Джулька улыбнулась, вновь показав розовую десну. Она всегда так улыбалась, а он не замечал?

– Нет. Я, пожалуй, пойду, – Заболотный, сидевший на корточках, продолжил сосредоточенно свинчивать ноги телескопу, – к Ивану.

– Вы друзья? – спросил он зачем-то.

– Он сложный человек, – суставчатые ноги телескопа сложились, и Заболотный подхватил его под мышку, – и как бы это сказать… материально озадаченный…у него вряд ли есть друзья. Но я лучше там.

Он смотрел, как Заболотный идет к машине. Телескоп торчал у него из-под руки, как гранатомет у Терминатора.

– А ты буде-ешь? Яитчницу?

Может, подумал вдруг он, она бессознательно нацелена на то, чтобы вывести его из себя, чтобы он сорвался, наорал – может, у нее просто такая внутренняя потребность – быть униженной. Эта тяга к русской классике. И поэт-резидент.

Он заставил себя несколько раз вдохнуть и выдохнуть.

– Опять Бабакатя яичками торгует?

– Это… свободно? Ну, как… даром, в подарок, да-а? Она добрая на самом деле. А зачем он приезжал?

Дядя Коля знает. Бабакатя знает. А она не знает. Сам же не хотел ей говорить, не хотел тревожить. И Бабакатя ей не сказала?

– У него сбежала дочка, – сказал он неохотно, – маленькая. Он приехал ее искать. Это раньше был их дом. Ты ее не видела, девочку?

– Откуда? – Джулька помотала рыжей головой. – Зачем девочка? Не видела. Ты куда?

Он натянул свитер и куртку, и уже собрался сунуть ноги в резиновые сапоги.

– Надо же, – сказал он неуверенно, – помочь.

– Они тебя звали?

– Нет, но…

– И не позовут, – сказала Джулька.

– Почему?

– Они – сами по себе. Мы сами по себе. Они не позовут.

– Но девочка…

– Ванька-то нас на самом деле не лю-юбит, – ему вдруг показалось, что акцент у Джульки то исчезает, то появляется, – и Алена не лю-юбит. Зачем – ты? Зачем – они? надо вызывать… nine-one-one… Эм-Че-Эс, да-а? Почему он не вызовет? Эм-Че-Эс?

– Наверное, вызовет, – согласился он.

– А тебе нельзя в лес.

– Почему?

Джулька приблизила к нему треугольное лицо. Глаза у нее были светлые, почти прозрачные, в бледных рыжих ресницах, белки яркие, аж голубоватые, а кожа на лице нечистая, в черноватых порах. Это из-за воды, наверное, тут и умыться как следует проблематично. И нету этих их лосьонов, в Штатах полно всего, индустрия красоты, а в России нет настоящей косметики, одна подделка, он читал.

– В лесу стра-ашно, – шепотом сказала Джулька.

В окне стояло багровое распухшее небо – словно Ригель уже лопнул. На фоне небесного огня все зеленое казалось синим, островерхие деревья на кромке неба металлически темнели, точно зубья гигантской пилы. Потом из алого сияния всплыл полупрозрачный вращающийся диск, и он на какой-то момент решил, что видит летающую тарелку, но это был просто встающий из-за дальнего леса вертолет. МЧС или так, случайный?

Он не знал.

Но звонить Ваньке и спрашивать не стал.

* * *

– Джулька!

Джулька сонно пошевелилась у него под боком. Небо погасло, последняя рубиновая полоса потемнела и растворилась в синеве, Ригель болтался в нем такой же, как всегда, белый, далекий, чистый.

– М-ммм?

– Кто-то ходит.

Под окном трещали ветки кустарника. Он слышал тяжелые шаги. Мягкие. Нечеловеческие. И еще что-то. То ли рык. То ли стон.

– М-ммм? – Джулька повернулась во сне. Жесткая рыжая, сейчас, в темноте, черная прядь скользнула по его щеке, и он отдернул голову так резко, что сам удивился.

Медведь? Он в книжках про Арктику читал, что белые медведи любят рыться в отбросах, в мусорных кучах, а потом, когда смелеют, начинают нападать и на людей, поэтому зимовщики никогда не выбрасывают мусор рядом с домом, чтобы не приманивать, всегда оттаскивают подальше, даже если мороз или пурга. Так то в Арктике. Тем не менее, страшно – если этот вдруг ломанется сюда, что его остановит?

Дядя Коля говорил, тут есть медведи.

И Ванька, вроде, говорил.

Впрочем, дядя Коля уверял, что инопланетяне тоже есть.

Ему и в голову не приходило, что здесь может понадобиться оружие. Он, вроде, занес топор в сени. Это хорошо.

Бревна заскрипели, словно кто-то тяжелый снаружи терся об углы.

Не хотел пугать Джульку, не хотел ее будить, но все же придется.

Он нащупал в темноте ее худое прохладное плечо, оно на ощупь было чуть клейким, словно она спала на жаре.

– Джулька! Проснись же!

Джулька подобрала ноги и села, ее профиль чернел на фоне дерева, казалось, ветки вырастают у нее прямо из волос.

– Да-а?

– Слышишь?

– Что?

– Ну вот же…

– Тебе приснилось, – сонно сказала Джулька и вновь рухнула на кровать, – плохое. Спи.

Она завозилась, устраивалась так, как любила, коснулась острыми коленками, и он невольно отстранился – футболка, его футболка, в которой она любила спать и которая была ей велика, была влажной и холодной. А подол так и вообще мокрым.

– Ты чего такая мокрая?

– На двор ходила…

– Не ходи больше. Это опасно. Ходи в ведро.

Господи, а вдруг ему не померещилось, а вдруг там и правда кто-то есть. Хорошо, что все обошлось.

Он лежал и слушал, но было тихо, Джулька ровно посапывала под боком, и теплый, золотистый сон начал одолевать его, только что-то скребло и тревожило, какая-то неправильность, ну да, «на двор», так бы сказала Бабакатя, не Джулька.

Не в том дело, что снаружи кто-то ходит и стонет, хотя и в том тоже, дело в том, что слышать его можно только поодиночке. И когда взорвется Ригель, каждый из нас будет смотреть на взрыв из тюрьмы своего тела, своего неслиянного одинокого «я».

– Джулька?

– М-ммм?

– Скажи «тыща». Пожалуйста.

– Чаво? – сонно пробормотала Джулька.

* * *

На выгоревших обоях плясало пятно холодного чистого света, на вытертых досках пола еще одно, – он опустил в него ноги, и волоски на икрах зажглись золотом.

Джулька спала, подложив ладонь под щеку, она была розовая, теплая, ухо чуть подсвеченное, в золотистом пушку.

Он вышел в сени и увидел, что никакого топора там нет – наверное, он все-таки забыл его у поленницы. Зато там было полным полно муравьев – причем крупных, они лезли из всех щелей, когда он присмотрелся, увидел, что у них крылья. Муравьи суетливо толкались и карабкались друг на друга. У некоторых крылья были обломаны.

Частокол света сам собой воздвигся меж яблонь, паутина, растянутая меж перилами, дрожала и переливалась, как это бывает на неправдоподобных глянцевых фотографиях, типа «чудеса природы», хотя, если вдуматься, что может быть хорошего в паутине?

И тут тоже были муравьи, везде были крылатые муравьи, словно кто-то там, в темной глубине земли, дал им команду – готовность номер один, всем постам! Всех свистать наверх!

Он нащупал в кармане ветровки телефон – гладкий и прохладный, и это было приятно. И еще там был коробок туристских спичек, тот, с чердака. Он что, его тогда положил в карман? Он не помнил.

– Уехал, – Ванька ответил сразу, но как-то коротко, рассеянно. – Ночью уехал. Нашли девчонку.

– Спасатели? – он был приятно удивлен.

– Какие спасатели? Врачи и нашли. Пряталась на чердаке.

– На чердаке? В больнице?

– Там, знаешь, тоже чердак есть. Слушай, ты Аленку не видел?

– Аленку? – переспросил он, – нет.

– Куда-то пропала, не пойму. Может, к вам пошла?

– Может, – согласился он.

– Ты как увидишь, отзвонись, ага?

Джулька стояла на крыльце босиком – узкие ступни, розовые круглые пятки; слишком просторная футболка, ворот сполз на плечо. Сонное розовое лицо, рыжие волосы на солнце вспыхивают почему-то не только алым, но синим, зеленым. Красиво.

– Ага, – сказал он, – отзвонюсь.

Увидев, что он на нее смотрит, она улыбнулась ему, показав влажную розовую десну, и разжала детский розовый кулачок. Бледная ночная бабочка, косо порхнув, упала в разросшиеся кусты бурьяна около крыльца.

– Борисыч, – крикнула Джулька с крыльца, – ты куда?

– Сейчас, – отозвался он уже от калитки, – сейчас вернусь. Спички-те я Бабекате забыл. Забыл я Бабекате спички. Сейчас занесу спички-те и вернусь.