Текст книги "Бард"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

***

Он вздрогнул и проснулся.

От прогоревшего костра тянуло кисловатым дымом, листва была черной, а небо – густо-синим; а ведь дома из окна ночное небо казалось черным, а листва – зеленой. Крупные звезды сияли разноцветными огнями, а раньше он думал, они все одинаковые – белые и холодные.

Он пошевелился на жестком ворохе сухих стеблей тростника. Тело зудело от укусов песчаных блох, правое запястье охватывала причудливо вывязанная петля, веревка другим концом прикреплялась к запястью одного из кэлпи. Сейчас она натянулась и дергалась туда-сюда. Оттого Фома и проснулся.

В сумраке меж черных стволов сновали высокие гибкие фигуры. Он нагнулся и попытался зубами ослабить узел. Веревка была гладкая и скользкая, как змея.

Кэлпи повел рукой, и Фома нырнул к нему головой вперед.

– Сиди тихо, – велел кэлпи и прижал ладонью макушку Фомы, так что тот пригнулся, больно ударившись носом о собственное колено.

Фома, не сдержавшись, ойкнул, и кэлпи ладонью лениво ударил его по шее. Получилось очень больно.

– Пусти, гад, – сказал Фома и дернул веревку.

Тогда кэлпи еще раз ударил его. Фома сглотнул слезы; боль не главное, главное – унижение. Его били сверстники в школе, но ни разу – взрослые. Ну, отец иногда мог дать ему подзатыльник. Кэлпи посягал на то, что раньше принадлежало только отцу – на право хорошенько стукнуть его, Фому.

– Мы положили четверых, – прошипел кэлпи, – из-за тебя… только попробуй пикнуть, ты, маленькое бледное дерьмо.

И Фома понял.

Этот шум по кустам… тревожные голоса чужаков… Его все-таки нашли. Его сейчас спасут.

– Папа! – крикнул он, прежде чем враг успел зажать ему рот ладонью. Фома изворачивался, пытаясь вонзить в чужую руку свои мелкие острые зубы, но ладонь, как известно, укусить практически невозможно.

Еще один кэлпи бесшумно возник перед ним. Во мраке он казался черным, серебряные глаза сверкали, как два зеркальца.

– Пусти его, – сказал он и махнул рукой. Веревка упала на землю, и кэлпи, намотав конец себе на руку, поволок Фому прочь от костра. Фома упирался, а кэлпи что-то кричал на своем языке, и Фома его не понимал.

А потом кэлпи закричал еще, и Фома понял.

– Стойте, – крикнул кэлпи и поднял руку с обрывком веревки, заставив Фому дернуться и встать на цыпочки. – Вот… вот он… У нас бард!

Кто-то из темных зарослей прокричал что-то в ответ, и кэлпи ответил:

– Да, мы говорим на их языке! Потому что это язык нашего барда! Потому что у нас теперь есть бард! Вот он! Смотрите!

Он еще выше поднял руку, и Фома покачивался – с воздетой рукой, охваченной веревочной петлей, – точь-в-точь марионетка в кукольном театре.

– Мы отступники? – кричал кэлпи, размахивая рукой, и плясала серебряная рыбка у него в волосах. – Это вы отступники! Мы соблюдаем закон! Мы воюем честно! У нас есть бард. А у вас нет.

Он смолк, и наступило молчание. Потом из зарослей что-то сказали, звонко и насмешливо. Фома понял: сказанное относится лично к нему.

– Нет! – сказал кэлпи, и в голосе его Фома уловил чрезмерную напряженную уверенность. – Он может! Он еще молод, но он может! Сейчас он покажет вам! Мы покажем вам!

Он обернулся к Фоме и опустил руку, и Фома тоже опустил руку, которую высокий кэлпи чуть не вывихнул из сустава.

– Пой! – сказал он Фоме почти умоляюще.

Фома сглотнул и ничего не ответил. Тот, в кустах, злорадно рассмеялся и снова сказал что-то непонятное.

Серебряная рыбка в волосах кэлпи прыгнула, и чужая рука ударила Фому по лицу. Голова мотнулась, рот наполнился соленой кровью. Он упал было, но сволочной кэлпи вновь вздернул его в воздух и поставил на ноги.

– Пой! – прошипел он.

– Я не… – сказал Фома, сглатывая слезы и скопившуюся во рту кровь.

– Пой!

– Сволочи, – всхлипнул Фома, – грязные зеленые твари. Ваши братья – жабы, ваши матери – змеи… И крысы! Водяные крысы! Трусы, падлы, нападаете на мирных людей! Мой папа все равно найдет вас, и убьет вас, и повесит на деревьях… и вы будете висеть, как гнилые плоды, ваши гнилые хари будут клевать птицы, ваши паскудные глаза будут клевать птицы, вы…

Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках – смертоносный самострел, все они вышли вперед и стояли плечом к плечу, и из-за их спин Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятья, и вдруг он понял, что кричит он один. Все остальные молчали, и напротив, в зарослях, молчали тоже. Потом кусты раздвинулись.

Высокий кэлпи вышел оттуда и, нагнувшись, положил свой самострел на землю. Потом повернулся, крикнул что-то и вновь нырнул в заросли. Фома услышал далекий крик, отразившийся от водной глади, он запрыгал по воде, как мячик, потом – шуршание и плеск от движения рассекающей камыши лодки.

– Гады, – плакал Фома, трясясь и опускаясь на землю, – гады, паскуды, нелюди…

Никто его не держал.

Небо стремительно светлело, а над водой собрался туман, отчего скользящие лодки были похожи на мутные отражения в старом зеркале. Начинался новый день… -…Все равно, – плакал Фома, и печальная рассветная птица в камышах вторила ему. – Все равно… я не буду петь для вас!

– Ты поешь не для нас, – сказал высокий кэлпи. – Барды поют для всех. Они поют о храбрости врагов – и мы чтим врагов. Они поют о трусости друзей – и друзья становятся храбрее. Бард – не оружие в руке воина. Бард – зеркало, в котором мы видим себя. Ты поможешь нам стать лучше.

– Я не буду помогать вам! Никогда!

Фома вскочил и, оступаясь на песчаных осыпях, бросился к воде. Холодный песок налип на ладони, прилип к мокрым щекам. Кэлпи не двинулись с места.

Вода оказалась неожиданно теплой, руки и ноги просвечивали сквозь нее, будто белые рыбки.

Кэлпи продолжали сидеть у прогоревшего костра, тихо о чем-то переговариваясь. Они не делали никаких попыток остановить его. Плыть было легко, вода, плеснувшая в приоткрытый рот, была тихая и солоноватая, как слезы.

Предутренний серый свет блеснул на мокрой поверхности: бревно так давно путешествовало по рукавам Дельты, что волны, смыв с него разбухшую кору, выгладили древесину, придав ей зеленоватый оттенок. Фома рванулся к этому бревну, которое все пыталось вывернуться из-под рук, и лег на него животом. Пальцы оставляли вмятины на скользкой древесине. Он оглянулся. Кэлпи стояли молча. Белая полоска берега уходила все дальше.

Фома греб руками и ногами, при этом отчаянно всхлипывая. У него было ощущение, что его обманули, но он никак не мог взять в толк – как именно.

На поверхности воды плавали островки мусора, веток, узких подгнивших листьев, перепоясанных зелеными нитями водорослей, в них суетились водяные блохи и мелкие рачки-бокоплавы. Рядом болталось еще одно бревно, темное, скользкое, и Фома сделал гребок, чтобы не врезаться в него. И тут у того, второго, бревна вырос плавник. Острый, с перепонкой, натянутой между уходящими вверх костяными иглами.

Фома сделал еще один гребок – прочь. Плавник сложился, точно схлопнулись спицы зонтика. Страшная спина ушла под воду, оставив на поверхности темный водоворот. Фома подобрал ноги, бревно тут же выкрутилось из-под него, и он оказался в теплой темной воде. Снизу что-то прошло по животу и ногам. Он в отчаянии ударил рукой по воде, подняв круглые серебряные брызги – но такую тварь этим разве отпугнешь?

На сей раз он ощутил острую боль, словно по ноге прошлась гигантская терка. Из глубины поднялось мутное бурое облачко и стало расплываться, расплываться прямо перед его лицом. Еще один толчок – сначала он боли не почувствовал, потом она вернулась, почти невыносимая.

Коротко выдыхая сквозь стиснутые зубы, он сделал мощный гребок к берегу. Рыба ходила под ним, время от времени касаясь плавником живота. Наконец он нащупал ногами дно. Между пальцами продавились серые колбаски ила, острые края ракушек-перловиц резали ноги. Фома, оступаясь и хромая, оставляя в воде буроватое облачко, побрел к берегу.

Он сел на песок и стал ловить ртом воздух.

Потом осмотрел ногу. Бедро было в частых порезах, кровь стекала по нему, смешиваясь с водой. Один порез был особенно глубоким, он тянулся от паха и до щиколотки.

Кэлпи отделился от остальных, подошел к нему, присел на корточки.

– Больно? – равнодушно спросил он.

Фома всхлипнул и локтем отпихнул тянущуюся к нему руку. Но кэлпи уже держал в сильных пальцах его колено, другой рукой втирая в раны едкую, остро пахнущую мазь.

– Пусти, сволочь, – сказал Фома.

– Это водяной конь, – кэлпи закончил свое дело и вытер ладонь о песок. – Запомни его. И если ты решишься один войти в воду или сесть на любой кусок дерева, он утопит тебя. И раки будут есть твои глаза.

Фома разрыдался. Он больше не стыдился своих слез, он плакал и трясся, размазывая по лицу слезы и кровь из порезов.

– Оставьте меня в покое! Ну чего вы привязались ко мне! Отстаньте, уроды! Я не бард! Я не умею петь. Я вообще не ваш. Я человек. Я даже не знаю по-вашему…

– Это не важно. Мы выучились вашему языку, чтобы ты пел для нас. Пой.

– Как? – всхлипнул Фома.

– Как хочешь.

– Я не буду петь для нелюдей, – плакал Фома. – Вы только и можете, что кур морить. Вот вся ваша доблесть.

Зеленая кожа кэлпи явственно потемнела. Если бы он был человеком, Фома решил бы, что он покраснел от стыда. Остальные кэлпи переглянулись и одновременно выплеснули свои чаши в костер. Костер выбросил круглое облачко пара.

– Если мы нападем отважно, ты будешь петь для нас?

– Я вообще не буду петь, – уперся Фома. В животе у него сделалось пусто, а на сердце – легко. Порезы на ноге горели и отчаянно чесались. – Я лучше сдохну.

Кэлпи вновь переглянулись. Они начали переговариваться между собой, тихо, на своем языке.

Тот, что сидел рядом с ним на корточках, встал, шурша змеиной кожей штанов.

– Я лучше сдохну, – повторил Фома безнадежно.

– Лезь в лодку, – сказал кэлпи.

Фома выпрямился и сжал губы. «Значит, я прав и надо быть твердым, – думал он. – Надо быть твердым, надо быть храбрым. Не бояться их, вести себя как Леонид-истребитель, неустрашимый боец с захватчиками. Тогда тебя будут уважать даже враги. Я показал им, что не боюсь, что не буду служить им, и они вернут меня домой». Ободранная нога болела, но Фома не проронил ни стона. Правда, похоже, никто не обратил на это никакого внимания. Его враги сидели у погасшего костра, занимаясь домашним и неважным – чинили одежду костяными иглами, плели какие-то веревки, а один вытащил крохотные пяльцы и – вот урод! – начал вышивать на замшевом лоскуте ивовую ветвь.

Почему-то Фома снова почувствовал себя обманутым.

Кэлпи с красноглазой серебряной рыбкой в мочке уха прыгнул в лодку, подхватил шест и резко оттолкнулся, лодка задрала нос и понеслась по темной воде; остров кэлпи остался за спиной, мелькали кучи плавника, плавучие гнезда поганок, мусор, принесенный дальним приливом, заросшие ивняком островки. «Мы плывем домой, – думал Фома в такт ударам шеста, – домой, домой…»

– Высади меня у мола, – великодушно распорядился он, – дальше я сам.

Кэлпи не ответил.

– Мы вас не трогали, – примирительно сказал Фома. – Вы первые начали.

Кэлпи налег на шест. Под днищем лодки прошла, выбрасывая лапки, огромная бледная лягушка.

Откуда-то издалека доносился глуховатый шум, словно там, за зарослями тростника, обрушивалась сама в себя гигантская волна. Остро пахло солью и водорослями.

Фома насторожился.

– Куда ты меня везешь? – спросил он. Перехваченное горло превратило окончание фразы в жалкий писк.

Кэлпи молчал.

Лодка скользнула в узкий рукав меж зарослей, пошла медленнее, трава шуршала по днищу. Меж двумя отмелями была тихая затока, зеленые ветки ивняка полоскались в воде. Тень лодки запрыгала на ребристом песчаном дне. В листве щебетала стайка красногрудых пичуг.

Фома вцепился руками в низкий борт.

– Выходи,– велел кэлпи.

– Не выйду!

– Выходи, – повторил кэлпи и опасно накренил лодку так, что борт, в который Фома вцепился, черпнул воды. Вода была теплая и омыла босые ноги Фомы с налипшим на них песком и дорожками подсохшей крови.

Фома выпрыгнул в воду, которая оказалась ему по колено, и кэлпи шестом больно ударил его по спине, подталкивая к берегу. Отсюда, с мелководья, было видно, что под переплетенными ветками ивняка открывался туннель, наполненный зеленоватым полумраком.

– Не пойду туда! – Фома бросился обратно к лодке и вцепился в борт. Кэлпи ударил его по пальцам и оттолкнулся шестом от дна, подняв облачко песчаной мути.

– Помни про водяного коня, – сказал он.

– Уроды, – сказал Фома, прижимая к груди болевшую руку. – Сволочи. Мучители.

Кэлпи пожал плечами, еще раз вонзил шест в стеклянистую поверхность воды. Лодка скользнула прочь, под ней, чуть отставая, двигалась по дну ее тень.

Из ведущего в глубь островка туннеля порхнула стайка бледных золотоглазок, какое-то время они роились вокруг лица, потом втянулись обратно в туннель. Фома сел на песок, упершись в колени лбом. Он был совершенно один. Тростник шуршал на ветру. Ш-шур… ш-шур. Если сделать из тростника дудку, она будет говорить голосами утопленников.

Что-то коснулось его босой ступни.

Фома открыл глаза. Солнце играло в мокрых ресницах, коричневые стрелы рогоза перечеркнули небо, а вода теперь плескалась у самых его ног. Песчаную полосу берега съел прилив. «Ну и ладно, – подумал Фома и сердито вытер рукой слезы. – Пусть я утону!» Он представил, как вода подходит все выше, заливает колени, доходит до губ, заползает в ноздри, и вот он уже плывет вниз лицом, в водоворотах, раскинув руки… Маму только жалко. И отца.

Маленькие рыбки, подплывая, щекотали пальцы ног, покусывали их, удивлялись, почему такие соленые. Чуть подальше раздался гулкий всплеск, тяжелое темное тело поднялось из воды и упало обратно. Костистый плавник распрямился, сложился, распрямился…

– Поганые колдуны, – сказал Фома. – Уродские паскудные зеленые гады.

Вдали рокотали, перемещаясь, огромные массы воды.

Фома поднялся (вода доставала ему уже до пояса) и побрел к берегу. Вход в зеленый туннель был теперь совсем рядом, стайка золото-глазок плясала на границе света и тени. Он боялся этого зеленого зева, но деваться больше было некуда – деревья и кусты росли плотной массой, все было перепутано, воздушные корни шевелились не от ветра, а, казалось, сами по себе. В зеленоватом мраке туннеля его кожа сначала стала болезненно-белой, словно в толще воды, потом приобрела прозрачный зеленоватый оттенок.

«Я стал кэлпи!» – подумал он в панике.

Приходилось нагибаться, чтобы избежать прикосновения влажных веток, гладящих его по щекам, словно пальцы. Он опять вспомнил о маме и всхлипнул.

Зеленые стены продолжали сдвигаться. Туннель закончился крохотным слепым отростком, норкой, вроде той, что любят устраивать дети под одеялом. Земля здесь поросла мхом, в котором белели крохотные звездочки; Фома уселся, прижав колени к груди, и провел ладонью по плотному плюшевому покрову. Звездочки тут же осыпались, словно их и не было. Золотоглазки, которые, оказывается, следовали за ним, сгрудились над его головой в плотное стеклянистое облачко.

– Ненавижу воду, – сказал Фома сам себе. – И вас ненавижу, – сообщил он золотоглазкам.

– И мы тебя не любим, – ответили золотоглазки. – Ты смешной, большой и непрозрачный.

– Пойдите прочь, – Фома взмахнул над головой руками, и легкое облачко отлетело к выходу из норы.

Тонкий завитой росток опустился ему на шею, щекотал ее зелеными усиками. Фома, не глядя, отмахнулся от него. Росток ласково дернул его за ухо. Фома обернулся.

Она сидела рядом, подобрав ноги под подол платья, на котором играли отсветы неба и воды. Ее бледные пальцы щекотали ему шею, ласково дернули за волосы.

– Опять ты! – рассердился Фома.

– Маленький мальчик, – сказала она, и бледные губы сложились в улыбку. – Я тебя знаю, маленький мальчик.

– Я не маленький, – возразил Фома сердито. – А ты никакая не принцесса. Нечего врать. Принцесс не бывает.

– Но я и правда принцесса, – сказала принцесса. – Я дочь-сестра королевы, а значит, принцесса. А ты – дурачок.

Она села поудобнее, и стала похожа на девчонку.

– Если ты принцесса, скажи им, чтобы меня отпустили, – Фома вдруг почувствовал, что в носу защипало, а к глазам подступили горячие слезы. «Я все время плачу, – подумал он, – разнюнился, как будто и вправду маленький…»

– Хочешь домой? – печально спросила принцесса.

– Да! – Фома отчаянно кивнул, сбросив ее руку, лежащую у него на макушке. – Хочу! Пожалуйста, пускай они меня вернут домой. Они меня мучают, они натравили на меня своего вонючего водяного коня, погляди, что он сделал с моими ногами…

Принцесса нагнулась и вдруг быстро лизнула его голую коленку. Будто кошка. Язык у нее был розовый и шершавый. Фома, открыв рот, наблюдал, как затягиваются глубокие подсохшие порезы.

– Теперь хорошо? – спросила она.

Он вытер нос рукой и ничего не ответил.

– Подвинься, – сказала она и села рядом с ним. Они были точно в зеленой сомкнувшейся ладони.

– Меня станут искать, – сказал Фома. – Мой папа найдет меня… он сядет в самолет, он летает на самолете, он однажды меня катал, и полетит над Дельтой, и увидит, где я…

– Не здесь, – возразила она. – Здесь нас с тобой нельзя увидеть. Это запретный остров. Это единственное место в Дельте, которое здесь и не здесь. Его не могут увидеть ваши люди, а мои воины не могут на него ступить. Таков закон.

– А я?

– Ты можешь. Ты бард.

– Я не бард, – возразил Фома. – Я не буду петь тебе, хоть лопни. – И прибавил: – Я сказал.

Потому что так всегда говорят мужественные и молчаливые люди, он читал в одной книжке.

– Ты бард, – возразила принцесса с улыбкой. – Там, на этой мерзкой сухой земле, воняющей железом, ты не мог выполнить свое предназначение. А когда человек не может выполнить свое предназначение, у него высыхает сердце. Я знаю, маленький мальчик.

– Я все равно хочу домой, – сказал Фома, прилагая все усилия, чтобы касаться ее как можно меньше. Она была прохладная и серебристая, кожа отсвечивала зеленью.

– Я не могу тебя отпустить, – сказала принцесса. – Мой народ несчастен. У моего народа не было барда. А им нужен бард.

– Пускай ищут себе вонючего барда в другом месте!

– Маленький мальчик, – сказала принцесса, и ее узкая ладонь легла ему на голую коленку. – Ты очень хороший бард. Просто ты об этом не знаешь. А мой народ без барда стал просто горсткой бродяг и убийц. Ибо некому петь про их подвиги. Некому корить их за постыдное.

Фома молчал, стиснув зубы.

– Ваши люди догадались, что такое для нас барды, – сказала принцесса, и ее рука, точно серебристая рыбка, скользнула по его бедру. – Они стали охотиться на них. Убивать их. А барды не умели прятаться, ибо по законам войны – бард неприкосновенен. Теперь больше нет законов войны, о, любовь моя.

– Пусти, – вскричал пораженный Фома. – Что ты делаешь? Девчонка, дура.

Она рассмеялась. Смех переливался у нее в горле, как вода.

– Обними меня, о большой мальчик, – сказала она. – Обними вот так. И вот так. Ты бард, ты зеркало чести, ты будешь петь, и мои воины не будут нападать исподтишка, не будут травить колодцы, не будут резать детей в ночи. Они выйдут честно, станут прямо и умрут достойно. Разве ты не заслужил этим благодарность своего народа?

– Я запутался, – пробормотал Фома, чье растерянное «я» ныряло в неведомые прежде глубины. – Ты хочешь сказать… что это хорошо?

– Без благородства нет войны, – прошептала принцесса, и дыхание ее было огнем и льдом. – Может, победят твои люди, может, мои. Но больше не будет резни в ночи. Бард не принадлежит никому, он не принадлежит племени, он не принадлежит даже мне. Бард принадлежит истине.

– Тут что-то не так, – сопротивлялся Фома уцелевшими крохами здравого смысла, – я не… …Вода отражала звезды.

Шел отлив, и длинные белые косяки мелей протянулись меж островками. Спина водяного коня, выступающая из воды, отливала мокрым блеском. Руки и ноги казались Фоме непривычно длинными, он путался в них.

Лодка скользнула к берегу.

– Ты здесь, о бард? – негромко позвал голос. Фома помолчал с минуту, потом сказал:

– Да.

Две темные фигуры посторонились, давая ему уместиться на корме.

– Не прикасайтесь ко мне, уроды, – процедил Фома сквозь зубы.

– Мы и не прикасаемся к тебе, о бард, – ответил кэлпи негромко. – Ты сейчас запретен для нас. Весь остров запретен. Это место только для таких, как ты. Для бардов.

– Кто там был? – спросил Фома нерешительно.

Кэлпи переглянулись. Фома вытянул шею, вглядываясь в их лица в ожидании ответа, но кэлпи молчали. Шест ударился о воду, звезды плясали на воде, разбиваясь на мелкие осколки.

– Там, на острове, – сказал Фома, – я был взрослым. Я был большим. Она сделала меня большим. Что она со мной сделала?

Кэлпи молчали.

– Я хочу домой, – неуверенно сказал Фома. Он путался в своих руках и ногах, никак не мог уместиться на скамье – верните меня домой.

Кэлпи молчали.

– Ненавижу вас, жабы, – прошипел Фома.

Кэлпи молчали. Фома вытянул длинные руки и толкнул одного из них. Кэлпи, не удержавшись, кувыркнулся в воду.

– Вот так, – сказал Фома. Он выпрямился в шаткой лодке, перехватил шест у второго кэлпи и с размаху ударил его по спине. Кэлпи сложился пополам, мягкий, словно тряпичная кукла.

– В воду, – приказал Фома.

Кэлпи обернул к нему темное лицо с раскрытым ртом, но не издал ни звука.

– В воду, – повторил Фома и толкнул того концом шеста поддых.

Кэлпи с громким всплеском упал спиной вниз.

– Помни про водяного коня! – сказал Фома темноте. – Помни про водяного коня!

Он толкнул в дно шестом. Лодка развернулась носом к зареву на горизонте – дальним огням Территорий, ее домам, шахтам и наблюдательным вышкам. Плыть приходилось против течения, Фома налегал на шест, лодка то и дело норовила вывернуться из-под него: и как только эти чертовы педики ухитряются править такими неустойчивыми штуками?

– Я плыву домой, – пел Фома, не думая о том, что голос его скачет по воде, точно мяч, – плыву домой. Меня взяли в плен кэлпи, зеленые мерзкие кэлпи, но я сумел убежать. Первого я ударил рукой, второго ударил шестом! Они упали в воду, в черную воду, теперь их съест водяной конь! А я один стою в лодке, отталкиваюсь шестом от дна, сонные рыбы уходят прочь, зеленые жабы в страхе бегут от моего шеста. Я видел невиданные места, моя отвага чиста, и я плыву сквозь ночь…

Он поймал себя на том, что не может остановиться. Песня распирала его, как насильно удержанный в груди воздух. Зарево приближалось, и вместе с ним явственно повеяло запахами железа и дыма; это дом так пахнет? Небо светлело, вода перед носом у лодки собралась в складки.

Территория обозначила себя ржавыми фермами, встающими из воды, на перекладинах повисли зеленые пучки водорослей. Дорожки дальних огней бежали по воде, сходя на нет у его лодки, он поднял голову и увидел, что звезды, потерявшись в этом зареве, сделались маленькими и жалкими.

Сторожевая вышка росла из воды, обзорная площадка на бетонном столбе; чуть ниже – гладкая жестяная опояска. Говорили, что по ней проходит ток, который отключается лишь во время смены часовых. Площадка ощетинилась стволами пулеметов, а были еще (Фома слышал об этом) снайперы, ради тренировки убивающие рыб, прячущих в глубине свои темные спины.

А это значило, что он в безопасности!

Он выпрямился в лодке, расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, поднес руки рупором ко рту и крикнул:

– Эй!

Эхо отпрыгнуло от поверхности воды и вернулось ему в руки. Следом за эхом в руки ему ударил сноп брызг. Выстрел был словно треск сухой ветки, он даже не сразу понял, что это выстрел.

– Стой, где стоишь! – отозвались сверху.

– Я свой! – крикнул Фома, и голос его сорвался. – Свой! Меня похитили кэлпи! Вчера! Нет, позавчера…

– Придумай что-нибудь более умное, – посоветовали сверху. Перед носом лодки поднялось сразу несколько крохотных фонтанчиков.

– Назад! – предостерегли сверху напряженным злым голосом.

– Меня зовут Фома, – закричал Фома. – Фома Белаква! Вы должны знать! Мой папа – инженер на станции очистки воды. Его зовут Георгий.

– Сколько тебе лет, парень? – крикнули сверху.

– Девять! – ответил Фома.

– Выдумай что-нибудь поумнее, дурень, – сказали сверху, и еще один фонтанчик взвился у ног Фомы. На сей раз пуля ударила в днище, и сквозь крохотную дырочку плеснула вода. – Ты выглядишь на все двадцать.

Фома растопырил пальцы и поднес к глазам свои большие руки.

– Решил отвлечь нас, так? – вторая дырочка появилась в днище рядом с первой, осколок дерева оцарапал Фоме щеку. Видно было, как вода плещется по дну лодки.

– Не надо! – крикнул Фома. – Пожалуйста!

Третья пуля легла меж двумя первыми – в днище образовалась здоровенная промоина.

– Я безоружен, – взмолился Фома.

– Ты-то? Да ладно!

Молчание повисло между сторожевой вышкой и лодкой. И вдруг Фома понял, что это молчание вот-вот прервется звуком выстрела и шлепком пули, мягко входящей в плоть.

– Не надо, – повторил он. – Пожалуйста, не надо! Я всего лишь маленький мальчик! Я говорю правду! Я…

– Молись, урод! Ты, выро…

Часовой охнул и смолк.

Фома вдруг понял, что вокруг совсем светло, и увидел: в узкой смотровой щели точит, покачиваясь, стрела с зеленым оперением. Вторая лодка вынырнула из дальних зарослей и тут же ушла обратно, в спасительный частокол тростника. Фома прыгнул в воду и сделал несколько отчаянных гребков.

«Водяной конь! – подумал он в ужасе. – Водяной конь…»

Он нырнул как можно глубже, с открытыми глазами, изо рта рванулись к поверхности серебряные пузырьки. Далеко над головой что-то сказало «так-так-так». Пули прошли рядом с ним – кусочки металла в стеклянистой оболочке из пузырьков, словно коконы пауков-серебрянок.

Дно второй лодки висело над головой, он отчаянным усилием выставил из воды руку и кто-то схватил эту руку за запястье длинными цепкими пальцами. Переваливаясь животом, кашляя, Фома упал в лодку. Тот, кто тащил его, покачнулся, откинулся назад, в ухе – серебряная рыбка с рубиновым глазом, во лбу – черная дыра… Еще двое кэлпи одновременно ударили шестами, лодка скользнула по воде, как пущенная из лука зеленая стрела.

Фома сидел на дне лодки, обхватив колени руками, и трясся. Он никак не мог заплакать. Где-то далеко, надрываясь, выла сирена. Кэлпи отложил шест и обернулся к нему.

– Ты нам должен, – сказал он и ударил Фому по лицу.

Голова Фомы мотнулась, из носа потекли две струйки крови, но он промолчал, только вытер верхнюю губу.

– Из-за тебя слишком много смертей, – сказал кэлпи сквозь зубы и опять занес руку для удара.

Второй положил ему руку на плечо.

– Это наш бард. Это все-таки наш бард!

И тут Фома заплакал – отчаянно, взахлеб, вытирая руками злые слезы.

– Что вы со мной сделали? Зачем! Я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Кэлпи, тот, что сдержал удар своего напарника, проговорил:

– О наш бард, о наш любимый. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

Что-то в груди у Фомы лопнуло, словно горячий пузырь, дышать стало легче, и он, уже не стесняясь слез, отчаянно припал к груди своего врага.

***

– Встань, Белаква. Повтори, что я сказал.

Хромоножка в раздражении прошелся взад-вперед. Говорили, вместо одной ноги у него протез. Говорили, когда-то, давным-давно, он нарвался на минную растяжку.

Фома в растерянности хлопал глазами. Мыслями он был далеко, Хромоножка застиг его врасплох. Справедливости ради надо сказать, что это ему удавалось довольно часто.

– Белаква очень занят, – съязвил Хромоножка. – Белаква считает мух. Он у нас большой ученый, верно, Белаква?

Ученики охотно рассмеялись. Они всегда смеялись таким шуткам Хромоножки, потому что это было безопасно и весело.

– Так о чем я только что говорил, Белаква?

Фома изо всех сил скосил глаза, заглядывая в тетрадку соседа.

– Что никаких Территорий раньше не было. И Метрополии тоже. Вернее, вся земля была как одна сплошная Метрополия. Потом уровень воды повысился, а изотерма подвинулась…

– Изотерма подвинулась, – ядовито сказал Хромоножка, – понятно. Почему же, как ты выражаешься, изотерма подвинулась, Белаква?

– Льды потаяли, – сказал Фома.

– Садись, Белаква, – разочарованно велел Хромоножка. – Так вот… В результате того, что уровень моря заметно повысился, значительная часть континента оказалась под водой, образовав Дельту – залитую водой низменность с многочисленными рукавами-протоками и своеобразной флорой и фауной. Численность человечества сократилась на несколько порядков, сейчас она насчитывает около десяти миллионов, из которых две трети проживают на остатках суши, когда-то бывших высокогорьем. Остальные… Сколько, Белаква?

«Да что он ко мне прицепился, в самом деле?» – подумал Фома.

– Три миллиона, – ответил он, произведя в уме нехитрые подсчеты.

– Проживают на так называемых Территориях, искусственных, насыпных, укрепленных сооружениях, чье назначение… Как называются ресурсы, ограничивающие численность, Белаква? Встань, когда с тобой разговаривают!

– Ли… как-то, – честно сказал Фома.

– Лимитирующие. Так вот, для человечества такими ресурсами являются… Слушаю, Белаква…

– Нефть, – сказал Фома, – углеводороды. Металл… Ну… еще еда.

– Белаква у нас интересуется не только мухами, – сказал Хромоножка. – Белаква у нас интересуется едой.

Ученики опять засмеялись, хотя Фома вовсе не был жирным.

– Территории представляют собой области добычи и первичной переработки нефти, а также других полезных ископаемых. Однако, – он вновь прошелся, делая вид, что не замечает Фому, в тоске переминавшегося с ноги на ногу, – до недавних пор Территории находились под угрозой вследствие постоянных нападений кэлпи. Кто такие кэлпи, Белаква?

– Враждебный вид, – ответил Фома.

– Ученые до сих пор спорят между собой, и так и не пришли к единому мнению относительно происхождения кэлпи, – продолжал Хромоножка. – Некоторые полагают, что кэлпи – деградировавшие представители человечества, вследствие мутаций негативного характера утратившие разум, культуру и руководствующиеся примитивными инстинктами. Другие же полагают, что кэлпи – мутировавшие представители какого-то иного вида, например, ластоногих, а их сходство с людьми является чисто функциональным, сформировавшимся благодаря сходному образу жизни. Как называется такое сходство, Белаква? Фома молча хлопал глазами.

– Садись, два, – с удовольствием сказал учитель. – Такое сходство называется гомологией.

Фома молчал, уставившись в стол.

– И нечего так смотреть… Фома поднял голову.

– За что вы меня так ненавидите, Густав Томазович? – спросил он. – Может быть, вы тоже… тогда отвлеклись, задумались о чем-то и нарвались на растяжку? Растерялись, свернули не по тому рукаву… Вы тогда считали мух, а теперь ненавидите меня, ведь не можете же вы ненавидеть себя.

«Что я такое говорю?» – подумал он в ужасе.

В классе стало очень тихо. Ученики уставились на Фому, рты у всех приоткрылись, отчего ему показалось, что у них три глаза – два на обычном месте и один под носом.