Текст книги "Дохлый таксидермист (СИ)"
Автор книги: Мария Самтенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 8
Тот же день
Ташкент, возле Главпочтамта
И.А. Файнзильберг (Ильф)
Бестолковый Миша бежал по пыльному тротуару, петляя как заяц, и периодически орал что-то про монстров. Ташкентцы с матом разбегались с его пути. Мы с Женей стояли как два соляных столба и напряженно следили, не врежется ли он в дерево и не свалится ли в арык: в таком состоянии это было вполне ожидаемо. В первую секунду Женька даже рванулся догнать его, но я удержал его за плечо:
– Стойте, не будем за ним гоняться. Пусть побегает, может, остынет.
Мы провожали Мишу глазами, пока он не забежал за угол Главпочтамта и не скрылся из виду. Потом посмотрели друг на друга, и мой соавтор мрачно констатировал:
– «Цензура». Полный «цензура». Знаете, вблизи это выглядит еще более жутко.
– А то ж, – нервно согласился я. – В какой-то момент я даже за вас испугался. Ну, когда он начал карандашом размахивать. Вы очень близко стояли, Женя.
– Сначала он, вроде, разговаривал адекватно, – пробормотал Петров. – Наверно, мне нужно было попробовать схватить его.
Я попытался представить эту картину во всей красе, и обнаружил, что выглядит она куда разрушительнее, чем легендарный «Последний день Помпеи».
– Нет, Женя, и думать забудьте! Чего мне не хватает помимо рехнувшегося брата, так это соавтора одноглазого! Вы только подумайте, в каком мы будем комплекте. Ну, знаете, Ильф и Петров: трое детей, две вдовы и три глаза на двоих, – заметив, с каким удивлением нас разглядывают местные жители в лице хромого узбека, я схватил Петрова за локоть и потащил его через площадь, к арыку.
В тени плакучей ивы мы остановились покурить, но тема Миши все еще витала в воздухе:
– Знаете, Женя, он выглядит лучше, чем в прошлый раз. Не такой тощий, взгляд не такой дикий, и, по крайней мере, чтобы убегать от нас с такой скоростью, у него должно быть много сил, – я чуть усмехнулся и уточнил, – прошу прощения, не «от нас», а от меня, как от главного упыря.
Петров положил руку мне на плечо, утешая; мы были все еще слишком взъерошены после случившегося, так что слова поддержки и участия, которые он при этом произнес, не попали в эту книгу по причине их нецензурности.
– Хм, Женя… – я попытался обозначить претензии к его эмоциональной речи, но основная проблема заключалась в том, что в целом я был с ним согласен. Не устраивали только формулировки.
– Простите, – смутился мой друг. – Погорячился. На самом деле я очень люблю Мишу и беспокоюсь за него.
Я смерил его подозрительным взглядом и сообщил, что подобные заявления мне не нравятся. Последнее, что мне нужно, это чтобы Женя любил моего брата больше меня! Эта зараза подобного не заслуживает. Пусть сам заводит себе друзей. И, кстати…
– Кстати, Женя, вы очень правильно не стали обниматься с моим бестолковым братом, – вспомнил я.
Какое же это было яркое впечатление: брат тянется к Петрову, чтобы обнять, а тот отступает с виноватой улыбкой. Я был бы не против сфотографировать это, чтобы хранить вместе с теми вещами, которые не дают мне покончить со своей новой жизнью, утопившись в Москве-реке.
– Вы, что ли, видели?
– Да, я как раз подошел на этом чудесном моменте, – фыркнул я. – Я говорю, вы были очень предусмотрительны. А это значит, что вас не постигнет моя жестокая, беспощадная месть. А что касается Миши, так это ничего, он еще пожалеет, – я растянул губы в улыбке и выдохнул дым. – Довольно скоро.
Тут Женя снова положил руку мне на плечо и выразил робкую надежду, что Миша переживет мою месть без особых психологических травм. Я насмешливо прищурился на него через пенсне в ожидании разъяснений.
– Он, бедняжка, и так не в себе, – горячо сказал Петров. – А тут еще и вы. Я понимаю, что он чувствует, когда видит вас. Даже я, когда вас увидел, на какое-то время усомнился в ясности своего рассудка – а ведь вы предупредили меня телеграммой!
Соавтор говорил с улыбкой и поглядывал на меня в ожидании, что я снова начну ехидничать, но соответствующее настроение куда-то исчезло, и я молчал.
Женя ведь радовался моей телеграмме; он, оказывается, не выкинул ее в Ростове, а взял с собой и даже с нескрываемым удовольствием показал Приблудному и Ширяевцу, когда те спросили, как мне удалось уговорить его на Ташкент. Ванька потом пол дня приставал ко мне со словами, что же я там написал, потому, что прочитать ему не дали, а просто помахали издали. В общем, для Петрова она явно имела ценность.
А для меня телеграмма была печальным напоминанием о том, что я мог бы сдать билеты в Ташкент, забрать Женю в Ростове и поехать на поиски Миши без всякой спешки. В самом деле, если б я знал, что ситуация с братом далека от критической…
Странно, но лучше всех меня понимал Александр Ширяевец. Приблудный в этом плане был безнадежен и считал, что я опять переживаю из-за ерунды, а у Жени просто не было возможности сравнить телеграмму с чем-то другим, вроде встречи у ворот распределительного центра.
– Вы расстроились, – констатировал Петров. – Ну все, я все больше не буду защищать Мишу с его нежной психикой, раз вас это так огорчает. Простите.
Прекрасно: у Жени тоже испортилось настроение – я видел это по его глазам. Все это складывались в идиотское подобие матрешки: мой друг огорчался из-за того, что расстроил меня, когда меня, в свою очередь, огорчало мое же собственное поведение в отношении него!
– Черт возьми, Женя, сегодня вы извиняетесь больше, чем это необходимо! Дело не в Мише! Это насчет телеграммы, и я... я хочу попросить у вас прощения. Мне следовало прилететь к вам в Ростов, как это делают нормальные люди, а не выдергивать вас телеграммой.
– Ну, вот еще! – возмутился Петров. – Теперь вы точно рефлексируете на пустом месте.
– Я рад, что вы так считаете. Но давайте постараемся быть объективными. Нормальные люди встречают своих близких у дверей этих распределительных заведений, а не отмахиваются от них телеграммами. Не говоря уж о том, что вы могли бы спокойно знакомиться с новым миром, а я заставил вас лететь тысячи километров и решать мои проблемы.
Говорить об этом оказалось сложнее, чем я ожидал. Мне не хотелось смотреть на Петрова; я отошел от ивы и присел на корточки перед арыком. Вода там был теплой, с легкими вкраплениями каких-то зеленоватых волокон.
– Вот вечно вы расстраиваетесь из-за таких пустяков, – сказал Женя мне в спину. – Знаете, в последнее время у меня погибло столько знакомых, что я даже смог провести небольшой анализ. Я имею в виду, когда ты не видишь тело, то все равно как-то веришь не до конца. Думаешь, вдруг ошибка? Увидеть такого человека живым проще. А что касается вас, Илюша, то у меня полно таких доказательств. Давайте начнем с того, что вы умирали у меня на глазах, и я до сих пор помню и эти ужасные кислородные подушки, и прочие зловещие подробности.
Бедный Женя! Я начал понимать, куда он клонит.
И что эти «зловещие подробности» у него сейчас перед глазами стоят.
– А потом, когда вы умерли, я помню, как вас на вскрытие возили, и все эти хлопоты насчет похорон, ну, кому еще было этим заниматься? Знаете, я ведь тогда до последнего не верил, и каждую свободную минуту бегал к вашему гробу, чтобы… ну, чтобы еще немного побыть с вами. А потом вас похоронили и… и все, это было все. Все. А эта нелепая традиция брать землю горстями и бросать ее на гроб? – он перевел взгляд на свои руки, – она, наверно, специально нужна, чтобы никакой надежды не оставалось.
Петров замолчал, и я деликатно коснулся его локтя. В эти дни он или избегал разговоров о моих похоронах, или ограничивался короткими безоценочными описаниями. Я не считал нужным лезть в эту тему первым, потому, что знал – рано или поздно ему все равно захочется рассказать.
Просто сейчас это могло быть еще слишком больно.
– И вот, этот, кхм… длительный и сентиментальный пролог, – смущенно улыбнулся мой друг, – был к тому, что вы очень хорошо сделали, что сначала прислали телеграмму. По крайней мере, я успел привыкнуть к мысли о том, что могу снова вас увидеть. В смысле, без эксгумации.
– Тьфу, Женя! – не выдержал я. – Шутки про эксгумацию!..
– Ну, вы же поняли мысль, – ухмыльнулся Петров, вытаскивая новую сигарету (третью за полчаса). – И вообще, я не в первый раз думаю, как хорошо, что вы предупредили заранее, а то я непременно получил бы инфаркт. А так я, по крайней мере, был морально готов к тому, что увижу вас, – тут он, видимо, вспомнил, как именно был «морально готов», и добавил, – в той или иной степени.
– Я очень рад, что вы так считаете, – улыбнулся я. – Допустим, тема с телеграммой закрыта. Открыта тема с моим бестолковым братом. На чем мы остановились? Ах да. Я жажду мести. Вы намереваетесь помогать мне, или будете продолжать защищать этого балбеса?..
– Вы это так говорите, как будто всерьез рассматриваете вариант, что я могу отказаться, – проворчал Женя. – Конечно, я помогу. Излагайте. Но для начала скажите, в чем он виноват.
Я в задумчивости взял у него сигарету. Пожалуй, сегодня мы действительно слишком много курили. Наверно, следовало подобрать другой способ успокоить нервы, вроде кино или медитаций.
– Я не могу объяснить. Это глупо. Не фыркайте! Ладно, я постараюсь. Предположим, что я хочу, чтобы брат любил меня и скучал по мне, а он уже второй раз отворачивается и убегает. Наверно, ему проще не верить, что я живой, чем допустить, что он сам умер. А это, в свою очередь, означает, что я ему больше не нужен…
– Это означает, что он – идиот! – не выдержал Петров. – Простите, но я не могу слушать о том, как вы рассказываете, что можете быть не нужны кому-нибудь! Ни один! Из ваших друзей! Не заслуживает! Чтобы вы! Думали такое!
Я улыбнулся Женькиному возмущению. Кажется, ему действительно было сложно представить, как я мог всерьез считать себя ненужным и одиноким. Я сам с трудом представлял это.
Это ведь было ужасно давно.
– Простите, Женя, – сказал я с улыбкой. – Не сердитесь. Кажется, я сегодня весь день вас расстраиваю. Вот прямо с утра, начиная с товарища Гросса.
– Вовсе даже и нет, – заявил Петров. – Знаете, Илюша, как бы вы не старались, вы в этом списке всего лишь второй. При всем желании вам не удастся расстроить меня сильнее, чем это сделал ваш брат. Пожалуй, я возьму назад слова о том, что ему не нужно мстить.
Я тихо засмеялся. В том, чтобы сидеть под деревом, курить и строить козни, было что-то невероятно ребяческое. Но мы, тем не менее, перебирали варианты с нескрываемым удовольствием. Перебирали – и отбрасывали как глупые, нереалистичные или излишне радикальные.
Последний вариант остался неназванным, но он, кажется, витал в воздухе. И я прекрасно помнил, что когда-то в таком формате витали «Двенадцать стульев».
– Знаете что, – сказал Женя, вставая, – пойдемте на рынок, подумаем по пути. Я обещал Ширяевцу купить мясо на плов…
Под словом «обещал» дипломатично скрывались получасовые допросы Ширяевца на предмет «что купить» и «Александр Васильевич, ну мы уже третий день живем у вас просто так, и это ужасно неудобно».
– Знаете, Женя, я тут подумал, – небрежно сказал я, – и вы бы лучше присели, а то упадете.
– Даже так?! Ну что ж, излагайте.
Похоже, Петров совершенно не воспринимал угрозу как реальную. Так или иначе, я честно пытался предупредить, и не моя вина, что он не прислушался:
– Я предлагаю сесть за работу.
Вот тут-то его пробрало! Во времена нашего сотрудничества за трудолюбие отвечал Петров, а я предлагал сесть работать крайне редко, и после каждого раза Женя бежал мерить мне температуру.
Вот и теперь продолговатые глаза моего соавтора изумленно расширились, он взял меня под руку и беспокойно заглянул в лицо:
– Вы точно хорошо себя чувствуете, Ильюша?..
Я усмехнулся, довольный произведенным эффектом, и пояснил:
– Давайте напишем про Мишу очерк и отправим его в газету к Кольцову. Как вы предлагали вчера, «Ташкентский упырь»?
– Мне показалось, вчера вам эта идея не нравилась, – осторожно сказал Женя.
– Я передумал. Отличная идея, Женя.
По закону жанру мне следовало добавить «как в старые добрые времена», но в планах не было места ностальгии, а времена были новые и злые.
По этому же закону Петрову следовало страдать и терзаться муками выбора: работать со мной? А получится? Уйти в свободное плаванье и писать одному? Или нет?..
В общем, поводов для душевных терзаний было хоть отбавляй.
Но он только смеялся:
– Подумать только, вы хотите работать! Что же случилось с вами за эти пять лет?.. Пойдемте, пойдемте быстрее, пока вы не передумали!
– Как будто я могу передумать...
Было легко, и Женя смеялся – а ведь когда я думал, что делать и как говорить с ним о совместной работе, казалось, что разговор будет вязким, как патока.
Слова должны были застревать в зубах, и принятое решение должно было быть мучительным, как все серьезные и судьбоносные вещи. Но с нами это, кажется, не работало, потому, что первое сотрудничество начиналось с шуточного пари с Катаевым, «не важно, как начать – главное, начать» и «в уездном городе N», а второе с бегущего без задних ног брата, смеющегося Петрова с его гипотезами на тему мотивирующей силы мести и с короткого, ни к чему не обязывающего «мы встретились в Ташкенте».
«Мы встретились в Ташкенте, городе чинар и арыков. Висящее над горизонтом пыльное солнце намеревалось превратить нас в мумии, но, к сожалению, мы были заняты и не могли выделить для этого время. Оно было полностью зарезервировано для трущоб, морга и вечернего кино».
«Вот, Иля, мы только начали, и уже врем. Давайте поменяем кино, мы не были там ни разу. Опера?».
«Вы говорите так, как будто мы были в опере».
«Но ведь будем? Например, завтра».
«Мы будем в опере, если уговорим на это Ваньку Приблудного. А он не переносит ни оперу, ни театр».
«Значит, ему придется страдать».
***
10.07.1942
Ташкент, частный сектор
Анвар Хашимов
Анвар с Тохиром сидели на кухне в обнимку с ворохом газет за разные числа и третий час пытались донести до бестолкового Миши, что он умер, а его покойный брат жив. Толку не было никакого.
– Это невозможно, – бормотал Бродяжка в пятнадцатый раз за час. – Вы, наверное, шутите.
Анвар закатил глаза. Дядька Тохир протянул руку, чтобы дать Бродяжке по шее, и бессильно опустил – его зуботычины больше не помогали.
Анвар шикнул на дядю, чтобы не лез, порылся в газетах, нашел сентябрьский выпуск «Правды» и открыл на пятой странице.
– Давай, бестолочь, посмотри еще раз. Вот этот, со стеклами на носу, твой брат?
Миша уставился на газету так, как будто видел ее впервые. Анвар медленно выдохнул и сжал руки в замок. Фотография Ильи Ильфа была совсем маленькой и украшала колонку с его статьей про флагман Черноморского флота. Анвару было не совсем ясно, зачем печатать фотографию автора вместо флагмана, и Ильфу, похоже, тоже – он щурился с фото с явным неодобрением. Дядька Тохир сказал, что флагман, наверно, засекретили и заменили недовольным Ильфом в самый последний момент.
Анвар все утро провел на почте и смог добыть еще четыре фотографии Ильфа. Среди трех портретных затесалась одна групповая, по случаю юбилея редакции. В кадр там попало человек тридцать, но Анвар нашел на ней «Илю» по одной лишь рассеянной полуулыбке. Когда бестолковый Миша пытался так улыбаться, его глаза делались виноватыми, как у щенка. Анвару всегда хотелось ободряюще потрепать его по лысине – ну, или стукнуть по шее в профилактических целях. А брат Бродяжки с такой же улыбкой выглядел грустным и погруженным в себя.
Анвар подсунул эту фотографию первой, но Бродяжка не впечатлился. А вот статья про флагман Черноморского флота каждый раз заставляла его покрываться холодным потом.
– Ну что, балбес? – повторил Анвар. – Твой брат или нет? А это его друг? Вот тут, в некрологе… не в этом! Вот в этом.
Миша обреченно кивнул, взял фотографию с некрологом на Евгения Петрова и заключил:
– Нет, это совершенно невозможно!
Анвар всплеснул руками и беспомощно повернулся к Тохиру. Ей-богу, он был в шаге от того, чтобы отвесить Бродяжке хорошего леща!
Дядька опустил руку на костлявое плечо этой бестолочи и терпеливо сказал:
– Смотри, это все объясняет. Ты уехал в эвакуацию, заболел там и умер. Потом ожил. Только не там, а тут.
– Не знаю, – пробормотал Миша, – наверно, я бы заметил, если бы умер.
Анвар с Тохиром переглянулись и покатились со смеху.
– Знаешь, Бродяжка, ты точно нет, – сказал Анвар, вытирая слезы. – Ладно, Тохир, хватит ржать. А ты, балбес, подумай логически. С тобой все понятно, и с братом твоим тоже. Не понятно только, как он, бедный, тебя выносит, – добавил он вполголоса, и Миша тут же устремил на него укоризненный взгляд. – А что насчет этого? – он снова развернул некролог с Евгением Петровым. – Ты сам говорил, он военный корреспондент, и он с самого первого дня на фронте, а Ташкент это глубокий тыл. Ну, и что он, по-твоему, тут забыл?
– Он мог поехать в увольнительную, – робко предположил Миша. – Ну, солдатам же дают отдохнуть? Иногда. И военкорам тоже должны давать.
– Бродяжка, ты… – Анвар оборвал себя на полуслове и закрыл руками лицо.
Ему очень хотелось наорать на балбеса и дать ему по шеям, но он сомневался, что это приведет к нужному результату. Нужно было придумать что-то другое.
Бестолковый Миша тем временем снова уткнулся в журнал «Огонёк», где была самая большая статья про Петрова. В старом мире Петров был их главным редактором, так что они расстарались.
После двух минут напряженного чтения Бродяжка тронул Тохира за локоть и жалобно сказал:
– Смотри, они пишут про Илю. Что он в «Правде» четыре года работает. Якобы они хотели получить у него комментарий по случаю смерти Женьки, но он улетел. Я… скажи, я не в себе, да?..
Дядька Тохир вытаращил глаза и пихнул Анвара под столом. Тот пнул его в ответ и сказал:
– Ладно, горе. Пойдем, пройдемся. У меня от тебя голова разболелась.
Бродяжку, естественно, замучила совесть, и он принялся дико извиняться. Анвар схватил его за руку и выволок на улицу:
– Тохир, закрой дверь! А ты, балбес, рассказывай что-нибудь.
– Но у тебя же болит голова!..
Анвар поднял глаза к небу – безоблачному, как и всегда в июле. Бродяжка смущенно поковырял ботинком полузасохшую траву (дядька Тохир поливал только огород) и пошел на попятную:
– Что рассказать-то? Знаете, я после этих газет ни о чем думать не могу. У меня, наверно, галлюцинации, – он ненадолго задумался и выдал, – а если Иля и вправду живой? Представляю, как он обидится!..
Анвар тихо хмыкнул, схватил балбеса за локоть и повлек в сторону почты в темпе неторопливой прогулки. Дядя Тохир понимающе усмехнулся и похромал следом.
Какое-то время они шли молча. В смысле, Анвар с Тохиром молчали, а Миша философски рассуждал о том, как легко в современном мире сойти с ума. При этом он постоянно цитировал какие-то научные труды, чуть ли не на латыни, и производил обманчивое впечатление солидного человека – ученого или профессора.
Когда они вышли к Главпочтамту, «солидный человек» недоуменно заморгал, подозревая неладное. Анвар пихнул его в бок, чтобы не отвлекался, и коварно спросил:
– Кстати, я не пойму, почему твой брат Ильф, а ты Файнзильберг?
Миша тут же забыл про свои подозрения:
– А я не говорил, да? – удивился он. – Иля тоже на самом деле не Ильф. Его настоящая фамилия Файнзильберг, как у меня. И зовут его не Илья.
– А как? – озадачился дядька Тохир.
– Иехиел-Лейб! Наши родители очень любили традиционные еврейские имена. Вы же помните, что меня на самом деле зовут Мойше-Арн?
– Если ты думаешь, что мы с Тохиром в состоянии это выговорить… – пробормотал Анвар.
– Не надо, я не настаиваю! – испугался Миша. – К тому же, нам с Илей еще повезло. Старшего брата у нас зовут Срул.
Анвар с Тохиром переглянулись и снова начали хохотать.
– Ты это, не думай, – дядька Тохир ткнул Мишу под ребро. – Мы умиляемся.
Бродяжка не обижался, потому что и сам не мог удержаться от улыбки. Про Главпочтамт он, конечно, благополучно забыл: к тому же они шли к рынку, а с этим местом у него не было никаких неприятных ассоциаций вроде незапланированных встреч с погибшими братьями.
Анвар чуть замедлил шаг и сделал знак дядьке Тохиру. Тот понимающе кивнул и заковылял быстрее.
– Вы удивитесь, – сказал тем временем Миша. – Но Петров, он тоже не Петров. Он Катаев.
– Я знаю Катаева, – сказал Тохир. – Он написал «Белеет парус одинокий» и еще много чего. Еще до войны.
– Это писал Валентин Катаев, он же Катаев-старший, а Женька Петров его младший брат. Он взял псевдоним, чтобы его не путали с Валюном, – сказал Бродяжка. – Мы общались все вместе, еще с Одессы, – похвастался он, – у нас был целый литературный кружок! Там были Иля, Олеша, Валюн Катаев, Багрицкий, и еще много кто. Я тоже иногда с ними ходил, но как художник. Мы знали, что у Вали Катаева есть младший брат, но в Одессе мы с ним не общались. Разница все-таки была большая, со мной шесть лет, с Илей пять, ну и с остальными примерно так же. Потом мы перебрались в Москву, и Валюн устроил Женьку в «Гудок». Не знаю, как остальные, но я тогда не воспринимал его всерьез. Он был не нашего круга. А Иля, оказывается, что-то в нем разглядел. Такое, что захотел навсегда оставить его рядом с собой.
Миша замолчал, погрузившись в воспоминания, и, споткнувшись, едва не свалился в пересохший арык. В этой части города за ними следили плохо, и они больше походили не на водные артерии Ташкента, а на сточные канавы.
– Осторожней ходи, Бродяжка, – фыркнул Анвар, снова подхватывая балбеса под локоть.
– Ты знаешь, мы ни черта не поняли, – обернулся дядька Тохир. – Чего-чего там твой брат? Давай, по-человечески объясняй.
Бродяжка моргнул и смущенно сказал:
– Ну, я это к тому говорю, что у нас никто не ожидал, что наш Иля и катаевский Женька решат работать вместе, – сказал он. – Я лично думал, они сошлись для «Двенадцати стульев», и все, разойдутся. А потом уже все привыкли, и только Олеша скрипел зубами. Юрий Олеша, – пояснил Бродяжка. – Петров женился на девушке, в которую тот был влюблен. А Иля, чтоб вы знали, увел свою жену у меня.
– Ты это серьезно или выдумываешь? – спросил Анвар для поддержания разговора.
Ему не очень хотелось слушать про чужих жен, но болтающий Бродяжка не следил за дорогой и вообще находился в какой-то другой реальности. Анвар решил, пусть лучше тот сплетничает, как старая бабка, чем задается вопросами, куда они идут.
– Клянусь, это правда, – надулся Бродяжка. – Жена Или, Маруся Тарасенко, была влюблена в меня! А я тогда только начинал, как художник, мне было вообще не до этого! Потом я даже присмотреться к ней не успел, а Иля уже начал ухаживать! И что, она влюбилась в него, а ко мне, у нее, значит, было «детское чувство», – Бродяжка ностальгически улыбнулся. – Я говорю, Иля, чего ты делаешь, а он такой: я что, должен еще год ждать, когда ты определишься? Через год они уже были женаты, – с удовольствием резюмировал Миша. – Вы не подумайте, он не такой, чтобы по головам ходить. Наоборот даже. Просто Иля очень рано понял, чего он хочет...
Тут Бродяжка сделал некую задумчивую паузу, и Анвар пихнул его в бок:
– Ну, чего ты опять расстрадался? Твой брат живой, и вы скоро…– он спохватился на полуслове, но Бродяжка, к счастью, пропустил все мимо ушей.
– Да я просто вспомнил, как мы с Сашей над Илей смеялись, когда он был маленьким. Ну, над его мечтами. Он хотел, чтобы его вся страна знала, и чтобы любовь непременно до гроба, и лучший друг всегда рядом. Мы говорили, так не бывает. А у него, получается, было. Но кто же мог знать?..
Тут Бродяжка совсем пригорюнился и надолго замолчал. Анвар переглянулся с Тохиром, и дядька беспомощно пожал плечами. Он тоже не очень понимал все эти тонкие душевные терзания.
Но Мишу все равно было жалко.
– Давай не страдай, – сердито сказал Анвар. – Увидишь брата и извинишься. Скажешь, прости дурака, был неправ. Тебе же все равно извиняться за то, что ты от него убежал. Дважды! И отдельно за «упыря»…
Бродяжка вздрогнул, посмотрел на Анвара огромными, круглыми глазами, потом перевел взгляд на дядьку Тохира и пролепетал:
– Так это мы… мы туда идем, да? К нему?..
– Да тьфу на тебя! Балбес! – Анвар сердито сплюнул и добавил парочку ругательств по-узбекски. Приспичило же бестолочи догадаться! – Ладно! Да, мы идем знакомиться с твоим братом и его друзьями.
– Почти дошли, – деловито добавил дядька Тохир. – Сейчас в переулок, а там и их дом. Я вчера все записал.
– Но… – Миша остановился. – Но как же…
– Ну, мы же уже выяснили, что они живые, – сказал Анвар, досадуя сам на себя. – Вот и познакомимся. Мы с Тохиром никогда не видели настоящих писателей. Или ты нас стесняешься, а?! Евгений Петров у него «не нашего круга»! А мы с Тохиром тогда какого?!
Бродяжка вытаращил глаза. Конечно, он сразу же позабыл о том, куда они там идут, и принялся дико извиняться.
Анвар чуть усмехнулся и подмигнул дядьке Тохиру. Обвинять Бродяжку в снобизме было не совсем справедливо, зато пока тот оправдывался, они почти добрались до нужного дома.
В конце концов Миша все же сосредоточился на действительности. Газеты зародили в его бестолковой башке зерно сомнения, и теперь он хотя бы допускал, что «брат Иля» может быть жив. Правда, теперь он жутко волновался перед встречей с покойным братом.
Анвар потрепал его по плечу:
– Давай, балбес, соберись. Подумай лучше о том, как будешь извиняться перед своим братом за «упыря».
– Ты думаешь, он расстроился? – осторожно спросил Миша.
– А как же? Конечно! – подтвердил Анвар.
Он давно понял, что страдания Бродяжки лучше переводить в конструктивное русло.
– Расстроился, да, – неожиданно добавил дядька Тохир. – Я сам слышал. Вчера. Они курили и обсуждали тебя. Брат жаловался, а соавтор его утешал. Говорил, что ты ведешь себя как придурок потому, что придурок. А не потому, что не любишь его.
Миша удивился. Очень сильно удивился. Тохир крякнул и принялся рассказывать с начала, и Анвар его не одергивал. Вчера они, конечно, решили, что нежному Бродяжке лучше не знать, что дядька Тохир стал свидетелем его позорного бегства, но сейчас ситуация изменилась.
С молчаливого согласия Анвара Тохир рассказал о том, как подслушал беседу Ильфа с Петровым, а потом шел за ними до самого дома. На рынке писатели потерялись, и Тохир уже думал, что все, но потом они как-то сами на него выскочили. Так что он спокойно проводил их до дома.
Ильф на него пару раз оборачивался, и Тохир каждый раз ждал претензий, но писателю, видимо, было неловко цепляться к постороннему человеку с вопросом «а чего вы за нами идете». В итоге он, похоже, решил, что Тохир просто живет где-то неподалеку.
Риск, в целом, был небольшой, потому, что нормальные люди о слежке вообще не задумываются. А те, кто задумываются, ни за что не поверят, что за ними будет следить колоритный хромой узбек в тюбетейке – по крайней мере, так считал дядька Тохир. Но Анвар его все равно вчера отругал, заявив, что он хуже Бродяжки.
– Ой, неудобно-то как, – пробормотал Миша, услышав, что писатели собрались сделать его главным героем нового фельетона. – Понятно, что Иля расстроился, но это не повод писать в газету! Ужас! Надеюсь, Женя отговорил его.
– Не, не, – нахмурился дядька Тохир. – Я, может, не все расслышал. Но этот Петров, он его не отговаривал, а поддерживал.
– Ну, черт, значит, точно напишут, – смущенно сказал Миша. – Если Женька включился, то все, Иля уже не забросит.
– А ты извинись, – предложил Анвар, а дядька Тохир согласно кивнул. За этот день он уже исчерпал свой недельный запас слов.
Зато у Бродяжки запас слов был бесконечным.
– Боюсь, он все равно будет вредничать, – бормотал он. – И я окажусь в их газете в самом неприглядном виде, ужас! Где там Иля печатается, в «Правде»? Сначала вся редакция будет ржать, потом…эй, вы чего?..
– Ничего, – ответил Анвар, скрывая ухмылку. – Хватит топтаться в проулке, сейчас все соседи сбегутся.
– Вот он, – сказал Тохир. – Вот этот дом.
Анвар подошел к воротам. Сквозь редкий забор виднелся обычный желто-серый домишко, немногим больше, чем у них с Тохиром – а бестолковый Бродяжка нервничал так, как будто его волокут в тюрьму.
– Давай, не трясись, – сказал Анвар, и зычно позвал хозяев. – Эй! Кто там! Откройте!..
Калитка открылась в ту же секунду – Бродяжка едва успел отскочить – но человек, который там показался, не походил ни на Ильфа, ни на Петрова. Тохир говорил, что те выглядели лет на сорок, а этому было около тридцати.
– Вы от Учителя, да? – нетерпеливо крикнул молодой человек. – Давайте быстрее, я устал ждать! Мы скоро пойдем в кино! Учитель писал, вы придете с утра!..
Анвар с Тохиром переглянулись:
– Мы, кхм, не от вашего учителя, извините, – признался Анвар, и лицо молодого человека вытянулось от огорчения. – Мы даже не знаем, кто это. У нас… у нас вот, – он пихнул Бродяжку в спину, словно это что-то объясняло.
Тот воспринял это как руководство к действию и смущенно кашлянул в кулак:
– А вы… а вы Илью Ильфа не позовете?..
