Текст книги "Погребальные дроги (СИ)"

Автор книги: Мария Семкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Семкова Мария Петровна
4. Погребальные дроги

Погребальн ые дроги

Так в трудах прошло еще сорок лет.

Однажды, в сухой август, чуть после полудня, Хейлгар и Меркурий сидели бок о бок на скамеечке писца – он ушел пообедать и оставил их вместо себя – и делились впечатлениями от старческих недугов. Оба решили, что эти болячки не опасны, но крайне надоедливы, и болит у них все, кроме зубов, которых они совершенно не растеряли. Меркурий счел, что таково действие весьма аскетической пищи жрецов, и Хейлгар, у которого не было собственного объяснения, согласился.

– А больше всего мне мешает боль в той ране от копья, да еще и пальцы сковывает, пожалуй...

– Да... А у меня временами шумит в голове, и иногда я ничего не слышу и пропускаю что-то мимо ушей – надеюсь, что это было важное, и оно меня не касается.

Старый Хейлгар далеко вытянул ноги в домотканых синих штанах (сидеть ему было больно, он ожидал дождя) и расшнуровал очередной свой колет из свиной кожи; он давно остригся, длинные волосы были слишком тяжелы для усталой шеи, и теперь казалось, что он нахлобучил кудрявую серую шапку из шкуры степной овцы. Подобравшись и хмурясь, сидел Меркурий; теперь он не казался присыпанным перцем, оброс коротким белым пухом и теперь, желтоглазый, напоминал северную сову или королевского сокола.

Было тихо; храмовую площадь давно расширили, убрав целый квартал попрошаек; теперь она была вымощена разноцветным камнем и изображала карту всех известных на тот момент земель, с надписью в самом центре: «Все пути ведут к Храму». Площадь эту переписчики именовали Громкой – если паломники ехали в телеге, на конях или ослах, грохот раздавался издалека, и дремлющий дежурный писец мог проснуться заблаговременно.

И сейчас у дальней границы площади затарахтела телега. В городе такая была только одна – большая и черная, наподобие погребальных дрог, но с узкими сидениями для нескольких человек. Это обыкновенная позорная телега, в ней возили приговоренных к казни или к продаже в рабство в Храм на покаяние. Сейчас на козлах сидел кто-то маленький и шарообразный – старики знали, это был Кей, прОклятый сын палача, карлик, – сидел, расслабив возжи. Телега везла единственного преступника – высокого старика в черном.

***

Позорная телега гремела, как барабан, бодро тащила ее пара белых кобыл палача. Старец сидел, как бы оцепенев, и лица его было пока не видно. Старец очень знакомо вытянул шпильку из жидкого узла над правым виском, и несколько седых прядей упало на плечи

– Проклятие! – изумился Меркурий, поднялся медленно, – Кто-то решил казнить короля!

И засеменил к границе площади.

– Подожди! Он – при мече! – заторопился следом Хейлгар.

– Ваше Величество, кто Вас казнит?

Король Аластер похлопал Кея по плечу, и тот остановил кобылиц. Восковое лицо карлика, словно бы треснувшее под кожей, посередине – проваленный нос, слишком выпуклые лобные бугры, торчащие зубы – выглядело тревожным и недовольным.

– Успокойтесь, Ваше преосвященство, никто меня не приговорил. Просто я не могу влезть на коня и приехал в телеге.

Зеленый Король медленно выбрался из телеги. Меч его действительно был при нем. Меркурий сменил аллюр и ступал теперь широким быстрым шагом.

– Что Вы сделали с посланием купца?

– Прочел и передал внучке Пуйхла – она все равно не наследует.

– Так ты снял проклятие, Аластер Гвардхайдвад? – вопросили сразу оба.

– Да, красные стрелы давно преломлены.

– Так каких же богов, – медленно прошипел разъяренный Меркурий, – ты не уведомил об этом меня?

– Ты и мне ничего не говорил, Аластер!

– Прости, но не должен же был я сам ехать к тебе. Вот если бы ты пришел...

– И меня бы пристрелили, как бешеного пса?

Зеленый король грустно рассмеялся:

– Я знал, что делаю, Ваше бывшее преосвященство! Я не хотел, чтобы столь беспокойное создание утопило бы в Сердце Мира что-нибудь еще менее предсказуемое.

Вот и злись после этого на короля!

Зеленый Король осел на скамеечку для паломников, двое уселись напротив – и напоминали сейчас двух охотничьих псов, что ждут команды хозяина.

– Но все-таки, Аластер, – начал Хейлгар, – ты бы не приехал просто так, верно?

– Увы, да. Теперь, когда я не могу быть рыцарем, не могу усидеть на коне, мне пришла пора умирать, и я сам себя приговорил.

– А Броселиана? – ахнул Хейлгар.

– Она знает. Она подарила мне долгий век, но не может остановить старость. Я хочу, чтобы вы оба проводили меня домой, отпраздновали мое упокоение, а дальше я отправлюсь сам.

Двое покосились друг на друга и встали одновременно.

– Подожди, мы скоро вернемся.

За воротами побратимы разошлись: Хейлгар Зрячий направился в скрипторий, а Меркурий – в свой старый домишко. Он выложил на стол изображение Сэнмурва на листе и оставил предложение для правящего епископа, Панкратия – толстяк Амброзий давно скончался от удара: начеканить Царя Птиц на дверце, через которую пилигримы покидают Храм, подписался и мирским, и храмовым именами. Не подписанный свидетелями, этот документ не мог бы считаться.

У зеркального входа Хейлгар Зрячий, Мастер-Зима, и епископ Герма встретились снова и степенно отправились к воротам.

– Что ты сделал? – спросил епископ.

– Сунул мое перо за ухо преемнику: сладит он с ним – прекрасно! нет – его беда... Простецы врут, будто бы Синее перо нашептывает мне советы прямо в ухо, и мастер Дункан в это верит – но советует лишь бог в моей крови. Знаешь, преосвященный, мы все равно теперь почти не трудимся и всем мешаем...

– Верно. Последние сорок лет только и слышу, что лезу в дела, которые совсем меня не касаются!

– Если и заметят, что нас нет, вздохнут свободно!

– Угу, – и стал епископ Герма совсем похож на сову.

– Я бы все равно скоро ушел – и так слишком сильно задержался. Аннуин сейчас у Броселианы, все их родственницы собрались, чтобы как-то справиться с бешенством. А меня, – усмехнулся Хейлгар, – они отправили подальше, чтобы бедного лисоньку никто не покусал! И верно, я стар и помочь им теперь не могу. Аннуин послала мне весть, приглашает к Броселиане...

Оба миновали надгробие Махона-Ваятеля, над которым тот трудился сам, доверяя ученикам только грубую работу: сильный каменный старец сидел на краю глубокой ниши с резцом в руке и насекал в глубине ее медвежью голову. Надгробие это так примелькалось, что епископ Герма на сей раз его и не заметил.

***

Король Аластер уже сидел в телеге, теперь спиной к вознице. Живописец видел – тот сильно ссутулился и потерял гибкость; длиннее и реже стала белая легкая бородка, стали узловатыми суставы пальцев. «Как Бессмертный Мудрец с родины шаха Луна...» – подумал епископ Герма.

Король дождался, пока рассядутся в телеге его провожатые и кротко попросил возницу:

– Кей, покатай нас по городу подольше.

– Хорошо, – буркнул тот. Он не был невежлив, просто горло его было постоянно затянуто липкой мокротой, и она мешала ему говорить.

Кей уехал на широкие улицы купцов и возил позорную телегу туда-сюда, как ткацкий челнок; семьи оптовых торговцев и посланников уважали улицы прямые, кварталы квадратные и небольшие, чтобы удобнее было бы подвозить товары.

Небо сплошь затянули высокие перламутровые облака; монотонно громыхала телега; камни мостовой и стен начали отдавать накопленный за день запас солнечного жара.

– Странно! – сказал Хейлгар, неподвижно глядя в небеса. – Нигде нет никаких людей – и солнце снова неподвижно?

Сын палача скрипуче захихикал и замолк, не сказав ничего.

– Но все-таки, Аластер, почему ты решил умереть именно сейчас?

– Ох, преосвященный, это очень дурная история. Может быть, и ты в ней каким-то образом повинен. Погибла Медуза, позавчера...

– Да ты что?! Как?! – изумился Хейлгар, – Так вот почему вернулась Аннуин!

– Медузу убил не слепец и не хитрец, как предвидела она. Это был самый обыкновенный лучник – не знаю, меднолицый ли, наш или человек Пуйхла, он раскрасил лицо глиной. Я его не догнал. Ему понадобились глаза Горгоны... Он спрятался за одним из окаменевших и выстрелил ей в затылок. Потом загнал до смерти одного из морских коней, когда я преследовал его по воде. В кусты на берегу он ушел пешком, и я погнался за ним по следам – и не догнал, разбил колени. Теперь не могу сесть на коня и поэтому больше не рыцарь. По закону Леса меня должен теперь вызвать и убить кто-то из зеленых рыцарей, но я уж лучше сам.

– Да, что-то сильно меняется, – пригладил кудри Хейлгар. – Младший Индрик носит ребенка.

– Кто должен умереть? – спросил епископ.

– Они пока не знают – это будет ясно лет через двести.

– Да, Броселиана поэтому все чаще ходит повидаться с ними... Кей, уезжаем.

Пока телега добиралась до ворот, разговор стал еще более странным, еще более печальным. Зеленый Король начал так:

– Вот, братья! Каждый из нас совершил по два великих дела, а потом трудился весь остаток жизни, чтобы они не пропали втуне. И что же из этого вышло? Мы не можем продолжать труды вечно.

– Что вышло? – отвечал епископ Герма, – Картотека служит всем землям Запада. А вот охота на богов, увы, годится не для всех. Так, сколько их пришло к нам – тысяч десять всего за сорок лет? Да, примерно столько. К Сердцу Мира отправились тысячи три-четыре из них, не больше: в основном, больные, поэты, еще больше цыган – они хотят творить волшебство с помощью богов; рабы – раз ты, Хейлгар, освободился, то и они обретают свободу, но таких рабов немного; и сотрудники Картотеки – вот и все. Эти поиски Кровоточащего Копья, видимо, отвлекают людей. Говорят, оно у Пуйхла, он якобы ранен им. А что с него течет – кровь Сердца Мира или же человеческая, об этом не думает никто! Теперь вот решили, что эту кровь надо собрать в какую-то чашу. Один паломник пришел для того, чтобы украсть нашу, алтарную – и говорит, что она раскалилась в его руках...

– Он не лжет? – спросил король Аластер.

– Да нет, просто заблуждается, его совесть мучает. Обыкновенная драгоценная чаша, не реликвия... Так что пусть теперь послужит нам на рудниках годок-другой, а потом пусть себе идет к Сердцу Мира за свободой, – злобно рассмеялся епископ.

– Верно, – сказал Зеленый Король, – про это Копье много чего говорят, но никто его никогда не видел.

– Слышали звон, да не знают, где он, – проворчал Зрячий Хейлгар, – это они про Копье Мрака, что проткнуло меня! Так это теперь Лестница, а Чаша – само Море Крови!

– И еще, – продолжал Зеленый Король Аластер Гвардхайдвад, – наши паломники, около тысячи человек, нашедших своих богов, ушли в земли Чернокнижников. Там они присмотрели себе холм, вроде троянского, хотят его откупить и построить себе городок. Но герцог Гавейн, мой зять, медлит, и переговоры продолжаются вот уже пятнадцать лет – и все без результата.

– Правильно, – заявил епископ Герма, – новая ересь всегда опасна, и епископ Панкратий тоже не собирается помогать им. Зря – стоило бы приручить их.

Телега давно уже катилась через яблочные сады за городом; кое-где яблоки ярко зеленели, редко и плотно стукала о землю падалица.

– И как его выдумал братец мой Борс, в каком сне увидел?

– А помнишь, Аластер, как лесные существа и некоторые из Детей Божьих стали перехватывать пилигримов да расспрашивать о напутствиях?

– Ну да. Первое время некоторых даже пытали. Теперь просто беседуют. Как думаешь, чего им надо?

– Наверное, они хотят тоже обрести веру? Сейчас в лесах Аннуин живет Фавн-Исповедник, они считают его святым, и люди тоже – кто его видел.

– Это радует, – ехидно вмешался епископ, – наконец-то боги желают узнать хоть что-то о людях.

– Ошибаешься, Меркурий...

– Не Меркурий – Герма.

– Все равно ошибаешься, братец-князь, – махнул рукой живописец, – они хотят узнать что-то о себе, используют людей, как мы с тобой – черные зеркала у главного входа.

– Эти боги никогда не меняются! Зато ты стал очень уж мудрым!

***

Позорная телега давно миновала сады и ушла в поля. Три старика дремали, покачивая головами; казалось, спят на ходу и белые кобылицы; Кей тихо мурлычет какое-то нудное песнопение вроде тех, что используют, отправляя усопшую душу в никуда.

Зеленый Король вдруг встрепенулся и раскрыл глаза. Ветерок пошевелил его легкую бороду.

– Но все-таки, братья... Сотворили мы вместе нечто странное, неизвестно зачем и кому потребное... Но нас-то как сюда втянуло?

Епископ Герма прищурился в ответ:

– Я – камилл, из рода жителей Трои, потомков Энея. Сестры и я – цена права на спорную часть виноградников...

– Так ты тоже раб? – удивленно спросил Мастер-Зима.

– Как сказать, как сказать? Официально – нет, по сути – да. Ты тоже не продан, а подарен... Так вот, девочки остались почти дома: одна хранит священный брачный огонь – у нас этим занимаются старшие женщины рода, а вторая – младшая пророчица в подземном прорицалище Локсия. Меня отдали служкою в храм Неведомого Бога, а потом благодаря способности к языкам – сюда, с одной миссией. Я – обыкновенный средний сын, которых некуда девать, здесь – чудесный мальчик, еще в тридцать пять принявший сан. А мой род – мелкие островные князьки, виноделы. Только вот у меня вместо винограда была вишня.

– Верно, – лениво произнес король, – историю делают средние сыновья, среди зеленых рыцарей их множество. Правда, многие уходят разыскивать это Копье...

– Смешно! – заговорил Мастер-Зима. – Я, оказывается, цыган, и у меня целый табор родни. Они состоятельные – все жонглеры и музыканты. Лет десять зимой я был у них, когда они взяли в аренду чуть ли не половину деревни. Все такие радостные, что я теперь – всем известный цыганский герой! Бранили, правда, что мне не дается их язык и не нужна цыганская невеста. Но я им расписал фургоны поярче – птицами, и еще нарисовал Коня Коней – он вроде Сэнмурва, тот табор избрал богом его. Все-таки забавно все это.

– Я не смог подробнее разузнать о твоем отце, – добавил епископ Герма. – Единственный известный мне германец Хейлгар – это знатный воин, метатель копья, пробивающий строй, он умел быстро приходить в боевое бешенство. Он должен был бы возглавить род, но его боялись и решили не платить выкупа. Род этот ныне распылен. Хейлгар – это прозвище, твоя мать приняла его за имя, а их фамильное имя странное – то ли Светлое Мужество, то ли Ясная Ярость.

– Что ж, пусть так.

– Странно все это... Говорят, что я не только племянник, но и родной сын Бана – от сестры! Бана воспитывали в другом доме как почетного заложника. Когда он вернулся, сестра, естественно, была ему чужой. Она родила меня ровно через девять месяцев после смерти мужа. И есть один смешной признак, который был у Бана, но отсутствовал у его сестры... – Зеленый Король выглядел смущенным.

– А какой?

Король Аластер судорожно хихикнул:

– Не думай, мастер, ничего величественного – я умею сворачивать язык трубочкой, только и всего, и мой отец тоже. За это меня как-то выпороли и велели больше так никогда не делать... Зато Бан хотел признать меня... Так вот, я неугоден при дворе, потому что должен наследовать и Бану, и его сестре, моей матери – такие королевские браки иногда допускаются, но не задним числом же! По закону, я теряю это право, если получаю иную корону – вот почему мне был так нужен брак с Броселианой, Я старший, спорный наследник – уступил и оставил править Борса, его законное происхождение несомненно.

– И чего же мы этим добились? – проворчал епископ Герма, – эти истории никак не связаны с нашими деяниями...

Телега все катилась, оставляя позади поля и луга. Разговор все тек, то усиливаясь, то замолкая – о подвигах и ошибках зеленых рыцарей, о нравах лесных существ, Фавне-Исповеднике и винах Архипелага – молодых, выдержанных и даже сгущенных и сушеных.

Когда появились первые из деревьев, пробравшиеся чуть дальше, чем сорок лет тому назад, Зеленый Король снова остановил возницу:

– Возьми за службу, Кей – твоей семье пригодится новый хороший меч! – и торжественно снял длинный меч вместе с траурной перевязью, уложил на скамеечку. Сын палача, так и не обернувшись, развернул телегу и погнал ее назад.

– Так куда мы идем? – спросил Хейлгар.

– На мой постоялый двор, он тут рядом, – ответил Зеленый Король.

***

Три старца свернули на широкую песчаную тропу и заковыляли дружно вперед по светлому лесу. Выпугнули сороку из кудрявой березовой кроны, и она, суматошно треща, пролетела вперед и скрылась.

– Ого! – улыбнулся мастер-Зима. – Здесь я чувствую себя куда сильнее, чем Храме! Задница почти не болит!

– Верно! – епископ Герма перестроился с семенящего на широкий плавный шаг, который со стороны казался медленным.

А король Аластер подобрал длинную палку и хромал дальше, опираясь и на нее, и на руку Хейлгара.

– Аластер, – спросил живописец, – твои дети приедут проводить тебя?

– Не успеют, – вздохнул Зеленый Король, – Сын служит верховному королю, вернется вместе с дружиной, когда услышит о моей гибели. Но править зелеными рыцарями, скорее всего, не станет – это свободное братство, а не династия. Дочка замужем за Гавейном, у нее давно внуки – наверное, она не приедет совсем, не отпустят.

– Моя Хрианон тоже очень далеко – заботится о той реке, что течет во владениях Чернокнижников. Решила выбрать судьбу матери, не становиться человеком. А почему твои решили держаться судьбы людей?

– Дочь полюбила Гавейна и осталась у него, а сыну было веселее при дворе.

– У тебя нет сына... – тихо произнес епископ.

– Ваятель Махон может считать себя моим сыном, – ответил живописец.

– Король, – осмелился спросить, не смея обернуться, епископ Герма, – ты намерен покончить с собой? тебе потребуются покаяние, исповедь или напутствия?

– Скоро увидите сами, – отрезал Зеленый Король.

***

То, что странствующий король назвал свои постоялым двором – большой деревянный дом с крыльцом и выкошенная прогалина для рыцарских шатров, сейчас пустая. Забора не было, вокруг дома клубками валялись серые и пегие ездовые собаки. Заслышав хозяина, они пробудились и сели перед ним чуть ли не строем, молча улыбаясь и мотая хвостами в низкой траве. Оглаживая каждую по очереди, хозяин соблюл церемонию приветствия.

Хозяйки и ее подруги, по-видимому, еще не было дома. Король провел спутников через сени в первую, самую просторную, комнату. У входа в чем-то наподобие высокого ведра стояли рогатины и копья, по стенам развесили луки, шиты и мечи. Разбросав медвежьи, волчьи и бараньи шкуры вокруг каменного очага, три старца устроились – кто сидел, кто полулежал у низкого огня.

Вскоре в сенях упали на пол две пары деревянных башмаков. Король Аластер встать не смог и только обернулся; Хейлгар шагнул навстречу. Это вернулись Броселиана и Аннуин, других родственниц с ними не было. Броселиана заплакала и уселась рядом со своим королем, Аннуин повисла на крепкой шее живописца.

Когда хозяйки уселись и сняли головные покрывала, епископ Герма опечалился – обе феи были стройны и подвижны, как в юности, румяны и гладки лицом – но совершенно седыми!

– Все, Аластер, все! – плакала Броселиана, – Они закололи твоего коня и теперь причащаются его плотью и кровью!

– Ну, не плачь, – обнимая ее и удерживая за плечи, бормотал король, – я же все сделаю сам, ничего они тут не могут. Да они и не тронули наших псов...

Она резко отвернулась, встала и вышла в сени; возвратилась с кувшинчиком пива, хлебом и сыром. Аннуин тесно прижалась к своему живописцу, все гладила и гладила его по седым кудрям. Епископ Герма окостенел, скрестив ноги и уперев кулаки в колени; он давно отпустил брови, но теперь они ему, кажется, снова мешали – так резко и часто он вздергивал кожу на лбу.

Когда хлеб и сыр были съедены, а кувшин пива прошел по рукам и вернулся к королю, епископ Герма успокоился и неожиданно заговорил:

– Я солгал – слышу я ничуть не хуже, чем раньше. Дело не в этом, а в том, что я теряю память. Непрерывная моя память кончается на событиях сорокалетней давности, на твоем возвращении, Хейлгар. Теперь же я могу позабыть о целых годах, потеряв их навечно, и "не слышу" именно тогда, когда что-то забываю. Поэтому я пойду с тобою, Аластер – но скажи, ты принужден умереть своим братьями или решил это сам?

– Я сам. Видишь ли, у меня в руках две власти – Лесного Короля и главы зеленых рыцарей. "Зеленый Король" – это имя-помесь. Я мог бы остаться на королем на покое, с моею женою, но теперь моя дальнейшая жизнь была бы пуста.

– Хорошо, – передернул ртом епископ.

Живописец мягко вывернулся из рук жены и присел рядом с ним.

– Брат, – попросил он, – посмотри-ка мне в глаза!

Солнечный свет падал в широкое отверстие над очагом, отблески огня освещали лицо Хейлгара сбоку. Епископ Герма вгляделся пристально – зрачки не были такими черными, как радужки, они чуть помутнели, посерели...

– Молочные пенки?

– Угу. Последний год я вижу только цвета, не линии. И не осмелился сказать раньше: это будет расти и меня загубит.

Стало ясно, откуда взялось недавнее обыкновение Хейлгара – чертить линии пальцами, что-то поглаживать, тискать, ощупывать; прежде епископ думал, что руки его друга так беспокойны просто от старости, но сейчас...

– Поэтому я ухожу с вами.

– Что?! – придушенно вскрикнула и побледнела Аннуин.

– Да.

– Все, – властно изрек король Аластер, – Пора, солнце еще высоко. Они не угомонятся до завтрашнего вечера – всю ночь просостязаются, потом выспятся и выберут себе нового главу.

– Куда?

– К Сердцу Мира, само собой – там наши долги и долги перед нами.

Король снял со стены меч – самый короткий и широкий, с угловатым концом, меч пеших воинов побережья – и опоясался им.

***

Живописец вышел во двор первым, жена тяжело висела на его руке. Епископ все сидел; из сеней донеслось:

– Но почему ты?! За компанию не умирают!

– Слепну я – и не могу быть только твоим домашним лисом.

– Да будьте вы прокляты, все трое!

– Отпусти, Аннуин, пожалуйста, отпусти! – тяжелый бас его звучал мягко, умоляюще – и угрожающе.

Потом Аластер пропустил в дверь Броселиану – оба молчали, она покрыла седую голову и половину лица. Последним поднялся епископ Герма, вышел и крепко затворил дверь.

У дома Аннуин наградила его проклятием на лесном языке и свирепым взглядом ярких изумрудных очей. Он ответил такой же вспышкой, медной; сгорбился и смахнул с рук незримую пыль, прошелестел ладонями. «И все-таки я возьму и уведу его отсюда, я, а не ты, лисица!»

Стараясь смягчить непоправимое, подошла траурная Броселиана:

– Ваше преосвященство! Прошу Вас, облегчите его страх.

– Хорошо, Ваше величество. Да. И скажите, Вы знаете, где сейчас Царевна-Жаба?

– Она больше не жаба, а четвертая из Горгон, ее зовут Ирида – и я не совсем понимаю, как действует ее убийственный звездный глаз. Сейчас она утешает Сфено и Эвриале, они совсем не понимают, что такое смерть.

– Тогда, будьте добры, передайте ей мои соболезнования, если она еще помнит меня. А ее дети с нею?

– Вы ошибаетесь, Ваше преподобие. У нее их не было, никогда.

Хейлгар не смел стряхнуть с руки жену.

– Уходите, – крикнул он, – я догоню!

Епископ Герма подхватил короля Аластера под локоть, и они, не оглядываясь, углубились в лес. Самый похожий на волка пес увязался следом.

– Пусть он не возвращается – иначе она убьет его на месте, – вслух подумал король. Епископ промолчал.

Но рыкнул волкообразный пес, высоко, на всех четырех лапах, подпрыгнул в воздух седой облезлый лис и обернулся живописцем, потным, бледным и вроде бы даже похудевшим. Его не осмелились спросить, как он смог остановить Аннуин.

–Ты пришел!

– Подумай все-таки!

Осмелились спросить об ином:

– А как ты нас нашел?

– Даже принюхиваться не пришлось, Аластер! Ты трещишь коленками на ходу как целая упряжка северных оленей...

Тропа вывела троих к берегу лесной речки, довольно широкой и быстрой. У берега крепился неподвижный старый плот, а рядом, как ослик на привязи, подпрыгивала плоскодонка с намалеванными у носа красными глазами. Король отвязал ее, сбросил на плот короткие весла и взял другое – длинное, непарное, с узкой лопастью.

Подождал, пока усядутся на банку спутники, сам сел на корме, оттолкнулся и повел лодочку на стрежень. Пес сел на берегу и завыл, тонко, длинно и неожиданно красиво. Другие псы отозвались издалека.

– Теперь, – вздохнул зеленый король, – нужно все вниз. Эта река впадает в другую, большую, и нас вынесет прямо к Сердцу мира.

– Когда?

– Завтра утром.

– Три храбреца в одном тазу

Пустились по лесу в грозу, – пошутил епископ.

– Так ненадежен старый таз,

Что будет кратким мой рассказ, – с кроткой улыбкой отозвался король.

Речка, казалось. стоит между высоких стен леса. Темная зелень отражалась в воде, и было непонятно, где здесь поверхность и где сама бездна. Время было незаметным, и все оцепенели – двое на банке, один – на корме. Живописец вглядывался в узкий серенький коридор небес, епископ сложился почти втрое и глядел в воду, в глубокие зеленые и бурые тени, а король после каждого движения веслом начинал жевать запавшими складчатыми губами; глаза его казались уже не синими, а сизыми, как грозовые тучи. Когда Зеленый Король прослезился, его спутники отвели глаза – один вниз, другой – в небо.

Лодка давно ушла в лес. На берег прибежала Аннуин, огляделась. Поняв безнадежное свое опоздание, она опустилась на колени рядом с собакою – «Волчик, ах, Волчик» – обняла ее за толстый воротник и безутешно расплакалась.

***

После заката речка заметно расширилась и в сумерках казалась белесой – так чувствовалось близкое песчаное дно. Вода намыла большой плоский полуостров, чуть поросший низкой ивой, а за ним открывалась широкая река, ее дальний холмистый берег. Ни мостов, ни брода здесь не было.

– Все, здесь мы должны переночевать – до завтрашнего полудня искать меня не будут.

Плоскодонку вытянули на песок полностью и на всякий случай привязали к веслу. Трое разбрелись, осматриваясь, и все вернулись с топливом, пусть и сыроватым.

– Пусть его, этот огонь, – ворчал Зеленый Король, – и так и так конец...

Палки сложили в подобие сруба, застругали палочек, и его величество высек огонь. Слабенькое пламя слегка шипело и дымило, но держалось.

Вечер был теплым, сумерки постепенно превращались в темноту. Король сбросил черный наряд и вошел в воду. Довольно долго он брел по воде – сутулый, твердый, долговязый, – потом быстро поплыл вверх по течению. Епископ укладывал в костер ветку за веткой; живописец прислушивался – кто-то изредка сильно ударял по воде.

Пламя поднялось и окрепло. Налетели мотыльки и злые комары, а вслед за ними – маленькие летучие мыши. Они метались над огнем, иногда летели, как смятые замшевые тряпочки, прямо в лицо, но всегда успевали свернуть. Уследить за каждой мышью и тем более за всеми сразу было невозможно. Епископ Герма сидел неподвижно, сложившись втрое, уперев подбородок между колен и щурился из-за света и дыма.

Хейлгар подумал, послушал и тоже разделся. Он выглядел моложе и здоровее спутников – на мускулистых коротких ногах, заросший седым курчавым волосом от лобка почти до плеч, с небольшим брюшком.

"Экий сатир! Я безумен настолько... Но ты же ее оставил, так? Тогда скройся сейчас же, не стой у меня на виду".

Тот вошел в воду, обернулся лицом к глубине и поплыл туда, где опять хлопнул хвост и по воде побежали кольца. Потом без всплеска нырнул.

Зеленый Король возвращался назад – его, лежащего на спине, неподвижного, вперед головой несла вода, лишь легкий ореол волос немного шевелился. Руки короля были жестко сцеплены на груди, и не хватало ему только рукояти меча под ладонями. Пехотный меч лежал у костра. Плеска со стороны Хейлгара все не было, и епископ Герма встревожился. Тот все-таки вынырнул, вздохнул и снова ушел под воду. Хвост по воде больше не хлопал.

Зеленого Короля долго волокло спиной по песку. Когда остановило, он сел и пошлепал к берегу, оделся и сел поодаль от огня, выжимая редкие волосы и бороду. Епископ не шевелился и ждал. Скоро выскочил и Хейлгар с крупной рыбой в руках – небольшим гладким чудовищем с широкой мягкой пастью и длинными усами. Он, вытрясая воду из ушей, уронил сома на песок, и тот тоже запрыгал, судорожно ударяя хвостом.

– Отпусти! – попросил епископ Герма, – Нам же все равно умирать.

– И ему тоже умирать, – огрызнулся добытчик.

Пока он одевался, король заколол сомика мечом и приспособил его на сырой ивовой ветке над костром и остался следить за парадным блюдом. Его спутники порознь отправились в лес и вернулись в разное время, один – с большой охапкой хвороста и палок, второй – с тремя бревнышками. Потом отошел Зеленый Король, вернулся с целым кустом смородины и уложил первую пачку листьев на угли. Встал влажный белый пар, разлетелись во тьму насекомые и мыши.

Недвижно просидев еще сколько-то – рыба уже начала испускать тинистый пар – епископ Герма нарушил молчание:

– Хейлгар, ты можешь... передать своему богу просьбу... от меня?

– Да, могу. Но сейчас он не здесь, я просил его побыть с Аннуин до завтра. И не хочу их пока беспокоить.

– Так ты можешь принимать и отпускать его? Ничего себе!

– Ну да. А что такого?

Тогда епископ медленно распрямился и отправился на водопой. Вода была чистой, довольно теплой и вяжущей, с привкусом мела и извести. Этих привкусов живописец, привычный к белой пыли черного фона, не оценил бы, не смог бы заметить.

***

Рыба закоптилась и была съедена, внутренности и кости выброшены в воду. Сложили костер на всю ночь из пары бревен, уложенных на угли. И устроились на куче ветвей под светло-серой влажной сутаной, Зеленый Король – в центре, и по бокам его верные спутники. Епископа Герму, как наименее одетого, отодвинули к огню.

Первым в тумане проснулся король. Его озябшие спутники сползлись, сдавили его с боков и сильно прижали сверху. Он очнулся от удушья и решил, что сердце все-таки сдало, а плотный холодный туман встречает его уже не на земле. Но было как-то колюче, щекотно, жарко и шумно, как не бывает в загробном мире. Справа в ухо лезла борода, слева упиралась в висок щетина, острая, как резаная проволока. Бородач, когда ему не хватало воздуха, всхрапывал громко, как конь, и шлепал губами. Щетинистый говорил на латыни что-то об истине в пламени свистящим быстрым шепотом; он же сгреб остальных двоих в охапку и крепко удерживал рукой и коленом.

Король передернул плечами, и эти двое дружно сдвинулись еще крепче – а старческие ребра ненадежны. Тогда он растопырил локти, саданул обоих в бока и рявкнул:

– Хватит дрыхнуть! Задавили!

Острый локоть напрягся и придавил его горло. Второй забросил на него обе тяжелых ноги и от души всхрапнул еще раз.

– Слазьте с меня, оба – прошипел король, почти придушенный, и еще раз ударил локтями и коленями.

– Не надо, – мягко попросил щетинистый и потерся щекой о висок короля; тому показалось, что его чистят конской скребницей. Бородатый испустил особенно жуткий, длинный воющий храп, стал сворачиваться клубочком, и его ноги оказались на королевской груди.