Текст книги "Тоня Глиммердал"

Автор книги: Мария Парр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Хейди

В Глиммердале есть одно тайное место. Чтобы туда попасть, надо идти вверх вдоль реки, вбок от дома Гунвальда, до горного сетера и еще дальше. Найти это место нельзя, если не знать, где оно. А этого в Глиммердале никто не знает. Даже Тоня. Никто не бывал в этом месте тридцать последних лет.

Но в городе, страшно далеком от Глиммердала, кто-то скучает по этому тайному месту, скучает каждый день тридцати последних лет.

Глава одиннадцатая, в которой Гунвальд и Тоня перебазируют Гладиатора в летний хлев и случается драма с кофейником

В Глиммердале дело идет к марту. На солнечных склонах гор тает снег. Любители зимнего отдыха разъехались, но обещали вернуться на Пасху. С каждым днем солнце светит дольше, а в воздухе пахнет весной, и от этого в носу щекотно. Но так чувствуют не все. Гунвальда взяла в плен зимняя тьма и не отпускает никак.

Нет, правда, когда бы Тоня ни пришла, он сидит, уставившись в окно.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Тоня.

– Хм, – отвечает Гунвальд.

Однажды Тоня ворвалась без стука. Перед Гунвальдом по столу были разложены фотографии, но, увидев Тоню, он сразу сгреб их в кучу.

– Что это? – спросила Тоня.

– Хм, – ответил Гунвальд.

В другой раз Гунвальд сидел и читал зеленую книгу. При виде Тони он закрыл ее и спрятал под стол.

– Что это за книга? – спросила Тоня.

– Хм, – ответил Гунвальд.

– Мне кажется, Гунвальд впадает в маразм, – сказала Тоня папе.

Голос у нее грустный. Мало удовольствия иметь закадычным другом маразматика.

– Хм, – сказал папа.

Но тут уже Тоня затопала ногами, всполошив Чайку-Гейра.

– В этом Глиммердале знают другие слова, кроме «хм», или нет?

Попробовать, что ли, взбодрить старого тюфяка, думает Тоня, оглядывая двор. Сегодня она достала велосипед, первый раз в этом году. Чайка-Гейр устроил по этому поводу форменный спектакль. Когда он был еще птенцом, Тоня с папой учили его летать. Папа сажал его Тоне на шлем, и она разгонялась на велосипеде так, что он в какой-то момент соскальзывал. И летел. Но если вы чайку чему-то научили, это уже навсегда. По сию пору, стоит Тоне сесть на велосипед, как Чайка-Гейр начинает кружить над ней и требовательно орать. А ведь он давно уже не маленькая птичка.

– Ты тяжелый, как беременная гусыня, – ворчит Тоня. – Летай сам!

Но Чайка-Гейр цепко сидит на шлеме, хотя его опрокидывает ветром назад.

Гунвальд смотрит из-под кустистых бровей, как к нему на двор въезжает живая пирамида из Чайки-Гейра-на-шлеме-на-Тониной-голове.

– Он их высиживает, – объясняет Тоня. – Высиживает свои идеи у меня в голове.

– Хм, – сердито говорит Гунвальд, – лучше б вы с твоим дармоедом крикливым высидели план, как мне переправить Гладиатора в летний хлев и самому остаться в живых.

Тоня чешет щеку.

– Это вопрос, – бормочет она, снимая Чайку-Гейра с головы.

Гладиатор – это баран Гунвальда, он купил его в прошлом году в Барквике и с тех пор мыкает с ним горе.

– Этот баран – худшая покупка за всю мою несчастную жизнь, – сказал Гунвальд, когда они в тот раз с мучениями загнали Гладиатора в хлев. Тогда им помогали и папа, и тети Эйр и Идун, вспоминает Тоня.

И вот теперь нужно вывести его из хлева. Овцам пора ягниться, и в хлеву понадобится больше места. Тоня спрашивает, не сбегать ли ей за папой, как в прошлый раз, когда Гладиатора надо было завести в хлев.

– Нет, – упрямится Гунвальд. – Я как-нибудь справлюсь со своим собственным бараном, бес ему в жилу! Вот только кофейку выпью.

Он уходит в дом.

А Тоня остается, она сидит, задрав голову, и смотрит на пастбище, где летний хлев. Тут и сравнивать нечего: поселиться одному в маленьком отдельном хлеву или сутками слушать бабьи разговоры целой отары беременных овец. Нормальный баран будет только рад.

– Вряд ли это так трудно, – бормочет Тоня себе под нос.

В хлеву Гунвальда царит веселый хаос, сено вперемешку со всем подряд. Но овцам здесь хорошо. Тоня здоровается с некоторыми. Потом набирает в ведро корма на донышке и идет к стойлу Гладиатора. В полутьме глаза его кажутся светло-зелеными. Голова у него огромная. И она оказывается еще больше, когда он подходит ближе посмотреть, кто такая эта Тоня.

– Сква-ак, – вскрикивает Чайка-Гейр у нее за спиной.

– Закрой клюв, ты его раздражаешь! – говорит ему Тоня очень строго. Потом она снова оборачивается к Гладиатору.

– Послушай, разбойник, – говорит Тоня. – На улице солнышко, и прямо за домом тебе приготовили отличную дачу. Давай, пошли.

Она дрожащими руками открывает калитку в стойло и начинает медленно пятиться задом по проходу, то и дело тряся ведром с кормом. Гладиатор слышит эти приятные звуки скорого угощения и идет за ней твердым шагом. Тоня задом толкает дверь в хлев и выходит наружу. Бедный Гладиатор, он много месяцев не видел солнечного света. Теперь он замер и щурится сослепу на пороге хлева. Тоня сильнее трясет ведро с кормом, чтобы баран шел на звук, даже ничего не видя.

Очень собой довольная, она открывает калитку на пастбище. Гладиатор по-прежнему идет за ней по пятам, послушный и смирный, как ягненок.

– Выступает дрессировщица с бараном! – кричит Тоня Чайке-Гейру, который уселся на заборный столб и следит за происходящим.

В этот момент операция отступает от плана. Не успевает Тоня открыть калитку на луг, как Гладиатор бодает ее в бок, и она чуть не перекувыркивается через голову. Психованный баран прозрел!

– Опс! – вскрикивает Тоня, ускоряя шаг.

Баран бодается безостановочно, и Тоня понимает, что надо спасаться, пока ее не забодали вконец. С развевающейся на весеннем солнце рыжей гривой она резво припускает в сторону летнего хлева. Баран наступает на пятки.

– Корм! – стонет Тоня.

Какая же она глупая! Конечно, он тащится за ней… Тоня с силой отшвыривает ведро, и корм рассыпается по всему лугу. Но Гладиатор и ухом не ведет. Его интересует только Тоня. А что если бараны устроены как быки и кидаются на всё красное (и рыжее)?

– У тебя волосы – как огонь. Будто дверь сеновала [8]8
  Дверь сеновала в Норвегии всегда красят в густой красный цвет, так что она прямо полыхает на солнце.


[Закрыть]в закатном солнце, – однажды сказала ей бабушка.

Тоня наверняка знает, что до нее таких красивых слов на земле точно никому не говорили. Но сейчас здесь, на лугу, она с удовольствием променяла бы свои рыжие волосы на черные, или светлые, или русые, даже седые приняла бы она с благодарностью в эту минуту.

Тоня упала. Какой-то жалкий камень поставил ей подножку. Тоня едва успела откатиться в сторону, как рассвирепевший баран кинулся на нее. Он боднул ее в локоть своей каменной головой.

– Эй!

Как же это похоже на Гунвальда – купить такого придурочного барана! А теперь половина ягнят – его дети. И скоро у Гунвальда будет отара психованных овец, думает Тоня. И он опять будет приставать ко мне, как ему с ними управиться.

Тоня неуклюже встает на ноги и ковыляет дальше. Она сообразила, что спастись можно на крыше летнего хлева. Бараны способны на многое, но лазить по крышам они не умеют. А Тоня в этом деле мастер. По словам тети Идун, она в более близком родстве с обезьянами, чем большинство людей.

Резкий поворот вправо, как раз чтобы увернуться от очередного тычка Гладиатора, пять шагов к хлеву, прыжок на поддон, который прислонен к стене как лестница, – и вот уже Тоня ухватилась руками за край крыши и болтается между небом и землей, дрыгая ногами. Гладиатор еще успевает наподдать ей по одной ноге, но Тоня закидывает вторую наверх и подтягивается.

Она спасена.

Чайка-Гейр прилетает и садится рядом. Внизу бушует Гладиатор, сердито топчется на месте и не думает успокаиваться. Тоня заползает повыше на крышу. Потом набирает полную грудь воздуха и кричит в весенний глиммердалский день:

– Гунвальд!

– Мартышка-сбоку-крышка, что ты забыла там на верху?

Гунвальд щурится от солнца и сердится. Тоня показывает пальцем на барана. Не-ет, протестует Гунвальд. Потом кричит ей, что если она угодила в такую переделку, пусть теперь посидит там. Когда-нибудь Гладиатору надоест ее сторожить, и он зайдет в хлев. Тоне останется только слезть и накинуть замок.

– Ну нет! – кричит Тоня. – А если ему никогда не надоест? Иди сюда и отвлеки его!

– Интересно, как? У меня рыжих кудрей нет.

Гунвальд резко ставит кофейник на лестницу и уходит в дом.

– Гунвальд!

Он оставит ее так сидеть? Конечно, Гунвальд – старый пень и взбалмошный ворчун, и сейчас у него обострение, но всё же такого Тоня от него не ожидала. Бросить своего друга пропадать на крыше с караулящим внизу диким бараном-человеконенавистником из Барквики!

Раз так, решила Тоня, ноги ее больше в доме Гунвальда не будет. Но тут он вышел обратно с рождественской скатертью в руках. Тоня узнала ее издали, потому что сама ее и вышила. Собственными своими ручками. Скатерть пестрит снегирями и елочками, вышитыми мелким крестом.

– Тоня, а она обязательно должна быть такой огромной? – спросила учительница Дагни, потому что Тоня мучилась с рождественской скатертью почти до конца февраля.

– Обязательно, – ответила Тоня, – потому что Гунвальд – большой мужчина, и стол на кухне у него большой.

И Гунвальд был так счастлив подарком, как Тоня и мечтала. У него даже глаза увлажнились, когда он вытащил из праздничного пакета скатерть.

– Неслабо, однако… – тянет Тоня, поняв, что Гунвальд задумал.

Он идет к лугу, болтая зажатой в руке скатертью. Дойдя, он выпрямляет спину, как генерал.

– Оле! – кричит Гунвальд и топает ногой.

И в одну секунду баран теряет всякий интерес к Тоне на крыше.

В тот день в Глиммердале состоялась коррида. Да, ваша правда, не было амуниции, и тореадор был староват, а быком служил бешеный баран, но тем не менее.

Гунвальд растягивает скатерть так элегантно, что можно подумать, он ничего кроме корриды в жизни не знал. Раз за разом баран разбегается, проносится по лугу вниз и врезается головой в расшитую крестом скатерть или в белый свет. Старый матадор торжествующе смотрит на Тоню и кланяется. Жжух– снова бодает скатерть баран. Зрелище изумительное.

Но Гунвальд начинает уставать. Он трясет скатертью судорожно, и каждый раз кажется, что баран протаранит его. В конце концов Гунвальд бегом припускает вдоль луга, волоча за собой красную скатерть.

– Оле! – кричит он отчаянно.

– Гунвальд, давай сюда!

Тоня машет ему, но Гунвальд только потрясает кулаком.

– Нет уж, я загоню этого психопата в летний хлев. Даже если я на этом окочурюсь! – задыхаясь, кричит он и устремляется в открытые двери.

Огромный Гунвальд вламывается в хлев, преследуемый по пятам Гладиатором. Чайка-Гейр слетает с крыши, как истребитель.

Несколько минут в хлеву всё грохочет, потом хлопает дверь. Тоня, волнуясь, сползает к краю крыши и свешивается вниз.

– Гунвальд, ты жив? – спрашивает она осторожно.

Тот вытирает рождественской скатертью пот со лба.

– Это последний раз, когда я покупал что бы то ни было в Барквике, – говорит он и встает так, чтобы Тоня смогла слезть к нему на плечи и спуститься вниз.

В то, что случилось дальше, нельзя поверить.

Только что Гунвальд выдержал сногсшибательную корриду и вышел из нее без единой царапины, а тут споткнулся о собственный кофейник. Тоня идет следом и видит, как Гунвальд, забыв о том, что оставил на лестнице кофейник, задевает его ногой, теряет равновесие и растягивается на каменной лестнице во весь свой рост. Раздается страшный хруст сломанных костей. И наступает тишина.

Глава двенадцатая, в которой Гунвальд до смерти боится больницы

В Глиммердале чудесный день. Впервые после зимы в домах распахнули окна. Горы сияют, и прямо видно, как тает снег на полях. Удивительно, что и в такие дни случаются несчастья.

Но несчастье случилось. И в Глиммердале, уже у самых гор, лежит под каменной лестницей своего дома старик, а рядом сидит его маленький лучший друг и в испуге всматривается в долину внизу.

– Гунвальд, если ты умрешь, я тебя убью, – говорит Тоня.

У нее слезы в горле, но она не плачет, чтобы не напугать Гунвальда еще сильнее. Бедный, бедный Гунвальд.

Как Дагни рассказывала на уроке, что надо делать при несчастном случае, так точно Тоня всё и сделала. Вызвала скорую помощь и накрыла Гунвальда теплым одеялом. Счастье, что он не потерял сознания. Гунвальд такой огромный, что Тоне понадобилась бы лебедка, чтобы самой переложить его на бок в устойчивое положение.

– Ничего страшного, – утешает она, но сама в это не верит.

На вид всё плохо. Лицо у Гунвальда серого цвета, и он ни слова не говорит.

Наконец приезжает скорая, и тут к Гунвальду внезапно возвращается дар речи. И он выдает целую тираду. Он ведет себя как бешеный Гладиатор и костерит обоих врачей так, что небесам темно. Не может быть и речи ни о какой больнице. Еще чего! Размечтались! Лучше он сам тихо помрет здесь, в тишине и покое, у своего собственного крыльца.

Бедные врачи.

– Тебе никто не позволит валяться здесь и умирать, – говорит Тоня строго. – Я поеду с тобой.

Тогда Гунвальд закрывает рот и стискивает ее руку, она даже ойкает от железной хватки.

– Малышка, может, тебе лучше пойти домой? – спрашивает врач, доставая носилки.

Тоня мотает головой – нет. Врачи смотрят на руку Гунвальда, вцепившуюся в Тонину. Тут нужны клещи, чтобы их расцепить.

– Хорошо, поехали с нами.

Но очутившись вместе с Тоней в машине скорой помощи, Гунвальд вдруг сам отпустил ее руку.

– Тоня, – выдохнул он. – Мне нужно письмо. Письмо… Оно в книжном шкафу.

Тоня не уточняет, какое письмо. Хотя она не видела его и не слышала о нем с зимы, но сразу понимает, о каком письме просит Гунвальд. Конечно, о том, где пишут, что умерла Анна Циммерман. Тоня бросилась в комнату и ничуть не удивилась, найдя в шкафу именно его. Ее только поразило, какой затертый у конверта вид. Похоже, Гунвальд прочитал письмо раз сто. Тоня прижимает письмо к себе и спешит обратно.

Машина трогается. Они едут далеко в город, в большую городскую больницу.

Это был трудный день. Гунвальд был неколебимо уверен, что умирает. Врачи и сестры были страшно заняты и разговаривали только между собой. До такой степени Тоню никогда еще не игнорировали. В конце концов она поймала пробегавшего доктора за полу халата, и ему пришлось, хочешь не хочешь, поговорить с ней.

– Гунвальд умрет? – спросила она прямо.

Доктор взглянул на нее удивленно.

– Нет, конечно.

– Честное слово?

Доктор дал ей обещание, что Гунвальд не умрет. Для надежности он взял Тонину руку в свою и немного старомодно подтвердил свое обещание словом чести.

Гунвальд не умрет, но попробуйте втолковать это старому упрямцу, который ни разу в жизни не лежал в больнице. Тоня жалеет его, утешает, гладит, но и злится тоже.

– Если ты сейчас же не успокоишься, я сдам тебя во вторсырье! – кричит она. – Пускай из такого дурака Гунвальда сделают нового и хорошего!

Когда в дверь ворвался папа, Тоня была уже совсем без сил. Она кинулась к папе на руки. Бедный папа, он думал, это с Тоней несчастье. Он возвращался из магазина, на дорогу к нему выбежала Салли, размахивая руками, и затараторила, что сперва видела Тоню на крыше летнего хлева Гунвальда, а потом туда промчалась скорая.

– Бедняжечка, – застонала Салли и схватилась за сердце. – Останется теперь инвалидом, наверное.

Теперь папа прижимает к себе Тоню и страшно радуется, что на койке лежит не она, а Гунвальд.

– Тоня, ты умница и молодчина, – говорит папа.

И вдруг времени у всех кругом сразу стало вагон и маленькая тележка. Никто никуда теперь не спешит, все обстоятельно отвечают на папины вопросы, слегка приглушаемые его бородой. У Гунвальда сложный перелом шейки бедра, его придется оперировать сегодня же вечером. Еще он сломал лодыжку, но ее можно будет прооперировать только через несколько дней, когда сойдет отек.

– Я хочу домой, – стонет Гунвальд.

Он гораздо спокойнее. В него напихали ведро лекарств. Но домой его не отпустят. Глиммердал не увидит его много недель. Сначала ему прооперируют шейку бедра, потом лодыжку, а после он будет заново учиться ходить.

– Я умру, – говорит Гунвальд.

– И я, – вторит Тоня. – Я околею одна от скуки.

Глава тринадцатая, в которой Тоня читает зеленую книгу и Гунвальд дает ей тайное поручение

Дел у папы с Тоней теперь вдвое больше. Через пару недель овцы начнут ягниться, и надо будет дежурить и в своем хлеву, и у Гунвальда. Хорошо, что в Глиммердале всякий готов прийти на помощь. Принять у овцы роды я как-нибудь сумею, говорит Петер. Всё будет хорошо, по телефону уверяет Тоня Гунвальда. Но он ей не верит. И не сомневается, что всё равно умрет.

– Не говори глупостей, – фыркает Тоня и обещает кормить Гунду.

На другой день она вылезает из школьного автобуса у почтовых ящиков и вместо того, чтобы пойти домой, поднимается в горку, во владения Гунвальда. Насыпает в миску кошачьего корма и садится в кресло-качалку посмотреть, как Гунда ест. Тикают часы. Тоня качается в кресле. Странно сидеть здесь одной, без Гунвальда. Тоня оглядывает пустую кухню. Взгляд доходит до шкафа с книгами. Это здесь она вчера нашла письмо, на третьей полке с краю.

Тоня вылезает из кресла. Что это за зеленая книжка там стоит? Это ведь ее читал Гунвальд, когда она ворвалась в кухню? Он тогда сразу захлопнул книжечку и сунул ее под стол. Тоня замирает, наклонив голову. «Хейди» [9]9
  Речь идет о книге швейцарской писательницы XIX века Йоханны Спири «Хейди» (в русском переводе «Хайди»), По мотивам этой книги японский режиссер Хаяо Миядзаки снял мультипликационный фильм «Хейди – девочка с Альп».


[Закрыть]– написано на корешке. Тоня вытаскивает книгу. Она не детская, потому что на обложке картинки нет; правда, внутри на первой странице красивый рисунок – девочка с темно-русыми кудряшками и козел.

Тоня берет книжку и снова устраивается в качалке. От страниц пахнет стариной. Сначала сплошь идут трудные имена и подробности о дядьях по материнской линии, троюродных сестрах и прочем, всего этого Тоня не понимает и уже собирается вернуть книгу на место, но тут она становится интересной.

Начинается рассказ о маленькой девочке по имени Хейди. Вначале ей всего пять лет, родители ее умерли, и она едет в горы вместе со своей тетей – тетушкой Дет.

– Тетушка Дет…

Тоня пробует имя на вкус. Хорошее. Хотя сама тетушка ей не нравится. Добротой она не отличается.

Кудрявая Хейди переезжает к своему дедушке, так решила Дет. Он живет высоко в горах, совсем один, только с двумя козами. Вся деревня боится дедушки Хейди: он страшный, злой и у него сросшиеся брови. Услышав, что Дет собирается отвезти Хейди к нему и там оставить, деревенские хором уговаривают ее не делать этого. Неужели у Дет не дрогнет сердце бросить невинную маленькую сиротку на растерзание этому чудовищу? Говорят, он убил однажды человека – в драке.

Но тетушка Дет непреклонна и увозит сироту Хейди высоко в горы. У меня нет больше сил, объясняет Дет, возиться с девочкой, хоть я и обещала это ее покойнице матери. И времени нет. Так что придется Хейди жить с дедом, кто бы что ни говорил.

Что станется с Хейди, когда ее бросят одну с этим ужасным дедом? Тоня читает дальше с замиранием сердца и дрожит, пока не убеждается, что молва, к счастью, неправа. Он оказался не так страшен, этот дедушка, хотя и правда не любил причесываться. Жил он в маленькой избушке высоко в горах, где шумит в елях ветер и блестят горы.

Это точно как в Глиммердале на сетере, думает Тоня. И вспоминает, как скребется в стены ветер, огибая старую избушку, когда они летом ночуют там. В это время там всё вокруг усыпано красивыми цветами, совсем как в книжке о Хейди.

Тоня забывает, что она сидит в кухне Гунвальда, и время забывает, и всё на свете. Ей кажется, что она – Хейди и что всё происходит в Глиммердале. Хейди спит у дедушки на сеновале. Тоня тоже часто делает так летом. Но лучше всего, когда Петер-пастух берет Хейди с собой отогнать коз высоко-высоко в горы, где вечерами заходящее солнце разжигает пожар в снегу. Точно как на Большой Морде, думает Тоня. И отчетливо видит эту картину. Так хорошо, как у дедушки, Хейди никогда не жилось. Она ухаживала за козами, и пила козье молоко, и крепла день ото дня. И злющий дедушка был всегда добр и ласков с ней.

– Тоня?

Это папа. Он появился на кухне Гунвальда с баулом в руке.

– Надо, наверно, собрать для нашего больного зубную щетку и бельишко, – говорит он. – Что читаешь?

Тоня протягивает папе зеленую книгу, папа прищуривается и читает:

– «Хейди».

У папы странно меняется выражение лица.

– Где ты это взяла?

Тоня кивает на книжную полку.

– Хм, – хмыкает папа.

Тоня не стала рассказывать Гунвальду, что она нашла зеленую книгу. Отчего-то ей кажется, что Гунвальду это не понравится. Он сегодня ерепенится пуще, чем вчера. Всё в госпитале плохо. Врачи носятся, как наскипидаренные кошки, у медсестер руки не к тому месту приставлены, а кормят бурдой, наверняка это тушенка из вороны с перьями.

– К тому же у меня кончился табак, это катастрофа, – хнычет Гунвальд.

Едва папа выходит за дверь, чтобы купить Гунвальду табаку внизу в киоске, страдалец на полуслове обрывает жалобы и пальцем манит к себе Тоню. Для надежности оглядывается на дверь, не слышит ли кто.

– Тоня, у меня для тебя важное поручение.

Занавески раздуваются от ветра, и лучи солнца выкладывают красивый узор на полу.

– Растереть чертов кофейник в порошок, да? – с готовностью спрашивает Тоня.

Это тоже неплохо бы, но Гунвальд хочет попросить ее о другом. Еще раз оглянувшись на дверь, он вытаскивает из-за пазухи письмо.

– Отправь вот это.

Удивившись, Тоня берет письмо.

– Это очень важно, – говорит Гунвальд. – Если я умру…

– Сколько можно талдычить о смерти! – закипает Тоня. – Ты не умрешь.

– Откуда ты знаешь? Операция – всегда риск, – говорит Гунвальд упрямо. – Я едва выжил, когда мне оперировали шейку бедра. А через три дня мне будут резать лодыжку. Может статься, ты видишь меня сегодня в последний раз.

Тоня фыркает. Потом опускает голову и читает адрес. «Фр. А. Циммерман» – написано на конверте. Тоня не верит своим глазам.

– Анна Циммерман! – вскрикивает она.

Гунвальд прижимает палец к губам и так шикает на Тоню, что его самого едва не сдувает с кровати.

– Это секрет, глупая девчонка!

– Но Гунвальд, ты не можешь послать письмо покойнику. У тебя нехорошо с головой?

Гунвальд пылко убеждает Тоню, что с головой у него всё в порядке. Разве на конверте написано «Фр. А. Циммерман, 6143, загробный мир»? Нет, там написан обычный длинный немецкий адрес.

– Но ты говорил, что Анна Циммерман умерла!

Тоня ничегошеньки не понимает.

– Сколько можно талдычить о смерти! – рявкает Гунвальд.

Он не собирается ничего объяснять. Просто берет Тоню за руку и говорит:

– Тоня, это последняя просьба старика.

– Что бы ты без меня делал! – бросает Тоня и, не дожидаясь ответа, прячет письмо в карман куртки.

Через три дня, вечером, когда Гунвальд, к своему изумлению, как миленький очнулся после операции, немецкий почтальон подошел к красивому старинному немецкому особняку и просунул письмо в прорезь почтового ящика. С той стороны письмо аккуратно взяли в руки. И прочитали много, много, много раз. И тот, кто читал письмо, задумчиво смотрел в большое старинное окно.

Глава четырнадцатая, в которой в Глиммердал приезжают загадочная незнакомка и ужасный волкодав

Журчащим весенним днем, спустя неделю после того, как Гунвальда прооперировали, высокая женщина с оранжевым рюкзаком и огромной псиной на поводке сошла на пристани на берег. Она спустилась по трапу и замерла на месте. Весенний ветер Глиммердала пахнул ей в нос, она зажмурилась и сильнее сжала поводок. Ее лицо на миг смягчилось. Но только на миг. И тут же снова посуровело. Равняясь на хозяйку, собака залаяла на воробьев, забившихся под стол-мороженник [10]10
  Рядом с каждым киоском или магазинчиком по всей Норвегии стоит такой стол славками, за ним можно съесть мороженое или еще что-нибудь.


[Закрыть].

Женщина двинулась вверх по узкой дорожке, разбрызгивая во все стороны снежную кашу. Она прошла мимо киоска, магазина и парикмахерской. В дверях стоял Тео, но нет, он не стал спрашивать, не хочет ли женщина постричься. Тео никогда не видел таких лохматых всклокоченных женщин, ни разу в жизни. Он промолчал. Только маленький пудель Метисса у него в ногах заскулила от ужаса перед огромным волкодавом.

За занавесками в каждом из немногих домов вдоль дороги, по которой шла женщина великанского роста, о ней шептались и судачили. Никто не видел ее раньше. Наверно, приехала в кемпинг Хагена, думали люди. А собака? В кемпинге запрещено почти всё, с собаками туда тоже не пускают. Так что она, скорей всего, получит от ворот поворот и отправится назад вечерним кораблем.

– Вот это великанша!

– А волосы?! Сроду такого не видел!

– А псина! Не приведи Бог встретить эту парочку в темном месте поздним вечером…

Так перешептывались за всеми занавесками. А дама с собакой знай топают через всю деревню, проходят дом Петера и его мамы и наконец оказываются перед кемпингом Хагена. Они у цели, верно ведь? Вовсе нет. Великанша и волкодав решительно проходят мимо. Они даже не смотрят в сторону кемпинга Хагена. Размеренным уверенным шагом они уходят дальше вглубь Глиммердала, пересекают насквозь сказочный лес и минуют домик Салли.

Что они делают дальше, никто в целом мире не видит. Папа как раз сегодня увез Салли в аптеку в Барквику. Гунвальд в больнице. А Тоня? Тоня далеко от Глиммердала – она сидит у Гунвальда на кухне, погрузившись в зеленую книгу о Хейди.

Тоня читает почти не дыша, потому что теперь эта дурацкая тетушка Дет вдруг решила забрать Хейди у дедушки. Когда они так полюбили друг дружку и живут душа в душу! А эта гадина Дет явилась на сетер и попросту умыкнула Хейди! Дедушка был вне себя от ярости. «Забери ее, сломай ей жизнь, и чтоб глаза мои ее больше не видели!» – кричал вдогонку Дет, когда она увозила малышку Хейди. Бедная, бедная Хейди и бедный дедушка! Тоня так зла на эту тетушку Дет, что у нее прямо в животе клокочет.

Хейди отправляют в город Франкфурт, читает Тоня. Она будет служить подружкой для игр одной девочке в инвалидном кресле, в страшно богатой семье.

– Франкфурт, – бормочет Тоня. Где-то она уже слышала это слово. Тоня читает дальше, но вдруг вспоминает: она видела его в адресе на письме, которое Гунвальд попросил отправить! Там было написано «Франкфурт». Тоня морщит брови и задумчиво проводит рукой по зеленой обложке. Почему Гунвальд держит в доме эту книгу, вообще-то говоря?

Клара, эта богатая девочка в инвалидном кресле, оказалась очень милой. Хейди была самым большим счастьем ее жизни, потому что с появлением Хейди старый чопорный особняк во Франкфурте вдруг ожил. Хейди, которая только спустилась с гор и вообще привыкла спать в сене и дурачиться с козами, не умеет вести себя прилично, как принято в знатном доме. Поэтому она всё время попадает в смешные и нелепые переделки на потеху Кларе и слугам. Но строгая-престрогая фрёкен Роттенмейер не находит эти происшествия смешными. Она такая суровая, что у Тони прямо мурашки по телу. Фрёкен Роттенмейер считает, что Хейди позорит их благородный дом. А несчастная Хейди так тоскует по своему дедушке и своим горам! Она даже есть от горя не может. Но боится сказать об этом, потому что бедняжка Клара может расстроиться, что она не хочет с ней больше играть, и заболеть от расстройства еще сильнее.

Но потом Хейди все-таки не выдерживает. Она должна увидеть свои горы, и всё тут! Если она поднимется на самую высокую башню Франкфурта, то наверняка увидит горы, правда же? Хейди без спросу уходит в город, и там один мальчик помогает ей найти дорогу к собору, а служитель наверху поднимает ее еще выше, чтобы ей было видно далеко-далеко за пределы Франкфурта. И тут Хейди переживает такое разочарование, что Тоня, сидящая на кухне Гунвальда в долине Глиммердал, едва не плачет. Хейди не видит своих гор даже с высоты башни! Насколько хватает глаз, кругом только бесконечные крыши. Неужели бывают такие огромные города? Ужас, какой одинокой и всеми покинутой, должно быть, чувствует себя Хейди.

Вдруг кто-то открывает с улицы дверь, и Тоня слышит шаги в коридоре. Видно, папа вернулся из Барквики. Как-то слишком рано, думает Тоня. Ей бы хотелось успеть дочитать зеленую книгу.

– Папа, представляешь, Хейди… – говорит Тоня в открывающуюся дверь.

Она не договаривает фразу.

В дверях стоит не папа.

Глава пятнадцатая, в которой Тоня страшно пугается и удивляется

Тоня вообще-то девочка храбрая. Она почти ничего не боится. Ее не страшат привидения, потому что она в них не верит. Она не трусит, когда остается одна, потому что давно к этому привыкла. Ее не пугают ни высота, ни темнота, ни скорость, ни глубина, ни чужие дяди, ни злые тети, ни пауки, ни мыши, ни огонь, ни даже гроза с громом и молниями. И Клауса Хагена она тоже не боится. Она боится лишь одной вещи на свете, но боится так сильно, прямо до смерти, что этот страх перевешивает всё, чего она не боится. При виде собаки у Тони Глиммердал душа падает в пятки, сердце замирает и подкашиваются ноги. И это нисколечко не смешно.

Единственная собака, которую Тоня изредка отваживается погладить, это карманного размера пудель Метисса в парикмахерской Тео, но Тоня старается делать это как можно реже, и она всегда готова дать кругаля, лишь бы обойти стороной собаку.

Одно дело, когда в кухню Гунвальда без стука входит совершенно незнакомая дама. И даже то, что она ростом с великана, как-то можно пережить. На всё на это Тоня могла бы среагировать разумно, если бы не собака. Но огромное четвероногое чудище с приплюснутой мордой и блестящей шерстью, которое внезапно, без предупреждения, вошло в кухню и зарычало…

Бедная Гунда метнулась под кровать со скоростью ракеты. Тоня от страха не могла даже позвать на помощь.

– Ты кто? – спросила великанша.

Ничего вопросик, да?

– Э-э-э-э, – заблеяла Тоня, подтягивая к себе коленки. Великанша потянула собаку за поводок и вывела вон.

Тоня услышала, как они что-то с шумом делают во дворе. Вся дрожа, она слезла со стула, уронив на пол книгу о Хейди.

Когда великанша с грохотом ввалилась назад в кухню, Тоня всё еще была белого цвета (не считая веснушек).

– Я привязала его к флагштоку. Не суйся к нему. Он кусается, – сказала великанша грубым голосом.

И замолчала. Дверь она оставила открытой. Видимо, намекая, чтобы Тоня поскорее выметалась. Ну и нахальство!

– А вы кто? – спросила Тоня, стараясь, чтобы вопрос прозвучал строго, но ей помешало любопытство.

Незнакомка, кстати, красивая, только одета кое-как. Загорелая, а глаза почти черные. Она похожа на Рони, дочь разбойника, но гораздо больше размером.

Великанша не отвечает. Она озирается по сторонам. Долго не сводит глаз со скрипки Гунвальда, потом с зеленой книги на полу. Потом сверху донизу оглядывает Тоню.

– Слушай, ты ведь здесь не живешь?

Тоня мотает головой.

– Нет, здесь живет Гунвальд, но он в больнице. А я живу на той стороне.

– Я могла бы и догадаться, вон ты какая рыжая, – говорит великанша.

Тоня разевает рот. Великанша садится на Тонин стул, как будто кто-то дал ей право занимать стул, на котором всегда сидит Тоня.

– Ты сестра Сигурда?

Тоня сильно удивилась.

– Нет, он мой папа.

Великанша, которая высматривала что-то в окне, резко повернулась к Тоне.