Текст книги "Охотничий билет без права охоты"

Автор книги: Мария Мусина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Да нет, – поразмыслив, сказала я, – нет никаких признаков.

– Удачно маскируется, – согласно кивнула головой Ирина.

– Антон не умеет врать, – жестко сказала я.

– Научился, – вздохнула Ирина, – нужда заставит.

– Ира, не говори так, я сейчас заплачу, – взмолилась я.

– Ну, ладно уж, ладно, – великодушно согласилась Ира, – Живи в своем полном неведении. Не буду тебя расстраивать.

Когда все, наконец, уселись за стол, Кика таинственным голосом спросил:

– Дорогие Оля и Антон, угадайте, по какому поводу мы сегодня собрались?

– По поводу внедрения в жизнь нового модернизированного антиподслушивающего устройства, – хором ответили мы с Антоном. – Да здравствует чудо современной техники!

Фирма Кирилла Осокина разрабатывала и производила как подслушивающие аппараты, так и антиподслушивающие. Прогресс не стоял на месте. И Кика непременно обновлял Звонаревский парк антиподслушивающих приборов. В ответ за эту теплую заботу Антон обычно дарил приятелю лазерные прицелы – продукцию своей фирмы. Обменявшись такими милитаризированными сувенирами и посетовав друг дружке на то, что приходится заниматься черте чем вместо настоящей науки, Антон и Кика пускались в воспоминания о золотых студенческих годах, когда сидели в лаборатории перед какими-то там приборами и измеряли турбулентность.

Мы с Ирой неоднократно интересовались, что это такое – турбулентность. Ответ получали всякий раз крайне расплывчатый.

Кика чиркнул лазерным лучом по полу.

– Из всех знакомых собак только Мотька гоняется за лазерным лучом. А жаль. Представляешь, какие бабки можно было бы зашибать, если бы все собаки так на лазер реагировали бы? Можно было бы специализированный магазин такой открыть: «Лазер на службе у собак». Или: «Технологии 21 века – в собачью жизнь». Поле деятельности-то какое было бы! Дух захватывает. Все же собак у народа больше, чем оружия. Пока, во всяком случае. А то что? Лазерные указки никто не покупает: образование в упадке, нищее, не до изысков. А так, представляешь, какой гигантский рынок сбыта организовался бы, если бы лазеры собакам понадобились бы! Слушай, а может, на хомяках попробовать, на черепахах, а?

– Издеваешься. – Констатировал Антон. – Сам-то на хомяках тренировался со своими подслушками?

– Вот тебе не удастся меня подколоть, не удастся, коллега, нет. Мы, между прочим, теперь с помощью новейших акустических технологий с мышами и крысами успешно боремся. На приборы наши спрос огромный. Хотя, не скрою, мечталось не об этом, нет, не об этом…

* * *

Когда мы вернулись домой – в квартире надрывался телефон. Я сняла трубку, услышала голос и сразу поняла: это расплата. Как известно, за все надо платить.

Вообще-то я давно хотела завести собаку. Когда мы с Антоном поженились, у меня уже был пес – старая дворняжка Динка. Когда она умерла, я клялась, что никогда больше не заведу собаку. Но айболит в ветеринарке тогда сказал мне: «Заведешь, еще как заведешь». Тогда эти слова показались мне кощунственными. С тех пор прошло больше восьми лет. И особенно остро мне захотелось завести собаку однажды в понедельник. Антон был, вроде, не против. Тогда я решила, что в субботу мы поедем на птичий рынок и купим таксу. Но во вторник я поняла, что без таксы до субботы не доживу, позвонила в охотничье общество, там мне дали телефон начальника породы (так это и называлось: начальник породы), а он дал телефон Ларисы, у которой в тот момент был щенок таксы. Щенок именно такой, какого я хотела: рыжий и девочка.

В среду я поехала забирать у Ларисы своего щенка. Антон был на работе, и я отправилась одна. Возможно, если бы я поехала с Антоном, он не позволил бы мне раздавать легкомысленные обещания – Антон крайне серьезно всегда относится к своим обязательствам. И все сложилось бы по-другому.

Приближаясь к вожделенной цели, у квартиры, где проживал щенок, я перевела дыхание. Позвонила. Была облаяна сразу двумя взрослыми таксами, впрочем, при этом они вполне дружелюбно помахивали хвостиками. Это были папа и дедушка маленькой Матильды. Мотя была щенком алиментным – за то, что Ларисин кобель полюбил Мотину мамашку-таксу, Ларисе полагался щенок.

Лариса извлекла довольно уродливое, сморщенное создание из-под тахты («Она от Брома и Трояна прячется, они ее гоняют»). Создание было цвета песка на общественном пляже в черте города – флагмана индустрии и щурило спросонья глаза, но, едва придя в себя, ринулось щипать взрослых такс. Те лениво отмахивались. Можно себе представить, как долго и нагло нужно было доставать этих выдержанных псов, чтобы они начали «гонять» маленькую бандитку.

Лариса взяла с меня страшную клятву, что я буду ездить со щенком на притравку и получу охотничий диплом. Папашка щенка, Бром Исаич (названный в честь одной из такс Чехова, вторую, как известно, звали Хина Марковна) шел на «элиту» и для подтверждения его особо выдающихся данных нужно было, чтобы и его щенки были дипломированные. Я пообещала. Я могла тогда пообещать все что угодно, лишь бы заполучить желанную таксу.

– … И тогда вам дадут, – говорила Лариса, – охотничий билет без права охоты. У вас есть все шансы его получить.

– Охотничий билет без права охоты? – переспросила я, – Зачем он мне? Это все равно, что проездной билет без права проезда.

– Это будет охотничий билет вашей собаки, – раздраженно уточнила Лариса, – она будет иметь право охотиться. А вы – нет. Вам нужно будет отдельно получать разрешение, если вы лично захотите охотиться.

– Я, наверное, не захочу, – несмело предположила тогда я, – но охотничий билет без права охоты – обещаю вам – мы с ней, – я любовно глянула на крысообразного щенка, – получим.

И вот теперь пришло возмездие. Звонила Лариса и строгим голосом велела мне и Моте быть завтра с утра пораньше у чертей на куличиках за городом.

– Приезжайте в восемь часов утра, – тоном, не терпящим возражения, отчеканила Лариса, – пора уже вам притравливаться.

– На кого? – опасливо спросила я.

– На лису, – плотоядно уточнила Лариса, – но сначала надо выводку пройти. Аттестоваться.

Я посмотрела на восьмимесячного угловатого таксячьего подростка, доверчиво притулившегося рядом.

– Мы еще прививок не сделали, – робко попыталась соскользнуть я, – от чумки, от гепатита, от энтерита и еще от чего-то…

– Не надо мне этого! – грозно пророкотала Лариса, – мне надо, чтобы вы в субботу показались.

Ничего не оставалась делать, как дать очередную клятву быть в назначенное время в назначенном месте.

– Кто это? – спросил Антон.

– Звонила заводчица нашей Матильды, – потупив глаза, сказала я, – велит ехать на притравку. Но сначала на выводку.

– Доигралась!!!

– Но, Антон, – заломила я руки, – ты же знаешь, как все получилось. Стихийно! Но, в конце концов, вероятно, все это к лучшему. Собаке необходим свежий воздух и движение! Не хочешь же ты, чтобы Матильда походила на заплывшую жиром гиподинамичную болонку. Охота может стать ее призванием!

– Ха-ха-ха, – высказался Антон со всей откровенностью.

– Да! Матильда прирожденный охотник!

– Ну-ну.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что я не собираюсь потакать апломбам тщеславных спекулянтов щенками и их прихотям!

– Тебя никто и не просит!

– Не хочешь ли ты сказать, что сама будешь ездить на эту притравочную станцию к чертям на куличики?!

– Однозначно!

– Твоя машина сейчас в ремонте!

– Но ее когда-нибудь починят. А завтра ты сможешь взять такси.

– Я так и знал!

– Пожалуйста, я могу поехать и на электричке!

– Если ты ее еще узнаешь в лицо. Возможно, тебя это отрезвит!

– Ты считаешь, что я живу в идеальном мире и оторвалась от реальной жизни!? Тогда позволь тебя спросить, кто в нашем доме ходит по магазинам, кто приносит еду, кто следит за хозяйством?!

– Ты, конечно, ты.

– И попрошу с уважением относиться к моим увлечениям!

– Охотой!

– Хотя бы и охотой. И не делай из меня домашнюю хозяйку! Я работаю! Я регулярно общаюсь с людьми, а также просматриваю газеты и телепередачи! Я независимая личность!

Я громко хлопнула дверью спальни. Антон минут десять в одиночестве злился на кухне, потом подумал, что охота на лис не самое ужасное в этой жизни и пришел мириться.

В ту ночь я долго не могла заснуть. Лежала с открытыми глазами и думала о своих подругах, об их странных пристрастиях и мудрых советах. И о предстоящей мне самой охоте. Между мной и Антоном, нагло положив голову на подушку и вольготно развалившись на спине, дрыхла Матильда, слегка похрапывая. Она еще ни о чем не подозревала! Антон спал тихо, как младенец, и выражение его лица было безмятежно.

Глава 2

Итак, Антон наотрез отказался ехать на притравочную станцию, а также уступить для этой цели мне машину.

– Может быть, наконец, ты научишься отвечать за свои слова! – пророкотал он грозно.

Я вздохнула: что ж, он абсолютно прав. Он-то не давал дурацких обещаний и не должен теперь трепетать перед хозяйкой Бром Исаича. Но – в конце концов – что я теряю? Да ничего. Съезжу на эту дурацкую притравку, посмотрю. Может быть, мне еще и понравится охота! А если нет – не буду больше ездить на притравку. Да и вообще, из-за чего сыр-бор? Дело не стоит выеденного яйца. А на свежем воздухе бывать, между прочим, полезно!

Метро, электричка… От железнодорожной станции надо было еще ехать автобусом полчаса. Матильда извертелась в сумке и исстрадалась…

Надо сказать, что такса Мотя не переносила лая. То есть не каждый лай – а строго определенный, который различит и собака, и человек – этакое гавканье, агрессивное, недоброе тявканье, который, порой, позволяют себе отдельно взятые особи. Мотя не то что его боится – ей, воспитанной в холе и неге, эти звуки претят и не соответствуют ее радушному и благожелательному отношению к действительности.

Еще на дальних подступах к охотничьему хозяйству мы с Матильдой услышали это мерзкое, циничное потявкиванье. Им был пропитан ломкий весенний воздух – на все собачьи голоса – он носился над еще державшейся за снег землей. Мотя прислушалась и решительно, быстро-быстро, по-деловому заспешила было вприпрыжку обратно. Однако собак, как известно, водят на поводке. Мотя пыталась тормозить всеми четырьмя лапами, но – такова уж собачья доля – была бесчеловечно дотащена, влекомая неволей, до эпицентра ненавистных звуков.

Здесь Матильда с недоумением косилась на окружающих псов, издающих столь неприятные звуки, и старалась держаться подальше от себе подобных. Если бы Мотя могла, она, несомненно, закрыла бы уши лапами. Но собака – существо природное. Ей и в голову не приходило самостийно корректировать действительность, раз уж действительность такова и от нее не удалось вовремя скрыться. Бедная Мотя!

Данная притравочная станция предназначена для норных собак. Каковыми являются: таксы, фокстерьеры, вельштерьеры (невыросшие эрдельтерьеры) и ягдттерьеры. Ягдттерьеры – невзрачные маленькие собачонки, черные, с короткой шерстью, похожие на облезлую дворняжку. Ягдты голосили особенно злобно, заводясь с полоборота. Какой-то сердобольный таксятник посоветовал мне держать свою собаку подальше от них:

– Провокаторы. Куснут исподтишка, такса в ответ огрызнется, а они на нее уже тогда, вроде как, с полным правом набрасываются, мол, на нас напали. Подлая собака – ягдт.

Я тревожно посмотрела на поникшую Мотю, взяла ее на руки, крепко прижала к себе.

– Но ягдта дома иметь, – зацокал языком рядом стоящий хозяин фокса, – работать не надо, он тебя прокормит. В охоте собака универсальная: хошь на кабана, хошь на птицу, хошь на волка, хошь, вот, на лису.

– Что верно, то верно, – нехотя признал таксятник, – но не для души.

– Не, не для души, – поддакнут фокстерьерщик, – не по этому делу, нет.

Я посмотрела на часы – через десять минут должна начаться выводка. Пора плестись на поле. Здесь уже веревочками обозначены два ринга: у одного толпятся таксы, поодаль – ягдттерьеры.

Ягдты, как им и свойственно, пакостными, звонкими голосишками лают друг на друга и вообще – на весь мир. Таксы общаются интеллигентно: приветливо и доброжелательно. Они рады друг другу. Их хозяева – тоже. Наконец, не таясь, все они могут обсудить волнующие их эстетические проблемы.

– И все, все, что она делает, посмотрите, наполнено неизъяснимым изяществом, – говорила, счастливо улыбаясь, яркая блондинка, указывая на свою медного цвета таксу, которая, раскорячив задние лапы и подняв хвост, писала в сторонке. – Какие линии! Какая пластика! Балет! Настоящий балет!

Все понимающе и одобрительно кивнули: мысль, тайно посещавшая таксятников в часы уединенных прогулок, без обиняков высказана публично. И от этого каждый чувствует себя понятым и признанным в самых что ни на есть сокровенных чувствах.

– А какие у них одухотворенные физиономии, – кивнул головой мужчина лет пятидесяти, обращая внимание собравшихся на такс, вынюхивающих траву и интимные места друг у друга, – потрясающее соединение природного ума, энергичности и тонкой душевной организации.

Мимо проходящий ягод, злобно натягивая поводок, зашелся в бешеном брехе. Таксятники с презрением и брезгливостью посмотрели на него, но, встретившись снова глазами друг с другом, заметно потеплели лицами.

– А, уж какие они умные! – слышится снова. – Моя, чуть ее начнешь ругать, в обморок падает. Первый раз я перепугалась до смерти: лежит, лапки вверх задрала, глаза закатила, не дышит, не шевелиться… Вот такая притвора.

– Да, да, – радостно соглашались таксятники, – это им свойственно.

– Спит мой, конечно же, со мной под одеялом…

– Да-да-да, – смеются присутствующие, – они такие. У нас – то же самое…

– Моя вообще считает, что это я у нее угол снимаю. Ну, ничего. Терпит меня пока. Любит, наверное, – улыбчивая дама в синей нейлоновой куртке ласково поглаживала подбежавшую черно-подпалую таксу, – потерпи, потерпи, сейчас начнут, я понимаю, тебе надоело, потерпи, роднуля…

Начали, как водится, с кобелей. Чопорно шли хозяева по рингу, делая круг за кругом. Их таксы, сбиваясь с шага, тянулись друг к другу, писали и какали по дороге и совершенно наплевательски относились к судьям, в отличие от своих хозяев, которые подобострастно и одновременно с вызовом заглядывали в глаза арбитрам.

– Почему, собственно? – сварливо «возникала» нейлоновая дама, – почему вы меня назад передвигаете?

– Потому что вы эксперту зубы не показываете, – говорила экспертша строгим ровным голосом. – Мы судим по международным стандартам. По международным стандартам, если собака эксперту на ринге зубы не показывает – сразу балл снимают.

– А почему, собственно, мы вам должны свои зубы показывать? Вы нам, в сущности, совершенно чужой человек, – продолжала недоумевать дама.

– Потому что, – экспертша начала заводиться, но все еще сдерживалась, – охотничья собака должна быть доброжелательна ко всем людям без исключения. Я вообще имею право забраковать вашего кобеля. То, что он зубы не показывает – это изъян в породе.

– Изъян в породе!? – взвизгнула оскорбленная до глубины души нейлоновая дама. – Да мы самые добрые в мире! Мы – добрые! Но не до такой де степени, чтобы здесь стриптиз публичный устраивать! Зубы – это интимное!

Вторая девушка-судья между тем подошла к песику нейлоновой дамы, спокойно открыла ему пасть и проверила прикус.

– Вот и хорошо.

– А вы тренируйтесь, – не сдавалась первая экспертша, – просите кого-нибудь из прохожих на улице зубы собаке посмотреть. Охотничья собака должна всем беспрепятственно зубы показывать.

Ягдты ходили по соседнему рингу, лениво побрехивая. Вели их исключительно мужики. В отличие от хозяев такс ягдшатники держали собаку эксклюзивно из соображения практического применения. Оно и понятно: кто же будет держать такого злобненького, неказистого на вид пса для услады души? То ли дело такса. Красавица!

Матильда тоже с большой неохотой показала экспертше зубы, но получила по экстерьеру «очень хорошо» – высшую оценку для молодняка. Мне незамедлительно выдали грамоту, где крупно было напечатано: «Ольга Звонарева. Сука. Оч. хор.». Чуть помельче указывалось, что к этому диплому кое-какое отношение имеет и такса по кличке Матильда. Которая, впрочем, никак не реагировала на получение почетной награды, поскольку устала от волнений и обилия новых впечатлений.

Недалеко от ринга толпились мужики с собаками, обсуждали выводку, хвастались своими псами.

– Твоя-то ничего, собака. Только беднокостная больно, – попенял молодому, коротко стриженному парню мужик странного вида.

На странном мужике была старая, засаленная, потрепанная донельзя телогрейка, из которой тут и там торчали пожелтевшие клочья ваты, а голову венчала импозантная широкополая черная шляпа.

– Поклеп! – возмутился его визави. – Клеветнические измышления!

– Косточки слабоваты, слабоваты, – настаивал на своем обладатель заслуженной телогрейки, – узковата, узковата ваша барсучка.

– Может, и узковата, – не устоял коротко стриженный, – зато азарт какой! Какое рвение! А ваша, ваша-то вон, в кобелиных ладах, грубая, мужиковатая…

Человек в черной шляпе вспыхнул:

– Му-жи-ко-ва-та-я-я? Ах, ты вонявка! Да нежней моей Буби нет собаки на свете! Ого! Мужиковатая!

– И лапа у нее не в комке, – решил совсем уж добить оппонента, жестоко отомстив за свою собаку, тот, кто был без шляпы. – Глянь, не в комке же, – вовлек он в судьи и меня.

– Да нет, – я хоть и не поняла, о чем идет речь, но решила, что грациозная чернявенькая Буби не заслуживает такой суровой аттестации, а ее хозяин, так близко принимающий к сердцу критику, нуждается в поддержке, – в комке вроде, да, точно в комке…

– Вот видишь, – приободрился человек в шляпе, распахивая свою телогрейку, – нечего тут мою собаку хаять. Оболгал совсем животное!

– И локти вывернуты, – стоял на своем стриженый, – люди добрые, гляньте! – апеллировал к общественности. – Локти-то вывернуты!

– Да я щас тебя придушу, гад, – угрожающе двинулся на ругателя шляпа в телогрейке, – чтобы я кому разрешил так о моей собаке говорить! Да она у меня только золото берет, а ты ее так поносишь, сволочь!

– Да я что? Я – пошутил. Ха-ха. – попытался замять стриженый.

– Я те пошучу! – шляпа схватил критикана за шкирку и встряхнул пару раз. – Извиняйся щас же.

– Извини, был не прав, – счел безопаснее проблеять стриженый.

– Вот и нечего, – шляпа не совсем аккуратно опустил критикана на землю и отодвинулся брезгливо, – а то локти, ты ж понимаешь, ему вывернуты. Да моя Буби – королева красоты, не то что там локти!

Он обвел присутствующих тяжелым, недобрым взглядом. Задержался на мне, поманил пальцем:

– А ты пойди сюда. Ты почему так хорошо в собаках разбираешься, а? Кинолог что ли? Конечно, специалист, – убежденно рявкнул шляпа, и толпа сочла благоразумным рассредоточиться – подальше от греха, – не то, что некоторые, кто ни хрена в собаках не петрят. Душил бы таких!

Я невнятно пролепетала что-то типа «не стоит, не стоит», однако подошла ближе к пышущему негодованием хозяину милейшей Буби.

– Василий, – сказал он и протянул руку.

– Ольга, – я ощутила крепкое рукопожатие и вежливо добавила: – очень приятно.

– Вы на машине? Тогда я вас довезу. А то тут те еще фраера, не знаешь, что от них ждать. Это ж надо, так мою Буби обидеть, – все никак не мог успокоиться Василий. – Бу! Невинное создание!

Под такие причитания мы удалились уже на довольно почтенное расстояние от вольера с искусственной норой, когда Василий вдруг хватился:

– Кстати, где она, Буби-то?

Волоча на поводке Матильду, мы потрусили обратно. К счастью, Буби была цела и невредима, просто засмотрелась на очередную расправу над дежурной лисой.

– Буби, – ласково пожурил ее Василий, – кругом одни враги, а ты расслабляешься. Разве можно?

Он сгреб собаку в охапку и выпустил уже возле громадного джипа цвета темно-зеленый металлик. Облик машины был так же грозен, как наружность танка. Представительский этот вид совсем не монтировался с зачуханностью пролетарской телогрейки, и я высоко оценила независимость своего нового знакомого от мелкобуржуазной страстишки к одежде из дорогих бутиков. Впрочем, черная широкополая шляпа из тонкого фетра была, по всей видимости, как раз оттуда. Но, в конце концов, надо же человеку где-то покупать шляпы!

Бу и Матильду запустили на заднее сиденье, они тут же залезли каждая в свою сумку и задрыхли, измученные своими охотничьими приключениями.

Внутри машина Василия была похожа на космический корабль: на приборном щитке мигали разноцветные лампочки, немыслимое количество кнопок, свидетельствовало о том, что все это контролируется компьютером, поскольку человеческий разум не в состоянии удерживать в памяти такое многообразие функций. Коробка передач была автоматической, и я подумала, что это явный недосмотр, поскольку, судя по всему, Василий был не из тех людей, которые могут смириться с отсутствием возможности форсировать события.

Усевшись за руль, Василий небрежно кинул шляпу на заднее сидение, обнажив округлый лысый череп, обернулся и недвусмысленно потряс могучим кулачищем, видимо, в адрес воображаемого противника.

– Стоит ли, все же, так переживать? – осторожно поинтересовалась я.

– Да, ты права. И из-за кого переживать? Они собаку-то от кошки сроду не отличат. Они и на охоте-то настоящей никогда не были. А туда же – оценки раздавать. А те, у кого такс нет, – вообще с ними невозможно дело иметь. Привяжутся вечно: «А у вашей собачки волосы не растут? Да, и талия низковата…» Тьфу. Дураки. Им бы только с пуделями дело иметь. А ты – молодец. Мало того, что ты в собаках досконально разбираешься, ты еще и за меня заступилась. А за меня вообще-то мало кто когда заступался. Да вообще-то никогда никто не заступался. Вроде как я сам могу за себя постоять, всегда считалось. Но иногда приятно, что за тебя кто-то заступается. Да. Прямо скажу: клево. А ты кто вообще, по жизни?

Даже после долгого раздумья я не смогла бы ответить на этот философский вопрос. А потому скромно предположила:

– Я, наверное, все-таки по жизни пионерка. Наивная, добрая. И доверчивая. Потому что опыт жизни ограничен, а идеалы – идеальные.

– А что? Похожа. Вполне, – одобрительно окинул меня взглядом Василий, – даже очень. А я тогда, наверное, по жизни – пес. Одинокий, бродячий пес, который предан тому, кого любит, но никогда не променяет свою свободу на миску похлебки, никогда не будет пресмыкаться. Да. И который рвет обидчиков в клочья! Сражается до последней капли крови! И всегда справедлив.

Я пристально взглянула на Василия: налысо бритый череп выглядел свирепо, спокойствие и уверенность, с которыми Василий управлял своим вездеходом, изобличали в нем многоопытность, прямой, открытый взгляд говорил о том, что у его обладателя чистая совесть. Из всего этого стройного видеоряда выбивалась одна только драная телогрейка.

– Вы, наверное, очень суеверны, – предположила я.

– Откуда знаешь? – хмыкнул Василий.

– Телогрейку-то, наверное, еще с первой удачной охоты носите.

– Да ты, слушай, не только в собаках сечешь, ты еще и психолог, в натуре! Ты замужем? Ну да, все умные бабы замужем, это конечно. Муж не обижает? А то я ему башку-то скособочу, ты только скажи! Я тоже за тебя буду заступаться, если что. Ты когда в следующий раз на притравку поедешь? Можем состыковаться… Ты где живешь? О! А я там часто бываю, в казино хожу. Грешу: рулетка – страсть моя.

– Их, вроде, запретили, казино-то…

– Олечка, – снисходительно глянул на меня Василий, – в нашей стране ничего нельзя запретить. Вот посмотри на меня. Что мне можно запретить?

– Ну да, – сказала я, – и собака у вас очень натренированная.

– О, Бу – это великая охотница. У нее есть даже диплом по барсуку!

– О!!! По барсуку! – с почтительный придыханием произнесла я.

Диплом по барсуку считался высшим достижением таксы. Лиса, хоть и хитра, но пасть у нее малюсенькая – покусает разве что. А вот барсуки бошки-то таксам откусывали, и не раз. Среди таксятников даже ходили страшные истории о том, что по весне, к началу охотничьего сезона по городу ездят специальные похитители такс. Охотнику-то, дескать, свою таксу жалко в нору пускать, вдруг там барсук, а не лиса, ведь никогда неизвестно, кто именно. Так вот они, охотники эти злобные, пускает вперед чужих, ворованных собак. Скорее всего, страшные эти истории про похищения были сказками. Однако считалось: если такса побеждает барсука – она достигает совершенства.

– Да, – гордо подтвердил Василий, – по барсуку!

– А есть ли тогда у нее охотничий билет без права охоты? – робко спросила я.

– А как же, – довольно кивнул Василий, – чего только я не делал, чтобы его получить для своей Бу! Как только они надо мной там, в своем кинологическом обществе не изгалялись, крючкотворы. Но я выдержал. Я ведь хотел сначала за бабки Буби охотничий билет купить. Но собачники, что ты, грудью встали: мы, говорят, за чистоту породы боремся. Это вам тут не дворянское собрание, титулы за деньги покупать, и графьям на крестьянках жениться! Здесь кинологический клуб! Потомки нам не простят, если мы утеряем рабочие качества породы в процессе эволюции! Короче, год на притравку таскался – все по чесноку. Пусть у собаки все будет, что положено! Без базару!

– Да, – решительно поддакнула я, – я вот тоже так думаю.

Мы уже въехали в город, двигались в плотном потоке машин, часто выезжая на встречную полосу для обгона.

– А теперь, – вдруг сказал Василий, – возьми собак на руки, держи их крепко и пристегнись – поедем быстро.

Я заозиралась, но ничего не заметила такого, что источало бы опасность. Но – если тебе не понятно то, что происходит вокруг тебя, слушай всегда того, кто все понимает и на данном этапе готов принять решение. Если, конечно, между вами есть доверие. Благоразумно рассудив таким образом, я дотянулась до ремня безопасности, висящего со стороны водителя, пристегнула сначала Василия, как наиболее ценного члена экипажа, перегнулась назад, подтащила с заднего сидения сумки, в которых безмятежно спали таксы, водрузила сумки на колени и пристегнулась сама.

– Можно спросить, кто за нами гонится? – все же решилась я поинтересоваться минут через десять.

Даже суперустойчивый джип не мог амортизировать неровности дороги, по которой несся с безумной скоростью, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Оставалось загадкой, как это мы еще до сих пор ни в кого не врезались, никого не сшибли, не задавили и сами не разбились. Собаки упорно норовили вылезти из сумок, так что мне было довольно сложно удерживать их.

– От ментов скок даю, – процедил сквозь зубы Василий, – а может, и не от ментов. Одна хренотень – не хочу встречаться сегодня ни с кем. Имею право? Незарегистрированный пистоль при мне. Взял, как дурак, пострелять хотел в лесу, потренироваться, этот говнюк все планы мои порушил со своими замечаниями. Буби, вишь, ему моя не понравилась! Козел! Голову убери.

Только теперь я обратила внимание на удручающе близкое завывание сирены, а совет Василия пригнуться совпал по времени с появлением на заднем стекле небольшой дырочки в окружении эффектно смотрящихся лучей-трещин.

– Если мы сможем от них оторваться, – сказала я, которой вовсе не улыбалась перспектива быть пристреленной во цвете лет, – вы нас с собаками высадите где-нибудь. И пистолет ваш давайте, я его к себе в сумку положу. А потом я вам его верну.

Василий кивнул:

– И, знаешь, мне, наверное, придется пропасть на некоторое время. Так мне кажется. Какие-то проблемы, чувствую, у меня.

Я тоже это чувствовала. Машину заносило на поворотах, а визг тормозов сливался с визгом с трудом выскакивающих из-под наших колес прохожих.

– Давай договоримся, через два часа в кафе у Таганки. Знаешь, у церкви, стеклянное, передашь пистолет моему корешу. Он подойдет к тебе, скажет: я от Васи Сугроба.

– Отлично, – сказала я, хотя не только отличного, но и ничего хорошего во всем этом не усматривалось. – А как он меня узнает?

– По Буби. Пароль – Буби. Вон, возьми в бардачке борсетку мою. Ты в нее не заглядывай – на всякий случай. Меньше знаешь, лучше спишь, в натуре. Поняла? Борсетку корешу моему и отдашь, в ней пистоль и лежит. А Буби… Буби тоже ему отдашь. Он, правда, в собаках ничего не понимает абсолютно.

– Тогда, может быть, Буби поживет пока у нас? – пожалела я животное.

– Спасибо тебе, – Василий расчувствовался, на секунду отвлекся от дороги и едва успел вывернуть руль, чтобы не врезаться в придорожный магазинчик, – спасибо. Ты настоящий друг. И если что, Бу мою не бросай. Гуляй с ней два раза в день, не больше. Рыбу она не ест. Консервами тоже не трави…

Возможно, я смогла бы получить более подробные инструкции по поводу содержания Буби, но только, видимо, Василию удалось все же оторваться от преследователей. Джип круто затормозил, и я пришла в себя посреди незнакомого двора с двумя таксами на поводке, с небольшой кожаной борсеткой и с неясным чувством тревоги, впрочем, небеспричинной.

Ровно через два часа я сидела в стеклянном кафе, и Буби смиренно примостилась под столиком, привязанная для сохранности к его ножке, а борсетка Василия конспиративно лежала в неброском целлофановом пакете.

Поскольку Антон должен был быть дома, я не стала заходить домой. Не объяснять же ему, в какое идиотское положение я попала. А ведь он предупреждал! Правда, Антону в голову не могло прийти, до какой степени ситуация будет идиотской. Тем более не хотелось Антона волновать. В конце концов, я сейчас отдам собаку и оружие другу Василия и явлюсь домой, как ни в чем не бывало!

А Матильду я пока отвела к Поли. Появившись у нее на пороге с двумя таксами, смущенно залепетала:

– Скажи, пожалуйста, Поли, э-э, ну, в общем, как бы тебе сказать, э-э-э… То есть не подумай чего-нибудь…

– О тебе что ли? – уставилась Поли на меня, пунцовую от смущения. – Что о тебе можно подумать?

– Ну, мало ли… Вот если я попрошу тебя оставить у себя на час-другой Матильду. Только не говори об этом Антону, пожалуйста. Может быть, тебе покажется странным…

– Что может быть странного в твоей жизни? – Пожала плечами Поли. – Ты конченый человек. И не надейся.

Через стеклянную стену кафе была видна улица. Я размышляла о новом для меня ощущении охотничьего азарта, о том, что Матильда, конечно же, развращена диванной жизнь, но если бы Мотя была более воинственной, она не была бы уже такой нежной и трепетной. Нет совершенства в подлунном мире!

«Ну а что касается смысла этих притравок, – как бы отвечая Антону, подумала я, – так, конечно же, его мало. Впрочем, как мало смысла практически во всем происходящем вокруг нас. И вообще, вопросом „Зачем?“ можно уничтожить абсолютно все. Зачем мы живем на свете? Зачем я заказала этот кофе? Зачем людям лазерные шоу? Зачем Бог создал Землю? Не говоря уже о том, зачем он создал Человека. А черепаху? Не говоря уже о таксе! Но просто творчество самоценно – вот и все».