Текст книги "Это было на самом деле"

Автор книги: Мария Шкапская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Бывают минуты, когда человеку изменяет слово и факты должны говорить сами за себя. Таковы факты издевательств над детьми, о которых говорится в этой книге.

«Детей не жалеть», приказывает немецкое командование. И вот дети не только видят отцов и матерей на виселице, но и сами висят рядом с ними. Им разбивают черепа, отпиливают руки. Малютки, приколотые штыком к груди матери. Мальчики, превращенные в мишень для пулемета. Дети, выброшенные на мороз без обуви. Дети без рук и ног...

В этой книге – подлинное лицо фашизма. Дети, перед вами не выдумка, не страшные рассказы. Вы можете увидеть многих детей, о которых здесь рассказано. О других можете расспросить тысячи свидетелей, прочитать акты, посмотреть фотографии. Это подлинные факты, к ним не прибавлено ни одного слова.

М. Шкапская

ЧТО ГОВОРЯТ ФАШИСТЫ

ВОЕННОПЛЕННЫЕ СОЗНАЮТСЯ

ЭТО РАССКАЗАЛИ САМИ ДЕТИ

Рисунки

Письмо

Отъезд

Остановка

Справка

Дядя из танка

На шоссе

Обыск

У фашистов

Три месяца за год

В школе

Страшная жизнь

Встречи

ЭТИХ ДЕТЕЙ ВЫ МОЖЕТЕ УВИДЕТЬ В РУСАКОВСКОЙ БОЛЬНИЦЕ В МОСКВЕ

Черная ночь

Пример из истории

Сестры

Это было когда-то

На коленках

Мирное поле

Не повезло

Феколка

Сама

Последнее слово

ТО, ЧТО РАССКАЗАНО ЗДЕСЬ, ПОДТВЕРЖДАЮТ ТЫСЯЧИ СВИДЕТЕЛЕЙ

Убитые, встаньте!

За папу

Шурик

Герои

Рогатка

Донор

Замолчал

Игра

В отместку

Около мамы

Кладбище

Двадцать второго

Из огня в воду

Мишени

Со времен Игоря

Ушел в школу

В огне

Трое из восьми

«Пожалели»

Пуля быстрее

Три смерти

Мама

Не добежал

Могила

Саша Тышкевич

Хочу быть таким

М. Шкапская

Это было на самом деле

(Книга фактов)

Бывают минуты, когда человеку изменяет слово и факты должны говорить сами за себя.

Это случается, когда факты эти так страшны, так чужды человеческой природе, так непохожи на то, что является свойством человека, что он не находит слов и молчит.

Тут надо не говорить, а действовать, не рассуждать, а мстить.

Таковы факты издевательств над детьми, о которых говорится в этой книге.

Они так чудовищны! Можно подумать, что они взяты из жизни дикарей. Но нет, жизнь дикарей была проста, сурова, ими руководили грубые инстинкты, но они не знали бессмысленной жестокости фашизма.

Может быть, так поступают звери? Нет, даже для зверя оскорбительно это сравнение. Зверь разрывает на части другое животное, но не трогает себе подобных. И он это делает, когда голоден и потому, что таков для него закон природы.

Чудовищны были пытки средневековья – дыба, костер. В музеях Варшавы, Парижа, Нюрнберга сохранилось много ужасных орудий пытки – пилы, которыми отпиливали руки и ноги, гвозди, которые забивали под ногти.

Но вы можете обойти все музеи мира – нигде среди пытаемых вы не найдете детей, к ним эти орудия пытки никогда не применялись. До этого мог додуматься только фашизм.

«Детей не жалеть», приказывает немецкое командование. И вот дети не только видят отцов и матерей на виселице, но и сами висят рядом с ними. Им разбивают черепа, отпиливают руки. Малютки, приколотые штыком к груди матери. Мальчики, превращенные в мишень для пулемета. Дети, выброшенные на мороз без обуви. Дети без рук и ног...

По-настоящему ребенок никогда не должен бы даже слышать о таких вещах. Особенно наш, советский ребенок. Ведь где бы он ни жил – в Сибири или в Узбекистане, у Белого моря или у Черного, – его всегда так оберегали от всякого горя.

Постоянную заботу Сталина ощущают дети наши на себе. Нежно оберегал их детство Горький. Киров отдавал детям лучшие минуты своей жизни. В самые тяжелые годы гражданской войны ни на минуту не переставали думать о детях Ленин, Дзержинский.

Детский сон, здоровье, ученье, отдых – всегда предмет государственных забот, потому что вы, дети, – наше будущее, наша надежда, самое большое сокровище нашей страны.

Но рука насильника поднялась на вас, дети. Ужасы, о которых вы не должны были даже слышать, многие из вас видели своими глазами. Тысячи таких, как вы, погибли от руки фашистов. Поэтому надо, чтобы все советские дети об этом узнали.

Страшной местью мстит за своих детей наша страна. Окончательный разгром фашистов на нашей земле уже близок. Первомайский приказ Сталина не оставляет в этом никаких сомнений. Но вы, завтрашние защитники родины, творцы и строители будущей жизни, на всю жизнь должны вы запомнить страшное лицо фашизма, чтобы распознавать его под всеми личинами и уничтожать без сожаления во имя счастья и спокойствия миллионов людей, миллионов детей всего мира.

Германия была когда-то культурной страной. Вы в школе учите прекрасные стихи Гейне, проходите драмы Шиллера. На «Фаусте» Гёте воспитывалось все человечество; Германия дала нам Маркса и Энгельса.

От этой Германии ничего не осталось. Эта Германия первая пострадала от фашизма. Фашисты овладели своей страной жестокостью, предательством, обманом, постепенным уничтожением всего лучшего – людей, идей, книг

Растленные воспитатели вырастили зверей. И эта орда, позор человечества, вооруженная первоклассной техникой, брошена теперь на Европу, на мир, на Советский Союз.

В этой книге – подлинное лицо фашизма. Дети, перед вами не выдумка, не страшные рассказы. Вы можете увидеть многих детей, о которых здесь рассказано. О других можете расспросить тысячи свидетелей, прочитать акты, посмотреть фотографии. Это подлинные факты, к ним не прибавлено ни одного слова.

Прочтите. Запомните. Клянитесь отомстить!

ЧТО ГОВОРЯТ ФАШИСТЫ

«Убивайте каждого, кто против нас, убивайте, убивайте» (Геринг).

«Надо уничтожить двадцать миллионов славян» (Гитлер).

«Всякий раз оставляемая зона должна представлять собой пустыню».

(Выписка из приказа по 512 пехотному полку от 10 декабря 1941 года.)

«Уничтожайте мальчиков и девочек в возрасте от 12 до 16 лет».

(Из приказа по 13 армейскому корпусу от 28 ноября 1941 года.)

«Особенное внимание обращать на повсюду снующих мальчишек (советская русская организация молодежи – пионеры). Кто, несмотря на объявление о запрещении, незаконно попадет на железнодорожное полотно – расстреливается».

(Из приказа по армии от 8 февраля 1942 года главнокомандующего фон-Клюге.)

«Страх перед немцами должен войти в каждого до самых его костей. Не может быть никакого снисхождения. Это относится также к женщинам и детям».

(Из приказа фашистского командования от 25 ноября 1941 года.)

«Мы выгнали женщин и детей в болота, но это не дало должного эффекта, так как болота не были настолько глубоки, чтобы можно было в них утонуть. На глубине в один метр можно в подавляющем большинстве случаев достичь грунта, возможно песка».

(Из доклада командира 2 полка кавалерийской немецкой бригады СС фон-Магилл от 11 августа 1941 года об усмирительной припятьской операции.)

ВОЕННОПЛЕННЫЕ СОЗНАЮТСЯ

«Верхом подлости является обращение с гражданским населением. Специальные команды по реквизиции были отправлены, чтобы отнять у людей последнюю корову или мешок картошки. Одна женщина, мать троих детей, не хотела подчиниться, ее беспощадно убили. Дети, независимо от их возраста и состояния здоровья, выбрасывались на улицу при морозе в 35-40 градусов. Скажите, разве это еще Германия Шиллера и Гёте?»

(Готфрид Юзеф, ефрейтор 7 роты 19 пехотного полка 7 пехотной дивизии.)

«В Надельной при отступлении 1 января 1942 года я видел следующее: старый мужчина и мальчик были расстреляны за то, что они не повиновались приказу часового покинуть улицу. При отступлении грабили и снова грабили. Женщины-роженицы, так же как и маленькие дети, изгонялись из домов».

(Показания пленного солдата 599 пехотного полка 268 пехотной дивизии Коларича Вилко.)

«10 июля мы расположились для короткого отдыха в местечке в 35-40 километрах от Житомира. В одном из домов мы нашли мертвыми одну женщину в кровати, другую на полу. Тут же находилась раненая девочка, которую запрещено было перевязывать. Ребенок медленно истекал кровью».

(Иоганн Ковар из Вены, солдат 12 роты 482 пехотного полка.)

«На второй день похода в Литве, когда наша батарея отдыхала, раздался далекий пистолетный выстрел. Сейчас же все схватились за оружие и изрешетили пулями стоявший неподалеку крестьянский дом. Семья убежала в погреб, мужчина прыгнул в яму за домом. Тогда наши солдаты под руководством лейтенанта Гофмана двинулись против крестьянского двора. Лейтенант сам бросил в погреб, где были две женщины и ребенок, ручную гранату. Ребенок был убит, а женщина вышла раненая; когда она шла с поднятыми руками, ее пронзили две очереди из пулемета. Истекающая кровью, изуродованная, она свалилась. В это время молодая девушка высунулась до половины из погреба, пулеметчик разорвал ее длинной очередью в клочья. После этого один солдат бросил бутылку с керосином в яму, мужчина сгорел живым. Затем, чтобы закончить уничтожение, двор полностью спалили».

(Гельмут Гофман, ефрейтор 6 батальона 35 артполка 35 стрелковой дивизии.)

«Когда мы вступили в село Корачево, кто-то сообщил, что здесь проживают семьи партизан. Майор Шрайбер приказал сжечь пятнадцать домов. Женщины и дети с плачем выбегали из домов, охваченных пламенем. Детишки бегали босиком по снегу. Это было жуткое зрелище».

(Георг Калитнер, солдат санитарной роты 4 немецкого танкового дивизиона.)

ЭТО РАССКАЗАЛИ САМИ ДЕТИ

Рисунки

«У Пети в избе немцы варили обед. Петя съел кусок мяса и одну картошку. За это немцы Петю сожгли. Зина Петушкова шла по улице и увидела у немцев открытый ящик с конфетами. Ей было пять лет, она не знала, какие немцы, и съела конфетку. Немцы ее убили. Брат Зины, Коля, за это поджег избу, где они стояли. Наутро фашисты повесили всю Зинину семью – шесть человек. В нашей деревне вешали, кого могли поймать. Повесят, а внизу разведут костер».

Это написала Лида Рябцева из деревни Угорово Московской области. К записке она приложила свои рисунки: два немца в зеленых мундирах бросают мальчика в ярко горящую печь. Немцы стреляют из пистолетов в маленькую девочку, на груди у нее красное пятнышко – кровь. На дереве висят люди – мужчина, женщина, дети. Люди помечены крестиками; под каждым крестиком аккуратная надпись: мать Евгения Федоровна, 40 лет; дочь Аня, 17 лет; дочь Вера, 15 лет; сын Коля, 13 лет; Тася, 7 лет; Толя, 2 лет.

Письмо

«Папа, мы остались без мамы. Папа, фашисты хватали самых маленьких детей, подбрасывали их вверх и подставляли штыки».

Такое письмо прислал на фронт красноармейцу Хромых его сын Леня.

Отъезд

«В четыре часа на рассвете мы вдруг услыхали стрельбу. На нашей улице рвались гранаты, падали бомбы. Я стояла возле грузовика последней, места больше не было; я ни за что не хотела уезжать, я хотела остаться с мамой. Но мама сказала: «Идите, дети мои, спасайте свою жизнь. Вы еще молоды, вы должны еще жить, а мы с отцом уже прожили больше половины своей жизни». Грузовик тронулся, мама кричала: «Садись!» Я быстро вскарабкалась в машину. Так мы уехали, не попрощавшись ни с матерью, ни с отцом. Больше мы их не видели».

Так уезжала Рая Озер из литовского городка Таураге.

Остановка

«Наш поезд стоял под Конотопом. Фашисты налетели тучей, тринадцать самолетов зараз. Это было днем, солнышко светило. Мама мне сказала: «Ты посиди на воле, а я буду варить обед». Она в вагоне и стирала, и варила, и все. Я села возле нашего вагона и начала читать книжку журнала «Затейник». Там были смешные пьесы. Вдруг он налетел. Люди сразу попрятались под вагонами. Он спустился низко, не выше, чем в рост человека, и начал под вагоны застрачивать. Я побежала, не знаю куда в поле. Он начал бросать и теперь попал в поезд. Вагоны загорелись, я побежала по полю. Поле было широкое-широкое, хлеб уже в снопах стоял. Гляжу из-под хлеба – поезд горит и тот вагон, где была мама».

Это рассказала писательнице Лидии Чуковской Таня Айзенберг в детском доме в Ташкенте.

Справка

Воспитательница детского дома спросила детей, есть ли у них какие-нибудь документы. Дети подали ей аккуратно сложенную справку:

«Выдана колхозом Боровского района Московской области Вите и Ивану Сергеевым в том, что у них мать сгорела, отец убит, дом и все имущество сожгли немцы».

Дядя из танка

«По нашей улице ехал танк. Вдруг он остановился, что-то испортилось. Я видел, как оттуда вылезли два фашиста, оба в черном, а на рукавах череп и скрещенные кости. Один стал чинить машину, а другой зашел в соседний дом, открыл шкаф, пошарил там, нашел хлеб, сел за стол и начал есть. К нему подошел хозяйский мальчик лет четырех и сказал: «Дядя, дай и мне хлебца». Немец не обращал на него внимания. Тогда мальчик сам взял со стола кусочек хлеба. Немец увидел это, схватил ключ, которым завинчивают гайки, ударил мальчика изо всей силы и пробил ему череп. Мальчик упал, а он спокойно доел хлеб и вышел из дому».

Это видел Витя Бессонов в Клину.

На шоссе

«Очень было тяжело уходить из родного города из-за немцев. Мы шли по Бежецкому шоссе. Немецкая авиация била по нас из пулеметов. Убило много женщин, детей и стариков. Женщины шатались от усталости, а ребята держались за своих матерей и громко плакали».

Такое сочинение написала ученица 6-й школы города Калинина Клава Чижова.

Обыск

«В деревню, куда мы ушли из Калинина, пришли немцы. Они пришли к бабушке в избу, стали везде шарить и кричать: «Рус, где хлеб, мясо, сало? Не скажешь – застрелю». Мы все стояли молча. Один немец подошел к бабушке и ударил ее по лицу».

Это школьное сочинение ученицы Нади Зверевой.

У фашистов

«Деревню Башмаково тоже захватили немцы, – пишет третий ученик, Володя Прощаев. – Жить нам стало очень плохо. Мы стали голодать. Людоеды начали отбирать последние вещи. Мы пошли в город. По дороге фашист стащил с меня валенки».

Три месяца за год

«Невозможно описать, как немцы обращались с нашими бойцами. Они их морили голодом. Один боец насилу взобрался по лестнице в наш дом и попросил есть. Мама дала ему хлеба. Когда я слушал его рассказы, по моим щекам катились слезы, и я долго не мог успокоиться. Эти три месяца при немцах мне показались годом. За это время я стал совсем серьезный, пропала вся моя шалость».

Это написал Витя Сенин из Калинина.

В школе

«Я вышел на улицу и увидел, что в нашей школе хозяйничают немцы. Они кололи парты, разламывали шкафы с книгами и все это жгли в печке. Я заплакал, пошел домой и рассказал маме».

Это видел в Калинине Аля Веселов.

Страшная жизнь

«Один раз, когда я пошла за водой на реку, я видела, как фашисты, не знаю за что, убили старого еврея. Жизнь была страшная».

Это рассказала ученица Сарра Рощина.

Встречи

«Откуда ни возьмись выскочил рыжий немец и ударил меня кулаком по лицу. Так я в первый раз почувствовал фашистскую руку. А еще больше возненавидел я немцев после одного случая. Они боялись ходить за водой, потому что шла сильная стрельба. Один немец послал за водой меня, но я не хотел услуживать фашистам и не пошел. Тогда он ударил меня, и я упал».

Так переживал встречи с немцами Андрюша Терентьев.

ЭТИХ ДЕТЕЙ ВЫ МОЖЕТЕ УВИДЕТЬ В РУСАКОВСКОЙ БОЛЬНИЦЕ В МОСКВЕ

Черная ночь

Когда Зоя Феоктистова из Спасо-Помазкина под Волоколамском вышла из родного села, откуда их выгнали немцы, их было пятеро. Мать несла малышей двух и трех лет. Десятилетняя Зоя взяла грудного – он легче.

Мороз был около пятидесяти градусов. Если на таком морозе плюнуть, то плевок застывает и, падая на землю, стучит, как камешек. И земля становится тоже подобна камню. Все живое прячется в берлоги, в дупла, зарывается в снег. Человек в такие ночи сидит дома у печи.

У Зои тоже была жарко истопленная печь. Дети уже спали. Немцы вошли неожиданно и сразу приказали им покинуть избу.

Зоя и ее мать знали, что просьбы бесполезны, и вышли.

Небо разрезали молнии снарядов, ветер сбивал с ног. Мать тяжело ступала, сгибаясь под двойной ношей. У Зои стыли ручонки, маленький как-то странно затих.

«Мамочка, мне больно рукам!..» стонала Зоя.

Мать молчала и шла. Она понимала, что это значит.

«Мамочка, он падает, я не могу больше!» кричала в отчаянии Зоя.

И мать сказала ей глухо и хрипло:

«Брось его в снег».

«Мамочка, он умрет!» кричал в тоске ребенок.

«Брось его в снег», повторила мать, шагая все тише, все тяжелее. Ей надо было выбирать между двумя детьми. Она выбрала.

Пусть бросит в нее камнем тот, кого жизнь не заставляла делать такой выбор!

– И я положила его в снег, – говорит девочка, задыхаясь от слез. – Нет, нет, я его не бросила, я его положила тихонько.

Ребенок давно умолк, но ей казалось, что он кричит все громче и громче. Может быть, это только звенело в ушах, но она схватилась за голову и бежала вперед. За ней тяжело ступала мать.

Снаряд разорвался так близко, что убиты они были все трое сразу – и мать и оба мальчика. Смерть была к ней добрее, чем гитлеровцы, она взяла ее с обоими сыновьями, чтобы не пришлось выбирать еще раз. Зоя осталась одна в безмолвии ночи.

– Отрезали мне пальчики, которые его бросили, – говорит она, как взрослая, глядя на свои культяпки.

Пример из истории

Глаза у Симы Малкиной оба живые и черные, но видит она только одним. И все лицо под глазами тщательно закрыто белой марлей, как маской.

Когда доктор поднимает эту маску, непривычные люди отшатываются: вместо щек ужасные впадины, губы изуродованы. Осколок попал ей в одну щеку и вышел в другую, задев язык.

Она пытается говорить, но ее трудно понять. Хорошо еще, что она пишет, и там, где ей нехватает слов, она берется за карандаш.

Она из Ново-Александровки, из-под Волоколамска. 16 января немцы отступали. Большую часть домов они подожгли, взрослых угнали в тыл.

В их избе лежали раненые бойцы и собрались греться женщины и дети. Уже замолкали последние выстрелы, в село входили наши части.

Где прятался этот последний фашист, непонятно. Трудно сказать также, хотел ли он уйти и запоздал, или остался специально, чтобы выполнить свой адский замысел, но только, когда наши уже «закрыли бой», как выражается Сима, он выхватил гранату и бросил ее в самую середину раненых и детей.

– Его даже не ранило, – говорит девочка, – его убили наши бойцы.

А их выносили из горящей избы – мертвых и раненых, бойцов и детей.

Симочке хочется сказать еще что-то, но мы никак не можем ее понять. Должна вмешаться сестра.

«Историю я любила больше всего, – поясняет она, – я про немцев знала – мы проходили Александра Невского, – только я никогда не думала, что мне самой придется воевать с немцами».

Сестры

В одной из палат у окна две кровати. На них две сестры Чикины – Люба восьми и Лидочка пяти лет.

Их привезли в разное время, они так радостно встретились. Впрочем, радовалась одна только Люба, Лидочка вообще почти не говорит, она слишком страдает.

Когда немцы вошли в деревню Оскол Волоколамского района, они сожгли почти все дома. Дети собрались в школе, они знают, что школа это место, где заботятся о ребенке.

Школьники привели малышей. Люба уже училась целых две недели; она вела Лидочку и говорила ей покровительственно:

«Не бойся, Лидочка, в школе хорошо».

За детьми потянулись старухи, матери с грудными детьми. Сторожиха жарко истопила печь – на улице было больше 40 градусов мороза. Дети легли вповалку – наплакавшиеся, бездомные, иззябшие, они скоро уснули. Снаружи стояла черная ночь – ледяная и неподвижная.

Безмолвие нарушили шаги немецкого отряда. Грубый стук в дверь, топот в сенях, резкие голоса. Приказ был короток и сух:

«Рус, вон!»

Дети плакали. Они хватались за руки, за сапоги убийц. Они отказывались итти в эту черную страшную ночь. Других домов в деревне не было. Взрослых угнали, ближайшая деревня в двух километрах.

Офицер повторил:

«Рус, вон!»

– А потом они вытащили пистолеты и стали стрелять, – в возбуждении рассказывает Люба.

Внезапно оживляется и неподвижная Лидочка.

– Штали штрилять, – произносит она шопотом, и глаза ее расширяются.

Дети с криком бросились из школы. Сестры потеряли друг друга, потеряли мать с грудным ребенком.

– Я пошла с народом, – говорит Люба, – только притомились ноженьки, я и села на дороге. Все ушли, а я одна. Села и заплакала, а больше ничего не помню.

А Лидочка не пошла с народом, ее испугала ночь. Она была босая, ботинки спросонок оставила на печке. Она уцепилась за крыльцо и спряталась. Все ушли, двери захлопнулись. Снег и ветер набросились на дитя.

И ту и другую нашли наши бойцы.

– У меня все хорошо, – хвастает Люба. – У меня только пяточка отвалилась и пальчики, а ходить я все-таки буду.

– А вот у Лидочки хуже, – шепчет мне сестра, поправляя на малютке одеяло.

В постели съежился обрубок человеческого тела. Ни рук, ни ног, одно прозрачное личико и на нем синие глазки. Она лежит тихо-тихо, ей больно двигаться, она стонет, когда мимо нее проходят по половице. В день, когда у нее перевязка, педагог не может заниматься с другими детьми – так она кричит.

И сейчас, услышав страшное слово «перевязка», девочка дрожит и шепчет:

– Не надо перевязки, у меня сухие ножки.

А ножки не сухие. Слишком долго она лежала в снегу, такие раны не заживают скоро.

Привычная ко всему сестра молча накрывает девочку и отворачивается.

Это было когда-то

Женя Соколов из-под Ржева ждал, когда закончится бой, чтобы пойти за водой. Жизнь не останавливается – отец у него в лесах, а он остался в доме за хозяина.

Едва он вышел из дома, как по нему дали очередь из пулемета. Пуля попала в грудь.

– Сперва не было больно, только очень жарко, а потом стало все больней, больней и вдруг пить захотелось. А воды так и не принес.

Сейчас Женя поправляется, но от потери крови он так ослаб, что еще с трудом ходит и лицо у него совсем белое. О себе и о том, что было раньше, он говорит, как о чем-то далеком и невозвратимом:

– Когда-то я учился в школе... когда-то я очень хорошо читал...

Он жалуется, что все перезабыл – все правила грамматики, всю таблицу умножения.

– Даже почерк у меня стал другой – «неправильный».

А ему очень нужно много писать: он разыскивает свою маму. Может быть, она тоже убита, а может быть, и уцелела, только как узнать?

– Центральная наша почта в деревне, которая еще у немцев, – вздыхает он, и вдруг глаза его загораются: в палату вносят газету. – Может быть, сегодня ее уже взяли?

На коленках

Галя Боброва из деревни Мантрово при обстреле их деревни с самолета потеряла четырехлетнего братишку и сама была ранена в спину.

Своей раны она сперва даже не заметила: маленький братишка лежал перед ней на лавке с раздробленным черепом, через отверстие был виден мозг, и кровь лилась из раны на пол, на кровать, личико его быстро синело, мертвело, наконец он перестал дышать. А только что он весело смеялся.

О чем бы Галя ни говорила, она опять возвращается к этим страшным минутам; видимо, она не забудет их, даже когда станет седой старухой.

Но это было только первое Галино испытание. Фашисты вошли в их деревню. Всех жителей они пытались угнать в немецкий тыл. Но те не хотели уходить. Вырыли себе ямы и прятались в них. При обстрелах отец относил туда Галю на руках – раненая девочка не могла ходить.

Однажды, когда наши части были уже близко, немцы отдали распоряжение о немедленном выходе всех жителей для отправки. Несколько человек спряталось от фашистов в бане на краю села. Туда притащил отец и Галю, задыхаясь от тяжести: все-таки Гале четырнадцать лет, вес большой, хотя девочка и похудела за эти ужасные дни.

Немецкие части поспешно отступали. Несколько их проходило мимо бани, услышали, что там шевелятся люди, и наугад, не глядя, дали очередь из автомата. Галин отец даже не крикнул – пуля попала ему в сердце.

– Лучше бы меня убили, чем папу, я все равно уже была раненая, – плачет Галя; она всегда плачет, когда рассказывает о папе.

Наши части еще не подошли, но у немцев они уже не могли оставаться и ночью пошли навстречу своим. Мать несла малышей. Галя не могла итти – она ползла.

– Я бы весь свет проползла на коленках, только бы добраться до своих, – повторяет она, сжимая руки на груди.

На этом пути Галя потеряла и всю остальную семью. Где они сейчас, она не знает.

Мирное поле

Двенадцатилетний Вася Носиков из деревни Никоново под Калининым видел почти невероятное.

Немцам надо было проверить одно поле, были у них основания думать, что оно минировано. Надо было бы по-настоящему послать саперов, но они придумали другое.

Как раз в это время подготовлялась отправка большой группы населения в их тыл. Немцы так увеличивают число военнопленных, получая бесплатную рабочую силу. Мужчины обычно уходят в леса, им достаются женщины, дети, старики. Тут собрались целиком целых три деревни – Юшино, Никоново и еще Пьянково. Запрягли лошадей, положили на них вещи, посадили детей.

Толпа двинулась по дороге, но едва они стали подходить к Волге, как их с большака повернули в сторону. Весь обоз широко рассыпался по полю.

Вася был со своими – с матерью и старшей сестрой Маней. На возу рядом с ними сидела четырехлетняя дочка соседа Лидочка.

Взрыв был жесток и внезапен. Уже падая, Вася увидал, как подбросило кверху воз, будто невидимой силой. Лидочка с распоротым животом упала подле него.

Когда он пришел в себя, мирное поле походило на поле битвы. Ржали кони, валялись трупы, стонали раненые. В тех, кто пытался убежать с поля, стреляли из автоматов, так что раненых и убитых было огромное количество. Из трех деревень осталось в живых едва полдеревни.

У Васи мучительно болела нога. Он посмотрел на нее – она висела на лоскуте кожи.

– Пропала нога, – вздыхает Вася, но тут же добавляет: – ничего, какую-нибудь другую придумают! Наука и техника!

Он же мужчина, ему нельзя падать духом.

Не повезло

Когда немцы пришли в село Хворостинино под Волоколамском, они, как всегда, всех жителей выгнали из хат. Тринадцатилетний Толя Соболев вышел на снег в одних портянках – валенки его понадобились фашистам. Он забрался в заброшенный блиндаж и семь суток сидел там один, как пещерный человек.

Когда он уходил из избы, его ранило осколком. Окровавленная рубаха прилипала к телу. В блиндаже не было ничего, кроме досок, к которым он прижимался телом, чтобы сохранить тепло. К счастью, поднялась вьюга, окоп засыпало снегом, сверху стал не окоп, а сугроб. И в сугробе этом теплилась жизнь.

Снег служил Толе и питьем и пищей. В кармане еще нашел Толя кусочек жмыха, который он нес корове. Коровы уже давно не было, как не было и дома. Когда Толя выглянул однажды из сугроба, он убедился, что исчезла и деревня. Жизнь исчезает там, где проходят фашисты. Везде лежал густой белый снег, и над ним летели снаряды и шел бой. Наши отвоевывали суровую родную землю.

– И меня тоже, – добавляет Толя.

Он пытался двигаться, часами растирал ноги. Засыпал, опять просыпался. Когда орудия наконец замолкли, он высунулся и, на свое несчастье, был захвачен последним немецким отрядом.

«Ты партизан», сказали ему и погнали в тыл. Толя пошел в чем был – в одних портянках. Шел, едва ступая омертвевшими ногами, шатаясь от голода.

В пути его ранило вторично – в левую руку. Опять шла кровь и уходили силы. Во время ночлега у него отвалились пальцы.

Но и это был еще не конец. Утром его выгнали из дома, где он ночевал. И Толя снова пошел.

Когда Толя доходит до этого места, у него голос срывается и он говорит:

– Я об одном тогда думал – бывают же такие счастливые, которых сразу убивают! А мне ужасно не повезло.

Они шли толпой. Это называлось военнопленные. Наши части били по деревне. Немцы прогнали толпу прямо под выстрелами.

Только в следующей деревне кончились Толины мученья. Первая же выскочившая из избы женщина, увидев измученного ребенка, бросилась ему на шею и завопила:

«Сынок, сыночек мой!..»

«Мать это его, муттер», не сговариваясь, подтвердили спутники.

И мальчика отдали этой названой матери.

Феколка

В Нину Киселеву стреляли из пулемета, когда они с мамой убегали от фашистов в лес.

Она обернулась.

«И зачем ты только оборачивалась?» много раз спрашивала ее потом мама. А дело было очень просто – ей ужасно хотелось посмотреть в последний раз на Феколку. Феколка – это телочка, совсем молоденькая, с такими мягкими губами и доверчивыми глазами.

Пуля попала Нине в лицо и раздробила челюсть.

Раненная, она все-таки уползала вместе с матерью от врагов.

Им удалось уйти. Но мороз был слишком жесток. Ей пришлось оставить в операционной свои пальчики.

– Как я теперь буду пасти Феколку, когда она вырастет?– спрашивает Нина сестру, задумчиво глядя на свои забинтованные ноги.

Сама

Валя Башлыкова из деревни Черная Московской области уже сидит сейчас в своей кроватке. Ей пять лет, она сама ест свой суп и яичко – очень медленно, бережно, еще неуверенными руками. Она так много потеряла крови, что личико ее совершенно прозрачно.

Ее тоже выгнали на мороз без обуви. Мать умоляла оставить девочку в избе – ее в ответ ударили прикладом.

Валя сама сбрасывает одеяло с ножек – она все хочет делать сама. Вместо ног забинтованные обрубки.

Валя говорит серьезно, не улыбаясь:

– Мне сделают башмаки, и я сама буду ходить. Сестрица, я буду ходить?

Она поднимает на сестру огромные и печальные свои глаза.

– Конечно, будешь, Валечка, – отвечает ей сестра неестественно живым и веселым голосом и отворачивается.

Последнее слово

Деревня Вани Громова, Новинки Волоколамского района, в начале зимы оказалась на линии фронта.

Ваня видел первую немецкую атаку. Они шли в рост, пытаясь внести панику в ряды наших бойцов. Ваня отнесся к атаке так же спокойно, как и бойцы.

Когда подбило ноги двум связным, Ваня волоком вытащил их из огня, перевязал, отвез в лазарет и опять вернулся.

Наши прикрывали отход на новые позиции. Когда они стали отходить, Ваня нашел еще раненого. Пока он его перевязывал, в деревню вошли немцы. Ваню как пленного отправили в штаб.

Его ввели в избу, где были два офицера, переводчик и еще трое военных. В углу у печки сидела старушка-хозяйка.

Его спрашивали, не солдат ли он, не коммунист ли. Ваня, улыбаясь, ответил, что у нас ни в армию, ни в партию не берут малолетних.

После краткого допроса старушку выгнали. Офицер выдвинул на середину избы стол. Ваня решил, что его будут вешать. Но офицер сказал ему: «Шпать, шпать» и положил голову на руку.

«Ну, значит, не повесят», подумал Ваня и лег.

Офицер снял с себя ремни, раздвинул Ване ноги и привязал их к ножкам стола. Ремней нехватило, сняли их у переводчика и еще у одного. Затянули руки ремнями и сели курить. Если мальчик шевелился, кричали на него.

Он лежал и смотрел на мучителей. Взгляд его был, видимо, ужасен – один из фашистов прикрыл ему глаза рукой и еще пальцем погрозил: «Не гляди!» и ушел во двор.

Через несколько минут вернулся, в руках у него была слесарная ножовочная пила. Опять крикнул: «Рус, не гляди!»

Но он глядел не отрываясь. Мальчишеская гордость не позволяла закрыть глаза. Голова у него свесилась за край стола, руки затекли, но он все смотрел.