Текст книги "Там темно"

Автор книги: Мария Лебедева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Ответ 5
Я не чувствую, что выгляжу сколько-нибудь хуже, чем обычно

месяц назад, Кира

Туфли жали ну просто безбожно – мама не угадала с размером. И чего ей сдались эти туфли, непременно хотела всучить, повторяла всё «Кира, надень» и через слово вставляла имя какой-то знакомой, чья племяшка везла их с Италии – будто сейчас проблема что угодно откуда угодно достать, – но, конечно, именно эти Кире сделали итальянцы, на её узкую ступню, никому больше не подойдут.

Проще было надеть, чем с ней спорить.

– Вот же красавица! – сказала мама тогда.

В её голосе слышалась гордость. В её голосе: это я сотворила её, большеглазую тихую Киру с идеальной матовой кожей, и потише, речитативом, мелкой сноской, бегущей строкой: а вот это, уродливое, наносное – ряд дурацких колечек, пробивших нежное ухо, взгляд скучающий из-под полуприкрытых век – то издержки эксплуатации, к производству претензии нет.

Без серебряных мелких колечек ухо выглядит незавершённым, пальцы щупают пустоту. Им непривычно легко без металла – ненужная, гадкая лёгкость, будто лишаешься части себя. Почти-Кира чуть скрыла ухо прядью завитых волос: некрасивая попаданка в тело чужой красивой. В детстве она панически боялась умереть, принимая ванну: всё казалось, от этого призрак во веки веков будет голым, и мучительная неловкость, невозможность скрыться от глаз, прилипнет к тебе навечно, станет заместо одежды – да ходи так, одетая в стыд. Кира, которая полностью Кира, будто бы умерла прямо в ванне. Этой, наполовинчатой, норм.

Не такие уж близкие родственники – те, у которых сын женится. Только раньше Кира на свадьбах и не бывала. Где-то теплилась память об интересе: не то чтобы прям «я хочу», а «какое-то время назад я бы хотела пойти». Было понятно, зачем это нужно маме. Показать, что дочка в порядке, что все эти сплетни – всего лишь досужие домыслы, что Кира нормальная – ясно? – нормальная. Зато живёт вот одна – молодец, ну взяла академ – её право, ваши-то все на ваших шеях сидят, ножки свесили, а моя стоит на ногах, на узких своих ступнях, упакованных в дорогие туфли, да-да, из Италии вот привезли, как влитые, как будто бы на заказ.

Кира трогает шёлк. Она хочет, чтоб платье всегда так висело отдельно на плечиках как какая-то часть интерьера, но проскальзывает внутрь, и сама уже часть интерьера. Ткань обличает неровности кончиков пальцев, её как-то неловко касаться и немыслимо – быть как бы ей, светящейся, мягкой, почти невесомой.

Когда Кира щупает шёлк на себе, то не чувствует тела под ним.

Платье закрыло предплечья с незаживающими следами ногтей. Его тоже принесла мама, хоть у Киры было своё чёрное.

– Не на похороны идёшь, – сказала мама.

Вяло всплыли обрывки из лекций: невестин наряд значит саван.

Кира сказала: «Ок», и это её обычнейший разговор[6]6
  – Норм, – говорит она.
  – Ок, – говорит она.
  И больше нельзя ничего добиться. Захотят – сами скажут. Захотят – сами всё объяснят. К чему утруждать себя? Ей не очень-то и интересно.
  Разговаривать – тяжкий труд. Каждое слово тянет исподволь силы, приходишь домой – и не можешь потом отлежаться.
  (Есть и те, кто так не считает: всё им мало, всё лезут и лезут, хотят говорить, будто кормятся этим.)
  – Ну, не придумывай, – слышит Кира от мамы, пытаясь ей объяснить.
  А ещё:
  – Помолчи – за умную сойдёшь.
  Кира сходит за умную ловко – позабыла, на самом-то деле она там умна или нет.
  – Я тебя знаю как облупленную, – вновь говорит мама, а Кира вслушивается привычно – сейчас же расскажут, какой стало время побыть: облупляется слой за слоем всё, что столько годов нарастало, и, может, под теми слоями вовсе и нет ничего. Пустота. Тишина.
  Кира почти никогда не звонит (эй, вы чего, ну какой сейчас год) и вообще очень рада, если не надо звонить. Все слова остаются на кончиках пальцев, выливаются в километровые строчки. Набирает – стучит так проворно, как мелодию выбивает.
  Когда кассир в магазине говорит заученное «Здравствуйте!», Кира не сразу осознаёт, что это сказано ей. Затем понимает, что нужно ответить, собирается с мыслями, а чек уж пробит, и кассир адресует «Здравствуйте!» следующему за ней. Не успела. Может, в другой раз?
  Разговаривать необязательно. Разве же для того даны обходные пути, чтобы вновь возвращаться к звукам собственной речи?
  Но каждую ночь, перед тем как уснуть – в то самое время, когда сон не подобрался вплотную, но и явь начинает казаться не слишком реальной, – продумывает до мелочей несостоявшиеся диалоги, ведёт в своих мыслях содержательные беседы.
  – Норм, – сообщает Кира по этому поводу и пожимает плечами.
  Предплечье вопит полудюжиной крохотных ртов; срастутся, замолкнут к утру.


[Закрыть].

Она подъехала позже, уже в ресторан. Пропустила, как молодые пофоткались в парке, у Вечного огня, как жених таскал невесту через кучу мостов, как запускали голубей и крепили малютку-замочек, ключ закинули в реку ржаветь среди прочих. Замочку никак не находилось места, было свободное, только невесте не льстило соседство амбарного замка с намалёванным криво «я + бухло», а жених, хоть и счёл это забавным, всё же решил не перечить. В парк Победы заехали тоже. Дети поназалезали на пушки, цеплялись за крылья самолётов. Очень старательно, очень сосредоточенно малыш пытался запихнуть руку в дуло – посмотри, вот хорошее фото. Вот ещё невеста и танк. Хорошо. Никого не забыли? Если что, можем и повторить этот кадр, который вот с танком, или какой-то другой.

Карусель смартфоновых фоток, охающий хоровод родни.

Запустился, натужно скрипя, механизм поздравлений и обязательных родственных реплик: «как вы там? – потихоньку», кровного этикета, быстрых оповещений о ключевых моментах, до которых сжимается жизнь в пересказе, сразу мнится донельзя скучной, потому что мы без подробностей все – родился – потихоньку пожил – да и умер.

– Безумно рада, что ты оправилась. Ну, что тут сказать… Жизнь продолжается![7]7
  Это неправда. Время и остановилось, и что есть силы скакнуло вперёд.


[Закрыть]

– Кирочка! Когда восстановишься в университете?

– Ой, ну до чего приятная дочка у тебя! А платье – с ума сойти можно!

– А это что, Кира так выросла? Видимся, когда надо нам посчитаться – на свадьбах да на похоронах…

Стояла ко всем немножко бочком – вдруг их припрёт обниматься, и это работало, пока вдруг не потянуло освежителем с запахом морского бриза. Из толпы вылез дядька и возвестил: видел её «во-от такусенькую!» – и на этих правах лицом развернул к себе, сжал так, что хрустнуло где-то внутри, в спину впечаталась змейка от платья. Его заправленная в брюки рубашка мигом прилипла к коже, и потянуло разогретым телом, смело тёплым душным наплывом, как из разом сдувшегося шарика. Кире сделалось почему-то стыдно и скользко и подумалось: больше она это платье ни за что не наденет.

Личное пространство на то и личное, здесь не рады чужим: оцеплено колючей проволокой, тронешь – бьёт током.

Загнали в угол. Некуда бежать. Выстрой башню, камень за камнем. Будь внутри, в самом башенном сердце, чтоб не добрался какой-нибудь молодец с вечным квестом: охрану убрать, а подохранных – присвоить.

Написано же: «Не влезай – убьёт».

Но ведь лезли, и не убивало.

Кира села туда, откуда заметнее двери, ну а вместе с дверьми – весь живой копошащийся зал.

Взгляды как будто щипали, а то и отрывали от Киры кусок за куском за куском за куском.

Кира рефлекторно пожимала плечами, дёргаясь, будто от этих щипков.

– Холодно?

Двоюродный брат – в детстве вечно вместе играли – вдавил горяченную пятерню в лопатку, потянул сесть с собой. Место для Киры было где-то подальше, но брат поменял карточки с именами.

– Думал, ты не захочешь с чужими.

Про хочет – не хочет так трудно понять, но Кира ему благодарна.

Бутылки шампанского принарядили. Бутылка-жених запотела, и потому была сродни своему людскому собрату. У бутылки-невесты болталась фата.

Кира не глядя пододвигает соль или перец тому, кто только хотел об этом её попросить, считывая намерение в полужесте и полувзгляде. Это движение в ней выдаёт обслуживающий персонал: я всегда к вашим услугам, буду рада помочь. Что, правда, так уж и рада?

Тихо так, исподволь, подкрадывалось беспокойство. Что тамада выдернет с места именно её, скажет «девушка, чего же вы прячетесь», и придётся тогда идти – долог путь до придуманной сцены, – а там ещё что-то делать. Лопать воздушные шарики, сев на них. Набирать в лёгкие гелия, чтобы голос стал тонким, писклявым. Говорить молодым комплименты на каждую из букв алфавита – ну-ка, давай, исхитрись, придумай приличный на «ё».

Кира видит себя в далёком отражении и поправляет прядь, и затылок тянется вверх, и плечи чуть разводятся в стороны. Так правильно. Хорошо.

Закадровым смехом заходятся гости. Хроника будет отснята двумя фотографами, оператором и бесчисленными, хоть и не самыми твёрдыми, руками любителей.

Всё, что произойдёт, останется навсегда.

– Пожелания молодым, – потребовала тамада, сунула в Кирин нос микрофон.

Росту в тамаде было совсем уж немного. Но если не видеть, то так и не скажешь: из тамады вырывались такие громкие звуки, что казалось, будто она припрятала мегафон под затканное розами платье.

Гости зашелестели открытками.

– Только детей не желай, – беспокойно заёрзал брат. – Детей я пожелаю.

Брат то усаживался получше, то протирал ковролин носком ботинка, будто бы надеясь самостоятельно проковырять путь туда, куда проваливаются от неловкости, – в позорную преисподнюю. Путь вниз копался очень медленно, и он оставил эту затею, но принялся то и дело ощутимо вздыхать – Кира слышала вздохи, произнося слова поздравлений.

Она покорно отбарабанила речь, заготовленную по пути, и, желая избавить брата от муки, не стала передавать микрофон, а вернула его тамаде, взглядом пригласив отдать его дальше – мол, это было поздравление от нас обоих. Тамада не купилась на трюк, сказался её многолетний опыт. Она выхватила микрофон, выжидательно тыкала брата.

Он судорожно сглотнул.

– Присоединяюсь к сказанному, – начал брат.

Все замерли с радостными улыбками, ждали, что дальше там будет.

Брат подумал.

– Ну, – выдавил наконец, – детей вам.

Брат обвёл взглядом зал, глаза медленно стекленели. Переложил микрофон из одной ладони в другую. Постоял ровно так же молча, но с микрофоном с другой стороны.

Тут тамада заспешила на помощь.

– Скажи, чтоб подняли бокалы, – не разжимая губ, скомандовала она.

– Поднимите бокалы! – выдохнул брат в микрофон.

Кира кивнула – всё хорошо.

Человечий жених взял за горло бутылочного – что ж, справедливо, здесь есть место лишь для одного, – тот зашипел, громко хлопнул.

На руку попали капельки пены – или, может, чихнул друг семьи. Кира бы предпочла не узнать. Стараясь об этом не думать, она взяла со стола салфетку и под столом тёрла кожу сильно, до красноты, так, что полоска осталась.

Тамада подпрыгнула за микрофоном, перехватила и снова завела нескончаемую шарманку шуточек-прибауточек.

Брат вслушивался в её речь, а после негромко признался:

– Вот я это вспоминал.

– Чего? – не поняла Кира.

– Ну это. Я накануне читал. «Сколько точек – столько вам дочек» или как? Каких ещё точек?

– «Сколько в лесу кочек – столько вам дочек. Сколько пеньков – столько сынков».

– А. Ладно хоть про точки не сказал. Опозорился бы вконец.

– Всё нормально. Ты норм сказал.

Брат успокоенно кивнул, но тут же засуетился с тарелкой и агрессивно следил, чтобы всего, что на столе было, им с Кирой хватило. То и дело её окликал бесконечным: «Такой вот салатик?»

– Да, спасибо. Нет, не хочу. Да, немного. Чуть-чуть… всё, спасибо.

Кира умеет смотреть так, чтобы никто не заметил, тихо утечь в тёмный угол, издалека наблюдать. Взгляд скользит, не смея ни на ком задержаться. Фиксирует ряд позвонков на чьей-то – в родинках тёмных – спине, или то, как подсвечивает кулон впадинку у основания шеи, или как мягко дышит живот между тканевыми берегами («Что за мода такая?» – говорит кто-то там из родни, и Кира не слышит, но знает, что мама про себя отмечает сдержанность дочкина платья, что вот Кирин живот закрыт, даже больше – металлом холодным скован под одеждой, камнями набит изнутри). Всего-то и надо, пойти да сказать пару слов про наряд, ещё лучше бы пошутить, чтобы слушать, как они звонко смеются, только не между собой, а уже с Кирой, будто все вместе.

Она заранее знает, что опять никуда не пойдёт.

Мужчины на свадьбе были то чьей-то пристёгнутой к жёнам роднёй, то просто мутными типами. Последние были активны, что-то себе шевелились. Может, вообразили, что атмосфера располагает прям донельзя идеально: музыка и еда, шарики да цветы, сами пришли в лучшем виде своём, в пиджаках, галстуки вон с выпускного. И к тому же не надо платить.

Кира всегда чуяла, когда превращалась в ту, за кем сейчас наблюдают, – интуитивно сжималась в клубок, замирала в надежде, что это лишь показалось.

Поймала боковым зрением: к ней приближается парень. Уходить тут нельзя, уходить – значит, сделать неприсутствие очевидным. Постарайся не быть заметной. По возможности – просто не быть.

что люди подумают, что потом скажут, слышишь, что о тебе говорят

– Привет, – сказал парень. – Я друг жениха.

Он говорил монотонно, как будто его научили или даже заставили произносить все эти слова. Не было сил, чтоб нормально кивнуть, и Кира медленно смежила веки – ну типа кивнула глазами.

Подошла пожилая тётя. Друга разом куда-то снесло.

Тётя отметила: Кира выглядит хорошо. Пояснила: это ведь потому, что она пока молодая – упирая на это «пока». Поделилась бесплатным советом: надо, мол, ценить жизнь. Кира кивнула.

– Молодые все красивые, – растрогалась тётя.

Друг жениха опять замаячил на горизонте, даже не попытавшись сделать вид, что он тут случайно.

– Но не все ценят жизнь! – не унималась тётя.

Друг жениха, оказавшийся совсем рядом, тут же вставил, что он-то уж ценит.

– Например, наркоманы, – добавила тётушка, посмотрев вдруг очень значительно, даже немного сурово.

– Не, наркоманы не ценят, – поддакнул друг жениха, приближаясь к Кире вплотную. Так близко, что можно взять пробу дыхания на табак и на алкоголь. И в подтверждение этого:

– Я вот не пью, не курю.

Тётушка, казалось, была совершенно счастлива это узнать. Поток мудрости тут же иссяк: поняла, что невозможно чему-то учить столь серьёзного человека. Она похвалила друга жениха за всё, чего он не делает, и, хитро сощурившись, объявила, что оставляет их вдвоём, молодым хорошо с молодыми.

На сей раз парень разузнал (правда, неверно расслышал) Кирино имя и теперь вставлял его постоянно, точно бы опасаясь забыть. Кто же знает, где он ошивался, но явно времени зря не терял, сочинил уникальный опросник.

Начинаем телевикторину, отвечайте, как мы хотим.

– Ира, – бубнил друг жениха, – а какую музыку ты любишь?

Кира не слушает музыку. Она могла бы сказать, что музыка не для неё, много хуже – вкупе со словами. Что куплеты непрошено лезут в память. Чем проще – тем липче: слова популярных песен остаются с Кирой годами, приходят на ум во время пустых разговоров, навязчиво крутятся перед сном.

Походя Кира отмечает, что перенимает и эту монотонную манеру, и привычку слегка наклоняться всем корпусом, и голос становится чуть не своим, но ближе к нему, к собеседнику.

Так происходило всегда. Кира совсем растворялась.

Она не уверена даже, что в принципе знает, как звучит её всамделишный голос. Тот диктор, который внутри претворяет мелькнувшие мысли в звук, практически неуловим, очень сложно поймать его тон.

Кирин голос меняется от человека к человеку, и все как один говорят, слыша лишь отголоски себя, – как же приятно тебя нам послушать.

Она возвращает людям их же слова. Получается разговор.

Её дело – верней отражать. Неужели не ясно, на их «кто на свете милее?» (для чего это всем надо знать?) всегда следовало отзываться «я не знаю, ты знаешь, ты в курсе».

Эхо, зеркало, оболочка. Захочешь взглянуть, что внутри, – разорвёшь, разобьёшь, – если правда захочешь взглянуть на что-нибудь кроме себя.

Кира качает слегка головой, вежливо улыбается – быстрая, извиняющаяся улыбка.

– Не слушаю.

Друг жениха вовсе не обескуражен, у него наготове так много реплик.

– А какие фильмы ты любишь?

– Не смотрю.

– А какие сериалы ты любишь?

– Ну… Извини, сложно поддерживать разговор. Боюсь, тебе со мной будет не слишком уж интересно.

– А каких актёров ты любишь?

Кира наполнила стакан до краёв. Выпила залпом, так толком и не разобрав, это было вино или сок. Если спросит теперь: «А какие напитки ты любишь», Кира внутри себя взвоет. Друг жениха вроде что-то ещё говорит, но вокруг шумно, Кире не разобрать.

Свадьба шла к середине, и про новобрачных забыли. Посудачив, друзья невестиной родни пришли к выводу, что замужество на редкость удачное – жених городской, свадьба богатая.

– Пи-пи! – повторял какой-то незримый ребёнок.

Невеста отошла к окну подышать, и длинная фата задевает концом выпуклый, бисером шитый живот, цепляет острые ногти – кончиком их, как стилетом, будет удобно распотрошить подарочные конверты. Как вернулась, созвали всех незамужних девиц. Кира думала быстро скрутить кольцо из конфетной фольги, но руку подняли за неё – сухие горячие тётины пальцы вздёрнули запястье вверх. Кира вздрогнула. Собственная рука сразу стала чужой. Захотелось её отгрызть. Или отбросить, как ящеров хвост, пусть бы дёрнулась несколько раз, отвлекла на себя внимание, пока остаток от Киры легко затерялся в толпе.

В напряжённой, звенящей тишине слышно было, как летит муха. И когда ребёнок снова заладил своё «пи-пи!», никто даже не обернулся. Потом, конечно, пришлось обернуться, ведь он на коленях у бабушки всё же сидел, и та подняла шум. Решили, что это к счастью. На свадьбах что ни случится, то к счастью: описается ли ребенок, разобьют ли бокалы, вывихнут ли челюсть, откусывая каравай. Только вот замужняя свидетельница – к беде: молодые тогда разведутся.

Все эти свадебные приметы Кира узнала, пока рёвом ревущего малыша поспешно уносили мыться, а она шла в центр зала, потирая предательское запястье.

Дохловатенькие цветы описали дугу, взмахнули прощально лентами.

Букет поймала кузина, которая – Кире сразу же донесли – профи лишь в ловле букетов, а замуж-то так и не вышла, могла бы и дать шанс другим.

Посмотрели на Киру. Кира изобразила досаду – будто это не она стояла столбом, пока летали цветы, и даже сделала осторожный шажок вбок, чтоб уж точно не зацепило.

После жених взял да полез невесте под самую юбку. Кира засомневалась было, что такое подходит для детских глаз, но никто больше не волновался. Традиции – это всегда хорошо, особенно для детей. Жених что-то там покопался, нашёл узкую, в оборках, полоску ткани. Стянуть её полагалось зубами. У жениха зацепился то ли зуб, то ли брекеты, невеста захохотала, вскинув голову, и от того дело пошло веселей. Плюнул тканью, победно встряхнул ей над головой, кинул в толпу неженатых друзей. Те почему-то стояли – все как один, – прикрывшись ракушкой из сомкнутых пальцев: может быть, опасались, что прилетит чем тяжёлым, не тряпкой.

Друг жениха был на высоте. И теперь все вокруг, гоготнув, стукали кулаком по спине, повторяли: «Ты следующий, вот это ты влип». Женатые говорили: «Ну мы тебе быстро невесту найдём».

Другие предметы невестиного наряда разыграны не были. Но это ещё не конец, может, будут.

Улыбайся. Что люди подумают? Спину прямо. Подумай уже о других, каково им смотреть на кислую рожу.

Невозможно душно.

Туфля спадает со стёртой ноги. Кира смотрит на кровь отстранённо, совсем не как на свою. Надо же, сколько её натекло – тёмной, стылой, разоблачавшей мягкую тонкую замшу. Так долго глядит на рану, что кровь прекращает свой бег. Мутило от музыки. Голова шла кругом от мелькания тамады. Под нос Кире, прямиком над тарелкой, сунули детский горшок. Надо сказать, очень вовремя. На синем дне лежали банкноты – собирали туда деньги на мальчика. Кира помотала головой. Дождалась розового горшка.

– Поровну! – огласили свидетели, покопавшись в их содержимом.

– На мальчика! – перекричала всех мать жениха, кинувшись к сборщикам с пачкой мелких купюр.

– Мальчик! – тут же согласились свидетели.

Друзья жениха взревели. Наследник, пацан, будущий футболист. На рыбалку вместе поедут.

Невеста огладила бисер на животе. Тот или та, кто сидел там внутри, не стал бы меняться в угоду голосовавшим.

Продираясь сквозь духоту – падает, давит, – Кира глянула на молодых за отдельным столом, свадебные король с королевой под монограммой из свившихся, слипшихся, поглощавших друг друга букв, под когда-то живыми цветами, понатыканными тут и там, сопревшими в нагретом зале. Жених очень осторожно поправил невестино платье, сбившееся в танцах, а она накрыла его руку своей и улыбнулась так хорошо.

И Кира подумала: «Что за дела? Как мне вас теперь презирать?»

Тамада, воинственно размахивая тёркой и вроде морковью, взвизгнула: мол, новый конкурс, только для смелых гостей.

Как же невыносимо душно.

– Не, ну видно, прям видно, что с области – столько вбухать бабла и такой вот колхоз закатить, – доносилось тягуче и важно, сквозь салаты во рту.

Музыка вдарила так, что вибрации чуялись кожей.

Быстро ли, медленно – всё одно – Кира идёт как будто крадётся, бесшумно лавирует между людьми, не заденет ни края чужой одежды, незамеченной хочет пройти, только это не удаётся.

– Кирочка! – заходится кто-то, кто это, это женщина, это родственница, с кем она говорит, а, понятно, что же ей надо, может быть, можно пройти. – Кира, какое платье! Сказала как раз твоей матери, что вот, вот как надо, что и празднично, и не пошло. Хотя вот ты-то как раз можешь одеться как хочешь!

Ей вторит ещё одна, и, может быть, третья, пока все ровесницы Киры кучкуются в стороне.

Кира рассеянно кивает в ответ, глаза блестят чуть сильнее обычного, испарина глиттером праздничным переливается что на лбу, что над верхней губой – можно подумать, особенность макияжа.

– С твоей фигурой – хоть без ничего ходить!

Спасибо, ну что вы, это звучит, конечно, ни капли не странно. Возьму на заметку ваш дельный совет, где моя записная книжка.

– Не то что тут некоторые вырядились, знаешь, аж неприятно смотреть. Всё отовсюду торчит. Напоказ! Должна быть тайна.

Расскажите Кире про тайны, она же тут вся как забитый доверху тайник. Между рёбрами дёрнулось и зашлось, захотелось приоткрыть рот.

– Так не смотрите, – вдруг говорит Кира не своим каким-то тоном, резким, глубоким, как в микрофон говорит.

Сквозь плотную ткань это совсем и не видно, но платье сейчас разойдётся по швам – сразу станет понятно: под тканью лишь темень. Темнота подтекала из глаз, притворяясь расплывшейся тушью, красила изнутри итальянские туфли.

Кира заметила: друг жениха зажал в кулаке подвязку и шарит глазами в толпе.

Ты же помнишь, куда бежать?

Резко кончился воздух – ударили прямо под дых, зацепили крючком, выволокли на берег. Здесь иные порядки, здесь надо дышать, а этого ты не умеешь. Ох, с твоим-то хвостом по земле не пройтись, твои жалкие жабры тут вовсе не к месту.

Платье узко в районе рёбер, и Кира, неловко вывернув руки, дёргает-дёргает змейку. Легче не стало. Рука хочет стянуть и шёлк, и чесучее тонкое кружево, но испуганно опадает: если уж суждено найти её тело, пусть уж будет хотя бы одетым. Кире назло тело точно найдёт вездесущий друг жениха. Спросит:

– А что ещё любишь?

Сядет рядом дождаться ответа.

Отстранённая дикая мысль: интересно, а труп в туалете – это тоже такая примета на долгую жизнь молодым?

Это думает кто-то другой, кто-то чужой рассуждает за Киру, сама она не умеет, помнит только, как надо бояться.

Вот так. Да, вот так.

И трястись. Как от холода. Это же холод?

Трепыхается сердце. Кожа влажно блестит. Здесь хорошее освещение, слишком хорошее. Белый свет – наотмашь по глазам. Чешуинками рассыпались бледные веснушки. Кирино лицо отражается со всех сторон – фас, левый профиль и правый. Волосы, волнами уложенные, у лица повисли неопрятными сосульками. Капля скатилась с прямого тонкого носа, упала в ямку над верхней губой. Змейка от платья вдруг обернулась почти настоящей змеёй, миновала лопатки, где кожи коснулась, там стали мурашки, скользкая шкурка.

В фильмах в такие моменты герой почему-то всегда упирается ладонями в раковину по обеим её сторонам. Кира и рада бы упереться, но кто-то набрызгал здесь кругом воды. Нечем вытереть? Где полотенца?

Брезгливость как базовая из настроек не позволяет сползти по стене.

Кира всё повторяла себе: ну, умойся прохладной водой, дыши, как читала, как надо дышать, – и неловко топталась на месте, пока шум, запахи и цвета – с собой притащила из зала – не настигают разом, успевай добежать. Светлый кафель кажется чистым, даже если рассматривать ближе. Хороший, моющим средством благоухающий кафель.

А, нет. Боже мой.

Волосок.

Если несколько стен миновать, прорваться сквозь шум и людей, можно как раз разобрать мамин низкий, возражений не терпящий голос.

– Ой, слушай, они все сейчас хилые. Неврозы у них. Вон моя Кирка – здоровая, красивая девка! Видела, вымахала какая? И никаких проблем с ней. Воспитывать надо нормально, – говорит она, перекрывая музыку, и по лицу пробегают неоновые пятна.

Здоровая красивая девка Кирка остервенело полощет рот.