Текст книги "Там темно"

Автор книги: Мария Лебедева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Ответ 4
Я принимаю решения примерно так же легко, как всегда

приблизительно месяц назад

Яся ищет. Она занята.

Если не можешь найти – значит, меняй суть запроса. Быть не может, чтоб не помогло.

Там, где она смотрит, есть всё. Даже то, что никто никогда не захотел бы узнать.

На экране мелькает новое сообщение. Не меняя выражения лица, Яся шлёт отправителя в чёрный список, не тратя времени даже на то, чтобы рассердиться. Быстро скринит, кидает друзьям.

Злость потом. Сейчас Яся ищет.

На кухне темно, только два ярких оконца – телевизор да телефон. Светит прямо на подбородок, смартфон продолжает лицо – будто Ясю туда засосёт. Может, так оно и случится. Или уже. Не заметила.

От энциклопедий – к сомнительным сайтам, где половину экрана скрадывает тизерная реклама, слагает невероятные мифы. Страшные, мерзкие, кликабельные – это для смелых, кто отважится всё же узнать. Или для глупых, что иногда равноценно.

Похудеть всем поможет простая советская…

ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ В ИСТОЧНИКЕ.

Ком червей вас наутро покинет, если пить одну ложку…

ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ В ИСТОЧНИКЕ.

Акушеры ахнули, увидев, что лезет из…

ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ В ИСТОЧНИКЕ.

Окунись в тот источник, там где-то на дне знание об устройстве Вселенной.

Яся хмурится. Если там, в источнике, не большая белая птица, то катитесь вы все со своими сенсациями, катитесь, как ком червей, не успевая ахнуть.

Бесполезно.

В своих поисках Яся не преуспела.

Совсем уж отчаявшись, пав ниже некуда, решила зайти в группу, где всяких ищут. Там выкладывали фотографии – смазанные, чаще всего со спины, – и писали, к примеру: «Ищу девушку, сидела напротив в автобусе, с чёрными волосами, ты супер, найдись». Иногда – без знаков препинания, и завзятые шутники проявляли ярко себя, отпускав замечания вроде: «Кто с волосами, автобус?» С ума сойти, как смешно. Высшая лига юмора. А грамотеи писали: «Русский выучи сперва!» и в рекомендации этой тоже допускали ошибки. Была также тема: если на фото попал кто-либо ещё, например старикан, следовало писать, что ищут как раз старикана. Не, ну поняли, да, ну ведь да? Не девушку, а старикана! Можно было вот так пошутить, если не застолбил про автобус.

Если существовало когда божество-покровитель комментов, тогда его лик в юникоде – пугающий смайлик 😂, у которого то ли истерика, то ли радостное лицо. Юморески, случайные шутки, любая картинка не в тему – подношения, чтобы задобрить его, чтобы верить – смеётся до слёз, а не хохочет и плачет.

Никакую девушку в итоге не находили, и от постоянного повторения одних и тех же запросов, в одинаковой степени смазанных мутных фоток, все девушки сливались в одну, неуловимую, безликую, которую искал весь город, смутный идеал, Прекрасную Даму с тысячей лиц.

Яся быстро пролистывает фотки – птицы нет, видели только котёнка, собаку, чью-то зарплатную карту и просят отозваться всех увиденных незнакомок.

От последнего Ясе становится не по себе, будто это её фоткали втихаря со спины, про неё написали – ищу, отзовись. Вспомнилось резко, как, добираясь до дома, Яся ускоряет шаг, если показались вдали знакомые очертания, как руки в карманах куртки сжимаются в кулаки. И как отпускает пружина тревоги, если всё хорошо, показалось.

Новое сообщение.

– Хочешь, я его побью? – интересуется приятель.

Новое сообщение.

– Давай я его побью! – предлагает подруга.

Яся не хочет. И вовсе без драк здесь будет кому-нибудь плохо. Так непривычно: не делая ничего, всё равно оставляешь следы. А если совсем не решать – тогда будет плохо двоим. Хотя нет, если нехорошо Ясе, то страдает абсолютно каждый в округе: смысл хоть в каком-нибудь чувстве, если не с кем его разделить.

Новое сообщение.

– Я понимаю про птицу.

Яся цепляется за телефон, сжимает во влажной руке.

Тот знакомый зачем-то решил выслать голосовое – ну когда это было бы к месту? – и Ясе ужасно не хочется слушать, но если это про птицу, то пускай те голосовые будут хоть сутки кряду. Знакомый говорит задумчиво:

– Я, когда преисполнился (так и сказал – «преисполнился»), видел не птицу, но восьмиглазую крысу, вот что я видел тогда.

– Это другое, – сердится Яся. – Это вообще, блин, другое.

Аплодисментами заходится телевизор – чтобы спрятаться от соседей, нужно выбрать самостоятельно шум. Тихо тут не бывает. Домик такой, как коробка от обуви: прорезать в ней окна, отогнуть приглашающе двери – будет вовсе и не отличить. Стены уж точно картонные.

Это, наверное, первый их дом, где оказался телик. Мама его не включала, а Ясе он казался чем-то вроде ещё одного соседа, и, оставаясь одна, она то и дело отыскивала пульт, почему-то затянутый в мутный пакет и перевязанный тонкой резинкой, – и сразу как будто в квартире появлялся кто-то ещё. Иногда – даже целые толпы.

В телешоу кричит человек, человек из народа, рабочий. Кажется, сварщик. Он пытается канцеляритом описать свои чувства к жене. Та – бродячий сюжет телешоу – родила пятерых от соседа. Муж и ей, и другим объясняет, как ему больно, языком протокола – чужим, не своим языком, потому что не знает иных сложных слов, а то, что сейчас ощущает, – непросто. Нужны тут другие слова, не те же, какие ты достаёшь, чтоб поменять на штаны, шаурму там, травмат.

Человек с интернета – какой-то там блогер – уверяет, мол, 98,8 % детей внутри браков рождены от соседей по дому. Со статистикой спорить непросто, и практически невозможно – с блогером из самого интернета.

Пятеро грустных детей бродят по студии, натыкаясь на бортики, – студия сделана как-то навроде вольера, чтобы никто не кидался на зрителей или там, например, не сбежал. Дети чувствуют эту тревогу, но не умеют назвать.

Человек из народа бросается на соседа. Речь превращается в писк, так запикивают непристойность – всё как надо, ну дети же смотрят.

Ведущий сыто, довольно кивает, делает шаг назад. Приходит жена и с разбегу бухается на колени, говорит – роковая случайность. Вероятно, попутал бес. Её реплики – из дешёвых любовных романов, потому что пришла в телешоу, где с ней говорили о ней, и лачили кудри красивей, чем когда-то на свадьбу, как будто она была трагическая героиня.

Сварщик колотит соседа, рядом руки ломает жена, блогер снимает себя на их фоне. Следующим, по идее, в студию вызовут беса.

Человек от культуры – возможно, актёр – решает: настал наилучший момент, чтобы поведать притчу. Хорошо поставленным голосом в уши всем заливает куриный бульон для души.

Зрители в студии ой негодуют, зрители жаждут расплаты: виновата, конечно, жена, можно тут ведь в неё чем-то бросить?

То были хорошие, добрые люди, пока всё и шло хорошо. Совершенно такие, как были давно, ужасно давно (только книга об этом и помнит). Смотрели на странного, громкого, которому только за то и назначили смерть, – и никто ничего не сказал. А потом разошлись по домам, обнимали своих детей. А потом сделали сувениры про казнь и таскали их на груди.

Дальше что – непонятно, ведь Ясин сосед решает опробовать дрель.

Маленькие фигурки на экране бодро раззявили рты, визжит вместо речи сверло. Смысл не то чтобы изменился.

В конце ведущий попросит беречь себя и своих близких, он всякий раз о том просит. Берегите себя, своих близких.

Далёких не берегите.

Яся слушает вполуха. Коллизии этой семьи – не предмет её интереса. Поорали – закончили, дальше пошла уже новая передача. Может быть, с тем же ведущим. Он живёт на телеканале.

Яся вскидывает голову. Там какой-то усатый мужчина восклицает: «Конечно, конечно, любой девочке так тяжело без отца». И руками размахивает весьма убедительно – видно, знает, о чём говорит. Зал синхронно кивает: да-да-да.

Яся косится на экран. Усач уже объяснял, какой должна быть настоящая женщина. В этом он тоже был экспертом, так что все ложные женщины получили с десяток советов.

Яся задумалась о том, тяжело ли ей жить без отца. Выходило, что не особо. То, что не принадлежало тебе, нестрашно и потерять.

Тяжело было видеть, как мама изображает, будто бы полный порядок, когда всё ни разу не так. Яся пыталась заговорить, но мама меняла тему, а то и вовсе начинала сердиться. Такое теперь было часто.

Когда не стало его, мамы тоже немножко не стало.

А больше – да нет, ничего. Мало тут что поменялось – до того Яся видела, как маме больно от редких его звонков, после – от переживаний, что нет их.

Временами она ловила себя на том, что неловко не чувствовать ничего по поводу его смерти, – и всякий раз добавляла, оправдывая себя: ведь это был посторонний совсем человек. Но всё вокруг твердило, что это очень важно. Не только ведущий с усами. Но и то, что тень отца присутствовала незримо, молча пялилась из зеркал.

В другом городе или в другом уже мире, он на деле был здесь постоянно.

Свет на нём клином сошёлся и тычет в вампирскую Яськину грудь: ты – копия злого оригинала, память о том, что не вышло.

Это нечестно. Она это не выбирала.

Яся смотрит себя на экране, вглядывается в черты, зазубривает наизусть. Впалые щёки. Тонкая кожа у глаз высвечивает синеву. Прямые широкие брови, соседка по лестничной клетке уговаривает подщипать. Соседкина выгода ясна: она тут на днях отучилась, получила диплом архитектора по бровям.

Архитектура бровей, живопись пятен на бледной коже, скульптура скул – всё, кроме глаз, от него, от отца.

Папа, блин. Ты бы хоть после смерти отстал.

Странно, конечно, вовсе не походить на маму, которую видишь так часто, будто она должна отпечататься на тебе. Только глаза. Это да.

Ясю на днях тормознули на улице, она и остановилась, думала, может быть, надо чего. Но прохожая просто хотела уведомить, что у Яси глаза небывалые, удивительные глаза, что на свете немного таких.

– Это мамины. Я тороплюсь их вернуть, – строго ответила Яся, не замедляя шаг.

Прохожая то ли не разобрала, то ли сделала вид – цепляться дальше не стала, ушла по своим делам.

Яся с убитым видом таращится на себя, силясь представить, каким будет это лицо лет через сколько-то там, когда – уж конечно! – останутся позади годы муторного ученичества, самая скучная часть, истечёт этот пробный период, и начнётся уже всё как надо. Здесь заляжет основа морщинки, скулы будут острее, сходство станет невыносимым. Думает: «Что, если там, десятилетия позже, она-будущая тоже рассматривает себя – и сквозь морок воспоминаний видит ту, что сидит тут сейчас: это радует или печалит?»

Кто бы знал.

Временами, когда Яся особенно раздражала, мама вскрикивала в сердцах: «Ты совсем как отец!» – и Яся тогда напрягалась, искала систему – определить, когда мама о том говорит.

Система не строилась. Так выходило, что основная причина тех слов – существование Яси, понятия не имевшей, что «быть как отец» означает. Она изо всех сил старалась не походить на образ, который сложила себе в голове.

– Ну и зачем ты это включила? Ты же даже не смотришь. Они так орут, как у тебя голова не болит?

Яся и не услышала, как повернулся в замке ключ. Мама пришла.

Берёт пульт, нажимает кнопку.

Картинка послушно схлопывается в черноту.

____________________________________________

Как бы вы описали своё состояние на данный момент?

Пожалуйста, отметьте вариант, наиболее полно описывающий происходящее.

☑ отрицание большой белой птицы

☑ злость на большую белую птицу

☑ торг с большой белой птицей

☑ депрессия из-за большой белой птицы

☑ принятие большой белой птицы

____________________________________________

Яся крайне решительно – ну-ка потише, как бы та не слетела с петель – колошматит дверь кабинета 403; та предсказуемо не поддаётся. Табличка «психолог» того и гляди отпадёт. Ещё бы – так колотить.

Не дождавшись, пока тот, кто предполагался за дверью, подаст хоть какие-то признаки жизни, она распахивает её настежь. Если застанет врасплох – проблема того, кто застигнут. В конце-то концов, рабочее время, общественное пространство, табличка потом ещё эта – давай, помогай, психолог.

Тот, кто сидит в кресле школьного психолога, выглядит малость испуганным. Увидев, что перед ним всего лишь Яся, переключается на терпеливое соучастие.

– Животное нарисовала! – решительно заявляет она.

– Несуществующее? О, ну ты можешь больше их не рисовать, отчёт сдан… Ты в самом деле очень помогла. Если я когда-то смогу тебе тоже помочь, то…

Хватит тут разводить свои реверансы.

– Что вы можете сказать об этом?

Лист к столу припечатан влажной ладонью – так останется след от карандаша, чуть размажутся линии.

– …об этой несуществующей птице.

Хозяин кабинета нехотя прячет под стол руку с телефоном:

– Хм… Что ж, так здорово, что ты готова слушать. Садись, садись. Как её – или, может, его – зовут?

– Птица.

– Птица по имени Птица? Ладно, допустим. Я вижу отсутствие ушей – незаинтересованность в мнении окружающих о себе…

– А разве у существующих птиц уши бывают заметны? – перебивает Яся, хмурясь, нетерпеливо подёргивая ногой.

– Никто, кроме тебя, не знает, как выглядит Птица. Хм… Ты не могла бы немного рассказать об этом существе? Какая она?

– Слушайте, птица – не я. Я хотела узнать: рисовал кто в школе такую? Или, может, говорил?

– Все мы уникальны, и рисунок лишь отражает то, что ты хочешь сказать. Разве есть в мире два похожих человека? Ха, конечно же нет.

Яся заглядывает под стол. Большой палец над экраном смартфона движется горизонтально вправо. Какой же многозадачный.

Яся заметно сникает. Было глупо чего-нибудь здесь ожидать.

– Ладно, забыли. Вы смотрите прямо в душу. Я просто хотела получить внимание от фигуры значимого взрослого.

Племянник директрисы, занимающий здесь должность школьного психолога, едва не выпускает из рук телефон. Светит экраном: пол женский, столько-то километров от вас.

Яся тянет шею – взглянуть на экран.

– Суперлайк, – советует она.

Грохает дверь.

Теперь точно слетит с петель, и все будут смотреть, чем он там у себя вечно занят. Смятый рисунок – на дно рюкзака. Потом и сама разберётся.

От школы идти вовсе недалеко – нужно обогнуть здание и свернуть в тихий двор, пока не заметишь:

«НА ТЕРРИТОРИИ МУК КУРИТЬ ЗАПРЕЩЕНО».

Всякий раз эта табличка вызывает у Яси кривую ухмылку.

МУК – межшкольный учебный комбинат, территория мук – место Ясиной ненастоящей работы.

Она ходит сюда заполнять бесчисленные таблицы. Предназначение таблиц – не быть пустыми. Предназначение Яси – примерно вот в том же. Иногда одно противоречит другому.

Когда интернет писали с большой буквы да ещё прибавляли почтительно «информационно-телекоммуникационная сеть», когда компьютер звали машиной и сам он походил на машину: белый, толстый, гудит солидно – вот тогда уже, в незапамятные времена, тогда уже эти таблицы никому ни на кой не сдались.

На столе дожидается шоколадка. Яся выглядывает в коридор. Вручает её первому встречному, согласившемуся принять. Это хорошая, вкусная шоколадка, Яся сладкое только и ест, но от этой – она точно знает – кусок станет поперёк горла.

От такой монотонной работы будто делаешься тупой. А потому очень быстро, не особенно сверяясь, она заполняет графу за графой и всё оставшееся время занимается действительно важными вещами. Задвинув под стол кроссовки, забравшись с ногами в расхлябанное кресло (и натянув носок так, чтобы не было видно дырки), Яся соображает, что же она станет делать со своей неминуемой славой. На неё иногда находит – всё, хватит, довольно, пора бы уже продумать ответы для интервью.

Она закидывает ноги на стол, ставит ступни поинтересней и делает снимок.

Чем конкретно прославится, она понятия не имела. Это было как данность, просто вот знаешь – и всё. Мысли о том, что блестящее будущее не наступит, Яся, как правило, не допускала. Случалось, конечно, такая крамольная мысль находила её сама, но не сейчас. Не сейчас.

Она думает о себе будущими словами других – и утешается ими.

Шорох в коридоре – и по щелчку открывается таблица, натягивается на лицо сосредоточенный вид.

Оплата, конечно же, почасовая.

Шаги стихают вдали – Яся впивается в экран, делает пометки в блокноте, беззвучно проговаривает что-то бледными сухими губами.

Слава режиму инкогнито, закрытым наглухо дверям.

Ничто больше не имеет смысла.

Там, на экране, Яся вглядывается тревожно в лица тех, кто прямо сейчас делает ровно всё то же, чего она хотела бы когда-нибудь для себя. Напряжённо сверяет возраст – насколько начали раньше, позже, в таких же примерно годах. Читает интервью – как поняли, что это их дело.

Яся видит в кусочках историй их жизней свою, пока ещё не случившуюся. И боится, что в принципе не наступит тот самый волшебный момент, когда что-то стукнет вот так по плечу и скажет – давай, начинай уже делать.

Яся никому об этом не рассказывает.

– Тебе хорошо, ты сама по себе, – говорит ей знакомый. – Тебе вот совсем всё равно.

И Яся кивает.

Если никто ничего не узнает, нечего будет терять.

Когда-то она точно сможет вот так – как другие, что на экране. Потом. Всё, что происходит сейчас, – самая скучная часть биографии, не больше, чем будущее воспоминание, неинтересное «до», нужное лишь для контраста.

Чего не хватает в этих кабинетах – так это шумоизоляции. Яся пробует говорить шёпотом, но выходит совсем не как надо. Дома будет мама, придётся тащиться на стадион.

Уже перед тем как уйти, Яся наскоро набирает в поисковой строке запрос на знакомства с мужчинами 40+, гробы, специальную краску для шерсти собак, средство от пота и запаха ног – пусть поразится контекстной рекламе та или тот, кто придёт сюда после.

Со стороны могло показаться, что одной в кабинете ей до ужаса одиноко. Ещё бы – сидит тут прозрачная, тонкая, жалкая. Только вот стоило подойти – и становилось понятно: ты лишний, Яся глядит сквозь тебя, ничего совершенно не видя. Разговор заводить тогда не то что неловко – практически невозможно. Тот дурак, кто начнёт разговор.

– Разносторонние интересы, – доносится из-за спины.

Его голос для Яси звучит так, как если бы ненароком попала зубами по палочке от эскимо, и до вмятины, до противного хруста.

Резкое сухое тепло – лицо над газовой горелкой, – сложно понять, с чего это вдруг ощущается стыд. Быстрый взгляд на экран, закрыты ли вкладки? Всё в порядке, открыты парички для котят, никто ничего не узнает. Да если б узнали, и что?

Это слова, а рука на обложке блокнота мажет влажным улиточьим следом.

Яся разворачивает кресло.

Никогда не сидевшая прямо, она всем корпусом подавалась вперёд, едва ли не падая на того, с кем вела разговор, – никто ни разу не отшатнулся, все сидели, будто бы под гипнозом. И сейчас рефлекторно склонилась, но колёса под креслом угрожающе провернулись, напоминая, что это плохая идея. Яся сразу откинула спину обратно. Получился дурацкий набор из несвязанных резких движений.

Собеседник вперёд выставляет ладони – ладно-ладно, замяли, я всего лишь пытался шутить. В его взгляде то, что вынести невозможно, – такая кроткая, заискивающая просьба.

Я так старался, когда сюда нёс ценное и дорогое. Давай, постарайся, придумай теперь, как бы меня не обидеть.

Жалеют ведь тех, кого отвергают, – не тех, на чьи алтари зашвырнули непрошеный дар.

Яся ждёт. По комнате несётся перекати-поле, вдали завывает ветер. Яся мысленно строит таблицу. Заполняет все графы одним и тем же словом – уходи.

Уходи, уходи, уходи.

– Уходить собираешься? Мне кабинет закрывать.

С компом, как обычно, что-то дурное, он решает вдруг ни с того ни с сего открыть то запретное, тайное, вовсе не для посторонних глаз. Яся резко выдёргивает вилку из розетки. Напускает на себя делано безразличный вид – и слышит:

– Сегодня ты опоздала на работу на семнадцать минут.

Яся хочет смотреть отстранённо, выглядеть круто – как человек, которого невозможно смутить.

Ничто не заденет тебя, если ты не сочтёшь это важным.

– А вчера – на двадцать три минуты. Позавчера пришла даже пораньше – и легла тут поспать.

В его воображении этот разговор выглядел сильно иначе. Здесь она должна поинтересоваться, откуда он взял все те сведения. Без вопроса выходит немножко нелепо. Может, спросит ещё?

Тишина.

Яся старается думать о море. Считать про себя.

Сосчитать, сколько чаек на море.

Как они нападут на него.

– Думаешь, откуда я всё это знаю? Я камеру поставил тут, в старой коробке из-под печенья. Включаю с утра, смотрю на тебя с телефона.

В этот момент, как ему представлялось, она засмеётся – и сразу щедро простит неловкие все разговоры. У них же так много общего, разве не очевидно? Настойчивость – это же важно, и смело с его стороны не сдаться на первых провальных попытках.

Моря нет. Чаек нет. Вместо них Яся

видит

белую

птицу.

Холод шорохов за спиной, металлический запах замкнутой в кулаке грязной связки ключей. Ты не принадлежишь себе.

(Радуйся, это приятно.)

Непрошеные откровения, ненужные вовсе восторги липнут, патокой обтекают – не закрыться и не избежать. Человек так старается ради тебя.

(Благодари, это же приятно.)

Тебе только добра и хотят. Принимай, разделяй то, над чем не бывает власти: тебя выбрали среди других, пальцем ткнули – «беру себе это!».

Посмотри, как красиво, как гладко: живая с изъянами кожа покрывается коркой пластмассы.

Раздражение схватило и держит – захлопнулись створки капкана, – заставляет враз голос звучать выше, и резче, и громче. Когда не выходит быть классной, остаётся быть только собой.

Обезумевший зверь бежит на ловца: так ловец становится зверем.

– О, вперёд, расскажи начальству. У меня миллион работ. Я тут только ради тебя. Всякий раз жду момента, когда снова придёшь. Обожаю просто. Конечно же, я лгала, когда говорила так больше не делать. Я в восторге. Камеру вот поставил, огонь. А если вдруг на тебя наору, перестреляешь полкласса? Чтобы сказали потом – всё из-за этой девчонки, довела парня, ой довела. Да?

Поначалу стараясь хоть как-то держаться, под финал переходит на крик.

Так громко, что на первом этаже просыпается охранник, одышливо топчет ступени, узнав припозднившихся этих двоих, рявкает с порога – катитесь на улицу.

Уличный воздух ещё никогда не казался Ясе столь свежим. Этот вдруг бормочет, что они могли бы дружить. Будто дружба – приз за второе место, грамота умнички в утешение. Рукава натянула до середины ладони, пальцы смотрятся как бахрома. Заглядывает в глаза – видит крохотные изображения себя же, ещё и ещё, туннель собственных лиц – силится осознать тянущее где-то в груди, неявное ощущение.

Не понимаешь словами – слушай вот так.

Вслепую, на ощупь, Яся пытается подобрать нужный ключ из воображаемой связки – что, если отвращение потянет вслед злость, что, если страх позовёт с собой гнев, – и выбирает одно из всего, что чувствует в этот момент.

Очень холодно, очень спокойно, без торжества, без малейшего желания задеть, она говорит: «Да не нравишься ты мне».

Следующие несколько дней Яся будет особенно крепко обнимать маму перед тем, как уйти, даже испишет и спрячет за книгами некий тетрадный листок, но ничего не изменится ни день спустя, ни неделю, ни после. Листок найдёт и потихоньку выбросит.

Всё прошедшее станет сном, и непонятным будет казаться всё то, что случилось до этого дня: наваждение, блажь и ошибка.

И ещё кое-что. То ли это была игра света и тени, то ли искажение восприятия – в ту секунду он готов был поклясться: её губы не шевелились. Тянет курить, но

на территории мук курить запрещено.