Текст книги "Визит нестарой дамы"

Автор книги: Мария Арбатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

О господи, я твой случайный зритель.

Зачем же мне такое наказанье?

Ты взял меня из схемы мирозданья

и снова вставил, как предохранитель.

Рука и рок. Ракета и носитель

Куда же по закону отрицанья

ты отшвырнешь меня в момент сгоранья,

как сокращенный заживо числитель?

Александр Еременко

Я проснулась от стука в дверь. Было светло, в комнату заглядывала Дин в джинсах и расписном кожаном жилете на белоснежной рубашке.

– Что случилось? – пробормотала я.

– Сейчас Пупсик с Тихоней придут.

– Пусть приходят.

Дин вошла в комнату и стала пристраивать к розетке белый ящичек.

– Что это у тебя такое?

– Подарок одной молодой мамаше. Транслятор. Пейджер такой.

– Чего транслятор? – Я по утрам плохо соображала.

– В детской комнате маленький микрофон, здесь динамик, чтоб было слышно, когда малыш заплачет.

– Чей малыш? – недоумевала я.

– Мы будем разговаривать в той комнате, а тебе будет слышно.

– Подслушивать нехорошо, – зевнула я.

– Я тебе все равно буду пересказывать, только не так ярко.

– Какая там яркость? Дели деньги и дай мне спать.

– Ну уж нет, ты совсем мышей не ловишь!

– Это не мои, это твои мыши.

– Не знаю, – задумчиво сказала Дин, – это ты как раз сейчас и услышишь. – Она вышла, как-то по-хозяйски поправив мое одеяло, а я провалилась в сон. Мне снилось, что по транслятору раздается детский плач, я вскакиваю, бегу в комнату, а там железная дверь с кодовым замком. И я не пойму, кто из моих девчонок плачет и как туда войти, и колочу в дверь, а плач все громче и громче, тут появляется вчерашний американец, открывает кодовый замок, дверь распахивается, мы бросаемся в комнату. А там длинный накрытый стол, и вроде это не комната, а зал ресторана, полно гостей, музыканты. Я вижу Андрея, своих девчонок, Пупсика, Ёку, Тихоню, Ваську с женой, у жены в руках орущий младенец, и все пытаются успокоить его. А музыка играет, кто-то танцует, и вдруг кричат «горько», а в середине стола оказывается Димка в платье своей матери и очечках своего отца, а около него мужиковатая Дин в смокинге, и они целуются. И я подхожу и говорю:

– Совсем одурели, вы же родственники, у вас же родится ребенок с двумя головами.

А Димка говорит:

– У нас уже родился отличный ребенок, стопроцентный американец, вон он!

И Васькина жена, копия жены Пирогова, поднимает над головой младенца, показывая мне, а младенец орет.

– Дайте ему поесть, – говорю я, а Дин говорит:

– Мне нечем кормить, у меня ампутирована грудь. Дайте ему водки.

А Димка говорит:

– Все нормально, это просто кризис середины жизни. Я тебе писал про это.

– Ты мне уже три года не писал, – говорю я.

– В нашей кришнаитской секте запрещено писать письма в Россию, – отвечает он.

Входит моя мать со словами:

– Советую проверить, куда твой Валера поехал в командировку, он тебе все врет…

Тут меня будит звонок в дверь. Такой виновато-вороватый короткий пупсико-тихонин звонок. Я плохо соображаю, что происходит, ранний подъем для меня пытка. Я не то что сова, я – филин. Димка, кстати, тоже сова, не представляю, как он влился в американский режим.

Я услышала шаги и шорохи из динамика.

– Димку все так любили, – раздался голос Пупсика, переполненный повидлом. Парадокс состоял в том, что говорила истинную правду, а нажим был вральным. У Пупсика из-за семейного сценария желанье понравиться было настолько мощно закреплено в паре с необходимостью соврать, что когда она говорила: «Волга впадает в Каспийское море», хотелось взять карту и проверить. – Он был сердцем компании. Димка такой светлый человек… Когда он уехал, все стало рассыпаться. Правда?

– Правда, – хрипло поддакнул Тихоня. Пупсик была отличницей, она тянула руку в школе до того, как ее спрашивали. Я представила, как она, сидя на диване, нервно поправляет складки юбки. Милая такая женщина, которой кухня узка в бедрах, с ломовой хваткой, до сорока лет играющая в девочку с бантом.

– Я приехала по поручению брата. Он резко изменил образ жизни, посвятил себя духовному поиску… Но у него слишком мало… близких людей, и деньги, которые он перед этим заработал, он решил разделить между членами вашей компании, – объявила Дин.

– Какие деньги? – в один голос.

– Сумму я оговорю позже, когда мы встретимся все вместе… Я принесу кофе. – Голос Дин.

– Похожа, страшно похожа. Какие деньги? Ничего не понимаю. – Голос Пупсика.

– Полагаю, американские. – Вялый Тихоня.

– Не писал никому, теперь вдруг деньги, и надо встречаться с ними… Ужасно неприятно. – Пупсик.

– Ты же сама хотела. – Тихоня.

– Интересно, Ирка знает, что мы здесь? – Пупсик.

– Да какая разница… Деньги лишними не бывают. – Тихоня.

– Ну, все равно неприятно, она скажет, что мы из-за денег пришли. – Пупсик.

– Какая тебе разница, что она скажет. – Тихоня.

– Ну никакой, конечно, мы взрослые люди. Но все равно неприятно… – Пупсик.

Господи, какая тоска, лежать в постели под радиоспектакль с участием одноклассников, про которых и так все знаешь – могла, не слушая, сама текст написать. Дин, звяканье чашек.

– Со сливками?

– Спасибо.

– Нет, мне без сахара.

– Хороший кофе.

– Мы ведь не из-за денег пришли, мы про деньги не знали… Мы с вами хотели познакомиться. Такая невероятная история, что у Димки есть сестра, просто сериал… – Пупсик суетится под клиентом. – А Ира точно не придет?

– Она за городом. – Дин.

– Знаете, у нас очень болезненный разрыв, мы были самыми близкими подругами. С этой квартирой столько связано, у нас здесь начался роман. Я так люблю эту квартиру, эту кухню. А ты? – У Пупсика полное недержание.

– Я тоже. – Виноватый голос Тихони.

– Вы уже со всеми встречались? – Пупсик опять торопится.

– Со всеми. – У Дин голос как у робота.

– Со всеми вместе? – Тихоня не выдержал.

– Да. – Безразличная Дин, динамик делает обертона ниже, и голос точно как у Димки.

– Ёка и Васька общаются с Иркой? – Пупсик потрясена.

– Да, мы встречались вчетвером. – Дин.

– Из-за денег на все готовы, – обиженный голос Пупсика, – мы-то с вами так встретились, мы про деньги ничего не знали.

– Они и до моего приезда общались. – Дин.

Пауза.

– Понятно. – Удивленный Тихоня.

– Димка такой светлый человек… – Растерянная Пупсик.

– И что, они готовы все вместе встретиться? – Напрягшийся Тихоня.

– Кроме Иры. – Дин.

– А ей-то что? – Пупсик возмущена.

Дура, я тебе же хочу лучше сделать. Я-то могу смотреть в глаза кому угодно, а ты – через одного, не потому, что виновата, а потому, что тебя приучили, что ты по жизни виновата.

– Я мало что понимаю во всех ваших отношениях, и у меня нет возможности вникать, – черствый голос Дин.

– И моя жена готова? – Тихоня.

– Твоя бывшая жена! – Агрессивная Пупсик.

– Она согласилась. – Дин.

– И Васька? – Пупсик.

– Ему деньги нужны, у него сын родился, – ленивый голос Дин.

– Сын родился? – потрясенный возглас Пупсика, длинная пауза, звон ложки о край чашки. – Так…

Пауза раз в пять длинней корректной. Неужели она не знала, Москва же такой маленький город…

– А на ком он женился? – Пупсик, бедная Пупсик, и нет меня, которая утешит, убедит, что назло родил сына, а любит только ее, ведь у нее в жизни так мало доказательств собственной женской реализованности. Только дочка, сестра, домашняя прислуга, отличница… Когда человек запрещает себе сексуальность, он потом обязательно запрещает себе любить и защищать ребенка, невозможно же любить и защищать плоды того, что ты бессознательно считаешь грехом, от этого же крыша поедет. А потом эта Пупсикова плебейская привычка оплачивать присутствие мужика в своей жизни любыми унижениями, терпеть все от Васьки, делать аборты от Тихони весь период его метаний между двумя бабами. Да еще с таким надрывом делать, что столб от чувства вины женится. Конкурировать с Ёкой размерами Тихониных угрызений совести.

И этот алый пеньюар, вывешенный на стену на вешалке после свадьбы, как окровавленная простыня у древних народов: «Смотрите, смотрите, меня ближе к сорока годам лишили девственности! Все-таки лишили!» Бедная Пупсик, обокраденная родителями на свою женскую жизнь.

– На какой-то своей то ли студентке, то ли аспирантке, – каменный тон Дин. Этой кобылице все по фигу, все наши обломы в кайф…

– А говорили… он опустился… пьет… – обиженный голос Пупсика.

– Не похоже, к тому же он за рулем, – еще один удар в печень. Могла бы и помолчать, могла бы проинформировать в жанре соцреализма, не слепая же.

Пауза.

– Интересно, интересно. – Ложка постукивает по чашке.

– Я же говорил, быстро утешится. – Тихоня раньше был побережнее.

Пауза.

– А Ёка замуж не вышла? – Ну вот и алаверды Пупсика, значит, там уже поле боя.

– У нее шофер, телохранитель и любовник на одной ставке. – Дин понесло.

– Да что вы? – Оживившаяся Пупсик. – «Ах, я жить не буду! Ах, я собой покончу!» Сколько крови у нас выпила, чтоб теперь упасть на шофера!

– Хороший коньяк. – Ну Дин, просто Карабас Барабас!

– Да я вообще не пью, если только чуть-чуть. За встречу. Мне вообще пить нельзя. – Пупсику с младенчества внушили, что ей пить нельзя, и поэтому каждый раз, когда она выпивает рюмку, тормоза снимаются так, что она ведет себя как блатная «мурка».

– Тогда я тоже выпью. – Напряженный Тихоня.

– Ты за рулем! – Пупсик голосом классной дамы.

– И они готовы с нами встретиться? – Тихоня.

– Да, готовы. – Дин.

– Это странно. – Тихоня.

– Столько времени прошло. – Скучающая Дин.

– Всего три года. – Пупсик.

Неужели уже три года?

– А чем вы занимаетесь? – Пупсик вспомнила о хороших манерах.

– Разным. Работаю фотомоделью, пишу, рисую, конструирую одежду. – Не очень-то много ты и сама достигла в своей Америке, судя то тону.

– А как она выглядит? – Пупсик, торопливо.

– Ну, вот на мне сейчас моя модель. – Дин, небрежно настолько, что, видать, ахиллесова пята.

– Да нет, Ёка как выглядит? – Ах, бестактная Пупсик.

– По-моему, похорошела. – Ответный удар Дин.

– Ну вы же ее раньше не видели? – Возмущенная Пупсик.

– Если судить по фотографиям. – Зевающая Дин.

– Одета ужасно? – Пупсик с надеждой. Господи, будто ты лучше ее всегда была одета. У Ёки был крен в нищету, а у Пупсика – в пожилой партийный стиль. Мою экстравагантность она называла «одесской манерой одежды», а чтоб завоевать Тихоню, бегала по даче перед всеми в футболке и чулках с резинками на пудовых окороках, как в уездном публичном доме.

– Она одета из дорогих магазинов. Правда, ваши дорогие магазины существенно отличаются от наших дорогих магазинов. – Презрительная Дин, будто уже видела наши дорогие магазины.

– Да она всегда была одета как уборщица! – Пупсика понесло.

– Когда не было денег, все были плохо одеты. – Тихоня просто джентльмен.

– Теперь у нее другая жизнь с другими деньгами. – Дин.

– Так зачем ей теперь с нами встречаться, если у нее много денег? – Пупсик.

– Чтоб было еще больше. – Рациональная Дин.

– А сколько денег? О какой сумме речь? – Тихоня.

– Ну как тебе не стыдно, мы же не за деньгами пришли. – Застенчивая Пупсик.

– Расслабься, в Америке об этом говорят спокойно. – Раздраженный Тихоня.

– Деньги большие, но сумму я могу назвать только всем вместе, таковы условия игры, и они придуманы не мной, – бесстрастная Дин.

– Понятно… – Пупсик обреченно.

– Так вы готовы встретиться? – Дин.

– Это трудный вопрос. – Тихоня.

– Мне такие деньги даром не нужны! Все, что надо, мы сами заработаем, у нас серьезная фирма, мы переводим западные бестселлеры. Я не знаю, как с ними встречаться, это была такая ужасная история, мы до сих пор в себя не пришли. – Пупсик.

– А что именно вы переводите? – любопытная Дин.

– Мы работаем по всем направлениям, – уклончивая Пупсик. Ей стыдно сказать, что они начиняют СНГ розовым дамским и кровавым романом, мыло варят.

– Прошло три года. – Дин.

– Можно еще немного коньяку? – Пупсик.

– Конечно. – Дин.

– Не пей столько. – Озабоченный Тихоня.

– Мне кажется, что это было вчера… Жизнь с Васькой лучше не вспоминать, он пил, унижал меня по-страшному… но тогда я считала, что это нормально. – Пупсик.

– Он бил ее. – Тихоня.

– Очень редко, к тому же пьяный… – Пупсик.

– И сколько вы это терпели? – Дин.

– Пятнадцать лет. Только ради дочери, потом он вообще переселился к матери, и у меня не было ключей от той квартиры. Он до развода ребенка в упор не видел, это он теперь изображает образцового папашу… А у него с Ёкой было то же самое, она каждую секунду объясняла, что он ничтожество. – Нельзя Пупсику пить, «лошади понесли».

Пупсик и Васька держались на садомазохистских радостях и запрете на развод пятнадцать лет. Если бы не путч, всю жизнь бы так трубили. Собственно, Пупсика и Тихоню повенчали гекачеписты. Мы были на юге, а они встречались в нашей квартире. Андрей требовал, чтоб ключи отдали его командированной сестре, но я понимала, что легче снять сто гостиниц, чем дать этим инфантилам возможность понять, что они должны бороться за свое счастье. И тут девятнадцатое августа, когда мы на пляже вжимались ушами в приемники, ловя радио «Свобода»…

Пупсик с Тихоней под сенью Васькиного отпуска и Ёкиного спекулянтского заезда проснулись среди дня, вплыли на кухню, поставили чайник, включили телевизор и увидели «Лебединое озеро». Неспособные бунтовать ни при какой погоде и приседающие на любой поставленный голос, они ощутили такой азарт против тирании в лице советской власти, родителей и собственных супругов, что побежали к Белому дому и встали в цепочку, остановившую танки.

Я все жду социолога, готового проанализировать прямо пропорциональную зависимость между путчем и количеством разводов в нашем поколении. Когда я вернулась с отдыха, на эскалаторах метро ехали толпы людей с роскошными лицами, я никогда не видела такой плотности приличных физиономий на один квадратный метр Москвы. Все были одухотворены бунтом.

К новому году облик населения в метро восстановился, кто успел оторваться, пересел в автомобили и такси, остальные начали маргинализоваться. Видимо, с точки зрения оздоровления населения такие психодрамы надо проводить раз в полгода и без жертв. Есть же племена, разыгрывающие символические войны, чтобы уберечься от настоящих.

У Пупсика с дедушками и бабушками было не слава богу. Кого постреляли, кто рано умер. Видимо, ощущение полной беззащитности и неукорененности в Москве делало все их семейные истории вральными, и образ предков плавал в диапазоне от богатых аристократов до армянских колхозников. Видимо, каждый раз повествование цеплялось за спрос, что часто бывает в пуганых семьях, где предки сидели. И выход к Белому дому был для Пупсика не бунтом, а гипербунтом за все про все. В том числе за униженную бедностью с детства мать, за униженного по собственному выбору отца, мелкими шажочками и аккуратными текстами взбиравшегося к карьере в годы, когда приличных людей туда не звали.

– В общем, он заставил меня объявить Ваське, что я больше не хочу с ним жить. – Пупсик, будто к Тихоне в принципе можно применить слово «заставил». – Я знала, что за этим последует. Мы сразу спрятались на дачу. Васька ввалился туда с пьяными дружками, выбил окно. Избил его, заставил уйти… Потом они его в лесу чуть не зарезали! Это был ужас!

– А вы не могли предположить, что он начнет искать вас на даче? – Ну, Дин, хорошо соображает!

– Хватит тебе уже коньяка. – Тихоня.

Представляю, какой он сидит бледный, как барабанит длинными пальцами по столу и злится стриптизу. Но Пупсику больше некому рассказать «лав стори», у знакомых три года назад уже уши завяли от сусальных подробностей; и теперь сквозь лупу времени все ярче и ярче выпирают детали, которые так не хотелось замечать тогда.

– Хочу и пью! Могла – не могла? Мне уже сто раз задавали этот вопрос! Да если б он нас не застукал, это бы никогда не кончилось! Это бы тянулось всю жизнь! – Пупсик.

– Я сейчас тоже начну пить. – Уязвленный Тихоня.

– Ты за рулем. – Таким тоном, исключающим возможность обсуждения, Пупсикова мать давала поручения Пупсикову отцу, выходя из роли перманентно умирающей дамы. Как говорит Валера, внешняя беспомощность – наиболее эффективный механизм манипуляции и вымогательства. – Потом мы уехали в Питер и жили там два месяца. Дочка была у Ирки. Ирке круглые сутки звонили Васька и Ёка с мольбами и угрозами. Потом разводы, ужас… Я постарела на десять лет. Меня при одном воспоминании в дрожь бросает! И теперь видеть этих людей? Возвращаться в этот кошмар?

– Я тебя не уговариваю. – Тихоня.

Пауза.

– Вы мне одно скажите, вы счастливы? – Неожиданно мудрая Дин.

– У нас все очень хорошо. – Конечно, относительно их прежних браков это Эдем, если бы им еще как-то простить все взаимные шантажи и подставы… Благодаря друг другу они начали семейную жизнь, о существовании которой даже не подозревали. Проблема состояла в том, что каждый из них вырос на десять сантиметров, но от другого требовал, чтоб тот стал великаном.

Когда мы с Валерой впали в роман, на горизонте замаячил приезд жены. Как фанат определенности я немедленно предложила или – или. В другой ситуации мне было бы наплевать, но Валера мне нужен был целиком и надолго. Он попросил на раздумья день, но вечером уже позвонил. Я знала, что целый день без меня не выдержит, знала, что мой с самого начала, я не боялась конкуренции, я просто не хотела, чтоб в анамнезе остались мутные ходы, слова и поступки. «Осенний марафон» русского героя на рандеву я уже ела с Андреем, когда выгнала его к первой подвернувшейся дурочке. И он ходил туда и обратно, как прогулочная лошадь, выучившая маршрут для туристов. Ходил, наматывая на самолюбие очки своей нужности и там и сям. А я терпеть не могу, когда мной долго кормят поруганное самолюбие, даже если сама приложила руку к поруганию.

– В чем проблема? Откажитесь от встречи. – Добродушная Дин.

– И что будет с нашей долей денег? – Пупсик. Не денег хочет, хочет своими глазами все увидеть. Деньги у нее, конечно, эрогенная зона, но в области социальной, а не интимной конъюнктуры.

– Разделю вашу долю между остальными. – Дин.

– И они получат наши деньги? – Тихоня озабоченно, тоже ведь не денег хочет, а чтобы не думали, что он опять Васьки испугался.

– Получат. – Дин эхом. Что она так размазывает кашу по тарелке, давно могла договориться. Зачем-то ей весь этот спектакль?

– Ну нет, думайте что хотите, а я готова встретиться. Из принципа! – Боевая Пупсик.

– Я тем более. – Тихоня.

– Почему тем более? – Все этой Дин надо знать.

– Что я, маленький мальчик? С женой я и так вижусь, когда к сыну прихожу, а на Ваську мне наплевать. – Тихоня. Странно, как эта Дин при всей своей герметичности так их разговорила.

– А Ирка денег не получит? – Пупсик.

– Она идет по отдельной статье. – Дин, холодно.

– Она всегда Димкой крутила как хотела, я ее спрашиваю как-то, ты почему за Димку замуж не вышла, а она говорит, мол, Димка – ребенок, а я хочу замуж за взрослого. Ну и бросил ее взрослый Андрей, сейчас с Валерой живет, но как-то это все неубедительно. Небось опять мужиков меняет, а уже сорок лет, уже о будущем пора подумать. – Пупсик. Интересно, кого же это я меняю, сижу как дура и даже не знаю, где Валера.

– Будущее – это когда? – Дин, с интересом.

– Это с кем вместе стариться. – Пупсик, мамиными словами.

– Да вроде она пока не собирается стариться. – Дин, просто платный адвокат. Ах да, она же знает, что я все слышу, она же на меня весь спектакль играет. Игрунья…

– У меня теперь своя фирма… У меня тоже есть шофер, как у Ёки. – Пупсик, некстати.

– Только когда он тебя посылает, я сажусь за руль. – Тихоня, снижая пафос.

– Ну и что? Когда машинистка болела, я тоже за компьютером сидела. Ирка мне, конечно, очень помогла. Многое я сделала на ее связях, потому что я человек скромный, не люблю тусоваться, просто там, где она хамила, я строила интеллигентные отношения. Но мы попали в такой переплет, у меня уже муж другой, уже фирма своя, а она меня все учит, как маленькую. Так ведь тоже нельзя. А тут его день рождения, а у нас решается вопрос об учредителях, все на мази, нужные люди, деловой прием… А у Ирки же культ искренности, она же такое может ляпнуть, что все рухнет. Ей язык не привяжешь. Ну в общем, решили для Ирки сделать второй день рождения, она же самый близкий нам человек. А он проболтался. – Пупсик. Я действительно ошалела, когда Тихоня проговорился.

– Между прочим, не обязательно было решать за меня, кого приглашать, а кого не приглашать на мой день рождения. – Тихоня.

– Да ты был согласен, тебе потом стало стыдно. – Это ближе к истине.

– А тебе и потом не стало. – Тихоня осмелел за эти годы.

– Я так переживала потом, я ее очень люблю. Но только не надо из нее делать ангела, она очень жесткий человек, она может такое сказать, что собеседника на «скорой» увезут. Что говорить, все изменились за это время. Мы все были Обломовыми, а стали Штольцами, – Пупсик, грустно, – обстоятельства развели всех по разным дорожкам.

– Обстоятельства никогда не достают из человека того, чего в нем не было, у меня была возможность отследить много судеб в эмиграции. – Дин.

– Вы мне можете сказать, зачем Димка уехал? – Пупсик, очень серьезно.

– Шанс… Такая соблазнительная штука, вы ведь из-за этого разрушили семьи. Вот смотрите, вы сейчас получите большие деньги, это ведь шанс, новые возможности. – Дин, с мефистофелевской интонацией.

Пауза.

– Я тогда поеду в Рим, всю жизнь мечтал увидеть Рим. – Тихоня, не все еще в нем покрылось мхом.

– Нам нужна квартира в центре. – Пупсик, раздраженно.

– Я получу свою долю денег и поеду в Рим. Мне сорок лет, я хочу увидеть Рим. – Тихоня почти жестко.

– Ну если так, тогда я тоже много чего хочу! Я всегда думала о других, о родителях, о ребенке, о тебе… У меня нет приличной шубы. Мне тоже сорок лет. Я хочу комфорта, я хочу покоя, я не хочу больше вкалывать, как ломовая лошадь. Я хочу… постоянную домработницу, хочу уважения, хочу… – Пупсик совершенно не готова к тому, что у Тихони есть собственные желания.

Пауза.

– Уважения за такие деньги вы, пожалуй, не купите. Но в Рим можно будет съездить. И даже не один раз. – Дин, так весело, что напряжение вроде разрядилось.

– Ну, нам пора. Спасибо вам большое. Было очень приятно. К сожалению, через полчаса у меня встреча. – Тихоня, озабоченно.

– Было очень приятно познакомиться, и потом, это такой сюрприз, что у Димки есть сестра. Димка был сердцем компании. – Пупсик, растрогавшись. Способность Пупсика повторять одно и то же с самым искренним видом всегда потрясала меня. Потребность разговаривать вслух, поддерживая доброжелательный тон, когда сказать нечего, в ней всегда была сильней саморедактуры.

Возня, топот.

– Извините, что я столько наговорила, мне совершенно нельзя пить! Такой странный день. Позвоните нам, пожалуйста, когда будет встреча, и очень хотелось бы увидеть вас в нашем доме.

– Встреча завтра. А в гости, к сожалению, не смогу прийти, мало времени, скоро улетаю. – Улетает. Жалко, я уже к ней привыкла.

Когда Дин зашла, я сидела в халате перед зеркалом и пыталась ликвидировать кремом и лосьоном мрачное выражение лица. Она начала вытаскивать приспособление для подслушки из розетки.

– Славная игрушка. В комплект подарка еще входит купленный мной говорящий телефон, при нажатии на кнопки он называет цвета, цифры, играет мелодии. Представляешь, ребенок нажимает на желтую кнопку, а телефон говорит ему: желтый, желтый, желтый! Прогресс оглупляет, изобретение письменности способствовало ухудшению памяти.

Я молчала как удав.

– Они на меня произвели, – сказала Дин, – помнишь закон Паркинсона: все, что может испортиться – портится, все, что не может испортиться – тоже портится.

– Тебе-то что? – рявкнула я.

– Так… Изучаю нравы.

– В Америке изучай!

– Ведь вы были близкими подругами… – Она сидела сытая, упакованная, намазанная из своих дорогущих пузырьков и баночек.

После истории с двойным днем рождения я ничего не могла с собой сделать, только провоцировала разрыв. Меня охватило такое чувство брезгливости, что прошлое оказалось погребенным под ним. Я знала, что могу заставить себя светски общаться с Пупсиком и Тихоней, но после этого возникнет ощущение, что чистила сортир. Но это было личной проблемой, и Дин никто не приглашал на прогулку по моему частному пространству.

– Что ты тут Миклуху-Маклая корчишь? И вообще, какой черт тебя принес с твоими деньгами? – взбесилась я.

– Это не мои, это его деньги! – как-то очень торопливо сказала Дин.

– Вот именно, за его деньги хочешь наесться эмоций…

– Не хочу, а приходится. Я могу их тебе отдать, чтоб ты раздала, только ведь тогда вы друг друга перестреляете! – скривила она губы.

– Если и перестреляем, то не из-за денег, а по поводу денег, – уточнила я. – Тебе интересно совать палку в муравейник, а мы прожили вместе молодость. Посмотрела бы я на любую эмигрантскую компанию, кинув туда наживку! Между прочим, кроме этих людей, у твоего брата никого на свете нет, видел бы он, как ты тут глумишься!

– Он тоже изменился, поверь… очень. – У нее стало такое несчастное лицо, что мне показалось, я сказала страшную бестактность.

– Эти люди – мое прошлое, – снизила я тон, – но сегодня разглядывать их – все равно что откапывать трупы любимых и показывать им свой труп.

– Наверное, приятно, что твой труп будет поцелее, – очень зло отозвалась она.

– Да он такой же… Если мои друзья превратились в то, чего я стыжусь, значит, и я руку приложила. – Я видела, какие хреновые у них были браки, видела, что Ёка звереет от Тихониной рефлексии и медленно уничтожает его за то, что он не может соответствовать представлениям о мужике-добытчике. Видела, что Васька не может выносить ежесекундных подставок Пупсика из-за того, что она замужем за родителями, а он – приживал. И когда Пупсик с Тихоней начали встречаться, это было хоть каким-то просветом в джунглях вранья и несчастности. – Я взяла на себя всю черную работу их перехода по новым бракам, принимала за них решения, отпускала грехи… Там, где надо было подставлять плечо, подставляла за них свою совесть.

– А кто тебе разрешил? Кто тебя в сан облачил?! – заорала она.

– Они!…они были как две мокрые курицы.

– Ага, ты не дала им самостоятельно разобраться, ты поиграла ими, как компьютерными персонажами, а теперь получается, все в дерьме, а ты сверху – вся в белом? Да?

– А чего ты орешь?

– Разве я ору? Они сами, понимаешь, сами должны были разобраться со своими бывшими. Им было бы тяжело, но это физиологичный способ превращения инфантила в человека с желаньями и поступками! А тут пришла добрая тетя, «хотите я за вас ваше дерьмо уберу?». Может, они бы и не поженились, но они бы стали взрослыми, а ты, как их мамочки, сделала все за них. Ты законсервировала их на стадии бегства из брака в брак. На стадии детских пряток.

– В конце концов, все это не твое дело. Финансовый агент должен вести себя поскромнее. Иди лучше поставь чайник.

Она ушла с улыбкой Джоконды. А я сидела перед зеркалом, пытаясь привести в порядок волосы, и злилась, злилась, злилась…

Как можно объяснить лесбиянке всю архитектуру гетеросексуальной женской дружбы? С Ёкой и Пупсиком я ощущала себя старшей и ответственной. Они считали, что я расточительно много посвящаю себя мужикам, потому что не подозревали, что собственный кайф не может быть расточительством. Им с детства запретили получать удовольствие от чего-либо, кроме хороших отметок и вкусной еды. Это делало их несчастными и нелепыми, потому что чувственность – это в принципе способ усваивания и распределения жизненной энергии. Я все время ощущала себя рядом с ними как ребенок из богатой семьи в сиротском приюте, только вместо игрушек, сладостей и красивых платьев тактично подсовывала свой женский опыт, с помощью которого они могли ухватить себе пайку женского счастья, опираясь на мои, а не собственные синяки и шишки.

Вызывая чувственность, как забитую прислугу, они платили ей медяки. Они были организованы внутри, как тряпичные куклы, и для них порадоваться собственному ребенку, собственному телу, солнцу, цветку, прохожему, собаке было как забраться на двадцатый этаж без лифта. Они сначала в песочнице, потом в игре, потом в постели, потом со своими детьми жили, как евреи в полосе оседлости.

Я обманывала Пупсика тем, что держала за равную. А она рассматривала меня как классную даму и всякий свой успех считала моим педагогическим завоеванием. Выйдя замуж за Тихоню и открыв фирму, она почувствовала необходимость избавиться от меня, чтобы поверить в то, что все сделала сама.

История с дележкой денег из шоу резко превращалась в моралите. Как в моем сне сказал Димка: «Кризис середины жизни!» Я представила, что стою на смотровой площадке, вижу центр города, отчетливо темнеют руины любимых площадей и бульваров. Я представила, как хорошо это сделать в смешанной технике: немного сангины, немного пера, немного коллажных наклеек – Бульварное кольцо, вырезающее центр, как формочка печенье из теста, и внутри его дырки и горстки мусора, затянутые паутиной. Так бы и называлось «Кризис середины…».

У меня все в порядке. Среди тех, кого я уважаю, у меня твердый статус профи, среди тех, кого я презираю, у меня завидный статус скандальной бабы, выбившейся из натурщиц, который освобождает их от изучения моих работ и анализа собственной неуспешности. У меня сладкая жизнь человека, который днем не боится голода и рэкета, а ночью – совести и одиночества. У меня куча друзей, появившихся в последние годы, они не помнят меня хулиганкой-одноклассницей и хипповкой в джинсах, исписанных матом. Они смотрят на меня как на достояние отечественной культуры с человеческим лицом. У меня все в порядке… но ощущение, что если бы тогда я поехала с Димкой и билась за кусок хлеба в Америке, то не участвовала бы в деградации близких. Ведь мы все оказались пушечным мясом переходного периода. А Димка что? Он «великий Гэтсби», он там за выживание с чужаками боролся, а не со своими и не с собой. А с другой стороны, если бы «переходного периода не было», его стоило бы выдумать…

У меня все в порядке. Если бы я еще понимала, кто я и чем я занимаюсь…

– Тебя к телефону, – засунулась в дверь белокурая голова Дин.

– Как дела? – заученным тоном наплевательства с любопытством спросила мать.

– Нормально, – вяло ответила я.

– Девочки звонили?

– Нет.

Она прекрасно знала, что они звонят раз в неделю, экономя деньги, и спрашивала, чтоб сконструировать разговор.

– А Валера?

– И Валера не звонил.

– Понятно. Мне кажется, ты поторопилась с этим замужеством.

– Когда кажется, креститься надо.

– А что я такого сказала?

– Ничего.

– Говорят, о тебе статья в какой-то газете…

– Возможно.

На самом деле ей было наплевать.

– Я, наверное, заеду днем, – попробовала она лед.

Я выдержала длиннейшую паузу.

– Я чувствую, ты этого не хочешь?

– Я ничего не сказала. – Мне изо всех сил не хотелось, чтобы она встречалась с Дин. Я не могла объяснить почему, но понимала, что она все разрушит.