Текст книги "И вдруг раздался звонок"

Автор книги: Мария Халаши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ЕЩЕ ОДНА КНИЖКА МАРИИ ХАЛАШИ О ДЕВОЧКЕ НЕ ТАКОЙ, КАК ВСЕ

Мария Халаши, известная венгерская журналистка и писательница, впервые переступила порог редакции, еще когда училась в школе. Она вошла в кабинет главного редактора журнала «Кино и театр» и сказала, что хочет здесь работать. Главный редактор удивленно посмотрел на нее и спросил:

– А сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Как раз столько, сколько моему зимнему пальто, – пошутил он.

С того дня прошло тридцать лет. М. Халаши окончила университет, получила диплом преподавателя венгерской литературы, но журналистика снова властно захватила ее, и после окончания университета М. Халаши стала работать в газете. Охрана здоровья, воспитание подрастающего поколения, венгерская театральная жизнь – вот темы репортажей и статей М. Халаши. Скоро молодая журналистка пробует свои силы в другом жанре – она пишет рассказы и повести для детей. И ее книги о детях и для детей стали пользоваться не меньшей популярностью, чем ее репортажи.

В повести "Слева от лестницы" Мария Халаши рассказывает о том, как старая прачечная стала для ребят сказочным королевством. Здесь хозяева они, а не взрослые, здесь можно бегать, прыгать, кричать, рисовать на стенах и к тому же не надо каждый день убирать за собой игрушки. В этом королевстве происходит много интересных, увлекательнейших событий, но вот однажды большой ржавый замок, повешенный на дверь прачечной, навсегда отрезал от ребят мир детских игр и детских мечтаний.

Героиня повести "Каждый день сенсация", совсем юная, приходит работать в газету – так же, как и сама писательница когда-то. Ее первым шагам на нелегком журналистском пути, формированию характера и профессиональных качеств газетчика и посвящена эта книга.

Несколько лет назад М. Халаши написала и «взрослый» роман – "Мальчик, живущий в столице", и он был хорошо встречен венгерской критикой.

В августе семьдесят седьмого года мне довелось побывать у Халаши. Ее уютный, гостеприимный дом находится в Буде, гористой части венгерской столицы, и с балкона открывается прекрасный вид на Дунай, на Цепной мост и мост Маргит, на величественное здание парламента на пештской стороне. 20 августа – необычный для Венгрии день, День конституции. В это утро жители Будапешта и его гости – все устремляются к Дунаю, к обоим его берегам, потому что в одиннадцать часов здесь начинается традиционный водный и воздушный парад, который смотрят тысячи людей на набережных Дуная, а с помощью телевидения – и вся страна. Впечатляющее, красочное зрелище.

В квартире М. Халаши в то солнечное утро было много народу. Приходили близкие, друзья, чтобы с большого, просторного балкона полюбоваться праздником.

Мария Халаши радовалась гостям, радовалась тому, что на русском языке скоро появится ее книга – та, что вы держите сейчас в руках, – рассказывала о себе, показывала коллекцию русских деревянных игрушек, которой очень гордилась. М. Халаши уже тогда была серьезно больна, но много и напряженно работала – над новой повестью для ребят и в газете "Пешти мюшор", где она была заместителем главного редактора. Эта газета освещает новости культурной жизни Будапешта.

Я впервые встретилась с Марией Халаши, но не прошло и пятнадцати минут после нашего знакомства, как она сказала:

– Вы не обидитесь, если я буду говорить вам «ты»? У нас это признак расположения.

А 1 мая 1978 года радушной хозяйки дома, известной журналистки и детской писательницы, не стало. Ей было всего сорок семь лет.

"И вдруг раздался звонок…" – вторая повесть М. Халаши, выходящая на русском языке; первая – "На последней парте" – была опубликована в Советском Союзе в 1968 году. Эта повесть занимает особое место в творчестве писательницы, на ее долю выпал наибольший успех, и о ней, возможно, стоит поговорить подробнее. Тема ее – одна из актуальных тем современной венгерской литературы: преодоление расовой и национальной предвзятости, а героиня – представительница цыганского народа, самобытного и даровитого, народа, у которого такое любопытное прошлое.

Цыгане пришли из Индии. Очень давно, еще в X веке, племена, живущие в северо-западной Индии, оставили родные пределы и отправились по белу свету искать страну, где бы жизнь не была к ним так сурова и безжалостна. Их путь продолжался столетия, но они так и не обрели земли, где бы можно было спокойно и мирно жить. Страны Цыгании никогда не было.

В Европу цыгане приходят в XV веке и очень скоро попадают в положение преследуемого народа, их обвиняют в колдовстве, воровстве детей, людоедстве. Во Франции и Испании их истребляют "огнем и мечом", охотятся на них как на диких зверей. Немало цыган и цыганок погибло на кострах святейшей инквизиции.

В Венгрии и других странах Центральной Европы против цыган тоже были приняты жесткие, хотя и менее суровые меры. Но, применяя к гонимому племени всякого рода запреты, власти ничего не делали, чтобы облегчить переход цыган к оседлому образу жизни, распространить среди них образование. Людей, «потворствующих» цыганам, наказывали.

Мор Йокаи, замечательный венгерский писатель конца XIX – начала XX века, писал:

"Цыган!" – никому не нравится, чтобы его так называли. Никому не хочется принадлежать к этой нации. На цыгана смотрят сверху вниз даже крестьяне. Если работа настолько отвратительна, что никто не хочет ее делать, ее поручают цыгану, а к другой работе и близко не подпускают, говоря: "Цыган пахать не любит". Гоняют с одного конца деревни на другой, так как думают, что цыган только ворует, обманывает, колдует. Если его побьют, он не может пожаловаться, потому что, если пожалуется, его еще и засмеют".

После 1945 года, после освобождения, многие цыгане в Венгрии покончили с кочевьем, освоили десятки профессий, честно трудятся. Очень много было сделано и делается для распространения среди цыган образования, для поднятия их культурного уровня. Но в сознании, психологии людей все же осталась известная предубежденность, недоверие к цыганам. Теме преодоления расовых и национальных предрассудков и посвящена повесть М. Халаши "На последней парте".

Кати Лакатош, выросшая в провинции, приезжает со своей семьей в Будапешт. Ей очень нелегко на первых порах. Кати не такая, как все. Черноволосая, черноглазая, в длинной пестрой юбке, она и внешне отличается от ребят, да и весь уклад ее прежней цыганской жизни воздвигает невидимый барьер между ней и ее сверстниками из венгерской столицы. В классе на Кати смотрят как на дикарку, с ней даже никто не хочет сидеть на одной парте (отсюда и название – "На последней парте"). Девочка-цыганка нелегко расстается со своими привычками, прежними взглядами, с ней случится много грустных и смешных историй, прежде чем она найдет свое место в коллективе, прежде чем у нее появятся в классе друзья.

Повесть М. Халаши имела большой успех в Венгрии. Венгерские ребята, как потом и советские, обращались к писательнице с просьбой рассказать, что было дальше с Кати Лакатош, как сложилась ее судьба. И история девочки-цыганки выросла в трилогию. Во второй части, в повести "Родители, взятые взаймы", Кати едет в пионерский лагерь на озере Балатон, третья часть – она должна была называться "Щепотка соли" – осталась незаконченной.

По повести "На последней парте" был снят телевизионный фильм (в 1978 году он завоевал первый приз на фестивале телевизионных фильмов в Братиславе) и поставлена пьеса в будапештском детском театре имени Бартока и в других театрах страны. История Кати Лакатош взволновала ребят, заставила их над многим задуматься.

Несколько лет назад в связи с постановкой пьесы "На последней парте" в театре имени Бартока венгерские ученые, занимающиеся детской психологией, даже провели специальное исследование. Они решили изучить, как относятся дети к представителям других национальностей и национальных меньшинств и как воздействует театральная постановка на формирование взглядов девяти – четырнадцатилетних детей, помогает ли спектакль юному зрителю преодолеть предвзятость, необъективность. Среди будапештских школьников, пришедших в театр, были распространены анкеты, в которых дети отвечали на многие и многие вопросы: понравилась ли им пьеса и исполнители главных ролей, что они думают о цыганах и как они отнеслись бы к тому, если бы их товарищами по классу, соседями, членами семьи оказались представители различных национальностей – французы, русские, англичане, немцы, поляки, румыны, цыгане.

Ребята заполняли анкеты до спектакля и – вторично – через день-два после посещения театра. Анкеты, заполненные до просмотра пьесы, показали, что многие школьники еще придерживаются старых представлений, в их ответах слышны отголоски тех взглядов на цыган, о которых писал Мор Йокаи.

"…Цыгане такие же, как мы все, так же живут, думают, чувствуют, работают. Такие же люди, как венгры, французы, русские, негры, кубинцы. Разве что кожа у них чуть темнее нашей, но все мы одинаково смеемся, когда приходит радость, и плачем одинаково, если случится беда" – эти слова учительницы Дёрди были откровением для многих ребят в классе, где училась Кати Лакатош, и для многих юных зрителей, пришедших в театр имени Бартока посмотреть эту пьесу. История Кати была пережита ребятами в зрительном зале, заставила по-иному взглянуть на "цыганский вопрос". И изучение анкет, заполненных после просмотра спектакля, убедительно это подтвердило.

Повесть "На последней парте" была переведена на девять иностранных языков. Прошло уже больше десяти лет после выхода в свет ее русского перевода, а письма-отклики советских ребят на эту книгу все продолжают поступать.

Судьба девочки-цыганки, своевольной, непосредственной, с обостренным чувством справедливости, оказалась близка ребятам, прочитавшим эту книжку по-русски, заставила их волноваться, сопереживать. Вот несколько строчек из их писем:

"Читая эту книгу, я плакала и смеялась вместе с Кати. Мне до слез было обидно, когда учительница (новая) назвала Кати цыганкой…"

"Разве мало таких людей, которые презирают человека из-за цвета кожи…"

"Мне тяжело было читать, что она не такая, как все…"

Авторы многих писем – те, у кого "не ладится дружить с ребятами". Они пишут о себе, делятся личными горестями и переживаниями, просят совета, хотят побольше узнать о Марии Халаши, о других ее книгах.

И вот сейчас издательство "Детская литература" знакомит советских ребят еще с одной книгой венгерской писательницы – "И вдруг раздался звонок…". В Будапеште она вышла в 1975 году. В этой повести тоже рассказывается о девочке не такой, как все, хотя ее история совсем не похожа на историю Кати Лакатош.

Семилетняя Шарика перенесла тяжелое заболевание – детский паралич, она прикована к креслу, не может ходить. Девочка тяжело больна, но болезнь не заслонила от нее мир. Шарика тянется к людям, радуется тому, что придут гости, пытается представить, как играет с ребятами ее старшая сестра Габи, и с нетерпением ждет, не позвонит ли кто-нибудь в дверь. Ведь звонок в дверь всегда сулит что-то интересное. Шарика – мужественная, самоотверженная девочка, она стойко противостоит испытаниям, выпавшим на ее долю. Но она необыкновенная девочка еще и потому, что большая выдумщица и фантазерка.

Шарика почти не выходит из своей комнаты, и в окно ей видны только надоевшие кроны каштанов. И тем не менее она не скучает, потому что у нее есть своя Волшебная страна. И чтобы попасть в эту страну, не нужны ни ковер-самолет, ни семимильные сапоги, даже не нужно срывать со стены старый холст, на котором нарисован пылающий очаг. Ее Волшебная страна в комнате. Она так и называется – Комнатия. Обитатели ее – занавеска Рози, кувшин Карчи, старая комодиха Маришка, маленький торшер Венцель Железный, барышни Камышинки, живущие втроем в одной вазе, – только кажутся неодушевленными, на самом деле они действуют, чувствуют, разговаривают. За внешними чертами девочка-фантазерка угадывает, домысливает их "душевную сущность", даже их биографии. А какие удивительные истории умеет рассказывать чужеземец в пурпурно-синем одеянии, ковер Перс! Может, и правда, в той далекой стране, откуда он прибыл, все – персы? И чего только ни случается с необыкновенными обитателями Комнатии! Они ссорятся, влюбляются, страдают, сплетничают. Муха Жига ведет следствие по розыску преступника, тяжело ранившего на балу занавеску Рози. В трудную минуту жители Комнатии приходят Шарике на помощь, но и Шарика самоотверженно бросается на выручку Дюле-свечке, когда тому угрожает смертельная опасность, бросается на выручку и – самостоятельно, без чьей-либо помощи – делает первые шаги. Она будет ходить!

"И вдруг раздался звонок…" – повесть о Шарике и ее сестре Габи, которая поначалу ведет себя эгоистично. "Оставь меня в покое, Габи!" – как часто слышала это она от взрослых с тех пор, как заболела сестра. Ей кажется, что теперь все в доме для Шарики – и внимание, и любовь родителей, и игрушки, и транзисторный приемник. И Габи бунтует. Даже вздумала претендовать на кресло на колесиках, которое купили Шарике, чтобы та могла свободно передвигаться по комнате, выезжать на прогулку. Габи – сорванец в джинсах, она и внешне старается подражать мальчишкам, даже разорвала свитер, чтобы с рукавов свисала бахрома, и вымазала его в саже. Габи все больше дичает, отбивается от рук. "Со взрослыми лучше не связываться", – решает она. Отдушина для нее – компания сверстников во дворе, здесь она полноправный член банды "Шесть с половиной", самой классной во всей Буде, а половинный член банды – "сторожевая собака" Монокль. Авторитет семьи, взрослых поколеблен, мнение сверстников для Габи превыше всего, и она очень боится, как бы из-за болезни Шарики, из-за других семейных дел, которые она терпеть не может, банда не стала называться "Пять с половиной". Габи никому не говорит, что у нее больная сестренка, и, когда однажды ее друзья видят, как она везет в коляске Шарику, Габи отрекается от нее. ("Это не моя сестра! Это девочка из нашего дома!") Не просто, а через потрясение – и суровый нравственный урок был ей преподан обожаемой бандой – приходит Габи к осознанию своего поведения, к состраданию.

Эта повесть еще и о ребячьей солидарности, и о взрослых, близких Шарике и встреченных случайно, которые помогли Шарике побороть болезнь, хотя приходилось девочке сталкиваться и с их черствостью, душевной глухотой.

С большим сочувствием рассказывает М. Халаши о трудных и тревожных днях, выпавших на долю этой будапештской семьи, о банде "Шесть с половиной". И рассказывает живо, увлекательно, с мягким юмором. Ее книга учит добру, человечности.

"Когда молодым людям задают вопрос, какие черты характера больше всего ценятся в людях, мы, не задумываясь, говорим о смелости, мужестве, гордости, силе воли… А может, сначала доброта, а потом сила? Может, сначала чуткость – потом мужество?"

Мне захотелось привести эти строки из письма в «Правду» запорожской школьницы Людмилы Макухи, потому что они удивительно перекликаются с темой книги венгерской писательницы, с ее призывом к добру, чуткости, товариществу.

Если повесть М. Халаши "На последней парте" помогла кому-то из ребят преодолеть национальную предвзятость, научила видеть в своих сверстниках с другим цветом кожи прежде всего достоинства личности, человека, если другие ее книги, рассказывающие о становлении характера подростка, о его первых, порой нелегких столкновениях с жизнью, заставили юного читателя задуматься о своем призвании, о своем месте в жизни, то эта повесть о двух сестрах, Габи и Шарике, рождает в читателе прежде всего "прекрасный дар неравнодушия".

Хочется думать, что новая встреча с венгерской писательницей доставит большую радость советским ребятам.

Л. Васильева

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Принеси мне стакан воды, Габика!

– Опять начинаешь?

– Что начинаю? Мне пить хочется. Габика, милая, дай мне стаканчик воды…

– Ну чего ты все хнычешь и клянчишь, как попрошайка! Протяни руку и возьми стакан. Вон он стоит. Руку-то ты можешь протянуть?

– Там плохая вода. И в стакане муха плавает.

– Муха плавает! С тобой с ума сойти можно! Все не то тебе, все не так! Ну-ка, дай мне стакан!

Шарика протянула ей стакан. Она крепко держала его обеими руками, чтобы не уронить. Знала, что, если уронит и вода прольется на ковер, Габи накричит на нее, а то и за волосы оттаскает. Прошлый раз ей здорово влетело, когда у нее выплеснулось молоко на платье и на кресло и Габи пришлось прибирать за ней. Она вцепилась Шари в волосы и принялась трясти ее. Было, правда, не очень больно, но Шари расплакалась. Еще бы не плакать, если с тобой так обращается собственная сестра!

Габи схватила стакан и заглянула в него.

– И из-за этого столько шуму? – возмутилась она. – Муха плавает! Да вовсе это не муха, а маленькая красивая бабочка.

И, засунув указательный палец в стакан, она вытащила оттуда какой-то темный комочек и протянула стакан Шари:

– Держи! Теперь в нем нет твоей мухи. Можешь пить.

– Принеси чистой воды, эту я не хочу.

– Некогда мне, не видишь, что ли? Скоро ребята засвистят. И чего ты все капризничаешь? Ничего с тобой не случится. Если б ты ходила в школу, а не сидела целыми днями в кресле, то знала бы, что в воде полно мелких живых организмов, невидимых простым глазом.

– Но это видимый. Простым глазом. Такую воду я пить не стану.

– Ну и не пей!

Габи снова села на диван. В материнской шкатулке для рукоделия она отыскала толстую иглу, которой сшивают мешки, положила на колени целехонький, полученный в подарок на рождество желтый пуловер и начала рвать большой иглой его рукава.

– Что ты делаешь? – Шарика вся подалась вперед и с изумлением смотрела, как Габи просовывает кончик блестящей толстой иглы между нитями пуловера и потом резким движением раздирает их. Нитки рвались с жалобным треском. – Новый пуловер! – потрясенно прошептала Шари.

– Тебе-то что? – Габи, насторожившись, подняла голову. – Только не вздумай ябедничать… – Она перестала ковырять пуловер и, зажав иглу в вытянутой руке, размахивала ею перед носом Шарики.

– Ай! – взвизгнула Шарика, побледнев, и закрыла глаза.

– Эх ты, трусиха! – протянула Габи. – Я до тебя и не дотронулась. Иголки испугалась? Дурочка! Она от тебя в двух метрах.

И Габи снова принялась за свой пуловер.

Шарика сидела тихо с закрытыми глазами. Ее маленькая худенькая фигурка в накрахмаленном отглаженном ситцевом платье в горошек совсем утонула в кресле. Руки неподвижно лежали на коленях, прикрытых легким пледом. Ног из-под пледа не было видно.

Трещали шерстяные нитки пуловера. И жужжала муха.

"Жига, наверное, отправился в гости к Дюле, – думала Шарика, продолжая сидеть с закрытыми глазами. – Глупый Жига, ведь знает, что Дюла в это время любит подремать".

Габи сидела, скрестив ноги. Лицо у нее было сердитое. Как ей не везет! Ведь этот лягушонок, чего доброго, еще что-нибудь потребует! Досталась ей сестра, ничего не скажешь!

Габи продолжала рвать рукава желтого пуловера. Поработав над ним некоторое время, она откинула голову, чтобы на расстоянии оценить, хорошо ли получилось. Прекрасно! Она встала, воткнула толстую иглу в подушечку, захлопнула крышку шкатулки – Шарика даже вздрогнула от стука – и большими шагами, не сгибая колен, прошлась по комнате. У зеркала она остановилась.

Габи очень гордилась тем, что больше всех девчонок похожа на мальчишку. Даже имя у нее мальчишеское. Правда, официально она Габриэлла, но так пишут только в разных документах. Все, даже мама, зовут ее Габи. И на тетрадях она царапала это имя. И когда знакомилась, называла себя Габи. Дядя Ханзи с семьей ездил в Вену и привез ей оттуда джинсы. Они ничем не отличаются от джинсов Шумака-младшего – те "Леви Страусс"[1]Note1
  Одна из американских фирм, джинсы которой славятся во всем мире.


[Закрыть] и эти «Леви Страусс». Волосы у Габи короче, чем у мальчиков, ноги длинные, тонкие, костлявые и бедра узкие. А руки волосатые. Правда, не такие, как у Шумака-младшего, но все же волосатые.

В одно мгновение Габи сбросила с себя клетчатую блузку и натянула желтый пуловер. С удовлетворением обследовала рукава: длинные шерстяные нити свисали на кисти рук.

– Ну, как? – покрутилась она перед Шарикой.

Девочка открыла глаза и очень серьезно оглядела сестру.

– Красиво, – улыбнулась она. – Желтый цвет самый красивый. Жаль только, что рукава…

– Вот дуреха! – напустилась на нее Габи. – Одни рукава и хороши. А от этого цвета может солнечный удар хватить. На него только через темные очки смотреть можно.

Габи строгим взглядом обвела комнату. Она что-то искала. Шарика с тревогой наблюдала за ней. Ой, только бы сестра никого не тронула!

Габи схватила пепельницу.

"Бедная маленькая Ханна Херенди![2]Note2
  Херендский фарфор, известная венгерская марка.


[Закрыть] – со страхом подумала Шарика. – Такая бледная, такая хрупкая. Каково ей в крепких загорелых лапищах Габи!" Но Габи не причинила вреда фарфоровой пепельнице. Левой рукой она схватила окурок, лежавший на бледно-розовом теле Ханны, стряхнула с него пепел в правую руку и начала старательно втирать его в желтый пуловер. Остатки пепла бросила на колени Ханне.

И побежала к зеркалу.

"Вот теперь то, что надо", – с удовлетворением подумала она.

Не торопясь вернулась к дивану и растянулась на нем. Она неплохо потрудилась над пуловером, теперь более или менее все в порядке. Когда ей посвистят, она, спускаясь с лестницы, быть может, еще успеет потереться спиной о стену. И тогда станет совсем такой, как остальные старшие ребята.

– Куда вы идете? – спросила Шари. От волнения она подалась вперед. Ей очень хотелось знать, куда отправится Габи в разорванном, испачканном пуловере.

Габи разглядывала свои ноги в коричневых полуботинках. Почему мама непременно хочет, чтобы она носила босоножки? Поразительно! У взрослых всегда бывают какие-нибудь навязчивые идеи, и они никак не желают от них отказаться. В июне надо ходить в босоножках, в новых красных босоножках, – это мама вбила себе в голову. С ума можно сойти! Баран просто обгогочется, если увидит Габи в этих красных босоножках с маленькими кожаными бантиками.

– Вы на площадь идете? – спросила Шарика. Ладони у нее от волнения вспотели, она вытащила из-за спины носовой платок и вытерла их. – Вы на площадь идете, да? – снова спросила она, так как Габи продолжала изучать свои ноги.

Шарике так хотелось услышать, куда Габи отправится после того, как выскочит из комнаты и выбежит из парадного на улицу, что будет делать и во что играть. Если бы она ей рассказала! Хоть что-нибудь рассказала, чтобы Шарика могла представить это себе, когда останется одна.

– Вы на площадь…

– Да ну! – отмахнулась Габи.

– Вы не пойдете на соседнюю площадь?

– Да ну!

– А куда? На другую площадь?

– Да отстань же! Ты что, думаешь, на свете только одни площади и есть?

– Нет, – задумчиво ответила Шарика. Хотя, откровенно говоря, она не очень-то хорошо знала, что еще есть на свете. Улицы, площади, парки, больницы. Что она еще помнит? Есть школа, детский сад для тех, у кого ноги здоровые. Рынок. Конечно, рынок! Там очень интересно. И полно грабителей. Тетушка Марго всегда сначала рассказывает Шарике о своих приключениях на рынке, о том, как ей удалось справиться с этими грабителями, и лишь потом принимается за уборку.

– Мы пойдем в пещеру. – Габи даже присела, возбужденная собственным сообщением. – Не веришь? – агрессивно спросила она.

– Ну что ты, конечно, верю! – с готовностью ответила Шари. И с благоговением повторила: – В пещеру.

– Шумак-младший сказал, что в одном месте есть пещера. Шумак-младший очень умный, он знает все пещеры.

– А когда ты придешь домой? – спросила Шарика, подумав, что, если родители вернутся и не застанут Габи дома, сестре не миновать трепки.

– Может, дня через три, – ответила Габи и снова принялась гордо вышагивать на прямых ногах по комнате.

– Дня через три, – повторила Шарика, растягивая слова. – Тогда, Габика, все-таки принеси мне стакан воды…

Габи неожиданно остановилась, хотела сказать ей что-то резкое, но в этот момент раздался условный свист: два коротких и один длинный, протяжный. Это ей! Сигнал банды "Шесть с половиной". Она подпрыгнула и бросилась к двери. Оттуда прокричала:

– Привет! Если родители явятся раньше, придумай что-нибудь!

И дверь передней с грохотом захлопнулась.

Хорошо бы посмотреть, куда она побежала…

Шарика знала, что это дело безнадежное. Одной ей не встать. Выглянуть на улицу девочке удается лишь тогда, когда папа берет ее на руки, крепко прижав к себе, и сажает на подоконник. А придвигать кресло к окну нет смысла – с четвертого этажа улицу все равно не увидишь. Только кроны каштанов, на которых уже погасли и скрылись в густой листве маленькие белые свечки. Впрочем, каштан скучное дерево. Шарика взглянула на него разок и отвернулась.

Завтра придет учительница гимнастики. Мама объяснила, что больно не будет, нужно только потерпеть и приложить немного усилий. И скоро Шарика сможет ходить. Вчера мама, улыбаясь, сказала:

– И моя ласточка снова станет летать, как прежде. Сначала по комнате, потом по улице, а потом мы будем вместе путешествовать по горам, поедем на Балатон…

Тут мама даже рассмеялась. А из глаз ее потекли слезы. Как это понять? И смеялась, и плакала, пока папа не сказал:

– Пойди на кухню, родная, мне есть хочется.

Чуть погодя папа спросил:

– Во что вы играли с Габи? – В голосе его не было и тени подозрения.

Папа даже представить не может, как часто Габи бросает ее дома одну.

С тех пор как она целыми днями сидит в кресле и мама вновь ходит на работу, Шарику оставляют утром на попечение тетушки Марго, а днем с ней должна играть Габи.

С первого дня каникул мама установила домашний распорядок, однако Габи при первом же удобном случае удирает из дому. Домашний распорядок – папа свято уверен, что его строго придерживаются, – составлен следующим образом: утром приходит тетушка Марго, она выкладывает на стол покупки, убирает, готовит обед, а Габи в это время делает, что ей хочется: ходит в бассейн, играет, бродит по городу; к двум Габи должна возвращаться домой, тетушка Марго кормит и ее обедом, моет посуду и в три часа, как она говорит, "прячет флейту в футляр".

Шарика долгое время думала, что тетушка Марго действительно прячет какую-то флейту в футляр. Правда, ей казалось странным, что из кухни никогда не доносится звуков этой флейты. Однажды, когда тетушка Марго, шаркая ногами, грузной, утиной походкой вошла в комнату, Шарика тихо сказала:

– Тетушка Марго…

– Чего тебе, моя звездочка?

– Тетушка Марго, пожалуйста, покажите мне флейту.

– О чем это ты? Я что-то не понимаю…

– Принесите, пожалуйста, из кухни вашу флейту.

Тетушка Марго с удивлением повернула к Шарике полное, блестящее лицо, напоминавшее девочке круглую красную кастрюлю:

– Я, кажется, плохо тебя расслышала…

Шарика с замиранием сердца пролепетала:

– Мне так хочется, чтобы вы когда-нибудь сыграли на флейте.

Тетушка Марго была неглупой женщиной. Она вырастила и воспитала троих детей, самый младший из них тоже уже работал, он был трубочистом, а это само по себе кое-что значит. После короткого замешательства тетушка Марго догадалась, что Шарика говорит о той самой флейте, которую она ровно в три часа прячет в футляр. Тетушка Марго догадалась не только об этом, но и о том, что над хрупкой маленькой девочкой смеяться нельзя. Она воскликнула:

– Ох ты деточка моя! Нет у меня никакой флейты. Это поговорка такая у меня. Кончу работу, говорю: спрячу, мол, флейту в футляр.

Она грузно опустилась возле Шарики на корточки и обеими руками ласково обняла одеяло, прикрывающее ноги Шарики.

– Достану я тебе флейту, моя звездочка. Погоди-ка, не флейту, а скрипку. Попрошу Густи Бубу, что в нашем доме живет, на первом этаже, он придет к тебе и сыграет. Вот увидишь, коли я попрошу, непременно сыграет. Ладно?

Итак, в три часа тетушка Марго прячет флейту в футляр и до пяти-шести, пока папа с мамой не придут домой, Габи должна оставаться с Шарикой. Мама купила разные настольные игры, чтоб им было во что играть.

Но Габи, увидев игры, сказала: "Смехота!" – и умчалась.

Конечно, когда тетушки Марго уже не было дома.

Незадолго до прихода родителей заявлялась домой и Габи. Один прыжок – и она в ванной, с молниеносной быстротой моет лицо, руки, рывком открывает дверцу шкафа, стоящего в холле, сдергивает с вешалки платье, еще рывок – и Габи совершенно преображается. Это уже не сорванец в джинсах, а примерная девочка в ситцевом платье в горошек.

Платье у нее такое же, как у Шарики.

Габи рассыпает перед Шарикой какую-нибудь настольную игру, будто они играют, а когда слышит скрип ключа, даже придвигается к сестренке поближе… Две девочки в платьицах в горошек.

Прошлый раз Шарика поцеловала в щеку придвинувшуюся к ней Габи. В замке уже поворачивали ключ, и у Габи осталось время лишь для того, чтобы сердито прошипеть:

– Чего лижешься? Спятила?

Шарика смотрела на загорелую румяную щеку, которую она поцеловала. Губы ее еще ощущали теплую кожу Габи. Затем она повернула голову к маме, которая мягким, глубоким голосом спросила:

– Ну, как ты, моя ласточка?

Сегодня Шарика испуганно вздрогнула, услышав звяканье ключа в замке. Из передней донеслись тихие шорохи. Родители пришли, а Габи дома нет. Шарика до мельчайших подробностей представляла, что происходит сейчас в передней. Входит папа, за ним мягкими, неслышными шагами мама. Папа осторожно прикрывает дверь передней и тихо поворачивает замок так, что щелчок едва слышен. Из маленького шкафчика, который папа сделал сам, когда Шарика еще лежала в больнице, он достает домашние туфли, и оба надевают их. Папа – большие, хлопающие при ходьбе, мама – маленькие кожаные тапочки.

Шарика прислушивается к шорохам.

Никаких сомнений, это родители. Если бы явилась Габи, дверь передней громко хлопнула бы и Габи уже давно носилась бы по комнатам, шумно отдуваясь и стуча ботинками.

Шарика похолодела. Первый вопрос папы будет: где Габи? Что сказать? Что она только сейчас выбежала… Куда выбежала? Шарика смерила взглядом расстояние между диваном и креслом. Рядом стояла маленькая скамеечка – Габи обычно рассыпала на ней игры, но теперь они в коробках, закрыты, лежат возле дивана. Хорошо бы их сюда подтащить.

Но как?

Шарика очень низко наклонилась вперед и протянула руки. Нет, так не дотянешься до коробок! Она сделала еще одну попытку, наклонилась ниже, и плед сполз с ее ног. На ногах Шарики не было ни порезов, ни ран, ни царапин, но она всегда отворачивалась, когда с нее снимали плед. Девочка не любила смотреть на свои белые ноги, такие безжизненные от колен, как у тряпичной куклы Жужи. По утрам мама одевала ее, натягивала носки и босоножки. Шарика не чувствовала, не знала, что делает с ней мама там, где-то внизу, бесконечно далеко от ее головы и тела. Шарика всегда при этом закрывала глаза. Она не имеет ничего общего с этими ногами. Она, Шарика, существует только до колен.