Текст книги "Смерть автора"

Автор книги: Мария Елиферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Некоторые моменты, художественно претворённые в романе Моппера, действительно имели место. Так, слух о «девушке в белом» был распущен в 1903 г. маргейтским приложением к Daily Telegraph на основании рассказов нескольких детей. Я встретился с одним из мальчиков, которому сейчас уже 16 лет, и он сказал, что не может помнить точно того, что произошло с ним тогда, но что, по-видимому, «девушку в белом» он выдумал в качестве извинения за то, что убежал гулять без спросу и заблудился. Остальные в 1903 г. были слишком малы, чтобы что-то помнить. За исключением этого сомнительного газетного сообщения, ничего необычного ни в Маргейте, ни в Ист-Путни не отмечено.

Я узнал также то, что «документы», якобы положенные Моппером в основу романа, чистейшей воды фальсификация. Мисс Винтергарден никогда не вела дневников, а человек, выведенный под именем «Тимоти Батлер», никогда не бывал за границей. С последним мне не удалось встретиться лично, так как он давно сменил место жительства, но то, что на 1903 г. он (как и сам Моппер) не покидал пределов Англии, мне подтвердили трое свидетелей, знавших его.

Таким образом, пора утихомирить нездоровый ажиотаж вокруг Мирослава Эминовича и предполагаемых событий 1903 г., в которых он якобы участвовал. Пора, наконец, понять, что литература – это литература и что писателю следует оставить право на вымысел.

Томас Холлидей

Из Pall Mall Gazette

от 29 июня 1913 года

ЭЛЬЗА МОРРИС СЕЛА В КАЛОШУ?

Известная журналистка несколько поторопилась с обвинениями в адрес Мирослава Эминовича

Мисс Моррис, корреспондентка журнала The Egoist, известна своим правдолюбием и стремлением к праведному гневу. Однако на сей раз, кажется, правдолюбие сыграло с ней злую шутку. Не так давно она поместила на страницах журнала заметку под провоцирующим заглавием: «Кто он – мистер Эминович?» В ней она печатно высказала сомнения в фантастичности романа Моппера и прозрачно намекнула, что письмо «Элоизы Батлер» – правдивый источник сведений. В качестве основного аргумента в пользу подозрительности Эминовича приводится утверждение, что он не мог быть повстанцем в Слатине.

Как и следовало ожидать, подозрения мисс Моррис в адрес Эминовича оказались смехотворны. Никаких свидетельств того, что десять лет назад он совершил преступление в Англии, не обнаружилось. Главный козырь – труп героини романа – не сработал. Девушка, послужившая прототипом Белинды, умерла от естественных причин и с Эминовичем никогда не встречалась; её так называемые дневники – мистификация Моппера. Что же касается про чего, то следует задать мисс Моррис один вопрос, а именно: где в английском законодательстве она откопала положение, согласно которому хвастаться своими несуществующими партизанскими подвигами – уголовно наказуемо и даже даёт основания для уличения в убийстве? Эминович вправе рассказывать о себе любые истории, какие ему вздумается, на что журналисты, падкие до громких заголовков, его охотно соблазняют. Он всего лишь утоляет читательский спрос, не им раздутый. Однако эта тема уже порядком надоедает; не пора ли нам, наконец, оставить в покое слатинского портного и перейти к более насущным вопросам?

Хайден Олдерни

Из Times от 4 июля 1913 года

Тревогу внушает состояние здоровья Алистера Моппера, резко ухудшившееся в этом году. По словам его врача, писатель несколько раз был на грани апоплексического удара, которого, однако, счастливо избегал. Но этим летом у него открылись сильнейшие носовые кровотечения, каждое из которых может оказаться опасным для жизни. Сам Моппер – надо отдать ему должное – держится мужественно и даже шутит с журналистами, повторяя свою знаменитую фразу из 14-й главы: «Вы ещё придёте ко мне пить чай». О своей болезни он предпочитает не говорить. Насколько она опасна, пока неизвестно.

Из Illustrated London News

от 18 июля 1913 года

Николас Картер, 17-ти лет, был найден вчера у Лондонского моста в Саутворке совершенно обессилевшим и в окровавленной рубашке, прилипшей к спине. Полицейскому, подобравшему его, он признался, что промышлял воровством и уже не в первый раз пытался залезть в дом. По его словам, мысль совершить кражу пришла ему на ум совершенно случайно, когда он, забравшись на чердак необитаемого дома в Саутворке, увидел в окно соседнего дома, как человек в комнате пересчитывает деньги. По уверениям Картера, сумма была необычайно большой для столь бедного района, где находился дом, и юноша не смог противостоять искушению, когда хозяин сунул деньги в ящик стола и вышел. Картер немедля перебежал улицу и по водосточной трубе забрался в окно. К несчастью для воришки, рассохшиеся ящики стола издавали невероятный скрип. Тут же он почувствовал руку хозяина на своём затылке. Что было дальше – молодой человек не помнит; мы полагаем, что владелец дома пережал ему сонную артерию, после чего он очнулся прикованным к каминной решётке полицейскими наручниками, причём камин не был погашен, и вырывавшиеся оттуда язычки пламени обжигали ему руки. Картер уверяет, что почти ничего не видел, так как его собственная рубашка была задрана ему на голову. Голос, по-видимому, принадлежавший хозяину, сообщил Картеру, что его поймали за воровством и что отпираться бесполезно.

Пойманный с поличным вор попытался взывать к жалости хозяина, сказав, что он сирота и что исключительно тяжёлые обстоятельства толкнули его на этот путь. Тот, кого он чуть было не обокрал, переспросил его: «Так у тебя нет ни отца, ни матери?» Картер подтвердил это. Тогда хозяин спросил его, воровал бы он, если бы у него были родители. Картер горячо заверил его, что, конечно, нет. Тогда незнакомец сказал, что согласен заменить ему родителей по мере своих сил. Вслед за этим на спину юноши обрушились страшные удары ремня с металлической пряжкой. Избитый до крови, с обожжёнными руками, Картер был затем выпихнут на улицу; он не помнит, как он добрёл до моста, равно как и адреса, по которому он пытался совершить кражу, и внешности хозяина дома. Ему удалось только вспомнить, что у поймавшего его человека был иностранный акцент. Кто был этот человек, сумевший постоять за своё имущество и оказавший значительную услугу лондонской полиции (как выяснилось, Николас Картер замешан ещё не менее чем в полудюжине краж), останется, скорее всего, неизвестным. Картер в настоящее время пребывает в госпитале Ньюгейтской тюрьмы.

Из Times от 11 августа 1913 года

Вчера в Букингемском дворце состоялся закрытый премьерный показ только что отснятого фильма «Мирослав боярин» для королевской семьи. Фильм был встречен с большим интересом и получил высочайшее одобрение Его Величества. Первая публичная демонстрация фильма намечена на конец августа, и на неё рассылаются специальные приглашения. После этого копии плёнки будут переданы в крупнейшие лондонские иллюзионы, где начиная с сентября фильм смогут увидеть все желающие. Ещё не видевшая фильма публика уже приступила к его заочному обсуждению.

Книга 2
Ошибка Дороти Уэст

Из журнала Present&Modern Life

от 14 августа 1913 года

В ОБИТЕЛИ УЖАСА

Занавес тайны Мирослава-боярина приоткрывается.

Отчёт известного журналиста Джонатана Степлса

Джонатан Степлс прославился своей любовью к риску и способностью раздобывать сведения при любых обстоятельствах. Несколько лет назад ему удалось сфотографировать за работой Августа Стриндберга, что стоило ему запущенной в лицо чернильницы и благодаря чему талант начинающего корреспондента получил широкое признание редакторов. Мистер Степлс в очередной раз подтверждает свою славу. Недавно ему удалось посетить дом Мирослава Эминовича, выведенного под собственным именем в нашумевшем романе Алистера Моппера «Мирослав боярин». Ниже мы публикуем полностью его репортаж.

Как известно, человек, называющийся Мирославом Эминовичем, никому не открывал своего адреса; однако профессиональному журналисту не пристало терять надежд. Я вооружился всеми публикациями нынешнего года, где упоминался Мирослав Эминович, и вскоре мне посчастливилось обнаружить, что его костюм сшит на Риджентс-стрит. Я потратил около часа, обходя портных на этой улице, и в конце концов нашёл упомянутого в интервью Айзека Райхмана, любезно сообщившего мне, что костюм цвета гречишного мёда отослан по адресу… скажем так, которого я совсем не ожидал услышать. Скажу только, что указанный мне дом располагается в одной из самых неопрятных и сомнительных частей Саутворка.[9]9
  Саутворк – район Лондона к востоку от Лондонского моста. – Прим. ред.


[Закрыть] Дело в том, что герой моего репортажа взял с меня слово не раскрывать его адреса, и у меня есть основания это слово сдержать.

Дом, о котором дальше пойдёт речь, поразил меня тем, что казался совершенно нежилым. Он как будто не ремонтировался лет двадцать; штукатурка почти полностью сошла, некоторые нижние окна без стёкол и крест-накрест забиты досками. Палисадников в этом районе не бывает вовсе. Не обнаружив на двери ни электрического звонка, ни даже дверного кольца, я решился ударить в дверь каблуком – она и так уже была облупившаяся. Я стучал несколько раз, но никто не откликался. Я удивился, что у приличного человека, каким, по моему разумению, был Эминович, нет даже горничной, которая могла бы объявить его отсутствие. Я начал было думать, что меня разыграли, но любопытство и желание довести дело до конца взяли верх надо мною. Найдя в одном окне нижнего этажа расшатавшиеся доски, я вынул гвозди с помощью карманного ножа и пролез внутрь.

Едва я спрыгнул на пол, поднялось такое облако пыли, что мне с трудом удалось подавить приступ кашля, который бы наверняка меня выдал. Однако я решил не отступаться и выяснить, может ли кто-нибудь жить в этом доме. Помещение, где я очутился, было кухней; к моему разочарованию, всё выдавало, что ею много лет не пользовались: даже в посудной мойке лежал толстый слой пыли. Я чувствовал, что надо мною подшутили глупейшим образом. Машинально, в раздумьях, что делать дальше, я выглянул за дверь кухни и вздрогнул от изумления. Пол в крошечном холле был наспех выметен, а к стене прислонены щётка и совок.

Дом, очевидно, был не столь пуст, как казался. Поколебавшись, я стал подниматься наверх. К несчастью, старая лестница, построенная, вероятно, немного спустя после коронации покойной Виктории,[10]10
  Королева Виктория взошла на престол в 1837 г. Домов этих лет в настоящее время в Саутворке не сохранилось. – Прим. ред.


[Закрыть] ужасно скрипела; я уже опасался быть услышанным и спуститься назад не вполне традиционным способом. Но всё указывало на то, что хозяин дома, по-видимому, отсутствовал. На верхней лестничной площадке я нашёл дополнительное подтверждение тому, что дом обитаем: через перила свисало шёлковое кашне яркой восточной расцветки. Я понюхал ткань, чтобы определить, какими духами пользуется мой таинственный незнакомец – это сказало бы о нём многое. Но от шарфа не пахло духами; я почувствовал лишь слабый невнятный запах чего-то нагретого и вселявшего тревогу. Я перешагнул лестничную площадку и вошёл в комнату.

Это, вероятно, был кабинет владельца дома; он был столь же пылен и обшарпан, как и все помещения, но в нём находилось немного мебели – хотя и старой, но всё же явно перевезённой туда недавно: кресло, письменный стол, диван и стеллаж, до половины заполненный книгами. На полу стоял раскрытый дорожный чемодан с книгами же; на столе я увидел листы чистой бумаги, карандаши и авторучку с позолоченным пером. Пишущей машинки я нигде не заметил. Более всего мне бросилась в глаза лежавшая в кресле книга. Это был «Мирослав боярин» Алистера Моппера. Открыв её на форзаце, я увидел надпись, сделанную, без сомнения, рукой самого писателя:

Герою моей книги с любовью от автора. Алистер Моппер, 11 апреля 1913 года.

У меня захватило дыхание от волнения. Я понял, что не уйду отсюда, пока не увижу всего, что здесь есть, чего бы это мне ни стоило. Книги на полках мало могли сказать мне: большинство из них было не на английском языке. Я пересёк кабинет в обратном направлении, вернулся на пятничную площадку и распахнул дверь в другую комнату. За дверью оказалась спальня.

В ней также было совсем мало мебели – стул, умывальный таз на табурете и безобразная кровать XVIII столетия под огненно-красным балдахином. Но взгляд мой остановился на другом – на человеке, лежавшем на кровати.

Может ли зрелище человека, мирно спящего на кровати, быть ужасным и противоестественным? В тот раз я убедился, что может. Постель была не разобрана; он спал прямо поверх одеял, скрестив руки на груди, совершенно одетый, не сняв даже сапог, только ворот рубашки, столь же отвратительно красной, как балдахин, распущен у горла. Поза его была ненатуральной и застывшей; вначале я принял его за слугу, решившего поваляться на господской постели и притворившегося, что не слышит шагов. Но тут же я понял, что стараюсь убедить себя в заведомой глупости, ибо лежавший на постели был, несомненно, знакомый мне по газетным портретам Мирослав Эминович, и одет он был в костюм цвета гречишного мёда…

Читатель, конечно, догадается, что все эти мысли пронеслись у меня в голове в течение считанных секунд. Потому что человек, лежавший на кровати, подскочил и сел, и в руке у него оказался маленький браунинг.

– Ни с места, – приказал он, направив дуло на меня. – И ещё лучше, сядьте на стул. Вот так.

Я понял, что шутить он не собирается – и одновременно понял, как сильно рисковал. Хозяин, Мирослав он или не Мирослав, мог запросто сдать меня в полицию – я незаконно вторгся в частный дом и, как ни крути, правда была на его стороне. Мне ничего не оставалось делать, как только проследовать к стулу и послушно сесть. Не опуская пистолета, тот, на кровати, спустил ноги на пол и вновь обратился ко мне:

– Кто вы?

– Корреспондент журнала «Презент энд Модерн Лайф», – быстро ответил я. Я счёл благоразумным говорить правду.

– По какому праву вы залезаете в чужие дома?

– По праву истины, – дерзко сказал я, решив пойти ва-банк. – Мой долг – выяснить, кто вы в действительности и какое отношение имеете к мистеру Мопперу и его книге. Поскольку вы не спешите помогать в прояснении ситуации, мне приходится брать кое-какую инициатив на себя.

– Хорошо, – презрительно обронил мой захватчик, и его губы искривились в иронической усмешке. – Я Мирослав-боярин. Это вас устраивает?

– Не очень-то, – я набрался храбрости, видя, что он упустил момент и теперь уже в меня не выстрелит (да и кому охота связываться с английским законодательством?).[11]11
  Степлс имеет в виду, что английское законодательство его времени, по которому любое убийство каралось смертной казнью, не предусматривало по этой статье понятия смягчающих обстоятельств. На практике это приводило к тому, что присяжные нередко признавали невиновными заведомо виновных, если были основания для сочувствия. – Прим. ред.


[Закрыть] – Вы даже не похожи на героя романа по внешности. У вас есть более веские доказательства, чем пуля в журналиста?

– Доказательства? – усмехаясь, переспросил Мирослав. – Я могу предъявить свои документы. Ловите!

Всё ещё держа меня на мушке, он левой рукой вытащил из кармана паспорт и через всю спальню швырнул его мне на колени. Раскрыв шагреневую книжечку, я с испугом понял, что не знаю, чего мне искать. Внешне этот человек ничуть не походил на Мирослава-боярина, описанного в романе, но ведь то могла быть художественная вольность автора. Моппер, как известно, не приводит даже фамилии своего героя – он подписывается на страницах романа как «Мирослав Э.». Под дулом пистолета я перелистал паспорт. Он был выдан на имя Мирослава Эминовича, глаза тёмные, волосы тёмные… и так далее. Только дата рождения – 1856 – была явно подложной: тому, кто сидел на кровати напротив меня, никак не могло быть более тридцати пяти – тридцати семи лет. Я поднял голову, и взгляд мой встретился с насмешливым взглядом Мирослава.

– Может быть, теперь вы ответите доверием на доверие и раскроете вашу личность?

– Хорошо, – устало сказал я. – Меня зовут Джонатан Степлс. Я штатный корреспондент журнала «Презент энд Модерн Лайф», как я уже говорил. Журналистское удостоверение у меня с собой, и вы можете ознакомиться с ним.

Окончание читайте в следующем выпуске журнала Present& Modern Life.

Заметка из Daily Telegraph

от 17 августа 1913 года

Айзек Райхман, преуспевающий портной и владелец ателье на Риджентс-стрит, повесился вчера в собственной мастерской на муаровой ленте. Следствия открывать не будут, так как в кармане покойного находилась записка: «В моей смерти виновен я сам и никто другой», – написанная его рукой и сложенная так, чтобы её было видно. Причиной самоубийства, по-видимому, стало внезапное психическое расстройство мистера Райхмана, так как все остальные карманы его одежды оказались набиты цветами, а за брючный ремень заткнут целый пучок фиалок. Остаётся задуматься над тем, к чему приводит ускорение темпов жизни в современном обществе, где за успех зачастую платят душевным расстройством и даже самою жизнью.

Из номера Present&Modern Life

от 21 августа 1913 года

В ОБИТЕЛИ УЖАСА

Окончание. Начало в выпуске от 14 августа с. г.

Мирослав опустил пистолет

– Я не нуждаюсь в доказательствах, – всё с той же презрительной интонацией ответил он. – Доказательства – бесполезное стремление оправдаться перед истиной.

– В чем же, по-вашему, истина? – заинтересованно спросил я. Я понял, что столкнулся с личностью более чем неординарной, и общение с ним стоило того риска, который я испытал. Он встряхнул длинными, как у пианиста, волосами. – Истина – в том, что вы сознательно прибавляете подлости к вашей и без того подлой профессии. В том, что вы Джонатан Степлс – и не потому, что это имя записано у вас в документах. Что с вами сделал Август Стриндберг? Швырнул в голову чернильницу?

Вероятно, мистер Моппер рассказал ему об этом инциденте. Внутри у меня всё закипело от обиды. Всё ещё опасаясь пошевелиться, я тем не менее сказал:

– Вам ли читать мне нотации? Если вы утверждаете, что вы – боярин Мирослав из романа Моппера, то вы тем самым признаёте, что совершили всё, что содеяно этим персонажем на страницах книги. Если бы это было не так, то книга Моппера была бы бессовестной клеветой, которой никто не стерпел бы. Значит, Моппер изобразил вас верно?

– Gospodine Степлс,[12]12
  Так в оригинале. Очевидно, Мирослав обращается к Степлсу по-старославянски. – Прим. ред.


[Закрыть] – Мирослав буквально пронзил меня взглядом своих карих, навыкате, глаз, – вы когда-нибудь воевали в повстанческом отряде? Разве сейчас война, а я враг-поработитель, что вы лазаете в мои окна, не спросившись? И не только в мои, по всей видимости? Разве герои ваших репортажей турки?

– Я удивляюсь, – проговорил я. – Вы даже не хотите отрицать обвинений, которые я на вас возвожу. Вы, наверное, и романа не читали.

– Разочарую вас, молодой человек, – меня оскорбило это обращение, ведь Мирослав был от силы на два-три года старше меня, – роман я читал и смею подтвердить, что относительно событийной стороны дела там на восемьдесят процентов правда. К сожалению, Моппер исказил психологический аспект, дав совершенно неверные мотивировки поступков – он вывел меня параноиком с манией власти, к тому же извращённым эротоманом. Это только показывает, насколько непроницаемо и чуждо англичанам мышление жителя континента. Однако большая часть фактов в романе изложена верно.

Признаюсь, мне стало не по себе; но я решил не подавать виду, иначе бы он подумал, что ему удалось меня запугать.

– Этого не может быть, – возразил я. – Вас бы повесили.

– Моя очередь ловить вас на том, что вы не читали романа, мистер Степлс. Иначе бы вы знали, что меня повесить нельзя.

Неужели я имел дело с сумасшедшим? Убедительно, стараясь не вызвать вспышки гнева, я заговорил:

– Существует ведь такая вещь, как художественный вымысел. И лучшее подтверждение этому – что мы с вами разговариваем. Роман я читал дважды и прекрасно помню, что Мирослава-боярина в конце книги убили.

С его стороны не последовало ни малейшего замешательства.

– И это верно. Это единственный способ меня убить – тот, который там упомянут. Вот только вряд ли он когда-нибудь будет применён на практике. Тут Моппер сделал ошибку. Для этого недостаточно оружия, описанного в романе. Нужно, чтобы тот, кто отважится на это, был бесконечно выше меня морально и обладал бесконечной правотой по отношению ко мне. Но такой человек вряд ли явится в ближайшее время.

Его слова мне показались чистым безумием, однако в них было что-то убеждающее. Он был явно подкован в философии, и это одновременно пугало и завораживало. Встав с кровати, он почти невесомой походкой приблизился ко мне.

– Хотите попробовать? – со своим пришепётывающим акцентом выговорил он. И вложил мне в руку ещё не остывшую от его ладони рукоятку пистолета.

Я изумлённо отшатнулся. Мирослав деловито снял пиджак, бросил его на кровать и расстегнул рубашку. Потом повернулся лицом ко мне.

– Ни к чему портить новый костюм, – пояснил он. – Стреляйте.

– Вы с ума сошли, – тревожно сказал я. – Позвольте мне уйти. Я сознаюсь, я виноват, что вломился к вам в спальню…

– Это неважно, – он поднял мою руку с пистолетом и налёг обнажённой грудью на дуло. – Вы выстрелите. Сейчас. В меня. Сердце здесь.

Я и теперь не знаю, что на меня нашло; объяснение может быть только одно – Мирослав владеет даром гипноза. Но факт остаётся фактом: мой палец надавил на курок. Раздался грохот, в комнате запахло пороховым дымом; я в ужасе зажмурился, не смея открыть глаза. Кажется, я выстрелил дважды. Не успев опомниться, наполовину оглушённый, я вдруг услышал иронический голос:

– Вы всегда стреляете с закрытыми глазами? Облегчение моё я не в силах описать; разлепив глаза, я проговорил:

– Я ещё ни разу до этого не стрелял.

Я думал, что он воспользовался моей невольной игрой в жмурки и отстранился в последний момент. Но на коже его темнели следы пороха, не оставлявшие сомнений в обратном. Я перевёл дух и попытался улыбнуться, подражая ему.

– Старый трюк. Холостые патроны.

– Вы думаете? – снова усмехнулся Мирослав, и от лукавинки в его голосе меня прошиб холодный пот. Он повернулся ко мне спиной, и у меня перехватило дыхание. Сзади на рубашке отчётливо виднелись две дырки от пуль, прошедших навылет. Я видел его со спины за минуту до того и мог поклясться, что рубашка не была прострелена заранее.

Мирослав взял из моей обмякшей руки пистолет и выстрелил в пол у моих ног. Пуля расколола паркетину в двух дюймах от моего ботинка. Видя мое оцепенение, он произнёс:

– На сегодня хватит, – поставил пистолет на предохранитель и швырнул его на кровать.

Теряя последние капли соображения, я пробормотал:

– Вы… вы… вы – маг?

Глупее ничего нельзя было придумать; Мирослав поморщился.

– Магии не существует, мистер Степлс; уж вам ли этого не знать.

Как бы спохватившись, он внезапно застегнул рубашку. Тут только я осознал, что тело его было сильно обезображено – из-под расстёгнутой одежды виднелось несколько шрамов, которых я поначалу не заметил, будучи обеспокоен за последствия своего выстрела. Мирослав старательно застегнулся, и тут я увидел ещё один рубец – на его горле, куда в этот момент упал тусклый свет из окна. Мне стало не по себе. Длинные волосы Мирослава мешали рассмотреть, как далеко простирается этот шрам, но, по моему разумению, после такого ранения ни один человек не мог остаться в живых.

– Любуетесь? – обронил Мирослав, догадавшись о направлении моего взгляда. – Это меня на родине так разукрасили. Давняя история…

– И вы… остались живы? – я понял, что снова порю чепуху, но он совершенно не обиделся на меня.

– Какая разница, по большому счёту. Вы, англичане, придаёте слишком много значения этому вопросу.

Я терялся в догадках, что он хочет этим сказать. Мирослав набросил пиджак и провёл рукой по голове, приглаживая волосы.

– Важно не то, живы вы или нет, – заговорил он, вновь подойдя ко мне. – Важно, трус вы или нет. Я даже и не намеревался вас пугать, а вы едва в штаны не наложили. Всадить пулю в безоружного человека или лазать по чужим окнам – невелика доблесть.

Я молчал, окончательно загнанный в тупик. Он продолжал:

– На сегодня наш разговор окончен, и вряд ли он будет иметь продолжение – мне лично он решительно неинтересен. Сейчас вы встанете и уйдёте отсюда – мирно и без подвохов. Вы имеете право опубликовать в вашем журнале всё, что видели и слышали здесь, за исключением одного – обнародования моего адреса. В противном случае пеняйте на себя. Не один вы умеете разыскивать людей в Лондоне.

Крепко взяв меня за плечо – хватка у него железная, как и описано в романе Моппера, но пальцы оказались неожиданно горячими, как огонь, – он поднял меня со стула и вывел на лестничную площадку. Свободной рукой он подобрал с перил шарф и обернул вокруг шеи. На мгновение меня охватил страх, что он столкнёт меня с лестницы; но он властно свёл меня вниз и отпер входную дверь.

– Прощайте, – сухо сказал он. Я не решился обернуться и вышел за порог. Так закончился мой визит к Мирославу-боярину, герою романа Алистера Моппера.

Из дневника мисс Дороти Уэст

28 августа 1913. <…> Минни Паркер зовёт меня на выставку Генри Ховарда, открывшуюся в Южном Кенсингтоне. Там будут выставлены все его 53 листа по мотивам «Мирослава боярина» – я видела некоторые из них в журналах, это превосходные рисунки акварелью и китайской тушью в стиле ар-нуво с некоторой примесью имитации поздних прерафаэлитов. Говорят, они предназначались для иллюстрации второго издания романа, но издатели были вынуждены отказаться от услуг Ховарда, потому что это сделало бы книгу чересчур дорогой и недоступной для большинства читателей. Я уже поддалась уговорам Минни (честно скажу, ей не пришлось долго трудиться); мне и в самом деле не терпится увидеть эти рисунки.

30 августа 1913. Минни слегла с жестоким гриппом, и на выставку мне пришлось ехать одной. К счастью, нравы сейчас не те, что двадцать лет назад – одинокая девушка не вызывает нареканий со стороны публики.

Я прибыла на выставку в 11 утра, когда там уже собралась большая толпа. Рисунки вызывали большое оживление, и то сказать – 53 больших листа, прекрасно выполненных и расцвеченных необычайными сочетаниями красок, не могут не завораживать. Большая обобщённость форм совмещается в них с тщательной орнаментацией, детальной до изощрённости, а линию не опишешь иначе как летящую. Конечно, в них есть – в самом содержании – несколько рискованный привкус, но автор нигде не выходит из границ благопристойности, очерченных ещё давним скандалом вокруг «Жёлтой книги». Право, от современного художника можно ожидать большей раскрепощённости. Но это вот сдерживаемое напряжение под маской чопорности и составляет неповторимую изысканность чуть старомодного стиля Ховарда.

Мне хотелось получше рассмотреть лист № 38, и я задержалась возле него. Это как раз тот самый лист, где леди Белинда стоит у разбитого окна, глядя на появившегося снаружи Мирослава. Невозможно передать словами весь скрытый драматизм этой сцены, воплощённой кистью и пером Ховарда: непередаваемо изящный росчерк пера, обрисовывающий фигуру Белинды, повёрнутой спиной к зрителю, а за окном – сплошной массив мрака, складывающегося в очертания кустов роз, мрака, из которого выступает подсвеченный лунной синевой контур высокой худой фигуры Мирослава, одетого в чёрное, и резкие густо-синие тени лежат на его смертельно бледном лице, искривлённом саркастической усмешкой. Сам гротескный жест Мирослава, угловато положившего руку на бедро, его вздёрнутое плечо и отставленная нога, контрастируя с бессильной плавностью очертаний обмякшей от страха Белинды, вызывают смешанное чувство ужаса и сострадания по отношению к происходящему.

– Действительно, прекрасная работа, – услышала я рядом хрипловатый мужской голос. – Лучшая в этой серии, я бы сказал.

Говорили с иностранным акцентом, и я обернулась. Вместе со мной рисунок рассматривал невысокий сухощавый человек, судя по пёстрому шарфу и пышной каштановой шевелюре – художник. Мне показалось, что я где-то видела его раньше. Он улыбнулся мне – в его улыбке было что-то смущающее – и продолжил:

– Однако и эта работа могла бы быть в сто раз лучше, если бы содержала чуть больше правды.

– Вы любите Ховарда? – спросила я первое, что пришло в голову, так как начало разговора было довольно неожиданным. Незнакомец усмехнулся.

– Я этого не говорил.

– Так значит, не любите? – уточнила я. Он пренебрежительно повёл плечом.

– А если бы я сказал «нет», вы бы зачислили меня в своём каталоге на полочку врагов? Не кажется ли вам, что в наше время слишком много значения придаётся никому не нужным воззрениям и мнениям?

Я столкнулась с явственно незаурядной личностью. Без ложной стыдливости признаюсь, что его вызывающая ирония и его манера говорить были чрезвычайно привлекательны.

– Я не могу вас никуда зачислить, – мягко сказала я, – я ведь совсем вас не знаю.

– Тогда давайте познакомимся, – ответил он. – Меня зовут Мирослав Эминович.

Вот так раз! Я вспомнила теперь, где я видела его раньше – его портрет был опубликован в какой-то газете. Без сомнения, это был тот самый Мирослав Эминович, который якобы послужил натурой Мопперу. Так вот чем объяснялись его намёки в адрес рисунков Ховарда! Я рассмеялась.

– Тёзка Мирослава-боярина? Вдвойне замечательно. Но меня, к сожалению, зовут не Белинда. Я Дороти. Дороти Уэст.

– Белинду тоже звали не Белиндой, – непонятно обронил он. – Имена в данном случае ничего не значат. Вы художница?

– Нет, я критик. Забрела взглянуть на новую манеру Ховарда. А вы – вы не художник?

– Разочарую вас – нет. Скорее нет. Впрочем, это неважно.

– А что для вас важно? – я допустила капельку примитивного кокетства. Однако его реакция осталась неясной для меня. Безразличным – или, по крайней мере, неподходяще ровным – тоном он проговорил:

– Важно то, что завтра состоится премьерный показ «Мирослава боярина», на который меня пригласил один мой друг. Но этот человек сегодня заболел инфлюэнцей, и его билет пропадает.

Теперь его околичности прояснились; он всего-навсего спешно искал себе компаньонку для кинематографа, и я показалась ему подходящей кандидатурой. Во всяком случае, я была не против увидеться с ним ещё раз. Смотреть фильм о Мирославе-боярине с человеком по имени Мирослав – в этом было что-то не вполне обыденное. Поразмыслив, я кивнула.

– Премьера будет проходить в Гайд-парке – там смонтирован иллюзион под открытым небом, – сообщил он. – Показ начнётся с наступлением темноты. Но мне бы хотелось видеть вас там раньше.

– Когда? – уже без всякого удивления просила я. Он как-то задумчиво улыбнулся.

– В восемь часов. Да, пожалуй, в восемь… В восемь часов у восточного входа в розарий. Вы придёте туда.

Меня слегка испугала уверенность, с которой он произнёс последнюю фразу; но я снова кивнула.

Заметка из Times от 30 августа 1913 года

Завтра по наступлении темноты в Гайд-парке, в специально устроенном кинематографе под открытым небом, состоится премьера «Мирослава боярина», отснятого студией «Золотой Парнас». Ожидается более 200 зрителей. Предполагалось, что среди них будет Алистер Моппер, автор одноимённого романа и либретто к фильму, однако его присутствие отменено из-за его болезни. Гостей ждут фейерверки, танцы и бесплатная раздача прохладительных напитков в неограниченных количествах.