Текст книги "Жизнь древнего Рима"

Автор книги: Мария Сергеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Вилок и ножей за столом не было, да и пользоваться ими лежа было бы невозможно. Мясо всяких видов подавалось на стол уже нарезанным; на больших пирах, когда на стол ставили, например, целого кабана, его на глазах присутствующих разрезал раб, обучавшийся этому делу на деревянных моделях у специалистов (Iuv. 5. 120—121; 11. 137). Он должен был обладать не только верным глазом и твердой рукой: требовалось, чтобы его жесты отличались особой грацией. У Ювенала он режет кабана танцуя; нож летает в его руке, проделывающей пластические движения. У Тримальхиона Карп режет птицу и зайца в такт музыке (Petr. 36). Нарезанные куски брали пальцами, поэтому во время еды неоднократно приходилось мыть руки. Жидкую пищу ели ложками.

Ложек было два вида: ligula и cochlear. Первые (они были серебряные, костяные, железные) формой похожи на наши теперешние; ручка у них бывала иногда гладкой, иногда точеной, иногда ей придавали форму козьей ноги. Cochlear называли ложку меньшего размера и круглую; ею ели яйца и улиток; ручка ее заканчивалась острием, которым пробивали яичную скорлупу или вытаскивали улиток из их раковинок.

В богатых домах и особенно за большим обедом прислуживало много рабов (вспомним, что Горацию, одиноко обедавшему своими блинчиками и горохом, прислуживало трое). Обычно их выбирали среди красивых, еще безбородых юношей, одинаково их одевали и красиво причесывали. Гости приходили на званый пир со своими рабами, которые стояли или сидели сзади хозяина, почему и назывались a pedibus. Калигула заставлял выступать в этой роли сенаторов (Suet. Calig. 26. 2). Хозяин передавал своему рабу на сохранение сандалии, которые он снимал, перед тем как возлечь (бывали случаи, что их потихоньку утаскивали у зазевавшегося сторожа, – Mart. XII. 87. 1-2); во время обеда он оказывал хозяину разные услуги и нес за ним домой салфетку со всем, что хозяин забрал со стола.

Если обед был большим и званым, то по окончании собственно обеда часто начиналась другая часть – comissatio – выпивка. Так как обычай этот пришел в Рим из Греции, то и пили «по греческому обряду», т. е. подчиняясь известному распорядку, который устанавливал и за соблюдением которого следил избранный обществом распорядитель (magister, arbiter bibendi или rex). Он определял, в какой пропорции надобно смешивать вино с водой (воды брали обычно больше); смесь эту составляли в большом кратере и разливали по кубкам черпаком на длинной ручке, который назывался киафом и вмещал в себя именно эту меру (киаф = 0.045 л). Кубки были разной вместимости: от унции (1 киаф) и до секстария (12 киафов). Август, который был очень воздержан в питье, только в редких случаях выпивал чуть больше полулитра (Suet. Aug. 77); больному малярией квартаной рекомендовалось по окончании второго приступа немного поесть и выпить три киафа вина; если лихорадка и на десятый день не прекратится, то пить вина побольше (Cels. III. 15). Марциал пил за здоровье Цезаря (Домициана) два таких кубка «бессмертного фалерна» (т. е. шесть киафов, по числу букв в слове Caesar, – IX. 93. 1-4). Чаще всего, однако, он упоминает кубки вместимостью в четыре киафа; это был, видимо, наиболее употребительный размер; пользовались б ольшими только записные пьяницы (mart. vii. 67; xii. 28). В обычае было пить за здоровье друг друга (propinare); за здоровье отсутствующих пили столько киафов, сколько букв было в их имени: Марциал выпил за Левию (laevia) шесть киафов, за Юстину (iustina) семь, за Ликаду (licas) пять, за Лиду четыре, за Иду три, и так как ни одна из них не пришла, то «приди ты ко мне, сон» (i. 71). Пивший за здоровье кого-либо из присутствующих обращался к нему обычно с пожеланием: «На добро тебе» (bene tibi или bene te); остальные кричали: «Будь здоров!» (букв. «живи» – vivas). Пирующие надевали на себя венки – не только на голову, но часто и на шею – и умащали себя ароматами.

Кубки для вина были разной формы; иногда это овальная чаша без ручек, которая именуется по-гречески фиалом, а еще чаще – килик (calix, греч. ?????) – чашка с двумя ручками и на ножке, иногда плоской и низенькой, иногда более высокой. Бывали они очень вместительны; Плиний упоминает килик, в который входило почти три секстария (XXXVII. 18). В скромных и бедных хозяйствах эта посуда была глиняной, в богатых – серебряной, причем, конечно, очень ценились работы старых мастеров, особенно Ментора (первая половина IV в. до н.э.), знаменитого торевта, неоднократно упоминаемого в эпиграммах Марциала. Были и золотые чаши (Mart. XIV. 109), которые иногда украшали еще драгоценными камнями (pocula gemmata); Марциал восторгался золотыми киликами, которые сверкали «скифскими огнями» – уральскими изумрудами. Были чаши из горного хрусталя; стеклянные, первоначально очень дорогие, а затем, по мере развития стеклянного производства, все более дешевые и распространенные: «…они вытеснили серебряные и золотые кубки» (Pl. XXXVI. 199).

Обычным напитком италийцев, и богатых и бедных, было вино разного качества; конечно, «бессмертный фалерн» появлялся у людей состоятельных; рабочий люд пил «дешевое сабинское» (Hor. c. I. 20. 1) или ватиканское, которое Марциал называл «ядом» (VI. 92. 3) и предлагал пить любителям уксуса (X. 45. 5) [95]95
  В древней Италии было много вин. На первом месте ставили обычное фалернское, впервые упомянутое у Катулла (27. 1). Оно было темноватое («fusca falerna», – mart. ii. 40. 6), хорошо сохранялось. «Средний возраст» его считался с 15 лет (pl. xxiii. 34). Оно было крепким: это единственное вино, которое, по свидетельству Плиния, горело (xiv. 62). Высоко ценилось цекубское; лозы, дававшие его, росли среди Понтинских болот (pl xvi. 31). Виноградники эти почти исчезли после прорытия Нероном канала между Остией и Байями (tac. ann. xv. 42; suet. nero, 31. 3). Один из лучших сортов давали виноградники с горы Массик; вино с Массика ставили наравне с фалерном. Превосходным было вино из аминейских лоз, которые разводили около нынешнего Сорренто.
  К главе седьмой


[Закрыть]. Катон давал своим рабам в течение трех месяцев после виноградного сбора напиток, который назывался lora (56); Плиний (XIV. 86) называет его «вином для рабочих» и сообщает его рецепт: виноградные выжимки заливали водой, подбавляли одну десятую виноградного сока и через сутки клали эту массу под пресс.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. БАНИ

Восторгаться добрым старым временем было модой у писателей-моралистов I в. н.э. Сенека и Плиний Старший перекликаются здесь друг с другом; Горацию часто приходила охота почитать нравоучения своим современникам; Ювенал использовал жизнь предков как своего рода склад оружия, неисчерпаемый запас которого давал богатые возможности избивать потомков. Во всем этом была и поза, и риторика, и трафарет, но был и подлинный восторг перед суровой и строгой простотой старинного быта, и подлинное возмущение современной роскошью и распущенностью. Моралиста умиляла эта простота; литературная выучка и художественный такт подсказывали, что эта простота окажется великолепным фоном, на котором прихотливая роскошь потомков выступит в очертаниях особенно неприглядных. Накладывать этот фон можно было по множеству поводов; очень выгодной темой были «бани и мытье прежде и теперь». Сенека не преминул ее разработать. Со ссылкой на тех, кто «рассказал о нравах древнего Рима» (вероятно, имеется в виду Варрон), он указал, что, в противоположность нынешним, у людей старого века не принято было ходить каждый день в баню; ежедневно мыли только руки и ноги, потому что «на них оседала грязь от работы»; «целиком мылись только по нундинам».

Вряд ли было на самом деле так. Трудно представить себе, чтобы человек, проработавший в поле целый день или проведший его в грязи и духоте римских улиц, взмокший от пота, в шерстяной рубахе, которая, несомненно, «кусалась», потому что шерсть была домашней грубой выделки, не испытывал ежедневно потребности вымыться с головы до ног. Если поблизости не оказывалось ни реки, ни озера (к услугам обитателей Рима был Тибр), то каждому было доступно облиться холодной водой или пополоскаться в широком ушате. Слова Сенеки надо понимать так, что баню топили только раз в неделю. Обычай этот сохранился и в I в. н.э., но только для рабов (Col. I. 6. 20).

Щепетильное чувство пристойности, характерное для древнего римлянина, не допускало, чтобы отец мылся вместе со взрослым сыном или тесть с зятем. Старшее поколение должно было появляться на люди вообще, а на глаза молодежи особенно в благообразии безукоризненном. Нагота всегда несколько коробила римлян, и окончательно разбить это предубеждение «сурового победителя» плененной Греции не удалось. Люди состоятельные неизменно обзаводились собственной баней в своем поместье, а иногда и в городском особняке, маленькой, где одновременно мыться мог только один человек; она состояла обычно из двух тесных комнаток: теплого предбанника и жарко натопленного помещения для мытья. Сенека оставил описание такой старинной баньки, которую выстроил у себя в Литерне Сципион Африканский. Была она тесной, темноватой («предки наши считали, что жарко бывает только в темной бане»), с окнами, похожими скорее на щели, и топкой по-черному. Не все, однако, могут иметь собственную, хотя бы и крохотную, баню, и в Риме уже с III в. до н.э. появляются бани общественные, тоже «темные и просто оштукатуренные». Они находились в ведении эдилов, державших над ними санитарный надзор; «требовали чистоты и температуры полезной и здоровой». Сенека умилялся при мысли, что «в этих местах, широко открытых народу», Катон, Фабий Максим, члены семьи Корнелиев своей рукой меряли, достаточно ли нагрета вода (epist. 86. 4-10). В Риме к концу I в. до н.э. насчитывалось 170 общественных бань; одни из них принадлежали городу, другие – частным владельцам. Цицерон неоднократно упоминает последние (pro Coel. 25. 62; pro Rose. Amer. 7. 18; pro Cluent. 51. 141); у Марциала рассеяны воспоминания о «Грилловой мурье» (Грилл был хозяином плохой бани) и «Эолии» Лупа, получившей наименование острова, где жил царь ветров, вероятно, в насмешку – за ее сквозняки (I. 59. 3; II. 14. 11-12). В IV в. н.э. в Риме имелось около тысячи бань; в среднем на каждый район их приходилось от 60 до 80 [96]96
  Вот как распределялись бани по районам Рима в iv в. н.э.:
  I район – 86 бань
  II район – 85 бань
  III район – 80 бань
  IV район – 65 (или 75) бань
  V район – 75 бань
  VI район – 75 бань
  VII район – 75 бань
  VIII район – 86 (или 85) бань
  IX район – 63 бань
  X район – 44 бань
  XI район – 15 бань
  XII район – 63 бань
  XIII район – 44 (или 66) бань
  XIV район – 86 бань


[Закрыть]. Без общественных бань нельзя представить себе самого захолустного италийского городка; их строят даже в селениях. Плиний пишет, что под Лаврентом, в деревне, соседней с его усадьбой, было три бани и, видимо, настолько хороших, что Плиний, избалованный роскошью собственных банных помещений, не брезговал этими деревенскими банями, – «когда внезапно приедешь, задержишься ненадолго и увидишь, что свою баню топить не стоит» (epist. II. 17. 26). Человек, искавший популярности среди своих земляков или одержимый той любовью к своему городу, которая так характерна для древнего италийца, поправляет на свои средства обветшавшую баню или дарит сограждан правом на вечные времена бесплатно ею пользоваться. Агриппа в бытность свою эдилом (33 г. до н.э.) предоставил всему населению Рима даровое посещение бань в течение года, уплатив из собственных средств годовой доход, который рассчитывали получить от бань их владельцы или арендаторы (город обычно сдавал выстроенные им бани в аренду). В Ланувии два отпущенника в благодарность за честь избрания их в севиры «отремонтировали раздевальню, в которой по причине ветхости обвалилась штукатурка, устроили новый бассейн, поставили новый бронзовый таз (labrum) с тремя трубами в виде корабельных носов, из которых била вода» (CIL. XIV. 2119). Марк Валерий, высший магистрат Ланувия, на свои средства поправляет мужские и женские бани, которыми пользовались, видимо, жители пяти кварталов, ближайших к этим баням (CIL. XIV. 2121). В Пренесте Аврунцей Котта «колонистам, жителям, гостям, приезжим и рабам их из своих средств предоставил навеки право бесплатно мыться» (CIL. XIV. 2978). В Бойонии Т. Авиазий, «желая сохранить имя своего сына», завещает городу 4 млн сестерций, доход с которых обеспечит «бесплатное мытье навеки мужчинам и детям обоего пола» (CIL. XI. 720). Надписей подобного содержания можно найти немало. Как дорожили люди своей баней, видно из одной трогательной надписи, которую жители какого-то «Лукрециева округа», зависевшего от города Арелате (ныне Арль в Провансе), поставили в честь севира Корнелия Зосимы, поехавшего в Рим, чтобы «рассказать императору Антонину Пию об обиде нашей». Зосима терпеливо жил в Риме, «излагал начальникам провинций обиду нашу» и восстановил бесплатный вход в баню, «которую отняли от нас и которой мы пользовались больше 40 лет» (CIL. XII. 594). Горячая благодарность, с какой люди откликаются на предоставление им бесплатной бани, свидетельствует о том, что главными посетителями бань была беднота, для которой много значило сэкономить и несколько жалких грошей, взимаемых как плату за вход. В Риме эта плата равнялась одному квадранту, т. е. 1/4 асса, что составляло в месяц при ежедневном посещении бани меньше двух сестерций. Плата не всюду, правда, была одинаковой: в маленьком шахтерском городке Випаске мужчины платили арендатору бани пол-асса, а женщины – целый асс. С маленьких детей, в Риме по крайней мере, платы не взималось вовсе.

Римляне строили бани всюду, где они селились или надолго останавливались. Развалины их находят во Франции и в Англии, по Рейну, Некару и Дунаю [97]97
  Очень хорошо сохранилась маленькая баня (немного больше 100 м 2) в Кервенте (Англия), раскопанная в 1855 г., с гипокаустом, парной и обычными четырьмя помещениями для мытья – холодный бассейн, раздевальня, теплый предбанник и баня (Archeologia, 1856. Т. XXXVI. Part 2. С. 432). В Африке по дороге из Константины в Сетиф найдены были остатки частной бани, принадлежавшей некоему Помпейану, владельцу огромного имения. Баня эта занимала больше 800 м 2(M?m. de la Soc. Arch., 1878. С. 434). Очень хорошо сохранились бани в Баденвейлере (село в баденском округе Леррах). Бани эти занимали пространство в 66 м длиной и 19.5 м шириной; толстая стена разделяла их на две совершенно симметричных половины: одна, вероятно, предназначалась для мужчин, другая – для женщин. В самых больших из помещений находились, почти заполняя их, бассейны с горячей водой из местных целебных источников (см. план D-S. Т. I. С. 661. Рис. 766). О банях в Аквинкуме (возле Будапешта) см.: I. Szilagy. Aquincum. Budapest, 1956. С. 38, 39, 84 и примеч.


[Закрыть], но наилучшее представление о римских банях дают хорошо сохранившиеся остатки помпейских бань. В этом маленьком городке было две городских бани (третью начали строить незадолго до катастрофы, и она осталась незаконченной). Одни расположены за Форумом к северу – их и называют Форумскими, по местоположению, или Малыми по сравнению с другими банями, которые получили от археологов название Стабиевых, потому что одной стороной выходили на улицу, шедшую по направлению к городу Стабиям. Стабиевы бани построили еще во II в. до н.э., в то время, когда Помпеи были самостоятельным самнитским городом; их ремонтировали и переделывали в 80-х годах I в. до н.э. и еще позднее, в императорское время. Строить Малые бани начали тогда же, когда приступили к первому ремонту Стабиевых, т. е. в первые годы существования римской колонии. Сохранилась надпись, в которой помпейские магистраты, дуумвир Цезий и эдилы Окций и Ниремий, сообщают, что бани эти сооружены по постановлению городского совета на городские средства, строились под их надзором, и они приняли постройку. В этих банях особенно ясно сказываются вкусы того времени и тех слоев римского общества, которые не очень соблазнялись греческими выдумками и больше придерживались доброй родной старины; с них поэтому мы и начнем.

Малые бани вместе с лавками и мастерскими, окружавшими их с двух, если не с трех, сторон, занимали целый квартал и состояли из двух отделений, мужского и женского, значительно меньшего. В мужское вели три входа: из одного попадали прямо в раздевальню; через два других можно было с двух противоположных улиц войти в садик, примыкавший одной стороной к задней стене лавок и окруженный с двух сторон дорической колоннадой; с третьей находился криптопортик, сводчатый коридор с арочными окнами. В этот садик заходили посидеть, подождать, если в бане много людей, поговорить, пересказать городские новости и сплетни, выслушать к ним добавления и поправки, а главное – насладиться отдыхом, свободным временем, непритязательной болтовней. На садик смотрела закрытая с трех сторон беседка-экседра (4.75x5.9 м), которая по вечерам освещалась светильником, поставленным в нише тепидария так, что свет от него одновременно падал и в раздевальню, и в беседку, беседка непосредственно примыкала к раздевальне. В банях нашли больше тысячи светильников: очевидно, много людей мылось уже в сумерках [98]98
  В Риме бани запирались с наступлением темноты, но во время поздней империи это правило было отменено, и Александр Север даже жертвовал масло для освещения бань (hist. aug. alex. sev. 246). Император Тацит восстановил старый обычай, «чтобы ночью не началось какого-нибудь мятежа» (tac. 10. 2). В Помпеях мылись с наступлением темноты, в Випаске бани были открыты для мужчин до позднего вечера. Кто были эти поздние посетители? Праздные гуляки, которые считали, что баня содействует пищеварению, и они, пропотев и вымывшись, опять могут приняться за еду и выпивку? Или люди, дорожившие дневным светом для работы и отправлявшиеся в баню только по окончании трудового дня? Для маленького Випаска последнее гораздо вероятнее, да и для помпейских ремесленников и мелких торговцев трудно было выкроить из занятого дня время на баню. Можно думать, что вечерние часы были как раз временем, когда бани наполнялись трудовым и бедным людом.


[Закрыть]. Посидев, поговорив, посетители направлялись наконец через коридор, на сводчатом потолке которого разбросаны были по голубому фону золотые звезды, в раздевальню – аподитерий (от греческого apodyo – «снимаю»). Это была длинная комната (11.5x6.8 м), свод которой (потолки во всех трех помещениях бани были сводчатыми) опирался на мощный карниз, украшенный пестрыми лепными грифами, амфорами и лирами; между ними вились прихотливые арабески. Стены были выкрашены желтой краской, потолок разделан белыми квадратами с красным бордюром, пол выложен грубой простой мозаикой. По стенам шли длинные скамейки с приступками; в стенах остались следы от деревянных костылей, на которых укреплены были полки, для складывания одежды. Аподитерий освещался окном (1 м шириной, 1.7 м высотой), проделанным под самым сводом в узкой стене комнаты; в него была вставлена бронзовая рама, застекленная толстым (13 мм толщиной) матовым стеклом и вращавшаяся на двух цапфах, вделанных вверху и внизу посередине оконного проема. Этот люнет был орнаментирован продуманно и прекрасно: мощные тритоны с большими сосудами на плечах, выполненные рельефом, а в оконной нише под самым окном – огромная маска Океана или какого-то речного божества. На аподитерий выходила маленькая комнатка, где, вероятно, хранилось масло для натирания, всякие банные принадлежности и сидел капсарий (от capsa – «большая коробка»), раб-сторож, который за малое вознаграждение прятал у себя одежду и вещи посетителей: воровство в банях было явлением частым [99]99
  «Банные воры» составляли в воровском мире особую категорию, специально выделенную и в законодательстве (dig. xlvii. 17; paul. sent. rec. v. 3. 5). Обычно их присуждали на некоторое время к выполнению общественных работ, но иногда отправляли и в рудники. Они неоднократно упоминаются в литературе (cat. 33; plaut. rud. 383—384). Раб Тримальхионова диспенсатора, не усмотревший в бане за одеждой своего господина, умоляет гостей заступиться за него (petr. 30), а в живой сценке из банной жизни, которую Сенека наблюдал из своей квартиры, фигурирует и «схваченный вор» (epist. 66. 2).


[Закрыть].

Из аподитерия можно было пройти или к холодному бассейну в фригидарий (frigidus – «холодный»), или завернуть налево в тепидарий (tepidus – «теплый»).

Фригидарий представлял собой помещение снаружи квадратное, а внутри круглое; диаметр этого круга 5.74 м, и площадь его увеличивалась четырьмя полукруглыми нишами высотой 2.2 м и диаметром 1.6 м. В этой круглой комнате был устроен бассейн диаметром 4.31 м (вверху); на полметра ниже пола вокруг него шла скамья шириной в 0.28 м, а пониже с одной стороны сделана еще ступенька, чтобы легче было спускаться в воду; бассейн неглубок – всего 1.3 м. Фригидарий этот целиком сохранился; не хватает только воды, которая когда-то била мощной струей из медной трубы, находившейся против входа (отверстие ее равно в диаметре 13 см) на высоте 1.2 м от пола. Пол, бассейн и скамья выложены белым мрамором. Окно проделано в куполе с таким расчетом, чтобы в помещение попадало как можно больше солнца. Купол, имеющий форму усеченного конуса, выкрашен голубой краской; стены расписаны по желтому фону зелеными растениями. Художник хотел, чтобы посетителям фригидария казалось, будто они моются под открытым небом. Надо сказать, что замысел этот был гораздо тоньше осуществлен в Стабиевых банях: стены прелестно расписаны деревьями и кустами, образующими густую чащу, в которой порхают птицы; из ваз в форме цветочных чашечек бьют фонтаны, и над всем расстилается голубое небо. Роспись эта, к сожалению, сильно повреждена.

Из аподитерия можно было пройти и прямо в тепидарий, большую прямоугольную комнату (10.4x5.6 м), где никогда не мылись, а только прогревались, иногда даже в одежде, подготовляясь таким образом к переходу в жаркую атмосферу кальдария. Здесь в стенах были проделаны ниши, куда складывали одежду; по краям перегородок между нишами стояли маленькие (0.61 м высотой) терракотовые фигурки обнаженных гигантов; на вытянутых мощных руках они держали тяжелый карниз сводчатого потолка. Потолок богато украшен лепной работой: белые рельефные фигуры, большие и малые (Ганимед, похищенный орлом, Амур с луком, Аполлон верхом на грифе, маленькие амуры, которые правят дельфинами, львы в квадратах, ромбах, кругах и многоугольниках по фиолетовому, белому и светло-голубому фону, над карнизом переплет арабесок, белых на белом фоне). Стены выкрашены красной краской; свет падает через окно, такое же, как в аподитерии, и так же проделанное под самым сводом.

Обогревался тепидарий по-старинному: очень большой жаровней (2.12x0.77 м), которую подарил некий Нигидий Ваккула («коровка»), украсивший переднюю стенку этого дара своим «гербом» – горельефом коровы. Дно этой жаровни представляло собой решетку из бронзовых полос; на нее клали кирпичи, засыпали их пемзой и только потом уже накладывали раскаленных углей (такое же отопление было первоначально и в Стабиевых банях).

Дверь из тепидария несколько наискосок от той, через которую входили из аподитерия, вела в кальдарий, самое жаркое помещение во всей бане (calidus – «горячий»), где посетитель уже через несколько минут обливался потом. Помещение это, вытянутое в длину, как и тепидарий, значительно превосходило его размерами (16.25x5.35 м). С одной стороны оно заканчивалось глубокой, полукруглой нишей, где на толстой подставке из лавы в 1 м высотой стоял огромный, но неглубокий таз (labrum) диаметром почти 2 1/2 м (именно такой таз поставили в Ланувии двое новых севиров). В него была проведена бронзовая труба, из которой бил фонтан. Под этим душем (вода, вероятно, была тепловатой) обмывались после мытья в горячей ванне, помещавшейся у противоположной стены и занимавшей почти весь этот конец кальдария (ванна эта называлась alveus или solium; тут она была белая мраморная, имела в длину 5.05 м, в ширину 1.59 м, но в глубину только 0.6 м). В ней свободно могло усесться человек десять; заднюю стенку ванны поставили с наклоном, чтобы к ней удобнее было прислониться. В нише над тазом пробито четыре окна: одно большое прямоугольное, под ним маленькое круглое и по сторонам его два небольших квадратных: строители бани позаботились о том, чтобы в этом жарком и душном помещении не застаивался пар и был доступ свежему воздуху.

Росписи в кальдарии не было: от влажного, насыщенного паром воздуха краски все равно скоро бы погибли. Только в куполе над тазом имелся рельефный орнамент: крылатые женщины парят в высоте. Зато очень остроумно устроен сводчатый потолок: от одного карниза до другого по всему своду шли поперечные желобки, которые подчеркивали и форму потолка и в то же время образовывали ряд маленьких каналов, по которым стекала вода, образующаяся от осевшего пара. Обогревался кальдарий горячим воздухом, который шел по трубам, проложенным в стене; горячим воздухом прогревался и «висячий пол».

Женское отделение устроено гораздо проще: отдельного фригидария нет; бассейн с холодной водой, значительно меньших размеров, чем в мужском отделении, находился в аподитерии, но зато горячим воздухом отапливался не только кальдарий, но и тепидарий. От мужского отделения женское было наглухо отделено; у него был свой дворик или садик, где на одной колонне стояли солнечные часы, а на другой, вероятно, какая-то статуя.

План Малых бань в той части, где находятся специально банные помещения, стандартный: в каждой общественной бане мы найдем аподитерий, фригидарий, тепидарий и кальдарий (иногда, как в женском отделении, для бассейна с холодной водой отводят место в аподитерии, а в маленьких домашних баньках обходятся и вовсе без него). В Стабиевых банях окажутся все эти три уже знакомые нам помещения, но окажется и нечто новое: обширная, почти 700 м 2, обнесенная с трех сторон крытой колоннадой площадка – греческая палестра.

Самниты, бывшие хозяевами Помпей до самой Союзнической войны, усвоили многое от своих соседей-греков, культура которых широко разлилась по Кампании. От греков молодежь заимствовала любовь к гимнастическим упражнениям: палестра была данью греческим вкусам. Строители Малых бань обошлись без палестры, может быть, по соображениям топографическим (не хватало места) или чисто хозяйственным (городская касса сразу после войны вряд ли была полна), но очень вероятно, что действовала здесь и направленность «идеологическая»: победителям хотелось утвердить наперекор греческим обычаям образ жизни чисто римский. Римляне никогда не могли вполне отделаться от некоторого пренебрежения к гимнастике; юноша, упражнявшийся с гантелями, поступил бы, по мнению Марциала, гораздо разумнее, если бы вместо этого бессмысленного занятия вскопал виноградник (XIV. 49). И все-таки любовь к спорту завоевывала все более широкие круги, и начиная с I в. н.э. никакая баня, если у строителей хватает средств, не обходится без палестры; для нее отведено место во дворе недостроенных помпейских бань, она есть и в частновладельческой помпейской бане, есть и в Остийских банях, не говоря уже об императорских термах в Риме. По гигиеническим установкам того времени требовалось, как мы видели, хорошенько пропотеть перед баней, и лучшим средством для этого были игры и упражнения на палестре. Марциал перечислил их почти все (IV. 19; VII. 32): «учитель с расплющенными (от ударов) ушами» обучает молодежь «боксу», юноши состязаются в беге и борьбе, фехтуют, учась на деревянном чурбане искусству метко наносить удары мечом, «выжимают тяжести», составляют партии для игры в мяч. Римляне любили эту забаву, развлекались ею с детских лет и считали ее в числе средств, которыми «борются со старостью» (Pl. epist. III. 1. 8). Любителями мяча были Муций Сцевола, знаменитый юрист, Меценат и Цезарь (Cic, de or. 1. 217; Hor. sat. I. 5. 49; Macr. sat. II. 6. 5); Август довольно рано отказался от всяких физических упражнений, кроме игры в мяч (Suet. Aug. 83). Сенека, включивший эту игру в число занятий, на которые попусту тратится жизнь (de brev. vitae, 13. 1), с увлечением предавался этому «пустому времяпрепровождению» и был дотошным знатоком одной из труднейших игр в мяч, а именно «треугольника» (de ben. II. 17. 3-5; 32. 1). Игра эта заключалась в следующем: на земле рисовали треугольник, и трое игроков становились по его углам. Задача была в том, чтобы не только поймать на лету мяч, но тут же «быстро и с расчетом» отбросить его обратно одному из партнеров. Действовать приходилось обеими руками; у кого левая оказывалась недостаточно проворной, того обзывали «деревенщиной» (Mart. XIV. 46). Счет мячам, упавшим на землю, вели «болельщики», в которых недостатка не было; соотношение пойманных и упавших определяло проигрыш или выигрыш. «Треугольник» требовал напряженного, ни на минуту не ослабевающего внимания и большой ловкости. Другая игра несколько напоминала нынешний баскетбол. Играющие (их могло быть довольно много) разделялись на две партии, которые выстраивались одна против другой. За каждой партией, на довольно большом расстоянии от игроков, проводили длинную черту; посередине между обеими партиями клали мяч. Схватившие этот мяч первыми старались забросить его как можно дальше через головы противников, а те поймать и швырнуть обратно, стараясь поддать так, чтобы он упал хотя бы сразу за бороздой, проведенной позади противников. Партия, которой пришлось переступить эту черту, считалась в проигрыше. Была еще игра, о которой мы знаем только, что маленький плотный мяч (он звался harpaston от harpazo – «похищаю») надо было «похитить» среди свалки множества игроков, с криком в клубах пыли гонявшихся за этим мячом по палестре (Mart. IV. 19. 6; XIV. 48).

Набегавшись и накричавшись, покрытые пылью и потом, игроки шли мыться, предварительно счистив с себя скребком пыль и масло. В Стабиевых банях возле палестры находился под открытым небом бассейн (30 м 2); здесь в прогретой солнцем воде мыться было приятно. Молодежь иногда и удовлетворялась только холодным умыванием, но чаще, смыв с себя грязь и пот, шли в тепидарий, отдыхали там и затем уже направлялись в кальдарий. В I в. н.э. в банях появляется особое отделение, где прогреваются в сухом горячем воздухе; называется оно laconicum.

Сенека, который был прекрасным и тонким наблюдателем и любил наблюдать и поучать на конкретном материале своих наблюдений, воспользовался баней Сципиона, чтобы уличить своих современников в их извращенном пристрастии к роскоши: «…жалким бедняком сочтет себя человек, если в стенах его бани не сверкает огромных кругов драгоценного мрамора… если вода льется не из серебряных кранов… теперь норой назовут баню, если она поставлена не так, чтобы солнце круглый день заливало ее через огромные окна, если в ней нельзя в одно и то же время и мыться, и загорать, если нельзя из ванны видеть поля и море… теперь баню накаляют до температуры пожара; рабу, уличенному в преступлении, следовало бы только здесь вымыться. По-моему, нет никакой разницы между баней нагретой и охваченной огнем» (Sen. epist. 86. 4-12). Археологический материал подтверждает многие места этого письма. Новые бани в Помпеях (их называют Центральными, по их местоположению) не были докончены [100]100
  Кроме этих трех городских бань, в Помпеях были еще банные заведения, принадлежавшие частным владельцам. Недалеко от амфитеатра в 1755—1757 гг. была раскопана и вновь засыпана баня Юлии Феликс, которая сдавалась в аренду. Надпись, оповещавшая об этом, характеризует эту баню как особо изысканную ( А. Маи. Pompei. Leipzig, 1908. С. 508). В другой надписи названы «Термы М. Красса Фруги с морскими ваннами и бани с пресной водой. Заведует отпущенник Януарий» (CIL. X. 1063). Плиний сообщает, что М. Лицинию Крассу Фруги, консулу 64 г. (казнен Нероном в 68 г.), принадлежали горячие ключи, от которых «в море подымался пар» (XXXI. 5). Они, следовательно, находились на взморье около Помпей, и вода из них была проведена в бани Красса. В южной части города, в VIII районе, недалеко от Треугольного форума, находились хорошие частные бани, устроенные в начале императорского времени. Они вклинились между другими домами; часть одного из прилегавших домов была отведена под них. В банях имелись все обязательные для общественных бань отделения: из аподитерия можно было пройти в фригидарий с большим бассейном (глубина 1.35 м), к которому спускались по трем ступенькам, обложенным мрамором. По другую сторону аподитерия находился тепидарий, обогревавшийся горячим воздухом; в стенах сохранилось несколько костылей, которыми укреплялись tegulae mammatae. В северо-восточном углу имелся душник, через который тепло шло непосредственно от печки. В кальдарии стояла ванна, а в нише находился, как обычно, душ. Перед банными помещениями была палестра, и хозяин бань, чтобы сделать ее просторнее, уничтожил окружавший ее раньше с двух сторон портик. С обеих сторон палестры были расположены две раздевальни, где оставляли одежду желающие поупражняться на палестре. На палестру же выходили две экседры; отсюда удобно было смотреть на то, что там происходит. Хозяину бань принадлежала и маленькая харчевня, торговавшая едой и напитками (RM. 1888. Т. III. С. 194—205. План, табл. VII; Not. dei Sc., 1889. С. 115—122). Через дом от этих бань находились другие, принадлежавшие тоже частному владельцу и открытые для публики (RM. T. V. 1890. С. 129—138. План, табл. VI; Not. dei Sc., 1893. С. 43—46). Бани эти, как убедительно доказывает М.И. Ростовцев, были женскими ( М. И. Ростовцев. О новейших раскопках в Помпеях. ЖМНП, 1894. Январь. С. 115. Февраль. С. 144).
  Комфортабельные бани появились в Остии только после проведения водопровода при Калигуле. О числе и характере Остийских бань времен ранней империи можно будет судить, когда археологи дойдут до слоев, лежащих ниже. Найденные бани относятся ко II в. н.э.; среди них первое место принадлежит трем термам, построенным, надо думать, на императорские средства. Кроме них, имелось еще по крайней мере одиннадцать банных заведений, открытых может быть, городом, а может быть, частными предпринимателями: нет ни эпиграфического, ни литературного материала, который позволил бы разрешить этот вопрос.


[Закрыть], и мы не можем судить о том, как их собирались отделывать внутри, но уже самый план их говорит о том, насколько прихотливее и взыскательнее стали помпейцы за то столетие, которое отделяет постройку Малых бань от постройки Центральных. На большой палестре (200 м 2с лишним) устроен под открытым небом, как и при Стабиевых банях, бассейн для обмывания, но он вдвое больше (около 60 м 2). Отдельного фригидария нет, но в аподитерии поставили ванну, наполнявшуюся холодной водой: очевидно, решили, что с любителей холодного купания хватит и ее место с бассейном на палестре. Все три помещения – аподитерий, тепидарий и кальдарий – выходят на палестру каждое тремя широкими, обращенными на юго-запад окнами. С полудня помещения эти были залиты солнцем, и посетители, по слову Сенеки, «могли вариться при ярком свете» (вспомним, как скупо были освещены и Малые, и Стабиевы бани). Для того чтобы «вариться», в Центральных банях было достаточно места: не только кальдарий, но и тепидарий должны были прогреваться горячим воздухом, который шел под полом и поднимался по стенам; имелся еще laconicum, где можно было пропотеть, «выпариться» в горячем сухом воздухе. Эта сухая баня считалась очень полезной, «если из организма надо было извлечь испорченные соки» (Cels. II. 17).

И в Малых, и в Стабиевых банях было женское отделение; в Центральных его нет. Мылись здесь мужчины в одно время, а женщины в другое? В маленьких городках, где не было средств выстроить особое отделение для женщин, так и поступали; в уже упомянутом Випаске, например, женщинам полагалось мыться в первую половину дня, а мужчинам во вторую, после 2-3 часов дня. Предназначались Центральные бани для одних мужчин? Или женщины и мужчины мылись вместе? Что такой обычай существовал в Риме, мы это знаем, но все эти Галлы, Савфеи и Лекании, которых поминает Марциал и которые мылись «вместе с юношами и стариками» (III. 51 и 72; VII. 15; XI. 47 и 75), были женщинами определенного типа. К ним можно добавить еще эмансипированных любительниц спорта, которые мелькают у Марциала и Ювенала, и, возможно, женщин типа Клодии, любовницы Катулла. Во всяком случае Плиний имел основание взывать к тени Фабриция: «О, если бы он увидел… женщин, которые моются вместе с мужчинами!» (XXXIII. 153), а императоры – издавать запретительные постановления. Адриан «установил раздельное мытье для мужчин и женщин» (Hist. Aug. Adr. 18. 10), но, видимо, распоряжение это было вскоре забыто, так как Марку Аврелию пришлось сызнова «воспретить совместное мытье» (Hist. Aug. M. Ant. Philos. 23. 8). Гелиогабал разрешил его и сам «всегда мылся вместе с женщинами» (Heliog. 31. 7). Александр Север вновь запретил «смешанные бани» (Alex. Sev. 24. 2).

«Бани, любовь и вино – до старости жили мы вместе»: неизвестный автор поставил слово «бани» впереди по требованию гексаметра, но они вправе занять это место и по своему значению в жизни древнего римлянина. Ежедневное посещение бани – оно вошло в обычай с I в. н.э. – предписывалось элементарным правилом гигиены, требовавшей соблюдения физической чистоты: в южном климате, под знойным солнцем, в тесноте, пыли и грязи городских улиц и квартир-конур это требование без ежедневного мытья было бы неосуществимо. Затем баня, по воззрениям тогдашней медицины, принадлежала к числу действенных врачебных средств, и при лечении некоторых болезней без нее нельзя было обойтись. А кроме того, бани были местом встреч и сборищ, веселых игр и спортивных радостей. Марциал, перечисляя то, чем красна жизнь, называет рядом с избранными книгами баню (II. 48). На одной из плит Тимгадского форума выцарапана игральная доска, и в ее клеточки какой-то досужий игрок постарался вписать формулу, которая объясняла, в чем смысл жизни: «охотиться, мыться, играть [в кости], смеяться – это вот жизнь». Мы видели, с каким вкусом и усердием помпейцы украшали свои бани, а Помпеи были только небольшим и невидным городом. Богачи, современники Сенеки и Марциала, превращают свои бани в настоящие дворцы, где «один человек располагает пространством не для одного» (Mart. XII. 50. 2). Хозяин убирает их статуями и колоннами, которые «ничего не поддерживают», но поставлены как украшение и показатель затраченных средств, устраивает искусственные водопады, чтобы слушать «шум воды, скатывающейся по ступеням», заказывает дорогие мозаики для полов; «мы дошли до таких прихотей, что желаем ступать только по драгоценным камням»; «наши бассейны обложены фасосским мрамором, который когда-то редко видели и в храме» (Sen. epist. 86. 6-7). Стены инкрустировали и облицовывали разным мрамором: по словам Марциала, в бане Клавдия Этруска, сына императорского отпущенника, «в одном месте зеленел тайгетский камень и состязались своей разной окраской толстые плиты, которые вырубили фригиец и житель Ливии» (Mart. VI. 42; Stat. Silv. I. 5). Иногда добавлялся еще мрамор из Кариста (Mart. IX. 75. 7) [101]101
  Зеленый лаконский (Тайгет – гора в Спарте) мрамор-серпентин, фригийский мрамор из Синнад (Великая Фригия), белый с фиолетовыми пятнами (pavonazzeto), ливийский из Нумидии, красновато-желтый (giallo antico). Мрамор из Кариста – зеленоватого цвета или с зелеными прожилками (cipollino). Карист – город на южном берегу Евбии.


[Закрыть]. Вся эта роскошь меркнет, однако, перед императорскими термами в Риме.