Текст книги "Простые люди древней Италии"

Автор книги: Мария Сергеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава одиннадцатая. ЦИРКОВОЙ ВОЗНИЦА

Конские бега в Риме устраивали в узенькой (150 м шириной) лощинке между двумя холмами: Палатином и Авентином. Когда-то эти бега были существенной частью осеннего «праздника урожая», но постепенно стали просто увлекательным зрелищем, собиравшим тысячи зрителей.

Лощинка – называлась она Большим цирком (circus по-латыни обозначает всякую фигуру без углов: и круг, и эллипс) – была словно самой природой устроена для бегов. Склоны обоих холмов образовывали естественный амфитеатр, и в отдаленные времена зрители располагались здесь прямо на земле или на деревянных скамьях, сколоченных на время праздника, но уже во время Августа здесь в три яруса подымались постоянные сидения, каменные в нижнем ряду и деревянные в двух верхних. Вокруг Цирка шла одноэтажная аркада со множеством разных лавок и мастерских. Это было излюбленное место, где собирался всякий темный люд: гадалки, предсказатели, составлявшие за несколько грошей гороскопы для своих невзыскательных клиентов, нищие, фокусники со своими дрессированными животными и просто мелкие воришки. Посередине лощинки находилась узкая невысокая платформа (spina – "хребет"), по обеим концам которой стояли по три высокие деревянные тумбы ("меты"). Император Клавдий поставил вместо деревянных бронзовые, позолоченные. Возницы должны были семь раз объехать вокруг этой платформы, и для счета заездов на ней с противоположных концов установлено было два «счетчика», устроенных одинаково: четыре довольно высокие колонки венчал архитрав, в который были вставлены в одном счетчике семь деревянных шаров, а в другом – семь дельфинов, тоже выточенных из дерева. После каждого тура человек, стоявший на лесенке у одного счетчика, вынимал один шар; его товарищ, приставленный к другому счетчику, или вынимал дельфина, или поворачивал его хвостом в противоположную сторону. С одной узкой стороны Цирка устроено было двенадцать стойл, откуда выезжали колесницы; они открывались все разом. Посередине между стойлами находились широкие ворота, через которые вступала торжественная процессия (помпа).

Конские бега составляли когда-то обязательную часть религиозного празднества, отголоском седой старины и была эта процессия, обязательно предшествовавшая самим бегам. Во главе ее шел магистрат-устроитель игр (если это был первый сановник государства, консул или претор, он ехал в колеснице, запряженной парой лошадей), одетый в пышную одежду триумфатора: в тунике, расшитой золотыми пальмовыми ветвями, в пурпурной тоге, с жезлом слоновой кости, украшенным наверху орлом. Раб держал над его головой золотой венок, его окружали дети, родственники, клиенты – все в белых парадных тогах; затем двигались возницы со своими упряжками, которые сейчас должны были принять участие в бегах, группы танцоров в пурпурных плащах с мечами и короткими копьями – впереди мужчины, за ними юноши, потом дети, – исполнявшие военный танец под звуки "старинных коротеньких дудок и семиструнных отделанных слоновой костью кифар"; дальше весело отплясывали ряженые в козьих и бараньих шкурах, шли храмовые прислужники с зажженными курильницами, и, наконец, люди несли на носилках статуи богов. За ними на двухколесных повозках, отделанных серебром и слоновой костью (эти повозки назывались «тенсы» и стояли на Капитолии в особом помещении), везли атрибуты богов (сохранились монеты с изображениями этих тенс: в одной едет изображение совы – птицы Минервы, в другой павлина – он был посвящен Юноне, – в третьей – атрибут Юпитера, молния). Тенсами правили мальчики, обязательно знатного рода, у которых родители – и отец, и мать – были в живых. Несли и везли в процессии и статуи умерших и обожествленных императоров и членов императорской семьи.

Процессия спускалась с Капитолия на Форум, проходила по Этрусской улице, через Велабр и Коровий рынок, вступала в долину Цирка и обходила ее вокруг. Была она и красочной, и торжественной, но затягивалась надолго – двигалась медленно, не спеша, – и толпа, собравшаяся в цирке, встретив появление помпы приветственными криками и аплодисментами, с нетерпением ждала, когда же начнется главное: бега. По знаку, данному магистратом – устроителем игр, который с высокого балкона над главными воротами бросал на арену белый платок, ворота стойл сразу раскрывались и на арену выносилось четыре колесницы. Это было обычное число; иногда, впрочем, выезжало и 6, и 8, а то и 12 колесниц. Возница должен был семь раз обогнуть платформу ("спину"), т. е. проехать расстояние около 4 км. Победителем считался тот, кто первым доскакал до черты, проведенной мелом недалеко от балкона, где находился устроитель бегов. Таких «заездов» в начале империи бывало 10–12 (выезжали новые и новые колесницы), но уже к концу I в. н. э. бега обычно продолжались целый день, до солнечного заката.

Бега входили как непременная часть почти во все большие римские праздники; полководцы перед походом или во время его давали обет ознаменовать победу празднеством, на котором будут происходить и бега. Их устраивали в день рождения Августа, который праздновали еще в IV в. н. э.; в день рождения царствующего императора; в праздники, устраиваемые в память каких-либо побед; в день 21 апреля, который считался днем основания Рима. В календаре IV в. н. э. отмечено 175 праздничных дней; из них бегами в цирке занято 64 дня.

Магистраты, ведавшие устройством празднеств, не имели обычно ни беговых лошадей, ни опытных возниц. За теми и другими приходилось обращаться к беговым обществам, которые состояли из денежных людей, обычно принадлежавших к сословию всадников. Называлось оно factio (слово это первоначально обозначало союз друзей, а несколько позднее – объединение богатых и знатных людей, созданное для достижения своих выгод); во главе его стоял избранный остальными членами "господин общества" – директор, как мы бы его назвали. Общества содержали большие конюшни – они находились на Марсовом поле, вероятно, в непосредственной близости к Капитолию, – при которых состоял целый штат работников; судя по надписи одного бегового общества, оно содержало около 200 человек; были тут и рабы, и отпущенники, и свободные. Каждому обществу требовался ряд специалистов: кроме опытных возниц и наездников, нужны были люди, умевшие объезжать лошадей; учителя молодежи, желавшей посвятить себя цирку; врачи (случаи тяжелых ранений в цирке были нередки), ветеринары. Общества держали разных ремесленников: портных, сапожников, ювелиров, мастеров, изготовлявших седла, колесничников. Всем хозяйством ведал вилик; счетную часть вел квестор, составлявший ведомость доходов и расходов. Забота о заготовке кормов, их хранении и выдаче лежала на «кондиторах» (от латинского слова condere – «прятать», "сохранять") и их помощниках. На одном надгробии изображен такой «кондитор»: он стоит между двумя лошадьми, которых оделяет сеном. Иногда должность эту занимал свободный и состоятельный человек: у Помпея Эвскема были отпущенники и отпущенницы, поставившие ему, "наилучшему справедливейшему патрону", памятник на собственные средства. Общества, может быть, имели свои собственные конные заводы и во всяком случае были связаны с хозяевами заводов, поставлявшими лошадей для состязаний.

Беговых обществ – «факций» в конце республики было два; чтобы во время состязаний сразу можно было отличить победителя, одно общество стало одевать своих возниц в красные туники, а другое – в белые; так и появились «красные» и «белые». Вероятно, в начале империи к ним присоединились «зеленые» и «голубые», которые отодвинули два первых общества на задний план. В I в. н. э. «зеленые» удерживали за собой первенство; им покровительствовали Калигула, Нерон и Домициан, неприкрыто теснившие и терроризовавшие остальные общества. А население столицы делилось в своих симпатиях между разными беговыми обществами, причем симпатии эти разгорались до страстной ненависти к другой стороне и такой же преданности любимому обществу.

Плиний Младший, часто любовавшийся собой, изумлялся, почему люди "любили тряпку" (по латыни pannus; слово это в надписях иногда употребляется как синоним «факции» – общества): "Если бы в самый разгар состязаний участники их смогли бы обменяться своей цветной одеждой, то зрители обменяли бы и предмет своей горячей приязни и сразу покинули тех возниц и тех лошадей, которых они узнают издали, чьи имена они выкрикивают… я чувствую некоторое удовольствие от того, что нечувствителен к их удовольствию".

Плиний, которому любованье собой обычно мешало видеть то, что творилось вокруг, на этот раз правильно отметил, что симпатии толпы связаны были не столько с определенными людьми и лошадьми, сколько с определенной «факцией» – с «зелеными» или «голубыми» Очень уж много людей в существенно важном зависело от «факции». Члены общества, обычно дельцы большого стиля, были достаточно богаты и влиятельны, чтобы создать себе сторонников в самых различных слоях общества: деловые связи, денежная зависимость, родственные и дружеские отношения, клиентская подчиненность – все это работало на общество, собирало ему тысячи приверженцев. У каждой «факции» служило и работало множество всякого люда – и бедного, и среднедостаточного: они, естественно, поддерживали тех, чей хлеб ели. А у них тоже были друзья, приятели, родные. Цирковая «факция» представляла собой своеобразный магнит, к которому со всех сторон стягивались люди. Не следует забывать, что в цирке постоянно заключались пари, часто на большие ставки, и те, кто ставил на лошадей «зеленых», естественно, становились приверженцами этого общества.

Главным источником нашим, откуда мы черпаем сведения о жизни цирка, являются надписи; об организации беговых обществ осведомляют они нас скудно, но с возницами, т. е. с теми людьми, которые в дни беговых состязаний были главными действующими лицами, более или менее знакомят, как знакомят и с их профессиональным языком. Добавочные сведения дают памятники изобразительные и литературные.

Профессия циркового возницы была опасной. Почти на всех изображениях бегов, дошедших до нас, есть опрокинувшаяся повозка и валяющийся на земле, разбившийся возница. Угроза убиться или тяжко искалечиться висела над ним все время, пока он мчался по арене, но особенно страшным был момент, когда возница огибал мету: стремясь выиграть время и сократить пространство, он держался к ней как можно ближе, и тут стоило допустить малейшую ошибку в учете расстояния, стоило чуть больше дернуться влево левой пристяжной (почему из всей четверни она и считалась самой главной), и колесница на всем скаку налетала на тумбу и опрокидывалась, и хорошо, если удавалось выйти из этой переделки только калекой. Возница как-то старался предохранить себя: на голову надевал круглую кожаную шапку с клапанами, напоминающую шлем танкистов; тунику плотно до самых подмышек обматывал ремнями, чтобы она не развевалась и не могла за что-либо зацепиться (поэтому и хвосты лошадям подвязывали очень коротко); за ремни затыкал короткий острый нож без ножен, чтобы в случае падения перерезать вожжи, которые он закидывал себе за спину. Ременные обмотки покрывали ноги до колен; иногда возница надевал еще гетры, которые почти целиком закрывали ему бедра. Всего этого было, конечно, слишком мало, и возницы погибали обычно молодыми. Аврелий Полиник умер 30 лет, Скорп – 27, Крецент – 22, Аврелий Татиан – 21 года, Цецилий Пудент – 18 лет. Флор погиб "еще в отрочестве". Дожить до 42 лет, как дожил Диокл, – это случай редкий.

Римляне были страстными любителями бегов. "Весь Рим сегодня занят Цирком. Стоит оглушительный крик: понимаю, что победили «зеленые». Если бы они проиграли, ты увидел бы, что город так потрясен и опечален, словно после поражения при Каннах", – писал Ювенал. Увлечение это захватывало одинаково все круги: сенаторов и ремесленников, рабов и свободных. Тацит жаловался, что молодежь так занята гладиаторами и возницами, что "где же найти хоть чуточку места для настоящего знания?". Знаменитых возниц, многократно одерживавших победы, знал весь Рим; они ходили по городу в сопровождении толпы друзей и поклонников; их статуи стояли по всему Риму вперемежку со статуями богов. Марциал начинал раздражаться, видя, что "всюду сверкает золотой нос Скорпа", но он же посвятил знаменитому вознице стихи, в которых звучит искренняя печаль: "Сломай, огорченная Победа, пальмовые ветви… О, злая судьба! Скорп, ты погиб еще совсем молодым… стремительно огибал ты всегда мету – потому и для жизни твоей оказалась она столь близка". И он вкладывает в уста самого Скорпа краткую эпитафию: "Я – Скорп, слава крикливого Цирка. Недолго рукоплескал ты мне и любовался мною, Рим. Злая Лахезис похитила меня на 27-м году; считая мои победы, она решила, что я старик".

Имена знаменитых возниц у всех на устах; о них беседуют за дружеским обедом, об их победах сообщается в римской «газете» – в "Ежедневных известиях". Марциал рассчитывал, что его начнут читать только тогда, когда устанут от разговоров о Скорпе и об Инцитате (знаменитый жеребец-победитель). Все, что связано с Цирком и бегами, вызывает живейший интерес. Марциал сумрачно заметил, что он, знаменитый поэт, которого читают и Рим, и провинции, пользуется не большей известностью, чем жеребец Андремон. Юноши, принадлежащие к самым аристократическим семьям Рима, не выходят из конюшен, берут у возниц уроки езды, усваивают их жаргон и манеры. Отец Нерона, Домиций Агенобарб, славился в юности своим искусством править колесницей. Нерон мальчишкой только и разговаривал, что о Цирке и, став императором, со страстью предавался, по выражению Тацита, "позорному занятию" возницы. Ювенал с негодованием изображал консула, который мчится по большой дороге в легкой цирковой колеснице, сам обвязывает тормозной цепью колеса, приветствует встречных взмахом бича и задает лошадям сено и ячмень.

Цирковые возницы пользовались не только славой; наиболее известные из них наживали крупные средства. Ювенал говорит, что имущество ста адвокатов (а они зарабатывали неплохо) не превышает состояния одного возницы; Марциал, сравнивая свою судьбу бедного клиента с судьбой возницы, плакался, что он за целый день утомительной клиентской службы получит сотню медяков, а Скорп-победитель после одного часа унесет пятнадцать "тяжелых мешков сверкающего золота". Кресцент, выступавший в Цирке в 115–124 гг. н. э., за эти 10 лет приобрел около миллиона. Диокл, блиставший в Цирке в первую половину II в. н. э., собрал чуть ли не 36 млн. Он, так же как и Скорп, неоднократно упомянутый Марциалом, принадлежал к возницам «тысячникам», т. е. таким, кто одержал тысячи побед (у Диокла их было 1462, а у Скорпа – 2048).

Поклонники Диокла поставили ему, когда он ушел из Цирка, почетную надпись, в которой была изложена вся его "цирковая биография". Этот интереснейший документ знакомит нас, между прочим, с разными приемами циркового состязания. Возница мог сразу занять первое место и удерживать его до конца бегов; первоначально мог оказаться на втором месте, но затем вырваться вперед и стать первым; иногда, сберегая силы своих лошадей, он нарочно пропускал своих соперников вперед, а затем, увидев, что их кони начинают сдавать, пускал своих во всю конскую мощь и приходил первым. Случалось и так, что всякая надежда на победу была, казалось, потеряна, но он все-таки умел после трудной и жестокой борьбы одержать верх. Большой честью считалось победить в первом же заезде после помпы, когда лошади еще не успели передохнуть и успокоиться после шумной процессии, а также на лошадях, впервые выезжавших на арену. Только очень опытный возница мог пойти на то, чтобы обменяться лошадьми со своим противником. Диокл одержал 134 победы "с чужим главным конем" (т. е. с левым пристяжным).

Возницы обычно были рабами; люди свободные среди них встречаются редко и принадлежат к низам. Законодательство причисляет их к "людям бесчестным", что ни в коей степени не мешало, как мы видели, их популярности. Профессия эта часто переходила от отца к сыну; иногда за обучение юнца брался опытный возница, и ученик, уже став сам мастером своего дела, с благодарностью вспоминал наставника. Учение начиналось с ранних лет: Кресцент, одержавший много побед, выехал на арену в тринадцатилетнем возрасте; некий Флор уже «ребенком» правил парой лошадей (первая ступень обучения; только выучившись управляться с парой, ученик начинал упражняться с четверней). Мальчик рос среди конюхов и возниц, ловил их рассуждения и рассказы, знакомился с мыслями и чаяниями цирковой среды в те годы, когда "впечатления бытия" неизгладимо и на всю жизнь врезаются в душу. Он живет интересами конюшни и Цирка; здесь для него сосредоточено все, для чего стоит жить. Нет ничего завиднее, чем победа в цирке; нет славы ослепительнее, чем слава возницы-победителя. Конюшня для него и родной дом, и школа: тут он не только изучает все тонкости и хитрости своего нелегкого ремесла – ему стараются придать ту закалку, которая обеспечит ему победу. Он должен владеть собой, не терять головы, беречь силы своих лошадей и не упускать ни одной возможности помешать противникам. Если ему, например, удалось вырваться вперед, пусть он направит свою колесницу не по прямой линии, а наискось: это преградит дорогу всем остальным. Идеалы юноши ограничены цирковой ареной: здесь ждет его все, о чем он мечтает: победная пальма, неистовые рукоплескания многотысячной толпы, богатство, громкое имя. Он ведет счет своим победам и наградам, увековечивает в надписях виды своих упряжек (пара, тройка, четверня), число заездов, имена лошадей, с которыми победил. Голова у него кружится не только от успеха и славы; он пьянеет от риска и опасности. Каждый раз, выезжая на арену, он едет на встречу со смертью, и каждая его победа это победа над смертью: он чувствует себя выше законов, которые лишь для простых смертных обязательны. Не было дерзости, которую возницы не считали бы себе позволенной. "По укоренившемуся попустительству", пишет Светоний, "они, бродя по городу, забавлялись тем, что обманывали и обкрадывали людей". Нравственные понятия возницы очень невысоки: чувство товарищества ему незнакомо; товарищ по профессии для него только соперник, у которого надо вырвать победу любыми средствами. Одно из наиболее действительных это колдовство. Найдено было под Римом на Аппиевой дороге несколько десятков свинцовых табличек с заклинаниями и молитвой к подземным божествам погубить противника и его лошадей. Потрясает сила ненависти, которой они дышат: "Свяжите, обвяжите, помешайте, поразите, опрокиньте, погубите, убейте, изломайте возницу Евхерия и его лошадей завтра в римском Цирке. Да не выедет хорошо из ворот, да не состязается сильно, да не обгонит, не прижмет, не победит, не обогнет счастливо мету, не получит награды". Другая табличка (из Карфагена) составлена в таких выражениях: "Остановите их лошадей, свяжите, заберите от них всю силу; пусть они не смогут переступить ворот, сделать шаг по арене; а что до возниц, обессильте их руки, пусть не смогут увидеть вожжей, не смогут держать их. Сбросьте их с колесницы, ударьте оземь; пусть растопчут их копытами собственные кони. Не медлите, не медлите; сейчас, сейчас, сейчас!".

В этой неистовой и злой душе живет одно глубокое и доброе чувство: любовь к лошадям, на которых он выезжает. Только на них может он положиться, только им до конца доверяет. Люди? ему, победителю, бурно рукоплещут, осыпают его подарками и поздравлениями, но кто из этих "поклонников успеха" вспомнит о нем, разбитом, изувеченном и беспомощном? Товарищи возницы ради своей победы погубят его, хладнокровно и радостно. Он ведь поступит с ними при случае совершенно так же. Единственные друзья, подлинные товарищи и помощники – это кони. Они отдадут ему на службу все свои силы, свое уменье и сообразительность, они не выдадут, не подведут. И благодарный человек делится с ними тем, чем сам дорожит больше всего, – своей славой. Имена лошадей, с которыми Кресцент одержал свою первую победу, упомянуты в почетной надписи, ему поставленной. Какой-то возница (имя не сохранилось) составил список левых пристяжных, с которыми он выезжал на арену и с которыми одержал победу, с упоминанием их родины. В надписи, прославляющей Диокла, названы и его лошади.

Глава двенадцатая. ГОСТИНЩИК

В древней Италии путешествовали много: в поисках заработка, по торговым делам или служебным надобностям, с образовательными целями или ради отдыха и удовольствия. Вдоль дорог, особенно больших, связывавших ряд городов, и в самих городах, больших и маленьких, путешественник всегда мог найти, где ему приютиться и заночевать. Люди богатые строили иногда для себя по дорогам небольшие заезжие дворы, но большинство, пользуясь множеством знакомств и связей, останавливалось у своих друзей и знакомых; Цицерон в пути заезжал всегда к кому-либо из своих многочисленных приятелей и сам часто принимал приезжих; один из участников Варронова диалога о сельском хозяйстве по дороге из Реате (в Сабинии, нынешнее Риети) в Рим на ночь «раскидывал свой лагерь» в имении тетки Варрона, и Колумелла даже советовал строиться в стороне от большой дороги, потому что «частые приемы заезжающих разоряют хозяина». Случалось, однако, что по пути никого из знакомых не оказывалось; Меценату, посланному Октавианом в Брундизий к Антонию, чтобы уладить с ним возникшие недоразумения, приходилось не раз останавливаться в гостиницах.

Гостиницы бывали разные. Были очень хорошие: Эпиктет сравнивал человека, который, увлекшись риторикой, не торопится перейти к занятиям философией, с юношей, который, возвращаясь в отчий дом, заехал в прекрасную гостиницу и не хочет оттуда выбираться. По большей части, однако, были они плоховаты. Те, где останавливался Меценат со своими спутниками, судя по отзывам Горация (он был в числе сопровождавших Мецената), оставляли желать много лучшего: в одной они чуть не задохлись от дыма, в другой едва не сгорели. Основная клиентела, на которую рассчитывал гостинщик, были люди бедные и нетребовательные, и поэтому он не особенно и заботился о благоустройстве своего заведения. Некоторое представление об италийских гостиницах дают развалины их, найденные в самих Помпеях и в окрестностях города. В 2 км к северу от Помпей по дороге в Нолу находился постоялый двор, устроенный с пониманием вкусов и требований неприхотливого прохожего и проезжего люда. Длинные скамьи у входа приглашали присесть и отдохнуть; усталый осел тянулся к водопою, а его хозяин мог, не заходя в помещение, пропустить кружку вина с водой – смесь, которую тут же подогревали на очаге под навесом, где можно было укрыться и от дождя, и от солнца. Если прохожий хотел отдохнуть подольше, он мог зайти в дом, помыться, поесть и захватить с собой хлеба в дорогу: у хозяина была сложена большая хлебная печь, по соседству с которой находилась мельница. Для приема путешественников предназначалась большая комната. Если бы гость пожелал провести часок-другой на свежем воздухе, то к его услугам был цветник; тут можно было выпить и одному, и в компании. К дому был пристроен узкий и длинный хлев, в углу которого находился большой водопой. Сюда ставили ослов и мулов; повозки оставляли во дворе перед хлевом.

В самих Помпеях недалеко от городских ворот находился постоялый двор некоего Гермета. Здесь тоже был хлев, куда заводили животных; перед ним стояло длинное корыто для водопоя; телеги и повозки оставляли тоже прямо во дворе под открытым небом. По одну сторону двора шли крохотные «номера» для приезжающих; находились они, вероятно, и во втором этаже, надстроенном над передней частью дома. Прямо на улицу открывалось два помещения, где шла торговля вином и съестным.

Гостиница «Слон», которую, как значится в надписи, "восстановил Ситтий" и в которой была, по сообщению той же надписи, "столовая с тремя кроватями (древние ели лежа, – М.С.) и все удобства", предназначалась для тех, кто путешествовал пешком – места для животных и повозок у Ситтия не было, – и для местных жителей, которым дома негде было устроиться, чтобы попировать с приятелями. Она отчетливо делится на две половины; посетитель, войдя с улицы в узенький коридорчик, оказывался перед прилавком, где ему могли предложить и вина, и горячей пищи. Это была харчевня при гостинице. Если посетитель не хотел есть тут же, зайдя за прилавок, он мог пройти в смежную комнату – это, вероятно, и была "столовая с тремя кроватями". По другую сторону коридорчика находились комнаты, где можно было остановиться и переночевать.

От оборудования этих комнат ничего, конечно, не осталось, и судить о нем приходится только по литературным источникам. В гостинице, где заночевал один из героев Апулея, "кроватишка была коротенькая, хромая на одну ногу и гнилая"; тюфяки, по словам Плиния, набивались камышом и соломой, и в них было раздолье блохам и клопам. В стихотворной дуэли с поэтом Флором император Адриан в шутку описывает его жизнь: Не хочу я Флором быть, Век скитаться по харчевням… Круглым кровь давать клопам.

И еда была скромной: на постоялом дворе под Помпеями заезжий человек мог получить хлеб, яйца и, возможно, кусок баранины. Трактирщица-сириянка из стихотворения, приписываемого Вергилию, предлагает гостю свежий сыр, сливы, каштаны, яблоки, виноград, шелковицу, огурцы, хороший пшеничный хлеб и вино – еда сплошь вегетарианская. Бывали и мясные блюда: колбаса, печенка, жаркое. И брали за все это недорого. Одна надпись из Эзернии (теперь Изерния в Абруццах) передает красочный диалог между хозяйкой и путешественником: "Хозяйка! Сосчитаемся!". – "У тебя был секстарий вина и хлеба на один асс". – «Так». – "Закуски на два". – «Так». – "Сена мулу на два асса". – "Этот мул доведет меня до сумы!". Как видим, еда и ночлег обошлись путнику в одну сестерцию с ассом (примерно на наши деньги около 15 коп.).

Каждая гостиница и каждый постоялый двор держали, разумеется, и вино, и съестные припасы для проезжих. К услугам людей, которые не нуждались в ночлеге, а хотели только поесть и выпить, было множество кабачков и харчевен. В таком сравнительно небольшом городе, как Помпеи, было 20 гостиниц и 118 харчевен. Их можно сразу узнать по их своеобразному устройству. Прямо на улицу обращен прилавок, сложенный из камня и облицованный дешевым сортом мрамора; в прилавок вделаны большие глиняные горшки с разной едой: с маслинами, оливковым маслом, бобовой похлебкой, сушеными фруктами. Тут же под прилавком – маленький переносной очаг, на котором можно подогреть остывшую еду. С одной стороны прилавка, примыкая к стене, идут уступами две-три каменных полки для кушанья и напитков. Над входной дверью – вывеска; у Ситтия это был нарисованный красной краской слон, которого вел пигмей; иногда прямо на наружной стене рисовали амфоры с вином и разную винную посуду. На одной вывеске помпейская харчевница велела написать: "Эдоне[22]22
  Эдоне – имя хозяйки; по-гречески значит «наслаждение».


[Закрыть] говорит: Выпивка стоит здесь асс. За два асса ты лучшего выпьешь, А за четыре уже будешь фалернское пить". (Перевод Ф. А. Петровского).

Остийский трактирщик на своей вывеске пишет: "Гость, говорит Фортунат, ты хочешь пить; бери из кратера", а харчевник из Лугудунума (нынешний Лион) объявляет: "Меркурий обещает здесь прибыль, а Аполлон здоровье".

Хозяева гостиниц и харчевен – и мужчины, и женщины – пользовались недоброй славой. В большинстве случаев – это пришельцы: греки, выходцы с Востока (евреи, сирийцы); на ступенях общественной лестницы стоят они низко: чаще всего – это отпущенники и люди подозрительные. Законодательством запрещено зачислять в лучшие войсковые части человека, который содержал гостиницу или харчевню; ребенка, прижитого от харчевницы или ее дочери, нельзя внести в число законных детей: и та и другая относятся к женщинам "низким и презренным". Объясняется это тем, что гостиницы и харчевни часто служили притонами разврата с попустительства хозяев, а то и при их участии. Харчевница в упомянутом стихотворении Вергилия не только предлагает посетителю еду и выпивку, но и зовет в свои объятия. Хозяйка гостиницы, где остановился несчастный Сократ (один из героев Апулеева "Золотого осла"), вела себя с гостем точно так же. Содержателей гостиниц и кабачков помещают в одну категорию с ворами, сводниками, азартными игроками. И в их заведениях разыгрываются ужасающие сцены.

У Цицерона приведены две истории. Два путника, встретившись в дороге и разговорившись, решили продолжать путь вместе, а шли они на базар, и один был при деньгах. Они завернули в харчевню, пообедали и решили заночевать вместе в одной комнате. Хозяин, приметив, у кого есть деньги, глухой ночью, когда оба крепко спали, убил того, кто имел при себе деньги, мечом спутника, спрятал окровавленный меч в ножны и свалил убийство на невинного. Все это открылось уже потом, когда хозяина уличили в другом преступлении. И вторая история такая же страшная. Ее любили приводить философы-стоики в доказательство того, что есть вещие сны. Два приятеля остановились в пути, один у знакомых, другой в гостинице. Первому приснилось, что друг зовет его на помощь, потому что хозяин собирается его убить. Он в испуге вскочил, но потом, решив, что ему привиделся страшный сон, лег спать. Во сне ему опять явился его друг и рассказал, что хозяин гостиницы убил его, положил труп в телегу и забросал навозом. Пусть же товарищ, если не помог ему живому, не оставит его смерть неотомщенной: пусть с раннего утра станет у городских ворот и остановит телегу с навозом. Приказ этот был выполнен, и преступление раскрыто. Гален, со слов людей, заслуживающих, по его убеждению, полного доверия, рассказал, как однажды в харчевне подали великолепное кушанье, которое, как оказалось потом, было приготовлено из человеческого мяса. Хозяев позднее поймали на месте преступления, когда они уже все приготовили, чтобы убить и освежевать следующую жертву. Содержательниц харчевен и гостиниц считали страшными колдуньями: у Апулея приведен целый перечень чудес, которые может сделать такая колдунья (между прочим, соседа-харчевника она обратила в лягушку, а судью, высказавшегося против нее, – в барана). Августин пишет, что в некоторых местах Италии трактирщицы умеют превращать людей во вьючных животных и заставляют их возить поклажу.

Все это, конечно, относится к области волшебных сказок, а рассказы Цицерона, несомненно греческого происхождения, принадлежат к ходовым страшным рассказам, но то обстоятельство, что в роли злодеев и преступных чародеек выступают именно хозяева и хозяйки гостиниц и харчевен и что и рассказчик, и слушатели охотно видят их в этой роли – это показательно. Убийства случались здесь, вероятно, довольно редко, но что тут собирался разный темный люд и творились часто дела подозрительные – это несомненно; Ювенал в качестве завсегдатаев харчевен называет разбойников, воров и беглых рабов. Уличные женщины постоянно здесь терлись; люди иногда напивались до бесчувствия, часто случались драки. На одной помпейской фреске, изображающей сценку из жизни харчевни, врукопашную схватилось двое; хозяин выталкивает их, приговаривая: "Пошли вон! Ссорьтесь на улице". Драчуны заспорили за игральной доской; игра в кости строго и неоднократно запрещалась законом, но заядлые игроки считали себя хорошо укрытыми в стенах харчевни. На другой фреске из той же серии два человека горячо спорят о количестве выпавших очков: "Убирайся!". – "Выпало не два, а три!". – Недалеко и до драки. Что хозяева этих заведений не отличались безукоризненной честностью, это несомненно. "По справедливости все проезжающие ненавидят гостинщиков", – уверяет один из героев "Золотого осла". Гораций честит их «обманщиками» и "злыми негодяями"; какой-то посетитель написал на стене одного помпейского трактирчика: Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик: Воду даешь ты, а сам чистое тянешь вино. (Перевод Ф. А. Петровского).