Текст книги "Две повести - Дочь. Сын"

Автор книги: Мария Белахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

«Как хорошо, что ты меня тогда не увезла! Мы с Борькой изобрели телефон, и вечером надо было его испытывать». А она-то сходила с ума!..

Дети часто болели, болели вместе и по отдельности, и всегда она тревожилась. Она в тревоге и за плохие отметки, и за поведение – за все, за все. А сколько тревог у нее за чужих детей, которых ей доверило государство?

Дошкольницы! Так называют девочек дошкольного возраста, так обычно называют и их, воспитателей детей дошкольного возраста. Все ли понимают, как нужны обществу эти «дошкольницы»? Работа с маленькими детьми очень трудная. И трудна она особенно с детьми детских домов, с сиротами и полусиротами.

В семье ребенка нянчат мать, отец, бабушка, с ним играют и разговаривают и родственники и соседи. А в детском доме одна воспитательница на двадцать – двадцать пять малышей! Она одна заменяет им и родителей и родственников. Она должна развеселить унылых и грустных, помирить тех, кто ссорится, помочь тем, кто в этом нуждается, защищать их, оберегать. И так держаться, чтоб во всем быть примером для детей.

Когда Татьяна Михайловна была моложе, она умела весело работать с детьми – вместе с ними смеяться, играть, бегать. Теперь не то. Теперь она стала и спокойнее и строже. Но тревожится за детей она не меньше, а больше и работает с большим напряжением. Домой приходит усталая, но об отдыхе и не думает. Дома ее ждет множество дел – надо приготовить обед, постирать, погладить, убрать комнату, сшить что-то себе или детям. Этой домашней работе нет ни конца ни края.

Татьяна Михайловна никогда и никому не жаловалась на одиночество. Разве она одна осталась одинокой? Их, вдов, миллионы, и им приходилось с удвоенной энергией бороться за жизнь, настоящую и будущую. Но одиночеством она, конечно, тяготилась. Не с кем душу отвести. С тех пор как погиб Володя, она перестала быть молодой и не боится надвигающейся старости. Никто не радуется на ее красоту, как умел радоваться Володя, никто не беспокоится, что она постарела подурнела. Верно сказала ей когда-то Мария Петровна: «Одна-то и головешка не горит!»

Если б встретился в жизни такой человек, которого она полюбила бы и который полюбил бы не только ее, но и детей, так, может, и вышла бы замуж второй раз. Но такого человека она не встретила на пути.

Да и не думала Таня о замужестве. Какой изменницей она оказалась бы в глазах своих детей!

Ее счастье, ее жизнь – в детях! Завтра она их увидит. Мчится поезд, стучат колеса в такт музыке, которая транслируется по вагонам. Все, что близко к поезду – станции, платформы, дома, – все мчится в обратную сторону. А дальние леса, поля и поселки плывут вперед вместе с поездом.

Так кажется Татьяне Михайловне.

Она подолгу стоит у окна вагона – думает, вспоминает и, конечно, тревожится. Скорей бы Москва!

Глава III

Дома

Поезд подходит к Москве. Полчаса назад Москва угадывалась по зареву, которым вдалеке было охвачено небо, теперь это зарево рассыпалось на тысячи отдельных огоньков.

Только шесть часов вечера, а за окном уже полная темнота. Время от времени мелькают освещенные дачные платформы.

Татьяна Михайловна давно собрала свои вещи и теперь сидела у окна вагона, вглядываясь в темноту. Чем ближе Москва, тем сильнее охватывало ее волнение и беспокойство.

Поезд остановился. Татьяна Михайловна посмотрела из окна на платформу. Дети знают, что она приедет с этим поездом, и должны встретить. Но ни Сани, ни Иры не видно. Татьяна Михайловна рассеянно попрощалась с дорожными спутниками. Она нетерпеливо смотрела то в окно, то на выход. Никого! Когда вагон опустел, она попросила проводника помочь ей вынести вещи. Помимо чемодана, у нее была сетка с арбузами и ящик с сочинскими сливами.

Она стояла одна на платформе и ежилась от холода. В Сочи было двадцать градусов тепла, а здесь в легком летнем пальто ее пронизывал холод. Густой поток пассажиров шел из дальних вагонов. Люди спотыкались о ее вещи и возмущались: что она тут стала, среди дороги! Татьяна Михайловна даже не замечала этого. Где же дети, что с ними? Что-то случилось…

– Мама! Мамочка! – вдруг услышала она.

Ира подбежала, обняла ее и поцеловала.

А вот и Саня! Какой же он большой! Чтоб поцеловать его, матери приходится становиться на цыпочки.

– Что же вы опоздали, ребятки?

– Ой, мамочка! Это все Санька! Из-за него опоздали. А знаешь, как сейчас в метро, нас чуть не задавили!

– И вовсе не из-за меня! – оправдывается Саня. – Говорили, что поедут на вокзал в половине шестого, а собрались в пять.

Татьяна Михайловна забыла все тревоги и волнения. Вот они здесь, живы, здоровы, и ничего больше ей не надо! Она пожалела, что ее спутники не видели, какие хорошие у нее дети.

– Здравствуйте, Татьяна Михайловна!

– Мария Петровна! И вы приехали?

– А как же! Разве можно на них положиться? Я уж Саню-то ругала. Надо ехать на вокзал, а его нет. Из-за тебя, говорю, мать будет торчать на платформе, как сирота. Так и есть!

– Да ладно, тетя Маша! Хватит уж! – перебил ее Саня. – Пошли!

Он взял сетку с арбузами в одну руку, ящик с фруктами – в другую и быстро пошел к выходу.

Дома Татьяну Михайловну ждала чисто убранная комната. Занавеска, скатерти и покрывала были постираны и накрахмалены. Ребячьи учебники и тетради лежали в образцовом порядке.

– Ой, Мария Петровна, большое спасибо! Уж вы, как видно, постарались! – сказала Татьяна Михайловна.

Довольная похвалой, Мария Петровна ответила:

– Я не люблю грязи. Чего-чего, а этого нет. Меня почему в больнице ценят? Другие тяп-ляп и убрали. А я нет. Я сил не пожалею!

– Спасибо вам, Мария Петровна! – повторила Татьяна Михайловна. – Извините, я с детьми поговорю. Ира, Саня, рассказывайте новости! Как с отметками?

Ира сразу взяла дневник и, показывая его матери, затараторила:

– Ты, мамочка, все внимательно посмотри. За все четыре недели только одна тройка. Остальные – четверки и пятерки. Хорошо? Да? Ой, мамочка! Знаешь, как трудно в десятом! Ужас! У нас все девочки с ума сходят.

Саня небрежно протянул свой дневник. Только тут Татьяна Михайловна, взглянув на него, заметила, что он очень похудел. Скулы на лице выперли, костюм висит на нем, как на вешалке.

– Саня, – сказала она, глядя на него с беспокойством, – ты очень похудел! Болен, что ли?

– Мура! – отмахнулся Саня. – Я здоров и ничуть не похудел.

И сразу начал перелистывать какую-то книгу. Татьяна Михайловна услышала в его тоне что-то неискреннее, наигранное.

– «Мура, мура»! – вступилась в разговор. Мария Петровна. – Ты скажи матери, когда спать ложился. Кажный божий день до двух часов ночи канителился.

– Ну, знаете, тетя Маша! Вы не завирайтесь!

– Саня! – строго перебила его Татьяна Михайловна. – Что за грубость? Как ты смеешь так разговаривать?

Мария Петровна обиженно ворчала:

– Бессовестный! Мать приехала, а он сразу свою хамству выставляет. Вот пойду сама к директору школы…

– Вы уж извините его, – сказала Татьяна Михайловна. – И давайте лучше по-мирному: распакуем фрукты и поужинаем.

Мария Петровна махнула рукой и начала собирать на стол. Она еще днем приготовила заливного судака и салат. А Татьяна Михайловна выложила на стол груши, сливы, арбуз и свежую душистую клубнику. Клубники всего было несколько штук, но разве в этом дело? На улице осенний холод, а у них на столе ароматная клубника. В общем, ужин роскошный!

Татьяна Михайловна сидела счастливая. Все хорошо, дети с ней никакой беды не случилось. Вот они смакуют гостинцы. У Иры от арбуза щеки даже мокрые.

После ужина Ира села рядом с матерью, прижалась к ней и гладила ее руку:

– Ой, мамочка! У тебя мягкая-мягкая рука! Я хочу загореть, как ты!

Саня подшучивает:

– Мы тебя немедленно отправим на курорт. И в газетах сообщим: их сиятельство Арина Владимировна отбывает на воды. В экспрессе, конечно!

– Ну, какой-то, – морщится Ира. – Перестань!

Все по-старому. Саня дразнит Иру, а попробуй мать поругать ее за что-нибудь, он сейчас же вступится: «Мама, она больше не будет. Ира, иди ко мне!»

– А знаешь, мама, – серьезно сообщает Ира, – Шельма породистая, только медалей у нее нет. Тетя Зина говорит, что мать Шельмы циркачка. Вот почему она умеет на задних лапках стоять.

Когда все новости были рассказаны и дети улеглись спать, Татьяна Михайловна и Мария Петровна вышли в кухню, чтоб поговорить по душам.

– Я с ваших детей глаз не спускала, – сказала Мария Петровна. – Но больше ни в жизнь не возьмусь за это дело. Ира, конечно, девочка спокойная да уж и взрослая. Ну, а Саня совсем от рук отбился. Уроков дома совсем не делал. И все-то у него непутем – то к девяти пойдет, то к одиннадцати. Никогда нормально не пообедает, все куда-то спешит. Тут у него новый товарищ объявился – Дьячков или Дичков, так он все с ним. А с Мишей чего-то раздружился. Меня совсем не слушался. Чего ни скажу, все «не ваше дело».

– А вы, Мария Петровна, в школу ходили? – спросила Татьяна Михайловна.

– Была. У них там классная молоденькая такая. «Ничего, говорит, мамаша, не беспокойтесь». Это она меня за мать приняла. А я все-таки думаю, неладные у него дела. Ну, вы теперь сами разберетесь. Сходите в школу, узнаете. Вам-то они всю правду скажут.

– Я дневник смотрела – отметки приличные. Двоек нет. Вот только похудел он очень…

– Вы, может, думаете, я плохо их кормила? Так спросите Анну Павловну или хоть Зинаиду Ивановну, как я им готовила.

– Что вы, что вы! Да я об этом и не думала.

Татьяна Михайловна снова заволновалась: «В чем же дело? Двоек в дневнике Сани нет, пропусков занятий тоже. Почему же беспокоится Мария Петровна?»

Скорей бы утро! Завтра она во всем разберется.

…Утром Татьяна Михайловна покормила детей завтраком, проводила их в школу и решила постирать дорожные вещи. В школу нет смысла идти так рано. Только в большую перемену можно поговорить с классным руководителем.

Она нагрела воду и начала в кухне стирать. Зинаида Ивановна, проводив своего мужа, пришла и уселась около Татьяны Михайловны на табуретку. Она была в цветном длинном халате, с бигуди на голове. Лицо блестело от жирно наложенного крема. Но, как видно, кремы плохо помогали. Предательские морщинки, мелкие, около глаз, и крупные, прочертившие шею, выдавали солидный возраст Зинаиды Ивановны.

– Ну, как вы жили на курорте? – спросила она Татьяну Михайловну и, не дожидаясь ответа, заговорила сама: – Обожаю Кавказ! В этом году я туда не поехала, врачи сказали, что лучше в подмосковный санаторий.

Зинаиду Ивановну недаром в квартире прозвали Солисткой. Она умела говорить одна за всех. Если собеседник молчал, она сама задавала вопросы и сама на них отвечала. Так и на этот раз. Татьяна Михайловна молчала, а Зинаида Ивановна одна за двоих вела беседу.

– Я на Кавказе была после Боренькиного инфаркта. Пока Боренька болел, я страшно измучилась… Что? Лежал в больнице? Конечно, не могла же я дома создать для него условия. Я же не профессор. Но это не значит, что я отдыхала, пока он болел. В доме всегда дела найдутся, да и в больницу надо было два раза в неделю ходить. Ну, словом, как только он поправился, я ему сказала: умри, а достань мне путевку. Достал. Пока меня не было дома, с ним тут жила его мать, старушка. Вы знаете Боренькину мать? Старая и бестолковая. Но какое у нее достоинство – так это умеет шить. Ну конечно, не моделистка. Новые платья мне шьет Варвара Петровна. Лучшая портниха в Москве. Конечно, дорого, но, как говорят на Западе, дорого, да мило. У меня ведь сложная фигура. Ну, а Боренькина мамаша, когда она к нам приезжает, все мелочи мне переделает – где удлинить, где расширить. Фигура меняется, обмен нарушен. Сама я ничего не могу делать. У меня отвращение к иголке. Ненавижу шить, да и нерентабельно это. Я вместо шитья лучше почитаю или к знакомым схожу… Что? Стара свекровь? Ну конечно, я и говорю – очень старенькая. Уже семьдесят. Но знаете, все время что-нибудь делает. Даже от Боренькиных денег отказывается. Мне, говорит, хватает, я подрабатываю шитьем. Ну конечно, в провинции нетрудно угодить… Смотрю я на вас, Татьяна Михайловна, какая вы ловкая! Вы так вкусно стираете! Нет, правда. У вас хорошо мыло пенится. Я вот учу своих работниц – ни черта не понимают. Сейчас взяла новую, приходящую, через день. Так, знаете, одна мука. Я из-за домработниц все нервы свои истрепала. Возьмешь молоденькую – ей гулять надо или курсы какие-нибудь придумает. Боренька приезжает обедать в шесть часов, приходится самой подавать. А я к вечеру ужасно устаю. Возьмешь старую – та только о себе и думает: то ей к врачу, то привыкла рано спать ложиться. Я бы сама все делала, но у меня же гипертония. Сколько я лечилась, сколько ходила по врачам – ничего не помогает, ни лучше, ни хуже.

– Скучно вам без работы, – вставила слово Татьяна Михайловна.

– Конечно, скучно. А я что говорю? Как вы думаете, кто больше виноват – тот, кто не работает» понимает, что это плохо, или тот, кто не работает, но считает, что это в порядке вещей? Кто понимает? Я тоже так думаю. Я, например, понимаю и раскаиваюсь. Но знаете, как-то странно жизнь сложилась. Хотела быть певицей – голос потеряла. Потом, помню, курсы какие-то окончила, и меня послали на завод учетчиком. Меня эта работа, конечно, не удовлетворила. Если б я была художником, писательницей или артисткой – другое дело. А какой интерес работать каким-то учетчиком! Тем более, что материально я ни в чем не нуждаюсь. Боренька всегда хорошо зарабатывал. Это ведь размагничивает тоже. Будь у меня дети, тогда другое дело. Я обожаю детей, но они меня раздражают. На вас я удивляюсь. И своих у вас двое, и на работе вы с детьми. А какая благодарность вас ждет? Никакой! С детьми одно несчастье! Вон у Фроловых – Нюра: смотреть противно, как она с родителями обращается. Как со своими лакеями! А мать до сих пор ее белье сама стирает. И на заводе работает, и за дочь-лентяйку дома надрывается. А вы? Сколько вы своим детям сил отдали, а теперь, когда они почти выросли, вам опять огорчения. Говорят, ваш Саня учиться не хочет… Ну что вы так побледнели? Разве не знали?

Татьяна Михайловна не стала достирывать белье. Она положила его в таз, залила водой и, не слушая Зинаиду Ивановну, пошла в комнату. Скорей в школу!

Неужели Саня не хочет учиться? Что за чушь!

В коридорах школы было пусто и тихо. Только из классов доносились громкие голоса учителей. Татьяна Михайловна поднялась на второй этаж и остановилась около учительской комнаты. Она решила здесь подождать классного руководителя, Клавдию Ивановну.

Клавдия Ивановна, молоденькая белокурая девушка, первый год работает в школе. Ей, вероятно, нелегко пришлось с девятиклассниками. В первый день учебного года Саня, заливаясь смехом, рассказывал матери, как Клавдия Ивановна рассаживала их по партам.

Еще не познакомившись со школьниками, войдя в класс, она заявила:

– Садитесь так, чтоб на каждой парте сидели мальчик и девочка. Таково решение педсовета. Слушайте! Анохин и Бекетова, садитесь вместе. Воронцов и Ванина! Гаврилов и Галина!

Те, кого называла Клавдия Ивановна, поднимались с мест, но, не зная, куда сесть, отходили в сторону. Многие встали с парт, чтоб уступить им место. А Клавдия Ивановна, не замечая начавшейся сумятицы, продолжала:

– Демина и Дудников! Елагин и Журкова! Задоров и Иконникова! Мазин и Малютина!

Низенький, вертлявый Мазин поднялся и сказал:

– Мазина нет в классе. Он болен менингитом!

Класс грохнул взрывом смеха. Клавдия Ивановна, ничего не понимая, стала кричать, призывать к порядку. Это не помогло, смех не стихал. Чем бы это кончилось, неизвестно, если бы в этот момент не вошел директор. Все заняли ближайшие парты и затихли.

Как-то Клавдия Ивановна справляется с этим классом?

Когда раздался по всем этажам звонок, школа в одну минуту наполнилась шумом голосов я топотом ног. В учительскую один за другим проходили учителя с классными журналами.

Пришла и Клавдия Ивановна. Она заметно побледнела и потускнела с сентября, когда Татьяна Михайловна впервые увидела ее.

– Здравствуйте! – сказала Татьяна Михайловна. – Я мать Сани Рябинина. Скажите, пожалуйста, как ведет себя Саня, как его дела?

Клавдия Ивановна, как видно, была озабочена чем-то другим и, рассеянно глядя но сторонам, ответила:

– У меня, мамаша, приемные дни но средам, от трех до четырех. А сегодня суббота.

– Вы извините меня, я беспокоюсь за сына. Я была в санатории, уезжала.

– А почему беспокоитесь? Рябинин мог бы, конечно, лучше учиться. Но, в общем-то, ничего.

– А ведет он себя хорошо?

– Как все, – неопределенно ответила Клавдия Ивановна и взялась за ручку двери, чтоб войти в учительскую.

– Подождите минутку, – остановила ее Татьяна Михайловна. – Скажите, ваш ученик Дичков, с которым Саня подружился, он хороший мальчик?

– Обыкновенный.

Клавдия Ивановна явно торопилась и хотела скорее кончить разговор.

– Ну, спасибо, – сказала Татьяна Михайловна и пошла домой.

Вероятно, думала она, все в порядке и не надо волноваться. Все в порядке? Но почему же все-таки Мария Петровна ее так настораживала? И сегодня Зинаида Ивановна… Наконец, еще вчера да и сегодня утром она заметила, как беспокойно бегают Санины глаза. Он явно скрытничает, избегает разговора с ней.

Ах, опять это беспокойное материнское сердце! Не надо думать ни о чем плохом. Если бы было плохое, так в школе-то об этом знали бы.

Она пришла домой, закончила стирку, отполоскала и повесила белье в кухне и занялась вещами детей. На рабочих столиках Сани и Иры – порядок. Это еще вчера они устроили уборку, к ее приезду. У Иры все тетрадки чистые, аккуратные, а у Сани они разрисованы фантастическими физиономиями, кубиками и квадратами.

В гардеробе беспорядок. Ирины платьица висят как попало. Пыльные ботинки и немытые галоши свалены в кучу. Санин костюм грязный, весь заношенный. Татьяна Михайловна ахнула. Только осенью она купила ему новенький костюмчик, рассчитывая, что при форме его хватит на два года. Ведь на этот костюм она целый год копила деньги. А что с ним стало?

Взволнованная, она пошла к Марии Петровне.

– Мария Петровна, дорогая, почему так изношен Санин костюм? Ведь он ходит в школьной форме?

– В форме? Да он день через день ходил не в форме, а в костюме.

– Что? Да ведь в школу запрещено ходить без формы. Я сейчас там была – ни одного школьника без формы.

– Я Сане говорила. А он мне: «Директор в отпуску, и никто в форме не ходит!»

– Это же глупости!

– Вот теперича я во всем буду виноватая. Я так и знала! Он в иные дни с утра вовсе в школу не ходил, говорил, что учителя хворают, так это тоже я виновата?

– Ну, а вы узнавали, что действительно учителей нет? Ну хоть бы Мишу спросили!

– Что я всех буду спрашивать? Миша сам все видел. Вот уж взяла я на себя мороку! Хоть у кого спросите, глаз с ваших детей не спускала, в церковь это время редко ходила, в кино ни разу не пошла, а теперь с меня спрос? Плоха, так не оставляли бы на меня! Что у меня, нервов нет? Мало у меня пережитков без ваших забот? Не жизнь, а одно дерзание!

Мария Петровна разошлась так, что Татьяна Михайловна уже не знала, как ее успокоить.

– Ну что вы, право! Я же только спросила. Ну что тут такого?

Глава IV

Обида матери

Ира пришла домой после пяти уроков. У Сани сегодня шесть.

– Ирочка, – спросила Татьяна Михайловна, – скажи мне, детка, как тут Саня вел себя? Он хорошо занимался?

Ира покраснела и, запинаясь, сказала:

– Я его совсем мало видела. Он уходил к ребятам заниматься. Мамочка, что кушать?

– Нет, ты мне скажи все, что знаешь.

Ира нахмурила брови и вытянула недовольно губы.

– Я не хочу быть ябедой!

– Как это – ябедой? Матери сказать правду – разве это ябедничество? Если ты будешь скрывать плохие поступки брата, значит, ты ему не друг. Ни ему, ни мне.

– Так все взрослые говорят. А мальчишки нас ябедами зовут, если что-нибудь скажешь.

– Какая ты трусливая! Мальчишек испугалась, а обидеть мать не боишься! – сердито сказала Татьяна Михайловна.

Но на Иру это не подействовало. Она была довольна, что мать не задает ей больше вопросов. После обеда Ира сразу ушла гулять.

Скоро пришел и Саня. Он страшно суетился: то рылся в портфеле, то искал что-то в карманах, делая вид, что занят, озабочен. Татьяна Михайловна поняла, что сейчас говорить с ним бесполезно. Она дала ему поесть и, когда он ушел из кухни, начала мыть посуду.

В коридоре квартиры висел общий телефон. До сих пор дети почти никогда им не пользовались. Анна Павловна и Татьяна Михайловна запрещали ребятам болтать с одноклассниками, поэтому, когда звонил телефон, они не подходили к нему. На этот раз, как только послышался звонок, Саня побежал и взял трубку.

– Я слушаю!.. Да, я… Ничего… Не знаю… Возможно. Сам должен понимать… Нет… Потом… Брешешь!.. Я не в выгодном положении… Ну, это ты такой храбрый!.. Не знаю… Не могу говорить… По алгебре? Не знаю… Ты войди в мое положение… Ну конечно! Правильно, оба не были… Будь здоров!

Этот разговор сразу насторожил Татьяну Михайловну. Что значит «я не в выгодном положении»? Мать приехала, потому не в выгодном? Почему «не могу говорить»? Боится при ней что-то сказать?

Нет, надо объясниться с сыном! Татьяна Михайловна вошла в комнату и спокойным голосом, так, как будто между прочим, спросила:

– Кто тебе звонил?

– Так, тут один, – ответил Саня.

– Из школы? Одноклассник?

– Да.

– Как его зовут?

– А какое это имеет значение?

– Ну расскажи, что это за мальчик? Как учится?

– Не знаю.

– Что не знаешь? Не знаешь, как учится твой одноклассник?

– Учится ничего…

– Саня! Почему такие односложные ответы? О простых вещах не можешь рассказать?

– Могу.

– Ну и расскажи.

– О чем?

– Вот о нем, кто звонил.

– Это тебе неинтересно.

– Но я же говорю, что интересно.

Саня молчал.

– Саня! Ну говори же! – чуть не плача, просила Татьяна Михайловна.

Но Саня молчал. Так и не состоялся разговор матери с сыном. А как хорошо было бы им поговорить откровенно!

Татьяна Михайловна была человеком нетерпеливым. Она всегда старалась сразу же внести ясность во все. Выжидать, скрытничать, таить что-то в себе она не могла и не умела. Даже там, где очень нужна была выдержка, Татьяна Михайловна не находила в себе сил для этого. И теперь ей захотелось немедленно установить истину. Что за наваждение? Классный руководитель не знает, что ученик пропускает занятия? Не может этого быть! Но зачем станет выдумывать Мария Петровна? И почему так разговаривала Ира? Вот уж не ожидала Татьяна Михайловна, что дочка не захочет откровенно с ней разговаривать! Безобразие, увильнула от прямого ответа!

Что делать? Кто скажет ей правду? С Саней, как видно, бесполезно разговаривать. Он ничего ей не скажет, ни в чем не признается. В школе теперь никого нет. Придется ждать до понедельника… Поговорить с Мишей Фроловым? Ну конечно! Как это она раньше об этом не подумала? Приехала домой, захлопоталась, лишь мельком видела вчера Мишу. Дома ли он сейчас?

Татьяна Михайловна очень дорожила дружбой Сани с Мишей. Миша чудный мальчик! Спокойный, уравновешенный, честный, правдивый. Он хорошо учится, помогает матери по хозяйству, любит читать, любит мастерить – все умеет делать, даже приготовить несложный обед.

Когда Саня ушел гулять, она постучала к Фроловым. Миша был дома. Татьяна Михайловна позвала его к себе в комнату.

– Миша! Мне хочется поговорить с тобой, посоветоваться. С Саней, кажется, творится что-то неладное. Ты что-нибудь знаешь о нем?

Миша молчал.

– Я прошу тебя, не скрытничай. Я так обеспокоена! Я всегда тебе верила, скажи мне правду.

– Я не собираюсь вас обманывать, – сказал Миша и посмотрел прямо, открыто в глаза Татьяне Михайловне. – Но я не хочу и ябедничать. Где Санька? Давайте я все скажу откровенно при нем.

– Но он куда-то ушел! – чуть не плача, сказала Татьяна Михайловна. – Да и зачем он нужен? Раскричится, наговорит и мне и тебе дерзостей. Он сейчас сам не свой. Я очень прошу тебя, расскажи мне…

– Ну хорошо, – согласился Миша. – Я расскажу. Только сегодня же я и ему скажу, что говорил с вами.

Миша перевел глаза в пространство, стараясь сосредоточиться. Так он отвечал урок, когда его спрашивали. Так он всегда разговаривал о серьезных делах.

– Саня прогулял, вероятно, половину занятий.

– Что?! – ужаснулась Татьяна Михайловна.

– Ну, может, немного меньше. Во-первых, по вторникам и четвергам он, как правило, в школу не ходил. Ну, и в некоторые другие дни.

– Может, ты ошибся? Тебе это показалось?

– Да он сам мне говорил, хвастался. Они с Дичковым вместе прогуливают.

– А ты пробовал уговорить его, пристыдить? Ведь вы так с ним дружили!

Миша нахмурился.

– Я пробовал, а он меня святошей назвал. И сказал, что ему со мной скучно. Он с Дичковым. Тот стильно одевается и вообще… Санька тоже старается: перчатки черные надевает и пальцы растопыривает.

– Миша! А почему ты никому не сказал, что Саня прогуливает уроки?

– А кому говорить? Тетя Маша сама видела.

– А в школе? Ты ведь комсомолец, комсорг в своей группе.

Миша пожал плечами и виновато улыбнулся:

– Ну это же неудобно. Там ведь есть учителя и свои комсомольцы. Правда, у них слабая комсомольская группа.

– Миша! Как обидно, что вы с Саней в разных группах!.. И как жаль, что порвалась ваша дружба!

Миша отвернулся к окну. А разве ему не жаль? Они с Санькой почти всю жизнь дружили. Миша и не помнит себя без Сани. Вместе на коньках бегали, вместе в школу пошли, в шахматный кружок Дома пионеров вместе ездили. Везде и всегда вместе. А теперь? Подумаешь, Дичков!

Поздно вечером, когда Ира уже легла спать, Саня вернулся домой.

Шельма выбежала ему навстречу, но в недоумении остановилась: ее не приласкали.

Саня вошел бледный и злой. Татьяна Михайловна сразу догадалась, что сын разговаривал с Мишей.

– Будешь есть? – обычным тоном спросила Татьяна Михайловна.

– Не хочу! – крикнул Саня. – И, пожалуйста, не вмешивайся в мои дела. Не допрашивай никого!

Татьяна Михайловна, гневно глядя на сына, тихо заговорила:

– Натворил бед и на мне хочешь теперь злость сорвать? Как это я не должна вмешиваться в твои дела? Я что, не мать тебе? Ты скажи, сколько занятий пропустил? Мне Миша…

– Этот паинька не такое придумает! – визгливым голосом кричал Саня. – И не вмешивайся, да! Вытирай носы своим питомцам, на большее ты не способна. Подумаешь, тоже педагог! Твоя воспитательная роль равна нулю.

Татьяна Михайловна подошла к сыну и с размаху ударила его по щеке.

– Мерзавец! Как ты смеешь!

– Но, но! – злобно глядя на мать и задыхаясь, сказал Саня. – Попробуй еще раз… вини потом себя.

Татьяна Михайловна упала на кровать и зарыдала.

– Ну вот, теперь я буду во всем виноват! – буркнул Саня.

Мария Петровна заглянула в комнату, но, видно, поняла, что лучше не вмешиваться. Человек должен выплакать свою обиду.

Саня лег в постель и закрылся с головой одеялом. Ира приподнялась на кровати. Ой! Как рыдает мама! Санька тоже плачет. Что? Стыдно стало? Разве можно маме так говорить? Дурак! Она, Ира, тоже хороша. Видела, что Санька плохо учится и прогуливает… Но что она могла сделать? Саньке она говорила. Он и слушать не хотел. А матери Ира не хотела писать. Пусть лечится. Что теперь дальше будет?

Недаром сложилась пословица «Маленькие дети спать не дают, а от больших сам не заснешь». Уснула Ира, как будто уснул и Саня, а Татьяна Михайловна лежит с открытыми глазами. Слезы все еще бегут из глаз, и временами она неожиданно для себя всхлипывает.

Нет сил удержаться от слез, успокоиться, забыть, что произошло. Сын, ее любимый, единственный, которому она отдавала все силы, готова отдать и жизнь, этот сын оскорбляет ее так, как никто и никогда не оскорблял. На работе Татьяну Михайловну ценили и уважали, с соседями она жила дружно. И вдруг сын, родной сын, поносит! За что? И как это можно?

Что с ним случилось за месяц? Будто подменили человека!

Говорят, что матери всё прощают своим детям. Может быть. Но сейчас Татьяне Михайловне кажется, что она никогда не забудет и не простит сыну этой сегодняшней обиды. «Вытирай носы питомцам», «твоя воспитательная роль равна нулю»… Вспоминая эти слова, Татьяна Михайловна начинает снова рыдать. Саня! Саня! Если бы ты понимал душу матери, никогда бы ты не сказал ей ничего обидного! Но разве сын поймет обиду матери? Разве он знает, что такое вырастить человека? Подумать только – день за днем, час за часом выхаживать, кормить, одевать, беспокоиться поминутно.

Видно, не спета еще самая хорошая песня о материнских подвигах, не сказаны самые сильные слова, которые тронули бы душу детей. Да что слова! Надо многое пережить, чтобы понять все это!

Мать скорее поймет детей. Она была в их возрасте. Она помнит свою весну, с ее радостями и огорчениями, ошибками и увлечениями. Дети ничего еще не знают и многого не понимают, а советов не хотят слушать. Татьяна Михайловна вдруг улыбается, вспомнив пословицу, которую услышала недавно по радио: «На ошибках учатся; умные – на чужих, а дураки – на своих». Смешно, но ведь множество людей учится на своих ошибках. Одно дело – знать, слышать, другое – самому увидеть, пережить.

Людям пожилым кажется, что в их пору молодежь была лучше, скромнее, послушнее. Плохая у них память! Разве одобрила бы Татьяна Михайловна свою дочь, если б та так же скоропалительно вышла замуж, как в свое время сделала она, Татьяна Михайловна?

А разве сама Татьяна Михайловна не на своих ошибках учится? Она читала много книг о воспитании и слушала лекции хороших педагогов о сложности детской психологии, Особенно в переходном возрасте, о нестойкости характера и вспыльчивости подростков, о том, что в жизни человека наступает пора, когда ему всего дороже становится независимость и самостоятельность, когда он начинает пробивать свой путь – верный или неверный, но свой. И тогда матери и отцы, без которых до сих пор человек не мыслил своего существования, становятся помехой и малейшее их замечание принимается с болезненным самолюбием. Пройдет время, повзрослеет человек и оценит родительскую любовь и заботу. Но стремление к независимости начинается в возрасте незрелом, и плохо, если в эту пору чья-то посторонняя, злая сила столкнет человека с ровного пути. Так бывает и бывало в жизни. А Татьяне Михайловне все, что случилось с ее сыном, кажется неожиданным и необычайным.

Разве правильно, что она ударила Саню? Разве так воспитывают? Нехорошо!

Татьяна Михайловна начинает укорять себя. Ей обидно, а ведь и она виновата. Уехала от детей. Могла бы и уехать, но надо было предупредить об этом классного руководителя, директора школы, который хорошо ее знал.

А так ли уж правильно она воспитывала своих детей? Учила других родителей, а сама разве не баловала своих? Ей хотелось, чтоб дети и без отца получили счастливое детство. Она старалась все делать для них и за них одна – убрать, постирать, купить, сварить. Хуже сделала и для них и для себя. Саня совсем не приучен к труду и потому не ценит ее труда. Да и Ира могла бы больше ей помогать.