Текст книги "Gaudeamus igitur"

Автор книги: Мария Быкова

Соавторы: Лариса Телятникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Значит, так, – заговорила я, когда тишина стала окончательно полной и даже близнецы аунд Лиррен перестали болтать друг с другом. – Мне сейчас грустно. А когда мне грустно, я хочу слушать свою любимую песенку. – Подумав, я уточнила: – В театрализованном исполнении.

– А что за песенка? – после секундного замешательства спросил правый близнец.

– Песенка простая, – пожала я плечами. – Вся фишка в исполнении. А слова там такие:

 
На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки.
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
 

Стало тихо.

Я не обманула доверчивых адептов ни на гран. Песенка и впрямь была любимая – я услышала ее лет девяти от роду в исполнении двух подвыпивших эльфов. Лыковки ими было принято немало, поэтому исполнение получилось весьма душевным. Я, по крайней мере, впечатлилась и запомнила его навсегда.

– И… и что дальше? – наконец выговорил Хельги.

Я досадливо передернула плечами.

– Спойте, вот и все. Только не просто так, а как-нибудь интерес-ненько… – Я неопределенно пошевелила пальцами. Признаться, я сама представляла правильное исполнение весьма и весьма смутно.

– Так, все, мы поняли, – решительно сказал левый близнец. – Щас все будет. Яльга, выйди на минутку, мы народ организуем.

– На минутку! – Я многозначительно подняла палец.

– На три минутки, – пунктуально уточнил правый. – Не волнуйся, дело принято в надежные эльфийские руки… Давай-давай, не задерживай народонаселение…

Я вышла в коридор, тщательно выпроваживаемая близнецами. Постояла перед дверью; просто так стоять было скучно, и я отошла к замерзшему окну. На нем уже отметилось штук семнадцать адептов. Я заметила три надписи «Такой-то – козел»; одна «Генри, я тебя люблю!» (эта почему-то без подписи); четыре «И я тоже!!!», подписанные вокруг предыдущей; сердечко знакомых по Полин очертаний и, наконец, восемь партий в крестики-нолики.

Подышав для верности, я написала пальцем «Яльга»; пальцу сделалось холодно, и я не стала дописывать фамилию, решив, что меня опознают и без нее. Отошла подальше, критически осмотрела творение; свеженаписанное оказалось аккурат под признанием в любви. Я торопливо стерла свое имя, воровато оглядываясь по сторонам. Переместилась чуть в сторону, поближе к нейтральным крестикам, повторила надпись еще раз. Добавила к заглавной букве завитушку. Еще одну.

К тому моменту, когда из комнаты высунулся растрепанный Хельги, я исчерпала годичный запас фантазии по части завитушек и окончательно отморозила палец. К вампиру я едва не бросилась как к родному.

– Что, все? – Пальцу было холодно, рисовать мне уже надоело, поэтому я с надеждой уточнила: – Уже?

Хельги приглашающе мотнул растрепанной головой.

Я зашла, пытаясь понять, что же такое сделали с несчастным вампиром. Пол им подметали, что ли?

Внутри произошли некоторые изменения. Стол и подоконники были пусты, адепты ровным квадратиком стояли посреди комнаты. В первом ряду я заметила обоих близнецов, алхимика фон Геллерта и давешнего некроманта. Где-то рядом мелькала и знакомая рыжая борода, принадлежавшая, понятно, гному-кормильцу.

Перед строем прохаживался Генри Ривендейл. Вид у него был какой-то смутный.

– О, Яльга! – хором обрадовались близнецы. Меня тут же проводили до стола и помогли на него усесться.

– Ну смотри, – сказал правый (по-моему, это был Эллинг).

– Мы старались, – скромно потупился предполагаемый Яллинг. Для пущего эффекта он застенчиво поскреб ножкой пол. Пол был каменный и оттого почти не проскребывался.

Я благосклонно кивнула. Близнецы улетучились обратно и стали по двум передним углам квадрата. Перед строем, как я заметила, ходили уже двое – к Генри Ривендейлу присоединился Хельги Ульгрем. Оба были какие-то задумчивые. Остальные адепты косились на них с непонятным выражением – ехидным и предвкушающим.

– Ну грянули! – ни к кому в отдельности не обращаясь, воскликнул правый близнец.

И хор грянул:

 
На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
 

Генри, мрачнее ночи, покосился в мою сторону. Предполагаемый Эллинг сделал ему знак, и вампир, наградив меня еще одним хмурым взглядом, нехотя запрыгал по полу. В прыжках его было что-то знакомое; приглядевшись, я поняла, что он изображает лягушку.

С другой стороны то же самое проделывал Хельги. У него физиономия была малость жизнерадостнее, но на лягушку он все одно тянул с большим трудом.

Общая идея мне понравилась. Но воплощение оставляло желать лучшего. Хор пел вразнобой, кое-кто попадал в ноты, остальные голосили кто во что горазд. Про лягушек все и так сказано выше.

– Так, стоп! – Я постучала ногами по столешнице. Подумав, я взобралась на нее, чтобы меня было видно как можно лучше, и попрыгала, призывая народ к вниманию. – Так. Слушайте сюда. Идея хорошая. Но кто вас, мрыс дерр гаст, учил так петь? И вообще, герцог, что это за лягушка? Художественнее, художественнее… И Хельги это тоже касается…

– Без музыки сложно, – вякнул кто-то из задних рядов.

– А я буду дирижировать! – тут же нашлась я. – Чем тут можно помахать?

Произошла заминка. Народ рассматривал комнату. Ничего подходящего поблизости не имелось.

– Шпага! – сообразил один из близнецов. – Генри, давай сюда шпагу!..

Вампир побледнел. Он явно представил, что скажет старший герцог, буде он услышит о подобном непотребстве.

– Давай-давай, на ниву искусства… – Ловкий эльф уже выдернул шпагу из ножен.

– Ты не против? – озабоченно спросил второй.

Генри махнул рукой. Ему, похоже, было уже все равно.

Я сомкнула пальцы на рукояти. Да… штука была удобная, не зря герцог с ней почти не расстается. Говорили, что он берет ее даже в постель; девицы, делившие с Ривендейлом эту самую постель, возмущенно говорили, что оружие он обнимает гораздо более страстно. Вдобавок при дневном свете девиц он почти не различает (оттого избегает называть их по имени, обходясь словечками вроде «солнышко», «лапочка», «киска» или «зайка»), зато шпагу, наверное, нашел бы и на ощупь.

– Раз-два-три… Начали!

Хор уже привычно завопил:

 
На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!
 

Особенно старались близнецы. У них, как у чистокровных эльфов, слух был практически идеальный; кажется, только они двое и попадали в ритм до конца.

Лягушки бодро прыгали по воображаемой полянке. Без шпаги, путавшейся у Генри в ногах, дело пошло на лад, но все одно здесь предстояло работать и работать. Ладно, поработаем, что нам, разве сложно? Напротив, нам это даже нравится… – «Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а, Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а-а!!!»

Я вдохновенно дирижировала шпагой.

Как ни сложно в это поверить, все преподаватели когда-то были адептами. И далеко не все – адептами идеальными, даже не подозревающими о существовании иных потайных комнат. Еще наивнее предполагать, будто за десять (пятнадцать, двадцать, пятьдесят – подчеркнуть нужное) лет, минувших со дня выпускного, магистры напрочь забыли о существовании таковых помещений.

Эгмонт Рихтер не был идеальным адептом. И на память ему жаловаться не приходилось. Он отлично помнил, в какой конкретно комнате собираются любители азартных игр. Лет пятнадцать назад, в бытность свою студентом, он там не раз бывал, наблюдая за игрой. Сам он играл очень редко за неимением свободных денежных средств, зато знал, что в случае крупного выигрыша счастливый победитель непременно поведет всю компанию в трактир. Есть хотелось всегда, деньги бывали значительно реже, а качество столовской еды в те годы ничем не отличалось от нынешнего. Подобный способ сэкономить средства не считался постыдным: все знали, что удача может и отвернуться, а тогда – кто знает, вдруг завтра тебе самому придется дожидаться чужой победы?

Став магистром, Эгмонт, как и прочие преподаватели, даже и в мыслях не держал, чтобы накрыть студентам малину, как это самое называли гномы с Южных Гор. Он прекрасно понимал, что играть все равно будут, а если так, то гораздо удобнее иметь возможность постоянно контролировать ситуацию.

Он и контролировал. По мере сил; а сил было немало.

Сегодня маячок, хитрым образом установленный у тамошней двери, снова подал сигнал. Это было странно, потому что нынче была среда, а игральными днями считались четверг и суббота. Насторожившись, Эгмонт включил эмпато-взгляд.

Обыкновенно из комнаты исходили вполне логичные эмоции. Азарт, интерес, злость, бешеная радость. Зависть, в конце концов, он привычно просматривал эмпато-слой, в случае чего будучи готов перекрыть адептам магическое поле. Эгмонт отлично знал, что проигравший запросто может колдануть победителя первым, что придет в не шибко умную голову. Добро, если при этом не развалится вся школа.

Но на сей раз там творилось нечто неописуемое.

Не сумев разложить эмоциональный поток на отдельные составляющие – что само по себе было странно, ибо эмпатию Эгмонт и знал и любил, – магистр отключил эмпато-взгляд и прислушался. Игральная комната располагалась двумя этажами ниже его кабинета.

Оттуда доносились какие-то странные звуки. Звуки определенно складывались во что-то знакомое. Двумя словами и одним жестом Эгмонт усилил слух.

Снизу немедленно донеслось:

 
На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!
 

Пение было хоровое, не слишком-то стройное, зато очень прочувствованное. Оно сопровождалось странными мягкими прыжками, будто заодно внизу отрабатывали какой-то танец.

Пока Эгмонт пытался поверить в то, что услышал, пение прервалось. Знакомый голос – услыхав его, магистр окончательно убедился, что внизу творится неладное, – бодро скомандовал:

– Стоп! Стоп, Хельги, я сказала!.. Ну в общем, лучше, чем в прошлый раз. Но вообще, вы в ритм попадать умеете? Половина классно поет, второй точно мгымбр на ухо наступил!

– А где которая? – мяукнул кто-то, чьего голоса Эгмонт не опознал, но на него тут же зашикали.

– Так. Теперь что касается лягушек. С лягушками уже лучше. Хельги у нас вообще молодец… нет, аплодировать пока не надо, еще рановато… Герцог, слушай сюда! Я понимаю, что ты лягушек видел исключительно жареных и на серебряном блюде!.. Но ты меня тоже пойми, ведь жареные лягушки по опушкам не прыгают! Больше натурализма, естественности там! И непосредственности тоже!.. Ну поехали!..

 
На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
 

– Лягушки! Лягушки пошли!..

Послышались те самые мягкие прыжки.

«Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а, Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а-а!!!» – остервенело выводили порядком уже охрипшие голоса.

Эгмонт выключил дополнительный слух, от изумления даже забыв воспользоваться более экономичной формулой. Несколько секунд он просто сидел за столом, пытаясь прийти в себя. В ушах слегка звенело в ритме песенки.

На всякий случай захватив с собой пару накопительных амулетов, он вышел из кабинета и, закрыв дверь на ключ, отправился вниз.

Мы репетировали уже на пятый раз. Получалось все лучше и лучше, народ даже начал попадать в ноты. Генри Ривендейл, поняв, что терять ему нечего, обнаружил чудеса артистизма и отличное знание зоологии. Особенную натуралистичность образу придавал зеленоватый оттенок герцоговой физиономии. Видно, он представлял, что именно скажет ему герцогиня-мать, если узнает, как именно ее любимый сын организовал досуг.

Я размахивала шпагой, с каждым взмахом оценивая ее все выше и выше. Рукоять была точно под меня сделана, пальцы смыкались, как им и положено, плотно; запястье почти не устало, хотя я дирижировала уже минут сорок подряд.

Мы находились примерно посредине второго «ля», когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стоял Эгмонт.

Повисла мертвая тишина. Все замерли где стояли; подозреваю, что Генри замер бы и в прыжке, но вампир, на свое счастье, успел приземлиться на пол. Хор застыл с открытыми ртами, я – с поднятой шпагой.

Эгмонт молча смотрел на нас с порога. Глаза у него были не то чтобы квадратные, но очень к тому близко. Это был первый раз на моей памяти, когда магистр не знал, что ему сказать.

– И… и как это следует понимать? – наконец выдавил он.

– Мы… – вякнул один из близнецов. – Мы тут…

– Мы… – пришел ему на помощь второй. – Мы здесь…

– Занимаемся самодеятельностью, – вышла я наконец из ступора. Все лица синхронно обратились в мою сторону. Подумав, я опустила шпагу и застенчиво спрятала ее за спину. – Понимаете, магистр Рихтер, у нас репетиция…

– Репетиция? – со странной интонацией переспросил Эгмонт.

– Ну да, репетиция. – Я решила, что повторить не помешает. Вид, по крайней мере, у магистра был соответственный – такой, словно его стукнули по голове чем-то тяжелым. – Репетируем, повторяем, усваиваем… Даже, пожалуй, немножко закрепляем, – добавила я, подумав, что последнее слово должно показаться ему знакомым.

– Вот как, – с тем же странным выражением протянул Эгмонт. Он медленно обвел взглядом всю комнату: сгрудившийся хор, давно уже потерявший очертания правильного квадрата и не тянувший теперь даже на плохонький параллелограмм, Хельги с Генри, застывших в очень странных позах в середине, близнецов аунд Лиррен с серебряными колокольчиками в руках (за ними братья бегали в свою комнату). Взгляд остановился на мне, гордо стоявшей посреди стола, и я порадовалась, что уже убрала шпагу за спину. Иначе за рассудок магистра лично я бы не поручилась. – Ладно, не буду вам мешать…

Он вышел и осторожно закрыл за собой дверь. Я немедленно возгордилась – ха, кто еще похвастается, что ввел в такой ступор магистра боевой магии?

– Продолжаем! – жизнерадостно приказала я, заметив, что народ уже начал приходить в себя. – Раз-два-три… Ну начали!..

Хор грянул. Я привычно взмахнула шпагой.

Эгмонт Рихтер, стоявший за дверью, поймал себя на том, что прищелкивает пальцами в такт мелодии. Он потряс головой, избавляясь от наваждения, буркнул под нос «мрыс эт веллер!» и, не оборачиваясь, быстро пошел обратно в свой кабинет.

А за спиной его гремело торжествующее:

 
Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а,
Ля-ля-ля, ля-ля-ля,
Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а,
Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а-а!!!
 

На ходу магистр щелкнул пальцами, отгораживаясь звуконепроницаемой завесой.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

олимпиадная, в которой не в ладу не только ум с сердцем, но и студенческие способности с ковенскими ассигнованиями

Замечено: все хорошее рано или поздно обретает свой закономерный конец. Не знаю, правда, кому конкретно принадлежит это бесспорно истинное наблюдение, но есть мнение, что автор был адептом или – на крайний случай – преподавателем. Потому что из всего хорошего и краткосрочного каникулы определенно являются самым хорошим и самым краткосрочным.

Две недели закончились куда быстрее, чем мне бы того хотелось. Никаких высоких призывов во мне не просыпалось, на занятия меня не тянуло, да и не сказать, чтобы я успела по ком-то сильно соскучиться. Скорее уж наоборот, некоторые физиономии изрядно меня достали – со времен знаменитой игры в карты… нет, со времен Блистательной Виктории Над Герцогом Ривендейлом! – словом, с того приснопамятного дня я стала до ужаса популярной. Надо сказать, интересно это было только поначалу – под конец я готова была на стенку лезть и жутко обрадовалась, поняв, что волна всеобщей любви потихоньку идет на спад.

Ну а когда начались занятия, народу тем более стало не до меня.

Второй семестр длиннее первого, но этого злобным магистрам определенно показалось мало. Их усилиями пресловутый семестр сделался еще и сложнее, причем ощутили мы это практически сразу. В первый же день я вернулась из библиотеки хорошо в десятом часу, и назавтра, когда заданий сделалось немножко меньше, моя элементаль вытащила откуда-то потрепанную брошюрку и вслух зачитала мне отрывок, начинавшийся со следующих слов: «Режим, тако же рекомый распорядком дня, есмь дело, зело необходимое для каждого адепта, в скобочках – студента, а особливо для адептки женского полу, ибо женщины суть существа нежные и ранимые…» Полин слушала с большим интересом – кажется, она даже немножко законспектировала. Я же, поблагодарив флуктуацию за столь трогательную заботу, предложила ей провести мини-лекцию для особенно зверствующих магистров.

Учитывая, что первыми номерами в списке зверствующих стояли Рихтер и Белая Дама соответственно, умная элементаль быстренько спрятала брошюрку куда подальше.

Через недельку я попривыкла, и жить разом сделалось немножко легче.

Жизнь пошла привычным чередом. Я честно конспектировала лекции, решала задачки по математике (сей предмет был введен в курс общей магии и изрядно осложнил мне отношения с помянутой дисциплиной; но Фенгиаруленгеддир был гномом, а они без вычислений жить попросту не могут) и заучивала новые заклинания. Немножко варила зелья… ой, то есть, конечно, не «зелья» и не «варила», а «проводила алхимические опыты с получением некоторого количества заданного вещества». Магистр Ламмерлэйк в последнее время приходила на занятия в состоянии полной боевой готовности – уровень стервозности, и прежде зашкаливавший за все мыслимые пределы, ныне сделался и вовсе пугающим. Ехидные близнецы аунд Лиррен оценивали ее состояние в ноль целых девяносто шесть сотых Ш. Дэнн или – переводя в отечественные единицы – в ноль целых пять десятых Э. Рихтера.

Надо сказать, лично я в рихтерах скорее уж оценивала бы героизм. Сцена с лягушками, даром что потрясла нашего магистра до глубин не столь уж, оказывается, и искушенной души, практически не сказалась на его поведении. А если и сказалась, то не так сильно, как мгымбр – на бестиологе; по крайней мере, замен у нас не было и заезжих эльфиек тоже. Оно и к лучшему.

Впрочем, бестиологическая эльфийка уже свалила обратно, в свое прекрасное далеко. Многострадальную дисциплину снова взялся вести Марцелл; из жалости (ну женщина я или нет?!) я старалась вести себя тише воды ниже травы, но это не помогало. Бедняга-бестиолог все равно не сводил с меня бдительного взгляда. Стоило мне только шевельнуться или, не приведи боги, кашлянуть, как взгляд из бдительного мигом превращался в испуганный, а в худшие дни Марцелл начинал заикаться и подергивать левым глазом. Чучело мгымбра – новое, взамен утраченного – в его коллекции так и не появилось.

Да, еще у нас прибавилось на один предмет. Назывался он «Лечебная магия», и вела его, как ни странно, магистр Дэнн. Впрочем, некромантка мигом разъяснила это недоразумение, небрежно сказав, что у некроманта и лекаря методы в принципе одни и те же. И цель одна: поднять клиента на ноги.

И цинизма у них тоже приблизительно поровну.

Собственно, все началось именно на занятии но лечебным чарам. За окном плавно подходил к середине месяц просинец; там, снаружи, все было белым, пушистым и до ужаса холодным, что особенно отчетливо ощущалось в моих… скажем так – перфорированных сапогах. Вязаные носочки, купленные мною на выигранные деньги – на сапоги не хватило, так хоть носки купить! – немножко сглаживали проблему, как и согревающие заклинания, наложенные на обувь с утра. Но то ли чары уже успели развеяться, то ли в этом кабинете имелась своя, куда более сильная, магия, – но по полу крался самый натуральный сквозняк, из окон сильно дуло, ноги мерзли, и я тщетно поджимала их под скамейкой.

По крайней мере, холодно было не только мне. Эльф Келлайн, как и я, приехавший с юга, натягивал рукава едва ли не по самые кончики пальцев. Гном Снорри, как наиболее практичный, пришел на занятия в теплой куртке. И даже Генри Ривендейл, которому уже было нечего терять, невозмутимо отогревал свой аристократический нос. Я немножко полюбовалась этим небывалым зрелищем, а потом опять вернулась к учебнику.

Хм, а Келлайн не так уж и неправ! Я зубами натянула оба рукава на озябшие кисти, вдумчиво подышала на ладони и взялась за перо. Так. Записываем.

«Ландыш. Цв. – тки Л. употр. при заб. – ниях серд. – х, глаз. – х, а тако же при лихорадк. или эпилепс. Чарн. комп. – та – закл. Мелорна А. С, подставить в соотв. мест.» «Ландыш» – подчеркнуть.

«Ландыши», – мрачно подумала я. Беленькие такие цветочки. Листики зеленые. Ага, и еще травка кругом, и полянка весенняя, и солнышко, разумеется, сверху наяривает…

Между прочим, вдруг пришло мне в голову, среди адептов самоубийцы встречаются крайне редко. А если учесть, что окна в кабинете Шэнди Дэнн наверняка заклеивали студенты с некромантического факультета, – то нельзя даже и предположить, что они посмели схалтурить. Не-эт, заклеено везде на совесть… а это значит, что холод в кабинете создан исключительно подручными чародейными средствами. И, естественно, служит каким-то педагогическим целям, всенепременно имеющимся у Белой Дамы. Может, она хочет научить нас бороться с морозом?..

А мрыс ее знает…

Сама некромантка, кстати, не испытывала ни малейшего дискомфорта. Свитер на ней, правда, был теплый – это даже скорее был не свитер, а длинная вязаная туника, – зато юбка едва доставала до коленей. Колготки у Белой Дамы были эльфийские, с орнаментом, но каждому известно, что эльфы не умеют производить ровным счетом ничего теплого, за исключением сапог и плащей. А сапоги здесь были явно не эльфийские: высокие ботфорты из белоснежной замши, если верить Полин, давно уже вышли среди Перворожденных из моды. Зато только-только начали входить в моду у людей.

Да и поза непосредственной руководительницы явно не говорила о тихом замерзании. В комочек она не сжималась, носа не отогревала – и молний не метала, что с ее темпераментом, кстати, было бы гораздо вероятнее. Сидела себе на стуле, небрежно откинувшись на резную спинку, и перебирала малахитовые четки, периодически окидывая класс острым, как боевая спица, взглядом.

Ладно, вернемся к своим цветочкам… Я жирно подчеркнула «ландыш» – тут в коридоре прозвенел звонок, там разом сделалось людно, эльфно, гномно, а главное – очень шумно. Впрочем, мимо нашей двери адепты проходили на цыпочках: крутого характера некромантки боялась вся Академия.

Тем не менее озябшая группа дружно подняла головы, воззрившись на Белую Даму с одинаковым просительным выражением во взглядах. «Горыныч какой-то», – хмуро подумала я.

Магистр Дэнн звучно щелкнула темно-зеленой бусиной. Звук получился зловещий; адепты мигом уткнулись взглядами обратно в конспекты.

– Дописывайте, – ледяным тоном велела некромантка.

Мы обреченно склонились еще ниже, но тут случилось невероятное.

По коридору дробно простучали каблуки, дверь распахнулась, и на пороге появилась Эльвира Ламмерлэйк, жутко похожая на картинку атакующей химеры в учебнике бестиологии. Я невольно отодвинулась назад вместе со стулом; Генри Ривендейл мигом опустил руки от носа, немедленно таковым шмыгнув; Шэнди же Дэнн, положив на стол четки, поднялась навстречу коллеге.

– КОВЕН? – хмыкнув, осведомилась она.

Эльвира, фыркнув, материализовала в воздухе папку. Папка была фиолетовая, а на верхней крышке я заметила вытисненную золотом геральдическую сову.

– Ознакомься! – с непередаваемым выражением предложила она. – А я пойду своего, хм, лауреата готовить!

Она развернулась на каблуках и телепортировалась прочь. Гном Снорри, сидевший слева от меня, украдкой сделал под партой знак от сглаза.

Некромантка задумчиво погладила свою папку кончиками пальцев. Походило, что все тамошнее содержимое ей давно известно, вот только что с ним делать – это совсем другой вопрос. Подняв голову, она внимательно осмотрела аудиторию, надолго задерживаясь взглядом на каждом адепте. Взгляд мне очень не понравился: уж больно он был конкретный и некромантский. Сильно смахивало на то, что одного из нас вот-вот отправят кормить упырей.

– Ладно, собирайте вещи, – наконец скомандовала она. – Все равно проку с вас, как с ежика шерсти…

Я обрадованно закинула книжку и тетрадь в сумку, но только взялась за чернильницу, как вновь почувствовала на себе взгляд чародейки. Закономерно ожидая неприятностей, я судорожно начала вспоминать конспект по боевой магии, но перед глазами стояла только первая страница, про чародейную экологию.

– Адептка Ясица, – решительно приказала Шэнди Дэнн, – а вас я попрошу остаться!

Народ брызнул из аудитории, даже не вспомнив про пресловутую студенческую солидарность. Я, подумав, что терять мне все едино нечего, быстро запихнула чернильницу в сумку и стянула шнурок. Закинула сумку через плечо и изобразила на лице страстное желание как можно скорее отправиться на грядущую лекцию по бестиологии.

Увы – некромантка напрочь все это проигнорировала. Раскрыв папку, она извлекла оттуда небольшой бланк и протянула мне:

– Заполните, адептка.

Я, помедлив, приняла листок. Был он, кстати, не пергаментный, а бумажный; более того, бумага была не отечественная, тонкая, серая и рвущаяся от простого прикосновения кончиком пера, а эльфийская – плотная, белоснежная, даже чуть искрящаяся на солнце. Цену одного такого листка я представляла весьма смутно, но знала, что, если меня продать тем же эльфам всю целиком, вместе с сапогами, курткой и способностями к боевой магии, на пачку такой вот бумаги денег все равно не наберется.

– Заполняйте же, – нетерпеливо повторила Шэнди Дэнн. – Чернильницу дать?

– Ага, – нахально сказала я, подумав, что у магистров наверняка и чернила окажутся эльфийскими. Потом вспомнила, с кем веду беседу, и вежливо добавила: – Пожалуйста.

Некромантка щелкнула пальцами, подзывая чернильницу и перо. Я окунула второе в первую, стряхнула лишнюю каплю и, под пристальным взглядом магистра, начала заполнять бланк.

Имя. Фамилия. Раса. Год рождения. Учебное заведение. Курс. Строчки «факультет» я там не нашла, зато в правом верхнем углу обнаружилась эмблема, хорошо знакомая мне по прочитанной мимоходом геральдической брошюре. Горящая свеча и черная тень, далеко отброшенная язычком пламени.

Некромантия?..

– Великолепно, – сухо прокомментировала магичка, когда я поставила внизу максимально заковыристый росчерк.

Повинуясь легкому движению ее бровей, бланк мотыльком взлетел в воздух. Некромантка раскрыла папку, впуская его внутрь.

– А что это вообще было, магистр Дэнн? – осторожно осведомилась я. По-хорошему, спрашивать надо было раньше, но я знала магистра достаточно хорошо, чтобы уразуметь, когда вопросы из лишних становятся небезопасными.

– Заявка, разумеется! – Белая Дама захлопнула папку и неожиданно улыбнулась: – Завтра в десять часов вы должны стоять в вестибюле межинградской резиденции КОВЕНа. Регистрация продолжится до половины одиннадцатого; ну а потом вы продемонстрируете нашим многоуважаемым патронам, чему вас научили в этих стенах.

Я задумалась. Слово «КОВЕН», даром что обозначало мой будущий цех, никогда не ассоциировалось у меня с чем-то приятным. Наверное, это шло еще с тех времен, когда я чаровала иллюзии на площадях, больше всего боясь привлечь нехорошее внимание главного городского мага.

– Прошу прощения, но… я не совсем поняла, что именно там случится.

Шэнди Дэнн изящно приподняла тонкую бровь:

– Городская олимпиада по некромантии, разумеется, – сообщила она таким тоном, словно другого варианта и быть не могло.

Хорошо, что я тогда сидела, а не стояла.

– Но, магистр Дэнн!.. – вырвалось из меня пятью секундами позже, когда я снова обрела способность соображать. – Я же ведь не некромант! Я боевой маг, и мои способности к некромантии…

– Определять не вам! – сурово отрезала Белая Дама. – Я сказала, что туда отправитесь вы, – значит, туда отправитесь именно вы!

Но я не сдавалась. Мне, в конце концов, было всего лишь девятнадцать лет – жизнь только начиналась, и мне отнюдь не хотелось завтра с нею расстаться.

– Но студенты с вашего факультета покажут значительно более высокие результаты!

– Много выйдет чести – посылать студента с моего факультета! – Некромантка встала, давая понять, что разговор закончен.

Я подхватила сумку, горько жалея о том, что не догадалась прогулять сегодняшний лечмаг. Сделала шаг к двери – и тут меня осенило, как именно можно отделаться от свалившейся олимпиады. Как говорят гномы, не спеши дергать дракона за хвост, лучше страви его с другим драконом!

– Магистр Дэнн, – вкрадчиво сказала я, украдкой скрестив в кармане пальцы. – А у меня завтра практикум по боевой магии! Вы знаете, магистр Рихтер так отрицательно относится к пропускам…

Магичка, совсем было про меня забывшая, развернулась ко мне. Нахмурилась; я возликовала, на всякий случай скрещивая пальцы и на ногах. Но через пару секунд, когда Шэнди Дэнн одарила меня второй сияющей улыбкой, я поняла, что дело проиграно.

– Не волнуйтесь, адептка! – ласково сообщила она. – С коллегой Рихтером я поговорю лично. Не может быть, чтобы он отказался предоставить своей ученице столь редкую возможность продемонстрировать талант еще и в смежной области магической науки!

«Сговорились!» – обреченно подумала я, выходя в коридор.

Одно хорошо – заданий на завтра нам почти не дали. Я быстро заполнила таблицу по видам виверн, проглядела наискосок параграф по телепатии и, собрав мыслительные способности в кучку, решила три задачи из геометрического курса. Потом отловила Куругорма с Келефином – сегодня и завтра была их очередь кормить меня обедом – и объяснила эльфам, что график сдвигается ровно на два дня. Сегодня надо подготовиться к завтра, а завтра, чует мое сердце, я вернусь гораздо позднее обеденного времени.

Сделав все необходимое, я собралась с духом и решительно направила стопы в библиотеку.

Народу там было много, в том числе и с нашего курса. Разговаривая с Белой Дамой, я не солгала насчет завтрашнего практикума – и адепты, наученные горьким опытом и суровым магистром, честно грызли гранит наук. Свободных столов я не приметила, но на крайний случай можно было пристроиться к Ривендейлу или к нашим гномам. К вампирам и эльфам пристраиваться не рекомендовалось – вторые чересчур любопытны, а у первых постоянно что-нибудь да случается. А когда что-нибудь случается в библиотеке, разумному адепту стоит быть от случившегося подальше.

А не то придется объясняться с магистром Зираком.

Впрочем, пока что отношения с гномом у меня складывались самые идиллические. Не застав его на рабочем месте, я спокойно прошла в глубь хранилища, после первого же поворота столкнувшись с гноменком. Тот, как всегда, сметал с книг пыль соответствующей метелочкой.

– А магистр Зирак где?

Гноменок молча ткнул метелочкой куда-то на восток.

Гнома я нашла как раз где и было надо – возле некромантического сектора, благоразумно упрятанного как можно дальше от входа. Дальше располагалась, пожалуй, только боевая магия; прежде мне ни разу не приходилось задерживаться в этом секторе, так что сейчас я с любопытством осмотрелась кругом.

Антураж здесь был совершенно не некромантский. На стенах висели светильники, источавшие ровное сияние, ни в одном из углов не болталось даже ниточки паутины, а книги, ровными рядами стоявшие на полках, вели себя крайне дисциплинированно. Только в дальнем углу какой-то гнусавый голос шепотом перечислял методы борьбы с упырями. Ему периодически возражал другой – судя по тембру, женский; голоса спорили, сердились, но до классического диспута с вырыванием друг у друга страниц дело не доходило. Еще бы, ведь совсем рядом стоял сам магистр Зирак, недовольно обозревавший книжные корешки.