Текст книги "Волны бьются о скалы(СИ)"

Автор книги: Мария Стародубцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Ксения боится возвращаться домой. Так хочется все бросить и уехать на Сахалин, в нормальный город. Она открывает дверь ключом, значит, Олег не приходил домой. На обед не придет точно. Она неслышно снимает плащ, вешает его на дверь, проходит в кухню, включает свет.

–Лика, я дома, – кричит она, стараясь, чтобы голос звучал повеселее. Из спальни девочки раздаются шаги.

–Привет, мам. – Лика медленно выходит к столу, садится на стул, подперев локтями голову и смотрит на маму. Ксения делает вид, что роется в сумке, вытаскивает хлеб и молоко, потом вытаскивает бинты. На лице ребенка отражается ужас. Ксения знает, почему. Бинты она не меняет по три дня, чтобы кожа хоть немного успела зажить. За это время марлевая ткань врастает в ребенка, как вторая кожа и отодрать ее невозможно.

–Лика, успокойся, – твердым голосом говорит Ксения. – Я постараюсь побыстрее.

Девочка кивает и покорно протягивает руку для экзекуции. Ксения греет воду кипятильником, не очень горячо, чтобы не тревожить язвы на теле дочки. Потом наливает воду в жестяной ковш, ставит его на стол, опускает туда правую руку дочери. Ручка напрягается и дрожит, Ксения едва не плачет, но ребенку это показывать нельзя. Ребенок должен верить, что все будет хорошо – это Ксения твердит, как мантру, хотя толку нет и в помине.

Нужно подождать, пока бинт хоть немного размокнет. Ксения засекает время на часах, три минуты. Потом она осторожно начинает разматывать бинт. Лика напрягается всем телом, чувствуя, как вместе с бинтом, под ним, с тонкой бледной руки ползет кожа желтоватыми пластами, почти прозрачными и липкими. Бинт отслаивается, и вода в ковше становится нежно-розовой от крови, и в ней плавают пласты тонкой кожицы, а на руке, от локтя до кисти кожи как таковой нет, только тонюсенькая розовая пленка, а под ней трепещущая на воздухе ткань и мясо. Лику мутит, Ксению тоже. Лика молчит, только смотрит на маму, ищет поддержки. Ну почему мама всегда отводит глаза? Лика плачет, она чувствует слезы, но на щеки они не скатываются. Уже не скатываются. Лика привыкла к боли в свои восемь с половиной лет. Она привыкла терпеть, покорно, как теленок, которого тащат на бойню. Она молча ждет, когда мама развернет бинт со второй руки, точно так же. Кожу на воздухе открытой оставлять нельзя, она слишком нежная. В школе маме говорили, что для размягчения и увлажнения можно мазать кожу растительным маслом. Масло хотя бы не щипет, как мыло, его вообще не чувствуешь. Лика довольна, масло мягко стекает на рубцы и на стол. Выждав еще четыре минуты, пока масло впитается, мама начинает накладывать бинт снова. На горящее розовое мясо, на открытые раны. Их больше с каждой перевязкой, опять нужно вести Лику к врачу и унижаться, прося направление в Южно-Сахалинск на обследование. Снова надо подавать документы на присвоение инвалидности, третий год не дают, говорят, что у Лики просто дерматит из-за плохих условий проживания. Плохие условия, плохие условия, да им больше жить негде! Стоп, ребенок не должен ничего видеть. Ксения устало вздыхает.

–Давай снимем кофточку, вот так, – ласково приговаривает она, но голос слишком резок и слишком дрожит, она еще не пришла в себя после перепалки с завучем и плохо сдерживается. Лика чувствует нарастающее раздражение мамы и думает, что это из-за нее. Мать и дочь редко могут понять друг друга, но им все равно. Они привыкли и смирились.

Лика снимает синюю кофту, расстегивает пуговицы, обнажая худое тельце, обмотанное бинтами полностью, от горла до пояса. Молочно-желтые бинты, сквозь которые на плечах и спине проступает засохшая кровь. Лика не может лежать целые дни без движения, а на плечах и спине кожа тонкая. Где тонко, там и рвется. Мама берет губку, мочит ее в воде и начинает медленно водить по бинтам, чтобы они отмокали. Вода остыла, Лике холодно и щекотно, но она не улыбается, она настороженно ждет, кода мама начнет отдирать бинты. Мама хочет сделать дело быстро, она снимает бинты пластами, сразу со всей спины и живота, и бинт срывается прямо с кожей, в которую он врос. Спина девочки полосатая – белые полосы чередуются с красными и розовыми, в зависимости от того, как глубоко марля вошла в тело. На локтях, где рвется чаще всего, и на животе кожа ободралась и живая ткань тела начинает подгнивать. Лика чувствует сладковатый запах собственного гниющего тела. Ксения старается снимать здесь бинт особенно нежно, но нечаянно дергает, рука дрожит от перенапряжения, и бинт рвется вместе с кожей, оставляя длинную кровавую полосу. Лика крепится из последних сил, кусать губы ей тоже нельзя, их придется залеплять пластырем, а это еще хуже. Теперь, когда все бинты сняты, можно увидеть тело девочки – сплошную кровоточащую рану, язву, гниющую по краям, маленькие коросты, которые зудят и щипят. Ксения торопится снова наложить бинты, быстро, словно делая что-то запрещенное, почти не глядя. Лика стоит, плотно зажмурив глаза, она тоже боится на себя смотреть. Из-за этого в доме нет зеркал, раньше у Лики были истерики по поводу внешности. Теперь уже нет.

Закончив с бинтами, мама выливает воду в помойное ведро, выкидывает в мусорку остатки бинтов и с фальшивой улыбкой идет готовить обед. Лика хорошо понимает, что улыбка фальшивая, хотя мама думает, что дочь ничего не замечает. В ожидании неизбежных щей девочка возвращается к телевизору, по которому иногда показывают мультики.

4.

Отец возвращается под вечер, когда за окном холодает, и в воздухе повисают густые сапфирово-синие сумерки. Днем, когда тепло, лужи образуются прямо на льду, теперь их прихватывает иней, тонкий ледок, который громко хрустит под ботинками. Небо вечером разноцветное: желтое от заходящего солнца в самом низу, над домами, сине-розовое над деревьями, бледно-серо-синее вверху. Солнце заходит за сопку позади дома, и ее склоны сразу становятся черными. Деревья черные, а снег белый на вершине и грязно-желтый у подножия. Людей вечером мало, холодно. С океана дует сильный ветер, он несет с собой пар мелких капелек воды. Зимний туман, изморозь.

То, что папа пришел, Лика слышит сразу. Их окно не пластиковое, как в кино, сквозь него все-все слышно, и лай соседских собак и скрип тяжелых шагов по снегу. Папа ходит всегда быстро, неподвижно глядя перед собой в одну точку. И зрачки глаз у него вечно расширены, он смотрит на тебя, а вроде бы и вскользь. А мама, когда идет с Ликой в больницу, смотрит в землю, не поднимая глаз. И тащит Лику за собой, а Лика не успевает так быстро семенить короткими тонкими ножками следом, нервничает, что мама опять расстроится.

Дверь открывается и захлопывается так, что стон идет по всему дому. По полу начинает тянуть холодом, папа неплотно закрыл дверь. Папа пыхтит, пока раздевается и раскладывает на кухонном столе сумку, ставит в угол под лавку ботинки, черные, запачканные желто-серой грязью. Из дальней комнаты идет мама. Сквозь стенку Лика слышит все-все.

–Привет, – сухо говорит мама, – Ужинать будешь?

–Естественно, – отвечает папа, усаживаясь на диван перед телевизором. Диван поскрипывает, значит сейчас папа перегибается через его спинку в поисках пульта. Шарит под одеялом, пульт заклинивает и он перемотан изолентой. Так, телевизор включился, кажется, "Новости". Мама на кухне стучит ножом, режет на разделочной доске хлеб.

–Олег, тебе щи греть или так поешь?

–Так сойдет, – папа пробует переключать каналы, Лика слышит шипение, помехи. Папа снова встает, идет на кухню, чтобы притащить на диван ноутбук. Единственный компьютер в семье появился три года назад, большой, черный. Когда он загружается, его вообще не слышно, но во время работы, он мелко вибрирует и трещит. Папа говорит, проблемы с процессором. На ноутбуке Лике можно сидеть только по выходным, с вечера субботы по вечер воскресенья, потому что в это время папа лежит на диване, уткнувшись в "Вести недели".

Мама ставит тарелку с холодными щами на маленький столик перед диваном. Папа быстро ест, поглядывая на загружающийся ноутбук. Ест он без хлеба, и добавляет много соли. Солит он буквально все, если не остановить, посолит даже пряник.

–Лика где?– спрашивает он в перерыве между двумя ложками.

–В комнате, – говорит мама, садясь рядом с ним, – с обеда лежит на кровати на животе, носом в подушке и молчит. Сегодня мы делали перевязку, опять бинт в кожу врос.

–Ясно. Чай ставила?

–Иди на кухню, там все. Можешь кофе сделать, я сегодня молоко купила.

–Да ладно, обойдусь. – отец идет на кухню, возвращается минуты через три с большой черной кружкой горячего чая. Кружку он держит двумя руками, спрятанными в рукава свитера, чтобы не обжечься. Мама сидит на диване очень прямо, сверлит глазами телевизор.

–Что случилось, что такая мрачная? – отец отставляет чашку и шутливо дергает маму за плечо, она раздраженно отстраняется.

–Олег меня сегодня уволили. – она оборачивается к папа, и в глазах у нее стоят слезы. Лика чувствует это, по тому, что в комнате за стенкой повисает тишина. Потом отец резко встает и начинает ходить по залу. Пол поскрипывает. Папа вытаскивает из кармана джинсов пачку сигарет и зажигалку, и затягивается. Курит он "Максим", большую красную пачку , и говорит, что эта марка – мерзость, но взять дозу никотина можно. Папа обычно не курит, только когда злится. По комнате расходится резкий запах дыма, мама шмыгает носом.

–Она сказала, что я достала коллектив своими истериками, понимаешь? Что я запугиваю детей бесконечными контрольными и порчу ей отчетность своими больничными. Сволочь, – все это мама говорит без эмоций, ровным спокойным голосом. Хочет показать, что ей без разницы.

–Поделом, – мрачно отвечает папа, – Допрыгалась. Будешь впредь думать головой, а не задницей. И истерить меньше.

–Ты вообще псих?– дергается мама. – Я говорю, меня уволили. Выкинули на улицу с половинным выходным пособием и без рекомендаций. 4200 рублей, понял? А я этой стерве сказала перед уходом все, что о ней думаю. Она выгнала меня, а я теперь не стану с ней здороваться на улице. Довольно я унижалась перед толстухой, ничего не смыслящей в преподавании.

–Дура. Завтра пойдешь и попросишь о восстановлении. На коленях поползешь, если надо будет. – Папа выпускает маме дым в лицо, она отворачивается.

–Нет, даже не думай. Я подумала, может ты поговоришь, пусть меня возьмут в твой отдел на бухгалтерию?

–Ишь чего захотела, – папа отрывисто смеется. – Бухгалтерия – золотая жила, она забита на годы вперед. Блинов лютует, партия сайры не полная, лов неудачный. Сейнер даже трюм не наполнил, прикинь? Каждая пара рук на счету, вакансий нет. Завтра пойдешь и будешь просить о возвращении в школу.

–А если нет, опять меня ударишь? – мама раскидывается на диване, вытянув ноги в шерстяных серых носках и синих тапках. – Слабак.

–Очень мне надо тебя бить, – огрызается отец, прибавляя громкость на телевизоре. – Так идешь в школу?

–Нет! – мама почти выкрикивает это. Хотя разговор без эмоций, они говорят и движутся, как фигурки на шахматной доске. Как полудохлые осенние мухи. И так почти каждый вечер.

Некоторое время все тихо. По телевизору идет "Давай поженимся", Лика терпеть не может эту программу. Папа сидит в ноутбуке, строчит очередной отчет, мама, скрестив руки на груди, сидит на краю дивана. Ее вытянутые ноги пересекаются с отцовскими в грязных джинсах.

–Я не пойду в школу, Олег, – тихо говорит мама. – Они вышвырнули меня оттуда сегодня, я не хочу снова их видеть. Это противное, заплывшее жиром лицо завучихи. Корова. У меня тоже гордость имеется, зачем мне метать бисер перед свиньей? Думаешь, она не понимает, что мои больничные из-за Лики? Да, у меня дочь – инвалид, так что, я в этом виновата по-ихнему?

–Она не инвалид, – папа не отрывается от ноутбука. – Она нормальный ребенок, просто немного больна.

–Надо же, вчера ты обозвал ее обузой. – саркастически усмехаясь, говорит мама. – Олег, у нее кожа пластами опять лезет. Бинт ей не идет. Нужны те бинты, о которых говорила Анька на той неделе. Специальные, эластичные. Щадящие.

–Без тебя знаю. И без твоей Аньки и бабы Маньки с базара, – огрызается папа, громко щелкая мышкой ноутбука. На тачпаде, на сенсоре он не работает, не умеет. – Вот, смотри, – мама нагибается к отцу,– это список того, что требуется в месяц. Написал ВКонтакте, в объявления, вот мне прислали. Три дня назад. Видишь итоговую сумму?

–Минимально на ребенка 200 000 рублей в месяц, в год не менее 7 млн. 200 000 рублей. Твою мать! – Лика впервые слышит, чтобы мама материлась. Лике страшно. – Олег, где мы возьмем такие деньги?

–Это раз. А во-вторых, где мы возьмем все эти лекарства? Траулер с Сахалина ничего подобного не привозит, сама знаешь.

–Можно заказать через Интернет, это еще деньги.– мама вздыхает.– Рублей 400 за доставку. В месяц требуется 60 штук самофиксирующихся бинтов, 180 штук эластичных бинтов, еще какие-то мази. – Мама смотрит на папу расширенными глазами. – Господи, придется оставить все по-прежнему.

–Мы давно знаем об этих бинтах, но воз и ныне там. Ты должна продолжать бинтовать ее обычными средствами перевязки, пусть больно, пусть истерика, иначе никак. С этими лекарствами мы разоримся плюс еще твоя долбанная гордость. – отец тоже нервничает. – Пробовала не менять бинты совсем?

Мама опускает голову.

–Да, но Лику хватило только на три дня. Сам знаешь, бинт врастает в кожу и начинает гнить, вместе с живой тканью. У нее так на животе гниет, воняет на полдома. А в школу я не пойду, Олег, это бесполезно. Сдохну, но не унижусь!

–А если она сдохнет? – спокойно спрашивает отец.

–Нет, – отвечает мама, не поднимая глаз. -Отвали от меня. Завтра я попробую промыть все ее раны, придется еще раз потревожить свежий бинт. Она не плачет, Олег. А ты никогда не делаешь перевязку со мной, ты просто боишься на нее смотреть. Это невозможно – когда она так смотрит! Мне страшно, Олег, ты хоть это понимаешь?!

–Никогда не думала, что мне тупо некогда с ней сидеть? Тебя уволили, поздравляю! Я и так вкалываю, как лошадь, от зари до зари, у меня нет времени на собственную дочь, усекла? – голос у отца дрожит. Лика за стенкой до боли сжимает зубы. Главное не заплакать, иначе будет еще больнее, и голова начнет раскалываться, и нос заложит соплями. – Мне плевать, как там она на тебя смотрит. Эти бинты доведут до заражения крови, а денег нет. Блинов сказал сегодня, что опять урежет зарплату. Нужны деньги, чтобы поехать в Южно-Сахалинск, на обследование, ежегодное обследование. На комбинат тебя не возьмут, это точно. В школу ты возвращаться не хочешь. – он пытается все проанализировать, расставить по полочкам, но это у него плохо получается. – Слушай. Завтра я оставлю тебе ноутбук, и ты закажешь по Интернету 60 пачек бинтов. Это как раз 4200 рублей, и этого хватит на месяц. А я, как освобожусь, завтра после погрузки сейнера в рейс, пойду в сельсовет к Афанасьеву. Все, теперь отстань от меня, мне нужно составить смету.

Он снова утыкается в ноутбук. Мама вздыхает и возвращается к просмотру "Пусть говорят". О Лике опять забыли, она лежит себе в темной комнате и пытается заснуть. Она редко ужинает, с ними вместе, как и папа. Незаметно она засыпает, и хочет увидеть во сне волшебного Счастливого Принца.

5.

Утром мама не идет на работу, спит до девяти. Лика сидит в своей комнате. Смотреть в окно скучно, потому что на улице дождь, и по стеклу ползут мелкие капельки воды, и почти ничего не видно. Когда они высохнут, окно будет пыльным и в разводах. Есть Лике не хочется, овсянка начисто отбивает аппетит, кроме того, она еще утром сбегала на кухню к холодильнику за сыром. Сделала себе пару бутербродов. У себя в спальне мама проснулась и теперь сидит за ноутбуком.

Телевизор сегодня смотреть Лике не хочется, все равно, программы одни и те же, плюс помехи. Антенну на крыше наверняка промочило дождем, так что о ящике можно забыть. Лика ныряет под кровать и шарится там, в полутемной пыли. Там у нее припрятана коробка с игрушками. Игрушки у Лики особенные, таких ни у кого нет. Она берет их из папиного стола, из ящика для инструментов, он, правда, потом ругается, куда все исчезает. Но если взять незаметно, а потом тихо подложить обратно, ничего не будет. Тем более зимой, когда папа не чинит себе сапоги и одежду, и не пользуется инструментами.

Названий многих инструментов Лика даже не знает, но все равно обожает их. Игры у нее обычно однотипные : поиск способа выжить. Так бы она о них сказала, если бы могла. Группа животных в соленом море, безводной степи или диких, очень высоких заснеженных скалах собирается у большого камня или выступа рифа в зависимости от сегодняшней игры и начинает спорить. Они всегда спорят, прямо как мама с папой. Соленое море – это сам папин стол, который стоит у Лики в комнате, она называется у них кабинетом. Он с отделами под столешницей, которые похожи на темные расселины голого скалистого рифа. А вокруг море, это и фикусы на подоконнике, и шторы, и палас, и кровать. Но чаще всего море ограничивается столом и полом под ним, там тоже темно. Сегодня Лика играет в море. Стая рыбок( их роли выполняют длинные и короткие гвозди и шурупы из папиных банок из-под кофе) собралась у края рифа( края столешницы). Им нечего есть, рыбаки распугали всех их друзей, многие уплыли с рифа, тихо, одними губами, шепчет Лика, постепенно увлекаясь и повышая голос. Кораллов на рифе нет, потому что море северное и тут мало что растет. Нужно либо плыть в теплые края либо ждать, пока умрешь с голода или пока тебя выловят рыбаки на сейнере. А самое страшное таится в пещерах у рифа, глубоко внизу. Там живет большая, черная как смоль( это сравнение Лика как-то услышала по телевизору) акула. Ее редко видят, она всегда одинока, и нападает бесшумно и быстро, убивает без свидетелей. Бесшумная Смерть – так ее и называют. Роль акулы играют самые большие, железные, блестяще-серые папины плоскогубцы. Они громко щелкают, когда их открываешь и захлопываешь, как громадная пасть, и на концах у них ребристые пластины. Они холодные, приятные на ощупь для маленьких горячих рук Лики, одинокие плоскогубцы – любимый герой ее историй.

Большая акула медленно выплывает из-за рифа, прямо к стае рыбок. Рыбки перепугались, негромко говорит сама с собой Лика, стараясь не тревожить маму, которую, честно говоря, она немного побаивается. Рыбки мечутся( она раскидывает по полу гвозди и вертит ими), не знают, куда бежать. Вперед выплывает большой дельфин( папина отвертка с узорным звездчатым наконечником, он ей гайки завинчивает) и говорит, что настала пора сразиться с акулой за территорию. Сразиться или умереть. Откуда маленькая девочка берет такие сюжеты для своих игр? Не только из телевизора, не только из книжек, но и, наверно, из разговоров родителей, из будней, тоскливых серых своих будней, когда она может только лежать в бинтах или молча смотреть в окно. Маленькая Лика привыкла к борьбе за выживание, хотя она вряд ли знает это словосочетание. Борьба за территорию въелась в гены всем на острове Шикотан – маленьком скалистом клочке земли, таком же, как ее риф, на котором растет только горький ковыль, елки и чахлый бамбук. Здесь, чтобы выжить, необходима немалая толика горечи, острой горечи, и Лика уже хорошо это знает.

Сразиться за место под солнцем или умереть. Победить болезнь с таким сложным названием или сдаться. Дельфин намного меньше акулы, но он все равно плывет на нее со всей скоростью, на которую только способна тоненькая ручка девочки, в которой такой громадной кажется отцовская отвертка. Акула нехотя отплывает в сторону, но это только обманный маневр, акула ждет. Ждет, когда дельфин подплывет слишком близко. Лика хватает оба инструмента и сталкивает их со всей силы. Акульи челюсти плоскогубцев щелкают и кромсают отвертку-дельфина, а тот острым концом лезвия колет бок акулы, оставляя на блестящей серой поверхности железа тонкие белые царапины. Акула убивает дельфина, но и дельфин убивает акулу, душит ее, прижимая к темному илистому дну, с которого совсем не видно солнечного света. Здесь очень глубоко, полная тьма.

Акула убита, и риф спасен. Маленькие рыбки взваливают на свои тонкие спины тело дельфина и несут его к темной пещере под рифом. Они сбрасывают труп с обрыва в бескрайнее синее море, в глубокое синее море, которое молча принимает очередную жертву. Так на рифе проходят похороны. А тело акулы так и бросили на дне, и ил скрыл все следы. Рыбки смогли спокойно жить долго и счастливо, а Лика вздыхает про себя, что сказка закончилась, а впереди еще целый серый и скучный день. Она снова отматывает в воображении сказку назад, начинает оттачивать бесконечные подробности. Как большая акула была маленькой, училась в школе, ее там обижали, а потом она выросла и стала очень злая. Как дельфин боялся свою маму и подолгу уплывал из дома, чтобы посмотреть на морской рассвет. Дельфину везло, он мог плавать, куда захочется, а вот Лика привязана к дому намертво. Цепью. Она тут как привидение, скитается по комнатам, разве что цепями не гремит и не воет в трубу по ночам. Лике даже больше жаль акулу, чем дельфина, она была такая большая и сильная, а ее убили. И еще она была такая одинокая..

За дверью шум, дверь отворяется и входит мама. Ей тоже скучно сидеть в пустом доме, когда она не на работе, ей просто нечего делать. Решила вот заглянуть к дочери. Лика не любит, когда игру прерывают, так она сбивается с мысли и забывает ход событий. Ксения, сама не зная от чего, виновато смотрит на дочь. Та опять копошится с Олеговыми инструментами, на холодном полу.

–Лика, перейди на кровать, простудишься, – устало окликает мама, дочь молча сгребает игрушки и переползает на койку. Тут играть скучнее, стол не с той стороны, как надо в игре, и покрывало мнется, и игрушки падают. А где вы видели акулу, которая плывет и падает?

Ксения наблюдает за Ликой. Девочка иногда выглядит такой взрослой, что подступиться страшно. У нее такое сосредоточенное напряженное выражение лица, она упрямо смотрит на плоскогубцы и украдкой – на мать. Она не хочет играть при матери, пропадает суровое очарование одиночества. Ксения тоже росла одна, в семье рыбаков, вечно пропадавших в рейсах, поэтому она может понять дочь, просто ей некогда. Все рассосется само собой, как и было с ней, она просто выросла и уехала от родителей. А Лика никуда не уедет, понимает Ксения. С ней придется нянчиться до конца, ее болезнь неизлечима. Ну почему она так смотрит на свою мать?

–Лика, а во что ты играешь? – Ксения подсаживается к дочери на койку, та скрипит, и Лика непроизвольно вздрагивает.

–Да так, – тянет она, не зная, что сказать. – в морской риф.

–И кто это? – мама берет из упирающихся рук дочери плоскогубцы и рассматривает их на свет. Лика отодвинулась на край койки, смотрит почти что исподлобья. Иногда родная дочь напоминает ей дикого зверька, загнанного в угол. Смотреть противно. И где-то у сердца колет осознание собственной вины – сама такую воспитала, теперь расплачивайся. Ксения не любит этого чувства, ей лучше плыть по инерции, она редко отваживается выйти на открытый бой с акулой – собственной жизнью.

–Это большая акула, – неохотно говорит Лика. Мама сдерживает смех. Какая же это акула, это плоскогубцы, хочется ей сказать, но она понимает, что это обидит Лику и молчит. Мать молчит и дочь молчит. Лика понимает растерянность мамы. Она вообще все понимает, хотя родители считают ее дурочкой. Мама не знает, как говорить с Ликой, она уже нетерпеливо ерзает на койке, ей скучно. – А это дельфин, он борется с акулой – Лика пытается заинтересовать маму, показывает ей папину отвертку, что-то объясняет. Она видит, мама не понимает и слушает из вежливости, и это ее злит. Ну почему мама ничего не понимает?

–А может, я тебе сказку расскажу? – жалобным тоном говорит мама. Раньше она такого не предлагала, наверно, ей очень-очень скучно. Мама вытягивается на койке, а Лика ложится к ней на колени. Такие минуты Лика обожает, она чувствует единство с мамой. Она слышит стук маминого сердца, оно бьется упругими толчками, она слышит, как мама дышит. Мама думает пару минут, потом пытается рассказывать сказку.

–В давние-давние времена жила на земле одна принцесса. У нее были длинные волосы, до земли. Боясь за нее, родители заточили принцессу в высокой башне, где жил дракон. Он должен был охранять принцессу, пока ее не спасет прекрасный принц. Принцесса очень долго ждала принца, а его все не было....– Тут мама замолкает и смотрит в окно, потеряв нить сказки. Она не знает, что можно придумать дальше. Нужен хороший конец. Лика могла бы придумать, но маме не понравится, что принцесса спрыгнула с окна башни и улетела на облако, как они все говорят. На облако люди не улетают, они умирают. У соседа дяди Коли умирали кролы, и он потом пил, потому что они стоили очень дорого. Лика однажды видела мертвого кролика с соседской фермы, он лежал на дороге, его сбила машина. Он был еще жив, когда Лика шла домой, и из его пасти сочилась кровь и желтая пена, и он тяжело и быстро, и шумно дышал. А когда Лика бежала обратно с йодом, единственным средством от всех болезней, которое она знала, кролик не шевелился и на ощупь был твердый. Лика поняла, что он умер, и закопала его на пустыре, в стороне от дороги. Когда осознаешь смерть, детство заканчивается. Лика считает, что она уже давно взрослая.

–А потом приехал принц и спас ее, – доканчивает, наконец, сказку мама. Она торопится ускользнуть обратно, к своим урокам, к своему ЕГЭ, хоть ее и уволили. Ей скучно и неудобно с дочерью, и она не знает, что с этим делать. А Лика привыкла, и ее все устраивает. Лишь бы еще тело не болело, и тогда вообще все хорошо. Мама думает, что Лика спит, она осторожно сдвигает ее с себя, встает, стараясь, чтобы койка не скрипела, и уходит. Лика встает и долго смотрит на дверь, и ей почему-то очень хочется плакать. Наверно, от жалости к маме и к себе. Потом она снова берет плоскогубцы, свою черную акулу.

Олег ждет в очереди три с половиной часа, с самого утра. Он уже успел десять раз проесть глазами противоположную стену в "предбаннике" кабинета, в приемной. На стене висит российский флаг, загаженный прошлогодними и позапрошлогодними мухами. Ждать приходится на стульях, пластиковых белых стульях. Курить в приемной нельзя, а жутко хочется. На стене, оклеенной персиковыми обоями с геометрическими линиями, висят белые пластиковые часы. Олегу кажется, что стрелка назло ему застряла на отметке "половина первого". Он сегодня освободился рано, почти прогулял, а тут завис с концами. От скуки он пытается листать лежащие на столике журналы и газеты. Как в парикмахерской, ей-богу. Только журналы не по волосам, а по политике, местные восхваляют перевыполненный селом план по поставке сайры на Курилы и пишут про строительство нового народного парка и набережной. У берега бухты валяются с полсотни ржавых медных бочек под снегом, оставшихся с лова десятилетней давности, если это и есть новая набережная.... То он будет покорно по ней ходить, как и все остальные, потому что никому ни с кем неохота связываться.

Секретарша, из соседней комнаты, выкликает его имя, Олег почти срывается с места мимо еще трех мужиков. К Афанасьеву, председателю сельсовета, надо записываться чуть ли не за неделю, а он пришел только сегодня. Олег отрешенно здоровается с секретаршей, машинально глядя на ее обтянутые телесными колготками ноги в высоких сапогах, высовывающиеся из-под стола, проходит в кабинет председателя. Сергей Дмитриевич Афанасьев, безупречно одетый, немного щеголеватый, молодящийся мужчина, сидит в толстом кожаном черном кресле под портретом Путина. Перед ним длинный лакированный стол с кучей стульев, Олег идет вперед.

–Восьмое место,– говорит Афанасьев, не отрываясь от своих бумаг. Олег покорно садится на дальний стул, сумку ставит перед собой.

–Итак, Олег Андреевич, – говорит наконец председатель, – чем могу быть полезен? Вы извините, у меня обед скоро, так что у вас пятнадцать минут моего времени.

–Я столько не займу, Сергей Дмитриевич, – холодно говорит Олег. – Пришел по поводу Лебедевой Анжелики, моей дочери. Год назад мы просили вас выделить нам деньги на пособие дочери....

–У дочери инвалидность? – нетерпеливо спрашивает Афанасьев.

–Нет, – сникает Олег, – должны дать. Но вы же говорили, что поддержите больных детей, – бормочет он быстрым тихим голосом, – что Лике, как ребенку с редким генетическим заболеванием, положена помощь от райцентра. Мы послали в администрацию все документы и справки, а денег нет.

–Генетическое заболевание? – у Афанасьева от напряжения все прыщи вздулись на лице.– Вы меня за дурака держите? Приходите ко мне четвертый раз за месяц клянчить свою милостыню! Запомните, Лебедев, бюджет села расписан до 2017 включительно и вашей дочери в нем нет. Вам ясно?

–Да-да, извините пожалуйста, – Олег боком встает, выходит из кабинета, прикрывая дверь. Он не хочет зря ворошить этот улей. Афанасьев просто выгнал его, но тут уж ничего не поделаешь. Он выходит на крыльцо сельской администрации и закуривает под пожелтевшим от времени Лениным. Он бесится от осознания собственной беспомощности, он не знает, что нужно делать. Нужно прийти завтра, может быть, его выслушают, впрочем, он на это не надеется. Олег рад бы бросить все это дело и забыть, напиться вечером с друзьями, но он не может. Дома ждет Лика, которой нужны деньги на бинты, на поездку на обследование в Южно-Сахалинск, которое надо проводить ежегодно, а они проходили его семь лет назад. Эпидермолиз у Лики с рождения, тогда диагноз и поставили. Теперь нужно снова ехать. А зачем, если все и так ясно? Где взять 200 000 в месяц? На Олега часто находит апатия, хочется все взять и бросить. И уехать черт знает куда, лишь бы подальше отсюда. Перед Олегом маячит большая акула – деньги, но в бой с ними он не вступит. Он боится, и ему лень, и скучно. Отцу лень спасать собственную дочь, только и всего.

6.

Вернувшись домой, Олег сразу идет в комнату дочери. Лика лежит в кровати и рассеянно листает учебник чтения за 2 класс. Она его уже выучила, просто читать больше в доме нечего.

–Ну как у тебя дела, моя принцесса? – фальшивым бодрым тоном говорит Олег, подсаживаясь на край кровати.– Мама промывала тебе раны под бинтами?

Девочка поворачивает к нему большие, красные и опухшие от слез серые с зеленым глаза и медленно кивает. Нижняя губа у нее трясется, она вот-вот заплачет.

–Очень больно, – Олег осторожно прижимает дочку к себе, и раскачивается на кровати взад-вперед, – знаю, что очень больно. Но придется потерпеть, Лика, придется потерпеть.