Текст книги "Пёс (СИ)"
Автор книги: Мария Ермакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Много гуляя и разговаривая с Барклаем, она и не замечала, как давно следят за ней холодные и расчетливые глаза. Роктор – молодой вельможа, вынашивал свои планы относительно безобразной сестры короля и не мог допустить, чтобы ему помешали. Подававший когда-то большие надежды, он и пальцем не пошевелил, чтобы они превратились в реальность. Однако блестящее воспитание, богатство и офицерские погоны, купленные родителями, делали его желанным гостем светских приемов. Король держался с ним ровно, но близко к себе не подпускал, вызывая этим лютую злобу Роктора, чьи честолюбивые замыслы давно уже превратились в навязчивую идею. Он считался завидным женихом, но не торопился связывать себе руки. Истинной причиной его независимости было нависшее после смерти родителей разорение. Кутила и ленивец, он промотал громадное состояние в считанные месяцы и не сделал ничего, чтобы восстановить его. И он прекрасно понимал, что родители будущей невесты вряд ли согласятся расплачиваться с его кредиторами.
Однажды взгляд его остановился на Беренике. И чем больше обдумывал он свой план, тем больше тот ему нравился. Интрига была банальна – женившись на принцессе, он станет деверем короля и получит титул не ниже герцогского. Король будет вынужден уплатить его долги из собственной казны. Роктор, наконец, попадет в то окружение, куда стремится так долго, и которого, без сомнения, заслуживает. Далее просто дух захватывало от открывающихся перспектив! А так как у испорченности всегда есть шанс перерасти в подлость, в будущем он мог бы подумать и о троне. Всего-то троих надо будет устранить – короля, королеву и наследника. Судьба Береники его не беспокоила.
Потому, когда он заметил возросшую симпатию между ней и бывшим дворняжкой – чего, кстати, они сами еще не замечали – он решил действовать.
Когда за окнами мягко падал вечерний первый снег, а фонари освещали мокрыми глазами раннюю темноту, Роктор отыскал Беренику в крытой галерее. Она задумчиво прохаживалась, разглядывая портреты царственных предков, и не трудно было понять, что она, в который раз уже, задается вопросом: " За что?".
– Ваше высочество! – вкрадчиво позвал он, подходя, – Я искал вас.
И взяв без спроса ее руку, приложил к губам.
Береника растерялась.
– Что вам угодно? – холодно произнесла она.
Роктор молча целовал ее пальцы. И хотя его поцелуи уже перешли за грань приличия, она руки не отнимала, а изумленно смотрела на него, и краска смущения заливала уродливое лицо. Заметив это, Роктор упал перед ней на колени и, обняв ее, заговорил тихо, быстро и решительно. И медовый поток слов полился с его лживых уст с легкостью правды.
Он говорил, что не может смотреть на ее мучения, что сам мучается от бессилия, и что долго отказывал себе в праве признать странное и неизвестное доселе нежное чувство. Но оно уже давно гнетет его и толкает к безумствам, и он не смеет дать ему название, а потому наблюдает за Ее высочеством, не решаясь подойти и открыться, но надеясь, что когда-нибудь этот светлый миг наступит – она выслушает его, отнесется с участием и, может быть, сама отдастся тому, чего он так жаждет и чего так страшится.
Великолепная речь! Полная сладких намеков, неясностей, что для девственницы звучат так интимно, завуалированный поток слов, чтобы усыпить ее острый, но лишенный любви ум, и чтобы литься, литься, литься без конца, опутывая волю, усыпляя разум, разжигая пожар неискушенной души – он потратил на ее составление два часа!
Принцесса потрясенно разглядывала его. Впервые в своей жизни она слышала подобное. И, внезапно, яд этих слов проник в самое сердце и, найдя тот ларец, что она так долго держала запертым и прятала от самой себя, влился туда, взорвав ее бедное сознание. Она пошатнулась и осела на его руки. Головка ее склонилась на его плечо. А сладкие речи все лились, а уста целовали так умело и сильные мужские руки впервые обнимали ее без должного почтения.
Легкая победа воодушевила Роктора. Он, однако, достаточно знал принцессу, чтобы понять, что рано или поздно она справиться с минутной слабостью, и тогда подступиться к ней будет еще труднее. Значит, это должно случиться как можно позднее. И он продолжал целовать ее, в душе поеживаясь от омерзения, и поцелуи его все сильнее горели огнем на ее белой коже. Чувствуя, что теряет голову, Береника застонала, слабо упираясь ладонями в его грудь.
– Отпустите меня! – жалобно прошептала она, и стон сломленной воли вскружил Роктору голову победным звуком фанфар. Он подхватил ее на руки и отнес на кушетку.
– Отпустите! – вскрикнула Береника, чувствуя, что они делают что-то недостойное.
Закрыв глаза и отдаваясь его рукам, она боролась с собой, боролась со сладкой истомой, охватившей члены и опаляющей огнем, и лишь дрожание век указывало на эту борьбу. Роктор ничего не замечал. Двери с королевским гербом уже распахивались перед ним, он безгранично уверовал в свою удачу. Дело оказалось даже легче, чем он себе представлял! Ее несомненная страсть к нему выражалась в дрожи хрупкого тела, а стыд, свойственный всем девственницам, помешал бы позвать на помощь. Она была в его руках. Он и так слишком далеко зашел, так почему бы не закончить это прямо здесь? Всего одну преграду осталось сломить, чтобы король сам отдал ее ему в руки! Кому нужна уродливая, да еще и обесчещенная сестра, тем более что есть человек, готовый жениться!
Береника пересилила себя. Дрожь ее век говорила о ярости, а не о страсти. Собрав волю в кулак, она отцепила от себя его липкие руки и, задыхаясь, крикнула:
– Отпустите же меня, наконец!
И, глядя на его бледнеющее лицо, властно добавила:
– Это приказ, юноша!
Несколько секунд он молча смотрел на нее. Она переиграла его, опомнившись раньше, чем следовало! Она оскорбила его, жалкая уродина, а эту властность ей давала принадлежность династии – единственное, чем она могла гордиться! Единственное, что он готов был получить теперь уже любой ценой.
Под его взглядом принцесса вскинула тонкие руки, инстинктивно стремясь защититься, ибо ничего человеческого в нем не осталось. А он, мощным движением порвав платье, молча бросился довершать начатое. Она отчаянно боролась. Испуг придал ей сил, и она глубоко расцарапала его щеку.
– Ты даже не знаешь, что такое настоящий мужчина! – прохрипел Роктор, теряя голову от бешенства. – Или ты предпочитаешь своего собачьего дружка?
Страх и ярость пересилили стыд. Она отчаянно закричала и почти сразу же грохот дверей в разных концах галереи, подобный выстрелу дуплетом, разорвал тишину.
Роктор вскочил и затравленно огляделся. Бежать ему было некуда – из дальней двери на него глянуло перекошенное яростью лицо Барклая, но не он испугал его, а король, ворвавшийся из противоположного конца галереи на крик сестры и вытаскивающий шпагу.
– Что здесь происходит? – чересчур спокойно поинтересовался он, подходя. От его тона у Роктора подкосились ноги.
Ответа не требовалось, достаточно было взгляда на разорванную одежду и застывшее лицо принцессы.
Следом за мужем вбежала королева, и, сразу поняв, что произошло, бросилась к Беренике, обняла ее – словно ребенка закрыла своим телом. На Роктора она даже не взглянула.
– Закройте двери! – рявкнул король, заметив любопытные лица.
Затем он отстегнул плащ и бросил его на пол. Кончик его шпаги брезгливо дотронулся до перевязи Роктора. Королева с ужасом подняла глаза на мужа, но не сказала ни слова.
– Нет! – раздался полный такой боли и ярости крик, что даже король вздрогнул и обернулся.
Барклай стоял позади него, и верхняя губа его по-собачьи подергивалась, оскаливая белые клыки, а карие глаза горели ненавистью.
– Позволь… мне… – прорычал он, и было видно, что человеческие слова впервые с тех пор, как он узнал их, даются ему с трудом. Сейчас он мог броситься на Роктора, чтобы зубами разорвать его на куски, если бы не напоминал себе ежесекундно, что стал человеком.
И король понял это. Он молча отступил и отдал свою шпагу Барклаю. Королевскую шпагу – кому?!
Осознав это, Роктор побледнел. Внезапное бешенство, вызванное близостью заманчивой цели, уже покинуло его, и он начал рассуждать расчетливо, как и всегда. Сейчас он не мог надеяться на прощение короля – слишком свежа еще рана, нанесенная самолюбию брата. Но одно дело быть в опале или в тюрьме по его указу, и совсем другое – драться с ним на дуэли! Роктор был уверен, что поединок будет продолжаться до первой крови. Естественно, это была бы его кровь, и если будет нужно, он поддастся королю с целью заиметь рану как можно более устрашающую внешне и безопасную для жизни. Король милостив и справедлив, он не станет добивать раненого, ограничившись опалой или заключением. Однако, раз драться будет королевский щенок, он, Роктор, останется честен. Убив Барклая в честном поединке – а то, что его придется убить, становилось ясно, стоило только взглянуть на это искаженное звериным оскалом лицо – он исчезнет на несколько лет, канет в небытие, в крепость ли, под арест – не имеет значения. В конце концов, женское сердце – не камень. Несколько слезных раскаяний принцессе, несколько умело составленных писем королеве… Он молод, умен… Он найдет способ вернуться! И отомстить.
Роктор выхватил шпагу, скинул камзол, оставшись в одной рубашке, и изящно отсалютовал королю. Мысль оказать вежливость противнику даже не пришла ему в голову.
Барклай, впервые держащий настоящий клинок, попытался взять себя в руки. Ощущение от смертоносной стали было совсем другим, нежели от теплого и легкого дерева. Король, заметив его колебания, уже пожалел о своем решении, как вдруг Барклай глянул на него и точно повторил движение Роктора. Отсалютовав хозяину он, мгновение подумав, приветствовал и противника взмахом поднятой шпаги. Тот только презрительно улыбнулся и… сделал неожиданный выпад. Левое плечо Барклая окрасилось кровью, но он отскочил в сторону и принял стойку – так, как его учили.
Лязгнула сталь. Засверкали клинки. Береника подняла голову.
Роктор, искусный дуэлянт, часто задевал противника, но не торопился убивать. Ему казалось, он может сделать это в любой момент. Однако время шло, а тот – то тут, то там окрашенный в красное – не уставал и не открывался для решающего удара, неутомимо выделывая такие прыжки и кульбиты, какие и не снились опытному фехтовальщику.
Барклай не торопился нападать. Царапины, полученные в поединке, не тревожили его, ведь он на своем опыте знал поговорку о собаке, на которой все заживает. Он внимательно следил за Роктором, ища слабые места в его обороне, а тот, обрадованный отсутствием сопротивления, развивал молниеносные атаки одну за другой, теряя силы. Но Барклай пока только отбивал удары или ловко уклонялся от них – больше шпага Роктора не коснулась его ни разу. Когда противник снизил темп, чтобы передохнуть, Барклай неожиданно бросился вперед и впервые ранил его. Белая ткань изящной рубашки сейчас же потемнела и взмокла кровью. Еще несколько чувствительных уколов привели Роктора в бешенство. Лицо же его противника, чем дальше, тем более становилось спокойным: морда собаки больше не проглядывала сквозь него, но и король и Роктор, искушенные в дуэлях, видели в нем нечто гораздо более страшное – невозмутимую маску смерти.
Роктор запаниковал и сделал несколько ошибок. Ярость, бурлившая в сердце Барклая, более не позволяла ему медлить. Зная, что не выполнит приказ, он все же взглянул на короля, ожидая, что тот подаст знак прекратить поединок. Но тот, холодно выпрямившись, сузившимися глазами следил за его противником. Береника же, кутаясь в плащ, заботливо поданный королевой, смотрела на Барклая. И, встретившись глазами с ее затравленным взглядом, он зарычал от боли и мощно ударил снизу вверх. Роктор вскрикнул – в глазах его промелькнуло удивление – и рухнул на пол.
Несколько мгновений Барклай молча смотрел на него, потом подошел к королевской семье и протянул шпагу хозяину. Эфесом вперед.
– Прикажите арестовать меня, Ваше Величество, – спокойно сказал он, – я убил человека.
– Войдите все! – прозвучал в ответ мощный голос короля, и двери с обоих концов галереи в ту же секунду распахнулись, впустив толпу возбужденных придворных.
Когда вошедшие разглядели тело Роктора, лежащее в луже крови, наступила мертвая тишина. Король подошел к трупу.
– Этот человек, – и он брезгливо ткнул его носком сапога, – участвовал в заговоре против меня. – (Король и не подозревал, что был недалек от истины). – Моя сестра узнала об этом, и он решился убить ее, пока она не успела рассказать о его планах. К счастью, мой слуга был неподалеку, – он кивнул на Барклая. Все взгляды обратились к нему.
– Так будет с каждым, – тяжело дыша, прошептал тот, – кто встанет на пути моего господина или…, – он оглянулся на Беренику, – его семьи!
– Все – вон! – приказал король, и галерея вмиг опустела.
Береника опустила голову и разрыдалась.
***
На следующее утро принцесса спешно уехала в один из дальних монастырей. Сразу после ее отъезда Роктора похоронили на общем кладбище, а его имущество конфисковали.
В течение нескольких дней двор пребывал в шоковом состоянии. Но если кто-то и подозревал, что дело вовсе не в заговоре, держал свои сомнения при себе. На Барклая впервые начали смотреть с опаской. Король же своим поведением вызвал еще большее уважение у тех, кто его любил и еще больший страх – у всех остальных.
Береника поселилась в старом монастыре, проводя дни в молитвах и размышлениях. Тысячи раз вспоминала она тот вечер и спрашивала себя – не она ли виновата в том, что случилось? Не было ли у Роктора повода – случайно брошенного взгляда или слова? Но, чем больше она думала об этом, тем более убеждалась, что поведение ее было безупречно и что причина кроется совсем в ином. Имея пытливый ум, подстегнутый пытками бессонных ночей, она нашла, в конце концов, мотив Роктора, и сердце, обливаясь кровью, дало понять, что вывод верен – он пытался через нее получить доступ к власти. А известие о его банкротстве, достигшее мирной обители, только подтвердило догадку.
День ото дня она все более погружалась в себя, в созерцание своего уродливого отражения в оконном стекле и искривленной фигуры – в стылой воде монастырского пруда. Она вдруг осознала, что представляет опасность для нежно любимых людей.
И постепенно некая мысль овладевала ею.
Береника подолгу разговаривала с матерью-настоятельницей. Та мягко увещевала ее, по-матерински отирала слезы с уродливого лица, снимала пласты боли с души редкой красоты. Однако прошли долгие дни, прежде чем принцесса приняла решение. И приняв его, она появилась на пороге своей кельи – демон, окутанный золотом волос, решительный и неумолимый, как своя собственная судьба. В руке ее блеснули ножницы. Твердым голосом она приказала закладывать карету и закрыла за собою дверь. И ножницы безжалостно взрезали тепло золотого облака, покрывающего ее плечи.
– Красивые волосы не скроют уродства! – шептала она, ожесточенно кромсая не желающие поддаваться густые пряди. – А я уродлива! И я должна, наконец, смириться с этим, и никогда больше не тешить себя глупыми надеждами!
Локоны осыпались, как лепестки, храня тепло и нежный аромат жизни. Осыпались, чтобы умереть.
***
Утром следующего дня она прибыла во дворец. Ее головку украшала затейливая прическа. Тщательно уложенная, она скрывала перемену.
Брат встретил ее у ворот и нежно поцеловал.
– Мы скучали по вам, Ваше Высочество!
Она молча взглянула на него своими васильковыми глазами.
Королева повисла у нее на шее, и даже царственный младенец заулыбался при виде ее своей беззубой улыбкой. Береника ощутила, что вернулась домой. Не хватало только одного – присутствия человека, о котором она часто думала.
– Барклай в библиотеке, – ответил король на ее вопросительный взгляд. – Может быть, тебе удастся уговорить его…
– О чем ты? – удивилась она.
– Совсем не слушала меня! – пожурил брат. – Он отказывается от еды с тех пор, как ты уехала.
Она порывисто вздохнула и побежала в библиотеку. Остановилась в дверях, поправила выбившиеся волосы, приняла вид, подобающий особе королевской крови. Приоткрыла двери.
Барклай лежал на кушетке, безжизненным взглядом уставившись в книгу.
Принцесса вошла, улыбаясь.
Увидев ее, он вскочил – глаза его вспыхнули – и низко склонился в поклоне.
– Мне жаловались на вас, друг мой!
Он густо покраснел.
– Я, кажется, догадываюсь – кто!
– А я ужасно проголодалась в дороге. Вы составите мне компанию? – она позвонила в колокольчик.
Барклай непроизвольно облизнулся.
За завтраком, поданным в библиотеку, они непринужденно болтали. Никто не беспокоил их. Но иногда Береника замечала его странный взгляд – так он еще никогда не смотрел на нее.
– Друг мой, – внезапно спросила она, – если бы, ради блага королевства, мне пришлось надолго уехать, что бы вы делали тогда?
– Я последовал бы за вами, – не задумываясь, ответил он. – Вы же знаете – ближайшие три года я ваш телохранитель!
Принцесса молча смотрела в окно.
– Так хорошо дома! – тоскливо прошептала она, и вдруг резко встала. – Пора идти – семья ждет меня.
Она быстро вышла. Едва уловимый аромат шлейфом тянулся за ней – аромат отчаяния.
***
Прошла неделя. Береника вернулась к прежней жизни. Она возилась с племянником, гуляла с королевой, болтала с братом, когда тот не был занят. Только Барклая она избегала. Чувствуя это, он старался не показываться ей на глаза. Но долгими зимними ночами, неподвижно глядя в темноту, он по-прежнему видел ее светлое лицо, и предчувствие беды, предчувствие, знакомое всем псам – предчувствие расставания, охватывало его с такой силой, что он впивался зубами в подушку, чтобы не завыть от тоски.
На исходе второй недели Береника попросила короля об аудиенции.
– К чему эта официальность? – удивился тот. Она промолчала.
Вечером, сидя у жарко натопленного камина, он чувствовал, что замерзает.
– Когда-то в этой самой комнате ты просил выслушать тебя, – стоя у окна, говорила принцесса, – теперь я прошу тебя о том же и, пожалуйста, не пытайся меня остановить… Я долго думала над тем, что произошло. Не хочу делать вид, будто это не оставило шрама на моем сердце или забыто. Хотя казалось возможным – забыть унижение, которое я испытала, не произносить вслух горькие слова, которые ты сейчас услышишь, не мучить тебя. Но человек, покусившийся на мою честь, не нуждался в ней. Он метил гораздо дальше. Не много удовольствия соблазнить уродливую женщину, но это приобретает смысл, если она – родная сестра царствующего монарха.
Король возмущенно вскочил, но она резко вскинула руку:
– Сядь! – приказала властно и он, как в детстве, повиновался ей. – Знаешь, чего я больше всего испугалась тогда? – продолжала она.
С удивлением и все возрастающим ужасом он наблюдал за мрачной решимостью, проступавшей на лице его прежде кроткой и ласковой сестры.
– Не того, что он опозорит меня или сделает больно, нет! Я испугалась себя! Пусть я некрасива, но я – женщина и мне уже достаточно лет, чтобы при ином повороте судьбы узнать, что же такое любить и быть любимой. Я испугалась однажды подчиниться сладостным мечтам, взлелеянным любой женщиной в тайном уголке сердца, и совершить непоправимое. Я боюсь этого, брат мой, боюсь, полюбив недостойного человека, поднять его до положения королевского родственника и дать ему ту власть, коей в полной мере обладаю сама. Страшно подумать, что было бы, если бы Роктор… – она запнулась и покраснела, – …если бы ему удалось задуманное!
Потрясенный король не мог произнести ни слова.
– Знаешь, – печально продолжала принцесса, – все повторяется в Подсолнечном мире. И подобное может случиться снова. Ошибку могу совершить уже я сама, сломленная одиночеством. Я этого не хочу и поэтому… – она подошла к креслу и, опустившись перед братом на колени, взяла его холодные руки в свои, – я прошу у вас, Ваше Величество, брат мой, позволения уйти в монастырь.
Король словно опомнился ото сна. Он сгреб сестру в охапку и прижал к себе.
– Нет! – задыхаясь, произнес он, – Ты не можешь заживо погрести себя…
– Взгляни на меня, – спокойно перебила она, – я погребена с рождения.
Он в отчаянии зарылся в копну душистых волос, но что-то было не так и, отпустив сестру, он медленно, одну за другой, вытащил шпильки из ее прически. Короткие кудряшки цвета светлого меда рассыпались по ее плечам. Она с болью смотрела на него.
– Ты все решила! – прошептал он. – И тебя уже не остановить, да?
– Даже если ты запретишь мне – я ослушаюсь, – тихо ответила она. – Я представляю опасность для тебя и твоей семьи, для всего королевства! Соедини одинокое сердце с человеческой подлостью, и получишь взрыв, способный поколебать устои трона.
– Боже мой! – король с ужасом чувствовал, что теряет ее. – Послушай себя, что ты говоришь! Все гораздо проще и я никогда более не допущу ничего подобного…
– Но ты не властен над сердцем женщины! И над человеческой подлостью. Все решено, брат. Я должна уйти, хочешь ты этого или нет. Прости…
Она быстро вышла из кабинета, не оглядываясь на короля, закрывшего лицо судорожно прижатыми пальцами.
Проваливаясь в снег, которого за первые дни зимы нападало уже достаточно, принцесса с трудом добралась до псарни. Она едва сдерживала слезы.
Небо потемнело. Свинцовые тучи делали ночь еще более темной. Поднимался ветер и его завывания, и быстро бегущие облака, и колкий снег предвещали метель.
Из двери пахнуло сеном и теплом. Береника быстро проскользнула внутрь. И застыла у порога, на обращая внимания на собак, поднявших у ее ног радостный визг. Она смотрела на Барклая, растерянно поднимающегося с пола, где он только что играл с собаками и раздавал им разные лакомства.
– Ваше высочество! – глухо произнес он. – Простите, что помешал вам.
Принцесса перевела дыхание, прогоняя набежавшие слезы.
– Это ты прости меня, Барклай, – сказала она, – я не знала, что ты бываешь здесь.
– Как же иначе? – криво улыбнулся он. – Ведь это мой дом.
Она покачала головой.
– Твой дом давно уже не здесь, а в замке, но место твое, как и прежде, рядом с королем. Ты нужен им, верный друг! И когда-нибудь я еще буду гордиться знакомством с тобой, ибо ты станешь одним из самых выдающихся умов королевства.
– Почему вы говорите со мной, будто прощаетесь? – голос его дрогнул. – Вы ведь не оставите замок, правда?
Береника отвела взгляд.
– Вы не можете покинуть семью! – заторопился он. – Вы нужны им!
– Я устала… – прошептала она. И пошатнулась. Мертвенная бледность покрыла ее лицо.
Бросившись к ней, Барклай усадил ее на солому, и встал рядом на колени, пытливо заглядывая в глаза. Он так забавно смотрел на нее, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, что она невольно улыбнулась.
– Я не стану ничего объяснять, – мягко произнесла она, – если король сочтет нужным – он скажет сам.
– Значит, вы уезжаете? В ту далекую поездку, о которой говорили? Но я-то поеду с вами!
– Нет.
– Почему?
– Там не место мужчинам.
– Не место?… – он нахмурился и вдруг понял. Краски исчезли с его лица. – Вы уезжаете туда, где люди, собравшись вместе, ищут Бога? Вы… – он запнулся, подыскивая слова. – Вы уезжаете, чтобы тоже найти Бога, но зачем? Помните, вы говорили мне о божьей искре в каждом из нас? Бог сам нашел вас и в вашей душе он видит не искру, но пламя. Вы созданы им, чтобы творить добро, несмотря на то, что жизнь ваша полна испытаний. Я не видел человека, прекраснее вас и более одинокого, чем вы. Я знаю, что говорю! Может быть по-другому, но я тоже чувствую одиночество, словно стою на пустынном берегу, один, а мир с его звуками и красками – на другом, по своей воле отрекся от меня, и между нами бесконечный океан, грозящий гибелью. Вы не должны покидать этот мир! Ведь если вы уйдете – океан превратится в вечность, и я… никогда не увижу вас!… – он потерянно замолчал.
Она жадно смотрела в его лицо – бледное, взволнованное, обрамленное длинными спутавшимися волосами. И внезапно ей захотелось притянуть его голову к груди и выплакать все, что накопилось за тысячи лет жизни под спудом уродства.
– В вас скрыта красота, – прошептал он, осторожно скидывая капюшон плаща, скрывающий ее лицо. – И я растерзаю любого… – он запнулся, увидев коротко остриженные пряди. – Зачем это?
Не отвечая, Береника протянула руку, чтобы привычно погладить его по голове, но… рука замерла в воздухе и коснулась его щеки. Потом упала на колени.
– Проводите меня в замок! – приказала она.
Лицо его, на миг осветившееся надеждой, дрогнуло, как от пощечины. Он молча поднялся и подал ей руку. За всю обратную дорогу они не сказали друг другу ни слова.
Бушевала метель.
***
Метель бушевала всю ночь. Если раньше на деревьях оставались еще мятые листья, то теперь они, безжалостно сорванные ветром, навсегда скрылись под толстым слоем снега. А ударивший под утро мороз сковал его тонкой коркой наста, превратив до весны в усыпальницу для усталой земли.
Когда небо едва посерело, из ворот замка тихо выехала карета принцессы – на полозьях, запряженная четверкой лошадей, она не разбудила дворец, оставляя его за собой безмятежно спящим.
Береника в дорожном мужском костюме, в меховом плаще, бесцельно смотрела в запотевшее окошко.
В королевском кабинете, на столе, лежало письмо – на гербовой бумаге, с печатями и вензелями принцессы. Она распоряжалась своим наследством в пользу монастыря, который должен был принять ее, и в пользу бедных. Третья часть наследства предназначалась Барклаю.
Бледное утро, белой полосой уходящее вдаль, оживилось лишь с восходом солнца. Зарозовели, а затем и заискрились верхушки деревьев и ровный пласт снежного простора. Справа над лесом сверкало – это водопад, как и прежде, разбивался на алмазные осколки в Зачарованном озере, поверхность которого не замерзала на зиму.
Карета поворачивала к лесу, Береника приникла к маленькому заднему оконцу, чтобы в последний раз взглянуть на замок, и он показался ей волшебной брошенной игрушкой. Но не только это увидели ее полные слез глаза – всадник на черной лошади, словно крылатый вестник судьбы, преследовал экипаж с неумолимостью смерти. И едва она заметила его, как страх охватил ее, превратив кажущееся равнодушие в пытку. "Гони!" – закричала она, и лошади понесли, разбрызгивая снег. Не дать ему догнать ее, о нет! Не продлять больше эту муку взглядом, словом, жестом. Пусть обман рассеется, ведь все в этом мире – обман! И пусть, наконец, близость к Богу скроет ее навсегда – с НИМ забыть о собственном обличье, до смертного часа скрыть лицо под монашеским куколем. "Гони! Гони во весь опор! В твоих руках мой вечный покой!".
Но и он не привык сдаваться, а его вороной жеребец ничем не уступал гнедому короля. Он нагонял, черные крылья муки приближались, комьями летел снег, храпели взмыленные кони.
На очередном повороте карету занесло и опрокинуло набок. Кони, вздыбившись, стали. Кучера швырнуло в снег. Беренику спасло лишь то, что поддавшись панике погони, она забилась в угол и закрыла лицо руками в безотчетном порыве самосохранения. Сквозь опрокинутое окно кареты виднелся кусок холодного неба, пустого и равнодушного. Приближался и смолкал топот копыт, скрип снега под человеческими шагами. Слезы превращались в иней и, увидев ее лицо, на котором не таяли снежинки, Барклай подумал о худшем. Задохнувшись, рванул дверь кареты, отшвырнул прочь, достал драгоценную легкую ношу, чьи ресницы дрогнули и впустили небо в зрачки – огромные, дышащие, умоляющие. Отвечая на ее мольбу, он взял ее руку в свою и провел по своим волосам – жестким и… коротким. Хранимые им свято, как талисман, как последнее упоминание о чуде превращения, они осыпались нынче под неумолимыми ножницами так же, как и ее солнечные локоны. От этого его облик ужасно изменился – отблеск перемены упал и на нее – блестящие черные глаза на похудевшем и обнажившемся, словно нерв, лице, делали его похожим на помешанного настолько, что она вскрикнула. Он осторожно поставил ее на ноги – маленькую, по-мальчишечьи одетую и оттого кажущуюся еще более беззащитной, в ореоле растрепавшихся волос и истерзанных мехов, с каплей крови, стекающей по виску. Она молча смотрела на него и сердце – кропотливый механизм, скрипело и ныло от пылинки дурного предчувствия.
Он пригладил рукой ежик своих волос.
– Это для вас, принцесса! – просто сказал он. – Я буду помнить вас, и любить всем сердцем! Я не нарушу ваших планов и больше никогда не заставлю страдать. Ваш брат скоро догонит вас, помощь поспеет. Передайте ему, что я остаюсь его верным псом. Человеком быть слишком больно, и мы оба знаем это! Я возвращаюсь к себе, прощайте!
Резко развернувшись, он пошел прочь. Вскочив в седло, направил коня к лесу. К грохоту водопада.
Птица отчаяния больно стегала принцессу по глазам черными крыльями.
"Я буду любить вас всем сердцем… Я возвращаюсь… Возвращаюсь к себе…".
Она услышала далекие крики и топот копыт и бросилась отстегивать одну из лошадей. Спасение было так близко! Но было ли оно истинным? Или истинным было то, что она отвергла в глубокой гордыне своего страдания?
Беренику била крупная дрожь, когда она, встав на колесо перевернутой кареты, забиралась на коня и посылала его в галоп. Пришедший в себя кучер с изумлением проводил глазами золотоволосую фигурку на белой лошади и неожиданно обнаружил себя окруженным королевскими гвардейцами на храпящих конях. Гнев на лице короля сменился испугом при взгляде на перевернутую карету.
– Где сестра? – сдерживая гарцующего гнедого, крикнул он.
Кучер ошарашено кивнул в сторону леса. Гнедой, тонко заржав, пустился в галоп, взметнув тучу снега. Отряд, растянувшись цепью, последовал за ним.
***
Лошадь Береники испугалась неожиданно усилившегося грохота воды, стоило ей выехать на открытое пространство, и принцесса оказалась в снегу. Выругавшись сквозь зубы, она поднялась на ноги, и вдруг увидела вороного – тот мирно стоял у дерева, а фигура в черном застыла над обрывом, то ли грозя небу, то ли моля его о чем-то. Она трижды звала Барклая, но с пересохших губ слетал лишь шепот – ничто в фатальном шуме воды. И тогда она побежала к нему. Она бежала, как никогда и ни к кому в жизни. Этот бег изломанной фигурки по смертельно белому снегу долго после виделся в кошмарных снах королю, который заметил сестру, едва гнедой вынес его на поляну.
Из-за серых облаков вышло солнце.
И время остановилось.
Береника, задыхаясь, упала в снег.
Королевский конь шарахнулся в сторону и застыл. Ничто не могло сдвинуть его с места – ни окрик, ни шпоры.
Барклай, раскинув руки крестом, шагнул в пропасть…
Когда принцесса добежала до обрыва, он уже исчез в облаке брызг. Остановившимся взглядом она смотрела вслед и наматывала на палец ставший коротким локон. Потом оглянулась и, увидев брата в сотне шагов от себя, ослепительно улыбнулась и, прощаясь, подняла руку.
