Текст книги "Первородный грех. Книга первая"

Автор книги: Мариус Габриэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

На следующий день она пришла к нему в кузницу.

Он поднял голову и увидел стоящую в дверном проеме Кончиту – взгляд ее чистых глаз устремлен на него.

Франческ медленно выпрямился.

– Я хочу рассказать тебе, как все это случилось, – проговорила она.

Кузнец сунул в бочку раскаленный кусок железа. В воздух поднялось облачко пара.

– Ну? – уставился он на девушку.

Натянутая как струна, она сверлила его глазами, в которых, казалось, полыхал зеленый огонь.

– Этот ребенок не от Филипа Массагуэра. От его брата.

– Не понял, – нахмурился Франческ.

– Филип и я никогда не были любовниками. Это просто невозможно. Филип… не способен.

– Не способен? Ты хочешь сказать, импотент?

– Я любила Филипа… Но не… не физически. – Ее неопределенность начала действовать Франческу на нервы.

– То есть тебя трахнул не Филип, а другой малый?

– Он умышленно выбрал слово погрубее.

Кончита зарделась.

– Филип очень необычный человек…

– Да ну! – с издевкой воскликнул Франческ.

– Правда. Я знаю, какого ты мнения о его отце. Но Филип совсем другой.

– В самом деле?

– Как и ты, он тоже верит в свободу и равенство людей. Он мечтает о справедливости.

– Что ж, значит, когда он унаследует папашины земли, то раздаст их крестьянам?

Она пропустила мимо ушей его злую иронию и продолжила:

– Между мной и Филипом была духовная близость.

– В ее глазах заблестели слезы. – Он… он открыл для меня столько прекрасных вещей: целый мир красоты, о существовании которого я даже не подозревала. – Она вытащила из кармана связанную тонкой лентой пачку писем. – Вот, Франческ. Это его письма ко мне. Я хочу, чтобы ты их прочитал. Тогда ты поймешь, что он за человек. Как он страдает от своей необычности. Что чувствует.

– Страдает? – криво усмехнулся Франческ, неохотно беря письма.

– Он говорил мне, что много раз пытался заняться любовью с женщинами, но ему всегда что-то мешало, у него так ни разу ничего и не получилось. Он очень переживал, но поделать с этим ничего не мог. Он любил… он испытывал влечение совсем к другому…

Франческ озадаченно нахмурил брови.

– Ты имеешь в виду, у него была другая женщина?

– Нет. У него есть друг. Поэт. Чудесный, одаренный человек. – Она вздохнула. – Человек, к которому он питает свои самые нежные чувства.

– Будь я проклят, если понимаю, о чем ты говоришь. Краска все больше заливала ее лицо.

– Есть такие мужчины, которые способны на настоящую любовь только с… с другими мужчинами.

Бородатое лицо Франческа скривилось в брезгливой усмешке.

– А-а, вот оно что, – с отвращением сказал он.

– Да, Филип – один из таких мужчин и ничего с собой не может поделать.

– Понятно.

– Я очень хочу, чтобы тебе было понятно, – взволнованно проговорила Кончита. – Вот почему я и дала тебе эти письма. У нас не было физической близости. Он признался мне, что единственным человеком, с которым он мог заниматься любовью, был его друг. Этот самый поэт. – Она снова вздохнула. – Ты обо всем этом прочитаешь в письмах.

– Ну и?.. – с раздражением спросил Франческ. – Откуда же тогда ребенок?

– Меня изнасиловал его брат Джерард, – тихо ответила Кончита.

Франческ промолчал. Она опустила глаза.

– Они ненавидят друг друга. Филип унаследует почти все имущество отца. Он ведь на два года старше. А Джерард считает себя более достойным. Он завидует Филипу, издевается над всем, что тот любит. И, думаю, он постоянно упрекает его за связь со мной, так как в конце концов Филип сказал ему, что мы были любовниками. Может быть, он сделал это еще и для того, чтобы как-то защитить свое мужское самолюбие.

Она замолчала. Пауза так затянулась, что Франческ неловко переступил с ноги на ногу.

– И что дальше?

– Я пошла на свидание с Филипом к роднику. Это было наше любимое место встреч. Но, когда я пришла туда, меня ждал не Филип, а Джерард. Я сразу поняла, что он собирается сделать что-то плохое, но позвать на помощь было некого. А у него в руке был нож. – Ее дыхание участилось, руки крепко стиснули одна другую. – Он стал угрожать мне, приставил нож к горлу. Я так испугалась… Он говорил ужасные, отвратительные слова и довел меня до слез. А потом он изнасиловал меня. Прямо там. Дважды. А в перерыве, пока отдыхал, он смеялся надо мной… И над Филипом… – Она замолчала, стараясь сдержать рыдания и успокоиться, затем снова взглянула на Франческа. – До этого я была девственницей. Понимаешь?

Ни слова не говоря, он кивнул.

– С тех пор мы с Филипом не встречались. Он даже ни разу мне не написал. Если бы только я сама могла ему все рассказать! Джерард-то ведь, наверное, выставил все в таком свете, что Филип больше никогда не захочет меня видеть. – Тонкими пальцами Кончита коснулась горла. – Пожалуйста, дай мне попить.

Франческ протянул ей стакан и налил воды. Она пила медленно, с закрытыми глазами. Через стекло стакана, сквозь прозрачную чистую воду ему были видны ее белые зубы и розовая полоска верхней губы.

– Почему же ты утаила правду? – холодно спросил он. – Почему не рассказала им, что Филип извращенец, а тебя изнасиловал его брат?

– Потому что Филип сказал Джерарду, что мы были… любовниками.

– Ну и что?

– Если бы отец и брат Филипа узнали про его… не вполне здоровые наклонности, это было бы для него катастрофой. Думаю, отец лишил бы его наследства. Так мне говорил Филип. Ты единственный, кому я сказала правду.

– Не могу не восхищаться благородством твоих чувств! – с нескрываемой злостью взорвался Франческ. – Ты что, не понимаешь? Если бы ты сказала, что была девственницей, когда этот щенок изнасиловал тебя, твой отец мог бы подать в суд.

– Но это значило бы выдать Филипа.

– Выдать Филипа? И это тебя волнует? Неужели Филип Массагуэр смог так вскружить тебе голову, что ради него ты согласилась пожертвовать своей честью? Честью всей своей семьи?

– Ты хочешь сказать, что я должна была примчаться домой и рассказать, что со мной сделал Джерард? – Она покачала головой. – Нет. Ты не понимаешь. Я не могла говорить об этом, даже если бы знала, что мне поверят. Только когда я поняла, что беременна, я вынуждена была признаться.

– Но твой отец, твои тетки – разве тебе все равно, что они о тебе думают?

– Все равно, – спокойно проговорила Кончита. – Теперь все равно. – Она надолго замолчала и уставилась на его большие, натруженные руки. – Извини, – проговорила она наконец. – Тебе нелегко было выслушать меня. И мне нелегко было все это рассказывать. Но я хотела, чтобы ты узнал правду, прежде чем примешь решение относительно меня.

– Ты рассчитываешь, что теперь я буду о тебе лучшего мнения? – резко спросил он.

– Я только хотела, чтобы ты узнал правду, – ответила она дрожащими губами. – Чтобы ты знал, что я не виновата!

– Не виновата! Ты позволила семейке этих зажравшихся свиней, этих буржуев использовать тебя и выбросить, как ненужную вещь. Позволила им выставить тебя шлюхой только ради того, чтобы Филип Массагуэр мог притворяться настоящим мужчиной!

Она зарыдала и, не оглядываясь, выбежала из кузницы.

Франческ повернулся к печи и вытащил оттуда кусок раскаленного железа. Он почувствовал облегчение, лишь видя, как под ударами его молота сыплются в разные стороны искры, как покорно расплющивается металл, принимая форму, которую, остыв, он сохранит навсегда.

К Рождеству уже вся деревня судачила о том, что Франческ сватается к Кончите.

Несколько осторожных встреч, состоявшихся между Франческом и семейством Баррантесов, увенчались в канун Рождества вторым ужином en famille[6]6
  По-семейному (фр.).


[Закрыть] в доме лавочника.

Этот ужин был организован с гораздо большим размахом, чем первый. Баррантес даже нанял по такому случаю еще одну служанку. На стол постелили лучшую белоснежную скатерть и выложили столовое серебро. В центре поместили огромную чашу с фруктами, а в гостиной зажгли несколько дополнительных керосиновых ламп.

Тетушки, почуяв скорую добычу, уделили туалету Кончиты значительно больше внимания. В этот вечер она появилась в кремовом муслиновом платье, с убранными назад волосами и слегка подрумяненными щеками. В качестве заключительного штриха они повязали ей на лоб ленточку из коричневого бархата, расшитого искусственным жемчугом. Все это должно было с самой лучшей стороны высветить ее утонченную красоту.

Пришедший на ужин Франческ в неуклюжем поклоне поцеловал ей руку – первое проявление галантности с его стороны. На нем был новый костюм модного покроя. На протяжении всего ужина его синие глаза неотступно следили за Кончитой, что не ускользнуло от внимания тетушек.

Подвыпивший Марсель сделался чрезвычайно общительным. После того как жареному гусю было отдано должное и служанки принесли неизменный crema catalana, он, грохнув кулаком по столу, предложил:

– Как насчет того, чтобы за чашечкой кофе перекинуться в картишки?

Луиза многозначительно кашлянула.

– Может, молодежь хотела бы уединиться в соседней комнате и послушать граммофон, пока мы тут сыграем партию-другую в вист?

– Не возражаю, не возражаю, – добродушно фыркнув, поддержал лавочник.

Франческ сидел с застывшей на лице улыбкой. Прошла минута, а то и две, прежде чем до него дошло, что под словом «молодежь» тетушка Луиза подразумевала и его. Он неловко поднялся и в сопровождении Кончиты прошел в другую комнату.

Граммофон был небольшой, с механическим подзаводом и гофрированной металлической трубой. Баррантес, видимо, был единственным жителем Сан-Люка, у которого в доме имелась подобная вещица, и Франческ с интересом принялся ее разглядывать.

– Когда я был мальчишкой, отец Перез нередко предостерегал людей от подобных штуковин, – сказал он Кончите. – Помню, он еще говорил, что вся эта механика – дело рук дьявола.

Кончита улыбнулась.

– По крайней мере, пока играет музыка, нас никто не слышит и мы можем поговорить.

«Сегодня она красива как никогда», – отметил про себя Франческ. Ее платье и бархатная лента на лбу смотрелись просто великолепно. А волосы были не менее черными и блестящими, чем граммофонная пластинка, которую она в этот момент рассматривала.

Выбрав одну из глянцевых шеллаковых[7]7
  Шеллак – смолистое вещество некоторых тропических растений, применяемое в производстве лака и пластмассы.


[Закрыть] пластинок, она поставила ее на диск граммофона, покрутила ручку завода механизма и осторожно опустила иглу звукоснимателя. Послышалось шипение, затем комната наполнилась нежными звуками вальса.

– Ты выглядишь сегодня очень элегантной, – сдержанно произнес Франческ.

– Спасибо. Ты тоже очень элегантный. – Она застенчиво взглянула на него. – Хочешь посмотреть пластинки?

Сидя рядышком на диване, они принялись перебирать стопку граммофонных пластинок. Он с волнением следил, как ее изящные белые руки перекладывали картонные футляры. Тонкие пальцы, похоже, не знали физического труда; бледно-розовые ногти были аккуратно острижены и безукоризненно чисты. Рядом с этими миниатюрными ладошками его собственные руки казались огромными уродливыми клешнями.

– Ты здесь привыкла к красивой жизни… – заметил Франческ, оглядывая уютную комнату. – Чего только нет! Рюшечки-безделушечки. Везде лампы… Мебель вон дорогая… Ты же видела, как я живу. Неужели ты смогла бы чувствовать себя счастливой в моей кузнице?

– Я могу быть счастливой где угодно, – просто сказала она и добавила: – Пока я кому-то нужна.

– Я не о граммофоне и служанках, – перебил он. – Ты уже знаешь, что я отнюдь не джентльмен. Я отвратительный на вид, и мои манеры тоже отвратительные.

Кончита посмотрела ему в глаза. Ее губы дрожали.

– Ты не отвратительный, Франческ, – робко проговорила она.

– Во всяком случае, далеко не Ромео. – Он почувствовал, что теряется, что не в состоянии задать вопросы, которые вертелись у него на языке, не в состоянии объяснить ей все то, что он так хотел, чтобы она поняла.

Музыка с шипением замолкла, и Кончита сменила пластинку. Из металлической трубы полился волшебный голос Карузо, исполнявшего неаполитанскую песню о любви.

– Смотри! – неожиданно воскликнула она. – Снег идет!

Она подбежала к окну. В самом деле шел снег. Кружащиеся в хороводе снежники укрывали двор белоснежным покрывалом.

– Снег, – прижавшись к оконному стеклу, восторженно прошептала Кончита. – Никогда не видела снега.

– Никогда? – удивился Франческ.

– Никогда в жизни! – Она, затаив дыхание, смотрела на порхающие за окном снежинки. – Какие они красивые! Как крылышки ангелочков! – Она повернулась к нему – огромные глаза светятся. – Пойдем во двор!

– Промокнешь, – сказал он.

– Ну и что? Я хочу попробовать, какой он на вкус.

– Это не ванильное мороженое, – крикнул он, но она уже подбежала к двери и нетерпеливым жестом манила его за собой. – Хотя бы шаль набрось! – добавил Франческ, берясь за костыли. – Не забывай, в каком ты положении.

– Тс-с-с! Давай выйдем, чтобы никто не слышал! Стараясь не шуметь, они вышли во двор. Холодно не было, даже после душного тепла дома. Франческ поднял лицо к небу и замер, лишь чуть вздрагивая от нежных, как поцелуи, прикосновений падавших на его щеки снежинок.

Присев на корточки, Кончита собрала пригоршню снега и, слепив из него шарик, с жадностью надкусила его. На ее лице отразилось разочарование.

– Да он безвкусный!

– Я предупреждал, что это не мороженое, – назидательно проговорил Франческ.

В деревне не было видно ни души; если даже кто и шел по улице, звук его шагов приглушался белоснежным покровом. На холме, в мерцающей серебром темноте, светились огни женского монастыря.

– Мне жаль, что с тобой это произошло, – сказал Франческ.

– Спасибо, – чуть слышно прошептала Кончита.

– Если бы в нашей стране была справедливость, этот малый поплатился бы жизнью.

Прижав губы к снежку, она какое-то время молчала, затем наконец заговорила:

– Я несколько иначе смотрю на все это. Я стараюсь думать только о будущем.

Франческ сверху вниз посмотрел на нее. В ее черных волосах сверкали блестки снежинок. Он взял из ее рук снежок и бросил его на землю. Пальцы Кончиты были мокрые и холодные как лед. Держа их в своих ладонях, он нежно растирал их, стараясь согреть.

– А ты пыталась представить себе, какой будет наша совместная жизнь? – тихо спросил Франческ.

– Д-да, – не смея поднять на него глаза, пробормотала она.

– Как мы будем вместе жить? И вместе есть?

– Да.

– И вместе спать?

Он почувствовал, как задрожали ее пальцы.

– Да.

– И ты готова к этому?

– Думаю, что да.

В морозном воздухе у них изо рта поднимались маленькие облачка пара. Из ее рта облачка поднимались чаще.

– Ты такая молодая… – охрипшим голосом проговорил он. – Такая красивая.

Она подняла голову и заглянула ему в глаза. Франческ наклонился и поцеловал ее. Губы Кончиты были холодны как лед. Его – пылали, как раскаленные угли. Она почувствовала на своей щеке жесткие колечки его курчавой бороды. Впервые он был нежен с ней. Он прижал ее к себе, его нечеловеческая сила потрясла ее. Она непроизвольно застонала, и он сразу же разжал руки.

– Извини, – смущенно сказал Франческ.

– Не извиняйся, – прошептала Кончита. – Мне тоже этого хотелось.

Из окна донесся зовущий их голос. Франческ наклонился было, чтобы поцеловать ее еще раз, но она повернулась и стремительно побежала к дому.

Поеживаясь, Франческ трясся в телеге, которую тянула усталая кобыла. Первые дни января принесли колючие ветры и пронизывающий холод.

Погоняя лошадку, он услышал приближающийся сзади топот копыт. Его догоняли трое скачущих галопом всадников. Они обогнали телегу и остановились, перегородив дорогу.

Франческ чертыхнулся и натянул вожжи.

– В чем дело? – закричал он, откинув прикрывавший лицо шарф. – Вы мешаете мне проехать.

Всадники спешились. Тот, что явно был их главарем, бросил поводья своему компаньону и небрежной походкой подошел к телеге.

Франческ сразу узнал в нем Джерарда Массагуэра. Двое других были андалузскими цыганами с суровыми лицами.

Массагуэр зло осклабился.

– Вылезай, – рявкнул он и, когда Франческ не сдвинулся с места, повторил: – Вылезай, кузнец, или мы сами вытряхнем тебя из телеги.

Медленно, стараясь не заводиться, Франческ слез, вытащил из телеги свои костыли и, опершись на них, взглянул на Массагуэра-младшего. Перед ним стоял ладно сложенный, темноволосый парень лет восемнадцати с застывшим на лице выражением ленивого высокомерия. У него были глаза с тяжелыми веками и по-мужски красивое лицо.

– Говорят, ты собираешься жениться на Кончите, – спокойно сказал он. – Это правда?

– Может быть.

Массагуэр стоял, широко расставив ноги, засунутая в карман штанов рука позвякивала монетами. Он нагло улыбался Франческу.

– А знаешь, я был у нее первым. И вторым.

– Что тебе нужно? – не повышая голоса, спросил Франческ.

Двое цыган подошли и встали по обеим сторонам своего хозяина. У каждого по толстой палке в руке.

– У меня к тебе есть несколько вопросов, – заявил мальчишка. – И я хочу получить на них ответы.

– А если я не смогу дать их?

– Не сможешь – будешь избит. И сильно. – Оттопырив нижнюю губу, он нахально уставился на Франческа из-под своих тяжелых век. – Из девки кровь хлестала, как из зарезанной свиньи. А еще трезвонила, что первым у нее был мой брат! Во задачка-то! Но я уверен, что мой брат до нее не дотрагивался. Он ведь пидор. И еще я думаю, что она это знает. Поэтому-то она его и покрывает.

– Я понятия не имею о сексуальных пристрастиях вашей достопочтимой семьи.

– А я тебе объясню. Ты ведь, говорят, человек грамотный. Правда, башка набита всякими дурацкими идеями, но тем не менее мозги у тебя есть. Видишь ли, кузнец, если бы ты подтвердил, что Филип извращенец, мой отец лишил бы его наследства.

Франческ, смотревший на Джерарда Массагуэра, не заметил, как один из цыган размахнулся и ударил его палкой по лицу. Дикая боль пронзила голову. Земля поплыла под ногами. Он почувствовал во рту вкус крови.

– Ставки очень высоки, кузнец, – так же спокойно продолжал Массагуэр. – Целое состояние. Столько денег за всю жизнь не заработают и полтысячи кузнецов. Надеюсь, ты меня понимаешь?

На этот раз Франческ был готов к нападению с другой стороны и успел поднять руку. Удар пришелся по ребрам. От боли у него перехватило дыхание. Он закачался, крепче вцепился в свои костыли и, пока пытался прийти в себя, получил еще один удар в живот, заставивший его согнуться пополам.

– После того как Педро и Хосе переломают тебе руки, – сказал Джерард, – они то же сделают с твоими ногами, и если ты и выживешь, то всю оставшуюся жизнь проведешь в постели дома для инвалидов. А чего ради?

– Кончита ни о ком из вас ничего мне не рассказывала, – задыхаясь, прохрипел Франческ.

– Но ты ведь собираешься на ней жениться. Ты ее, так сказать, возлюбленный. А девушки своим возлюбленным все рассказывают. Я правильно говорю, Хосе?

Цыган, что был покрупнее, ухмыляясь, сделал шаг вперед и замахнулся палкой.

Но удара так и не последовало. Зато выражение его физиономии изменилось с почти комической неожиданностью, когда громадная лапища Франческа схватила его запястье. Палка упала на землю. Завопив, он попытался вырваться. Другой рукой кузнец, словно тисками, стал сжимать кисть Хосе. Дикий вопль цыгана перешел в тоненький поросячий визг.

Его приятель, подняв дубинку и изрыгая проклятия, подался было вперед, но в нерешительности остановился и, как и Джерард Массагуэр, ошарашенно вытаращил глаза на Хосе, который яростно норовил укусить руку кузнеца. Его зубы впились в костяшки огрубевших пальцев Франческа.

Послышался отвратительный треск ломающихся костей. Визг захлебнулся, сменившись каким-то жалобным бульканьем. Закатив глаза, цыган обмяк, ноги подкосились. Когда Франческ отпустил его руку, она шлепнулась о землю, как пустая перчатка.

Массагуэр побледнел. Его глаза уже не казались лениво-сонными, а смотрели встревоженно и настороженно. По обеим сторонам носа у него проступили две маленькие ямочки, словно отметины от когтей.

– Если я не получу то, что мне надо от тебя, – сказал он, – я получу это от нее. Ты меня понимаешь? Мой брат ведь безразличен тебе. Зачем тебе его защищать?

И Франческ принял решение.

– У твоего брата с ней ничего не было, – отплевываясь кровью, проговорил он. – Не по ней он сохнет.

– По кому же?

– По одному парню, которого зовут Гарсиа. Джерард весь подался вперед, забыв от волнения об осторожности.

– Гарсиа?

– Какой-то поэт.

– Гарсиа Лорка?

– Да. Точно.

– Знакомое имечко. – Массагуэр во все глаза смотрел на Франческа. – Федерико Гарсиа Лорка?[8]8
  Федерико Гарсиа Лорка (1898–1936) – испанский поэт и драматург. Убит фашистами.


[Закрыть] И она сказала тебе, что Филип занимался с этим малым любовью?

– Она отдала мне письма, которые твой брат написал ей.

Черные глаза Джерарда радостно заблестели.

– Эти письма. Где они?

– Если ты еще раз к ней хотя бы приблизишься, – процедил Франческ, не сводя с Массагуэра своих пылающих синих глаз, – тебе очень сильно не поздоровится. Будь уверен.

– Хорошо, хорошо. Я и близко к ней не подойду. Только отдай мне эти письма.

– Сегодня вечером пришлешь ко мне в кузницу своего цыгана.

– Отлично, – задыхаясь от восторга, прошептал Джерард. – Отлично. Просто замечательно. Ты об этом не пожалеешь, кузнец. – Он улыбнулся. Его смуглое лицо просияло. – А ты мне нравишься. Башка у тебя варит. Получишь у меня работу, когда я стану хозяином.

– Ага, – буркнул Франческ. – Я сделаю для тебя пару крепких петель и надежный замок. Чтобы ты не вылез из гроба.

Улыбка Джерарда испарилась. Его черные глаза буравили кузнеца. В этом взгляде было что-то звериное, какая-то бешеная страсть.

– Что ж, по крайней мере, теперь мы знаем, кто чего хочет, не правда ли? – почти мягко сказал он.

Франческ кивнул.

– Мы знаем, кто чего хочет.

Какое-то время оба мужчины молча смотрели друг на друга, затем Джерард рассмеялся.

– Педро, забрось-ка этого придурка на его лошадь, – приказал он, указывая на все еще валявшегося на дороге Хосе.

Франческ снова забрался в телегу и взялся за вожжи. Щека и ребра болели. Лицо распухло.

Джерард Массагуэр развернул коня.

– До встречи, кузнец! – крикнул он, и все трое поскакали прочь.

Спрашивая себя, правильно ли он поступил, Франческ с минуту смотрел им вслед, затем повернулся и со злостью хлестнул свою кобылу. А-а, пошли они все к черту! Пусть братцы сами перегрызают друг другу глотки. Он уже и так хлебнул горя. Единственное, о чем он мечтал, это чтобы ему дали спокойно жить, ему и его жене.

Но смысл сверливших его мозг мыслей дошел до Франческа, только когда он подъехал к кузнице. Его жене.