Текст книги "Барышня из Такны"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Марио Варгас ЛЬОСА
Барышня из Такны
Пьеса в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мамочка – древняя старуха.

Бабушка (Кармен) – ее двоюродная сестра. Чуть моложе, немного бодрей.

Дедушка (Педро) – муж Кармен.

Агустин – их старший сын. Лет пятидесяти.

Сесар – их младший сын.

Амелия – их дочь. Лет сорока.

Белисарио – сын Амелии.

Xоакин – чилийский офицер. Молод, хорош собой.

Сеньора Карлота – нарядная, красивая дама лет тридцати.

Действие развивается в двух планах, на двух площадках: в доме бабушки и дедушки – это Лима пятидесятых годов – и в кабинете Белисарио, он может находиться в любой точке планеты, в 1980 году. По большей части действие происходит в столовой скромной квартиры, где живут бабушка и дедушка. Одна дверь на улицу, другая – в глубь квартиры. Обстановка свидетельствует о недостатке средств, граничащем с нищетой. Кресло, в котором Мамочка в последние годы проводит все свое время; деревянный стульчик, С помощью которого она передвигается; старый радиоприемник; стол – во втором действии за ним семья ужинает. Из выходящего на улицу окна доносится звон трамваев. Декорации не должны быть чрезмерно жизнеподобными, ибо обстановка комнаты существует только в памяти Белисарио, это плод его воспоминаний, а в воспоминаниях и люди, и предметы обретают призрачный вид и независимость от своей реальной основы. По ходу пьесы комната бабушки и дедушки превращается в дом, где Мамочка и Кармен жили в юности; в столовую усадьбы в Арекипе; в квартиру в Боливии, где Мамочка рассказывала Белисарио сказки; в гостиничный номер, где Педро пишет письмо Кармен, тайно прочитанное Мамочкой. Та же декорация становится исповедальней падре Венансио, существующей лишь в воображении героев. Должна быть предусмотрена известная неопределенность, которая призвана облегчить или хотя бы не затруднить все эти переходы во времени и пространстве. В рабочем кабинете Белисарио доминирует неуклюжий стол, заваленный бумагами, блокнотами, ручками. Может быть пишущая машинка. Необходимо, чтобы обстановка кабинета при всей своей непритязательности указывала: здесь живет человек, посвятивший жизнь писательству, проводящий в кабинете большую часть времени, человек, который не только пишет там, спит и ест, но и ворошит свои воспоминания, исповедуясь перед самим собой и обступающими его тенями. Белисарио – от сорока до пятидесяти лет или даже больше. Во всяком случае, у него за плечами – большой литературный опыт. Все, что происходит с ним во время писания этой истории, без сомнения, происходило и в продолжение работы над предыдущими. Судя по облику и одежде, это человек не слишком преуспевший в жизни, рассеянный и беззаботный. Границы между двумя сценическими площадками условны. Костюмы следует сделать реалистическими, потому что по одежде персонажей зритель будет судить о смене временных периодов. Чилийский офицер носит мундир начала века – золотые пуговицы, перевязь, шпага. На сеньоре Карлоте – соответствующее времени платье. Кармен, Педро и Мамочка одеты не просто скромно, но по нормам скромности пятидесятых годов. В то же время одежда, прическа и прочие атрибуты внешнего облика Белисарио свидетельствуют о том, что он – наш современник.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Мамочка. Реки… Текут реки… Вода, пена, вьюнки… Вода накатывает волнами, затопляет все… Потоп! Вода прибывает! Водопады, пузыри, потоп, вьюнки, река… Ай-ай!

Сцена освещается. Мамочка сидит скорчившись в своем старом кресле, у ног ее – небольшая лужица. Белисарио – за своим столом, лихорадочно пишет. Глаза его горят, рука безостановочно водит пером по бумаге, губы двигаются, словно он сам себе диктует.

Амелия (входя.) Опять! Опять напрудила! Почему не позвала меня, не попросилась?! Сколько раз тебе говорить? Думаешь, мне не надоело подтирать за тобой? Вот ты где у меня! (Втягивает воздух носом.) Э-э, ты, кажется, и это успела.

На ее безнадежный жест Мамочка отвечает поклоном и улыбкой и тотчас засыпает, уронив голову на грудь. В эту минуту Белисарио, точно под воздействием внезапной мысли, отрывается от писания. Перо застывает в воздухе. На лице появляется унылое выражение. Говорит сам с собой, поначалу чуть слышно, сквозь зубы.

Белисарио. Что делать тебе в этой любовной истории? Что делать в этой любовной истории старушке, которая ходит под себя, которую надо одевать, раздевать, мыть, укладывать спать, потому что сама она уже ни на что не способна? Что ей делать в этой любовной истории, Белисарио? (Внезапно впав в ярость, швыряет ручку на пол.) Ты собираешься писать любовную историю или что? Или что. (Смеется, поникает.) Самое скверное, самое муторное – это начало. От сомнений, от сознания своего бессилия впадаешь в столбняк. (Глядит на Мамочку.) Всякий раз, начиная работу, я становлюсь вроде тебя, Мамочка, я чувствую себя столетней развалиной, выжившей из ума старухой – никчемным, маленьким, непонятным существом, которое и смешит, и внушает жалость, и даже немного пугает. (Встает, прохаживается вокруг Мамочки, зажав в зубах поднятую с пола ручку.) Но память-то еще жива, да? А зубов нет? Нет. А вставную челюсть, подаренную тебе Агустином и Сесаром, ты носить не можешь, натирает десны? Зачем ты здесь? Кто тебя звал? Мешаешь ведь, разве непонятно? (Улыбается, идет к письменному столу, осененный новой идеей.) Мамочка. Мамочка… Никто никогда не называл тебя по имени – Эльвира. Ни бабушка, ни дедушка, ни моя мать, ни дядья. (Садится за стол и пишет – сначала медленно, потом все быстрей.) Странно звучало это слово для всех посторонних. Почему Мамочка? С какой стати? Кому ты Мамочка? Но потом все начинали звать тебя так и только так.

Амелия, вытерев лужу, уходит. На последних словах Белисарио входит Xоакин, чилийский офицер. На нем шитый золотом мундир начала века. В продолжение последующей сцены Белисарио усердно строчит, лишь иногда отрываясь от бумаги и покусывая кончик ручки, обдумывая или припоминая что-то. Время от времени он обращает рассеянный взгляд на Хоакина и Мамочку, прислушиваясь к их беседе, а потом снова принимается за работу – пишет или перечитывает написанное.

Xоакин(шепчет). Эльвира. Эльвира. Эльвира…

Мамочка открывает глаза, прислушивается, лукаво улыбается, оглядываясь по сторонам с некоторым беспокойством. Ее голос и движения теперь – как у юной девушки.

Мамочка. Хоакин! Ты с ума сошел! В такой час! Услышат!

Xоакин. Я ведь знаю, что ты здесь! Ты слышишь меня! Погоди минутку, Эльвира! Мне надо сказать тебе кое-что очень важное. Ты ведь знаешь, что именно? Да? Хочу сказать, что ты прелестна, что я люблю тебя и мечтаю обладать тобой. Что я считаю часы, остающиеся до воскресенья.

Мамочка встает и – боязливо, явно борясь с собой, – перегибается через воображаемую балконную решетку.

Мамочка. Как ты мог прийти в такой час, Хоакин! Тебя никто не видел? Ты погубишь меня. В Такне и у стен есть уши.

Xоакин(покрывает поцелуями ей руки). Я ведь уже лег спать, любовь моя! И вдруг словно какой-то генерал отдал мне приказ: если поторопишься – успеешь, лети к ней! Клянусь тебе, Эльвира! Я так хотел увидеть тебя, прикоснуться к тебе.

Мамочка отводит жадные руки Хоакина, готовые обвить ее стан.

Я не сомкнул бы глаз до утра, если бы не увидел тебя.

Мамочка. Но ведь мы провели вместе целый вечер. Какая была чудесная прогулка с моей кузиной, правда, Хоакин? Когда ты позвал меня, я как раз вспоминала эти дивные гранаты, груши, персики, айву. А как прекрасно было на речке. Мне бы хотелось поплескаться в воде, как когда-то в детстве…

Xоакин. Летом, если мы к тому времени еще будем в Такие, я отведу тебя на реку. Нас никто не будет видеть. Ночью. К той заводи, где мы гуляли сегодня. Мы сбросим одежду…

Мамочка. Замолчи, Хоакин! Ни слова больше!

Xоакин…и будем купаться голыми. Мы будем играть в воде как рыбы. Я догоню тебя, настигну и, настигнув…

Мамочка. Прошу тебя, Хоакин! Не говори пошлостей!

Xоакин. Какие же это пошлости, если мы в воскресенье обвенчаемся?!

Мамочка. Я не разрешу тебе говорить так, даже когда стану твоей женой.

Xоакин. Ты для меня превыше всего на свете, Эльвира. Даже моего мундира. А знаешь ли ты, что такое мундир для офицера? Этого словами не скажешь. Не сердись, я нарочно. Мне нравится, что ты такая.

Мамочка. Какая?

Xоакин. Такая… Девочка-недотрога. Все тебя смущает, все тебя пугает, от всего ты краснеешь.

Мамочка. Разве не так должна вести себя барышня из хорошей семьи?

Xоакин. Разумеется, так. Нет, Эльвира, ты и представить себе не можешь, как я жду воскресенья! Ты будешь только моей и ничьей больше, ты будешь всецело в моей власти. Когда мы останемся вдвоем, я усажу тебя на колени, в темноте, и ты станешь царапать меня как кошечка. Я пересчитаю каждый волосок в твоих локонах – их должно быть никак не меньше пяти тысяч.

Мамочка. И этим ты будешь заниматься в нашу первую ночь?

Xоакин. О нет! Ты хочешь знать, что будет в нашу первую ночь?

Мамочка (затыкая уши). Нет, нет, не хочу! (Оба смеются.) А ты и потом, когда мы обвенчаемся, будешь так же ласков со мной? Знаешь, что мне сказала Кармен, вернувшись с прогулки: «Ты вытянула счастливый билет, Эльвира. Твой Хоакин красив, утончен, это рыцарь с головы до ног».

Xоакин. И ты с ней согласна? И тебя не смущает то, что я чилиец? И ничего, что и тебе придется стать чилийкой?

Мамочка. А я и не стану чилийкой. Я до могилы сохраню верность Перу. Я до самой смерти буду ненавидеть негодяев, напавших на нас.

Xоакин. Это будет очень пикантно. Когда ты выйдешь за меня замуж и мы уедем в Сантьяго, или в Антофагасту, или в какой-нибудь гарнизон, ты будешь целыми днями ссориться с моими сослуживцами из-за Тихоокеанской войны[1]1
  Война между Чили и Перу (1879-1884), в которой Перу потерпела поражение.


[Закрыть]? За такие отзывы о чилийцах меня отправят под трибунал.

Мамочка. Не бойся, Хоакин, я тебе карьеры не испорчу и то, что думаю о чилийцах, оставлю при себе. А товарищам твоим стану улыбаться и строить глазки.

Xоакин. Еще чего! «Глазки»! Разве ты не знаешь, что я ревнив как турок? А тебя только и ревновать.

Мамочка. Тебе пора. Если дядя тебя обнаружит, мне достанется.

Xоакин. «Дядя, тетя»! Они портят все мое жениховство.

Мамочка. Не говори так даже в шутку. Что бы сталось со мной без дяди Менелао и тетушки Амелии?! Если бы не они, я попала бы в приют. Да-да, на улицу Тарапака.

Xоакин. Я знаю, они сделали тебе много добра, и радуюсь, что ты росла в золотой клетке. Но за весь год, что я считаюсь твоим женихом, мы ни разу не виделись наедине. Не беспокойся, я ухожу. Ухожу!

Мамочка. До завтра, Хоакин. Завтра в восемь, в соборе, как всегда?

Xоакин. Как всегда. Ох, чуть не забыл. Вот книжка, которую ты давала мне почитать – стихи Федерико Баррето. Я начал было, да на второй странице заснул. Когда ляжешь в свою постельку, прочти их вместо меня.

Мамочка (вырывает у себя волосок и протягивает Хоакину). Ничего, когда я прочту их тебе на ухо, ты их полюбишь. Знаешь, Хоакин… Я счастлива, что выхожу за тебя.

Хоакин, перед тем как уйти, пытается поцеловать ее в губы, но она проворно подставляет ему щеку. Мамочка возвращается в свое кресло, на ходу опять превращаясь в старуху. Разглядывает книгу.

А если бы Хоакин узнал про историю с веером? Он бы вызвал его на дуэль и убил. Сломай этот веер, Эльвира, нехорошо, что ты его хранишь.

Садится в кресло и мгновенно засыпает. Белисарио, который в эту минуту поднимает глаза от рукописи, кажется теперь оживленным и бодрым.

Белисарио. Это тоже история о любви? Да, Белисарио. Позволительно ли быть таким наивным и глупым? Неужели трудно было поместить героев в такую эпоху, когда девочки теряют невинность еще до первого причастия, а мальчики предпочитают девочкам марихуану? Ну, ничего: выбранные мною время и место действия идеальны для романтической истории. Такна, перуанская провинция, еще оккупированная чилийскими войсками после Тихоокеанской войны. (Глядит на Мамочку.) Так ты, значит, убежденная и непоколебимая патриотка? Ну-с, какой же был самый счастливый день в жизни этой барышни?

Мамочка (открывает глаза). День, когда Такна снова стала частью Перу! (Она крестится, благодаря господа за эту милость, и снова задремывает.)

Белисарио (с легкой печалью в голосе). Да, романтическая история. Теперь таких больше не случается, в них никто больше не верит. А тебе они очень нравятся? На кой черт сдалась тебе эта история о любви? Для ничтожной компенсации, которая ничего не компенсирует? И из-за этого так позорно капитулировать? Да, из-за этого! А-а, проклятая тварь, убирайся отсюда! Долой критическое сознание! Наплевать мне на него, Белисарио! Оно способно только стреножить и охолостить тебя. Вон отсюда, критическое сознание! Ступай прочь, потаскуха, королева бесплодных щелкоперов! (Вскочив из-за стола, подбегает к Мамочке, прикладывает руку к ее лбу.) Добро пожаловать, Мамочка! Позабудь все, что я говорил раньше! И прости меня! Ты мне пригодишься, ты мне сослужишь службу. Именно такая женщина, как ты, и нужна мне! Именно ты способна была испытать такую прекрасную и трогательную любовь! В твоей жизни есть все необходимое для моей истории… По крайней мере, есть с чего начать. (Возвращается за стол.) Мать умерла в родах, а отец скончался, когда ей было… Сколько тебе было, Мамочка, когда тебя взял на воспитание мой прадедушка? Пять? Шесть? Бабушка Кармен уже родилась к тому времени? (Садится, вертит в руках карандаш, говорит медленно, подбирая слова.) Жили они тогда безбедно, могли позволить себе воспитание сиротки. Помещики.

Мамочка (открывает глаза и говорит, обращаясь к невидимому ребенку, сидящему у ее ног). Прадед твой Менелао был настоящим дворянином, у него была трость с серебряным набалдашником и часы с цепочкой. Не переносил грязи. Вернувшись домой из гостей, первым делом проводил пальцем по шкафам, проверял, нет ли пыли. Воду и вино пил только из стаканов горного хрусталя. «В хорошем стакане напиток вдвое вкусней», – часто повторял он. Однажды они с тетушкой собирались на бал, а мы с твоей бабушкой Кармен в это самое время лакомились айвовым повидлом. «Дайте-ка, девочки, и мне попробовать». Попробовал и капнул себе на фрак. Капнул – и застыл на месте, глядя на пятнышко. А потом, не закричав, вообще слова не промолвив, перевернул все блюдо, измарав при этом и жилет, и панталоны, и фрак. Прабабушка твоя всегда говорила: «Чистота – это его слабое место».

Она улыбается и снова засыпает. В продолжение ее монолога Белисарио усердно скребет пером, время от времени отрываясь и прислушиваясь.

Белисарио. Твой прадедушка Менелао был, наверно, тот еще фрукт. Тот еще, тот еще. Он тебе пригодится, Белисарио. (Глядит в потолок.) Пригодится, пригодится. Пригодишься, прадедушка. Ты ведь души в Мамочке не чаял и воспитывал как родную дочь, как бабушку Кармен, а когда Мамочка собралась замуж за этого чилийского офицерика, свадебное подвенечное платье и приданое выписали из Европы. Из Парижа? Из Мадрида? Из Лондона? Откуда, Мамочка, не помнишь? Где было модно заказывать туалеты? (Увлеченно пишет.) Молодец, Белисарио! Мне нравится, Белисарио! Поцелуй себя в щечку, Белисарио! Какое славное было семейство! И как измельчало, как выродилось оно в твоем лице! Какая длинная цепь несчастий! (Глядит в потолок.) И зачем, мама, надо было тебе выходить за пехотного капитана? Ну а твоя печальная судьба, папа, меня не огорчает: надо быть последним дураком, чтобы, только что женившись, сыграть в русскую рулетку. Надо быть очень тупоумным, чтобы погубить себя таким способом, папа! И надо быть попросту идиоткой, мама, чтобы, овдовев так рано, не выйти потом замуж снова. Зачем ты возлагала на меня такие надежды, мама? Как могло прийти в голову тебе, твоим родителям, твоим братьям и сестрам, что я, Белисарио, смогу выиграть все тяжбы и вернуть нашему роду потускневшему прежний блеск? (Голос его постепенно заглушается радио.)

Мамочка (открывая глаза, взволнованно зовет). Кармен! Кармен! Иди скорей! Скорей! Подойди к окну! Поезд из Арики!

Бабушка (отрывается от радиоприемника, глядит на нее с печальным любопытством). Честное слово, я готова тебе позавидовать. Ты нашла идеальное средство не замечать окружающее нас убожество. Мне бы тоже хотелось вернуться в дни моей юности, хоть во сне.

Мамочка. Ай-й! Вырвать бы мне глаза! Они ни на что больше не годны! Я ничего не вижу! Погляди-ка, Кармен! Это поезд из Арики? Или из Локумбы?

Бабушка. Ни то, ни другое. Это трамвай. И мы с тобой не в Такие, а в Лиме. И тебе не пятнадцать лет, а девяносто или около того. Ты не девочка, Эльвира, а старая развалина.

Мамочка. Помнишь тот бал-маскарад?

Бабушка. Какой именно? Их было в те годы немало.

Мамочка. В театре «Орфеон». Тот, на который явился негр.

Слышится веселый праздничный шум, звуки музыки. Отчетливей доносится старинный вальс.

Бабушка. Ах, этот?! Как же не помнить? На том балу я познакомилась с Педро: он как раз приехал из Арекипы на масленицу. Кто бы мог тогда подумать, что я выйду за него замуж? Конечно, помню. Не на этом ли балу Федерико Баррето написал тебе на веере стихи? Нет-нет, это было двадцать восьмого июля, в «Обществе дам-патриоток». Да, негр, верно… Он с тобой танцевал, когда его разоблачили, да?

Белисарио подымается, подходит к Мамочке и, отвесив ей поклон в стиле конца века, приглашает на танец. Юная, грациозная, кокетливая Мамочка вальсирует с ним.

Мамочка. Маска, я тебя знаю! Ты – чилиец? Нет? Наш? Ты из Такны? Наверно, офицер? А, знаю! Ты – врач! Или адвокат? Ну, скажи мне что-нибудь, загадай мне загадку, и я пойму, кто ты!

Белисарио молча качает головой и издает короткий нервный смешок.

Бабушка (так, словно Мамочка по-прежнему сидит в кресле). Как же ты по запаху не догадалась? Хотя этот бандит, конечно, надушился…

Пара продолжает упоенно вальсировать, пока на крутом повороте рукав невидимого домино, в которое одет Белисарио, за что-то не зацепляется, обнажая черную руку. Мамочка в ужасе отстраняется. Белисарио, очень довольный, бежит к своему столу.

Мамочка(окаменев от ужаса). Негр! Негр! Эта маска – негр! Ай-ай! Ай!

Бабушка. Не кричи, Эльвира. Мне и сейчас помнятся твои вопли. Оркестр перестал играть, танцоры замерли. Сидевшие в ложах вскочили. Что тут только началось в «Орфеоне»! С тобой случился нервный припадок, и мы тебя увели домой. По милости этого чернокожего праздник был вконец испорчен.

Мамочка (испуганно). Кармен! Карменсита! Погляди, что там у фонтана на площади! Что они делают с ним? Избивают?

Бабушка. Да. Кавалеры вытащили негра на площадь, к бронзовому фонтану, и отколотили палками. Какая у тебя память, Эльвира!

Мамочка. Не бейте его, довольно! Он весь в крови! Он же ничего не сделал, он даже не заговаривал со мной! Тетушка Амелия, скажи им, тебя они послушают! Дядюшка Менелао, велите им прекратить!.. (Приходя в себя.) Как ты думаешь, Кармен, его убили?

Бабушка. Нет, не убили, а всего лишь покарали за дерзость. Потом его отвели в тюрьму. Этакий наглец! Пробраться на бал в «Орфеон»! Мы долго не могли опомниться… Каждую ночь снилось, что он забирается к нам в окошко. Много недель и месяцев только и разговоров было что об этом чернокожем из Ла-Мара.

Белисарио (в восторге бьет кулаком по столу). Ну, чернокожий из Ла-Мара! Обретай плоть! Двигайся! Живи!

Мамочка. Вовсе он не из Ла-Мара. Это невольник с усадьбы Мокегуа.

Бабушка. Чушь какая! В те времена рабство в Перу было уже отменено.

Мамочка. Ничего не отменено. У папы их было трое.

Белисарио (на мгновение отрываясь). Чернокожих!

Мамочка. Они переносили меня в паланкине с одного берега Каплины на другой.

Белисарио (пишет). На ночь их привязывали в хлеву за щиколотки, чтоб не сбежали.

Мамочка. Я не видела его лица, но что-то поняла по его движениям, по глазам. Я уверена, что это был один из тех. Беглый раб…

Входит дедушка. Он тяжело дышит, волосы всклокочены, одежда в беспорядке. При его появлении Мамочка приседает в почтительном реверансе, словно приветствуя знатную особу, и снова переносится в свой воображаемый мир.

Входит Амелия.

Амелия(заметно, что она стряпала на кухне). Папа! Что случилось?!

Бабушка. Где твоя шляпа, Педро? И трость?

Дедушка. Меня ограбили.

Бабушка. Господи более, как – ограбили?

Ведут его к креслу и усаживают.

Дедушка. На меня напали, когда я вылезал из трамвая. Один из тех негодяев, которые наводняют теперь улицы нашей Лимы. Он сбил меня с ног. И сорвал еще это… (подыскивает слово), ну, эту штуку.

Бабушка. Часы? Педро, неужели он украл твои часы?!

Амелия. Теперь ты видишь, как мы были правы, когда говорили: не ходи один, не садись в автобус, не езди на трамвае! Почему ты не слушал нас? Сколько раз можно повторять: один на улицу не выходи.

Бабушка. Ведь ты нездоров, Педро! А если у тебя опять помутится в голове? Тот урок не пошел тебе на пользу! Ты уже не помнишь, какого страху натерпелся, когда много часов бродил по улицам и не мог отыскать свой дом?!

Дедушка. Нельзя же сидеть здесь в четырех стенах и ждать, когда же тебя сволокут в могилу! Я не позволю, чтобы эта страна покончила со мной так…

Бабушка. Нигде не болит? Куда он тебя ударил?

Дедушка. Ни в одной стране мира не относятся так наплевательски к людям, которые еще могут и хотят работать, как у нас в Перу. У нас старость – преступление. В цивилизованных странах все совсем по-другому. В Англии не так, в Германии не так. Там пожилых людей зовут на службу, там используют их опыт. А здесь им одна дорога – на свалку. Я никогда с этим не примирюсь, ибо знаю: я справлюсь с любой работой лучше, чем какой-нибудь молокосос.

Белисарио (отрывается от работы, охваченный воспоминаниями). Всегда одно и то же, одно и то же, как испорченный патефон. Я, дедушка, никогда тебе этого не забуду. (Берется за перо, но, написав несколько строк, снова отвлекается на то, что происходит у стариков.)

Амелия. Если будешь так отчаиваться, ничего не добьешься, а вот нервы расшатаешь вконец.

Бабушка. У тебя ведь не все в порядке с головой, Педро. Вспомни, что доктор сказал: если не перестанешь волноваться по любому поводу, приступ может повториться.

Дедушка. Все у меня в порядке. Клянусь вам, за весь день голова ни разу не закружилась. Шляпу и это… эту штуку мне нисколько не жалко. Вот часы – это дело другое. Пятнадцать лет они у меня и ни разу не отстали. Ну ладно, довольно об этом. Слушали вы восьмичасовую передачу? Постановку?

Бабушка. Я одна слушала. Амелия перегладила кучу белья нашего будущего адвоката.

Амелия. Ой, смотри, у тебя ссадина на запястье.

Бабушка. Немного надо доблести, чтобы напасть на старика.

Дедушка. Он накинулся сзади, захватил врасплох. Попробовал бы лицом к лицу. Я, может, и старик, но достоинства не потерял и сумел бы дать ему отпор. Я всегда был первым драчуном. В иезуитском коллеже в Арекипе меня прозвали «Порох». Чуть что – я лез в драку. И никому спуску не давал.

Мамочка (с тревогой). Что ты такое говоришь, Педро? Устроить драку с Федерико Баррето из-за этого невинного стишка? Не надо, не заводись. У него не было дурных намерений, это чисто светская любезность. Оставь его, говорят, он настоящий бретер.

Дедушка. Да? Тогда другое дело. Впрочем, надо признать, стихи превосходные. Баррето – человек даровитый… (Бабушке.) Этот старый волокита и тебе присылал цветы.

Бабушка. Ох, эта Эльвира, все-то она помнит, хотя давно уж забыть пора. Когда это было!.. Пойдем, я смажу тебе ранку йодом.

Амелия. Надеюсь, папа, ты образумишься. И никогда больше не будешь один выходить из дому. Особенно под вечер. Разве ты не можешь погулять днем, где-нибудь вокруг дома. Или подождать, пока я или твой внук проводим тебя?

Дедушка (встает). Ладно, Амелия, уговорила. (Бабушке.) Плохи, наверно, дела в стране, если уж стали грабить полумертвых от голода стариков. Сесть в тюрьму из-за старой палки, из-за пожелтелой шляпы с потеками на тулье?

Бабушка (уводит его из комнаты). Эти часы подарили тебе депутаты муниципального собрания, когда ты был префектом Пиуры. Как жалко! Память была. Ну, ничего, когда Белисарио выиграет свое первое дело, он подарит тебе другие, еще лучше… (Выходит вместе с Амелией.)

Белисарио. Первое дело… Ты, бабушка, тоже любила помечтать. (С яростью.) Ты-то откуда тут взялась? Неужели и дедушку Педро всадить в любовную историю, где не было еще ни одного поцелуя? Никогда мне не сочинить эту историю! Я не умею писать, хотя всю жизнь только тем и занимаюсь. А получается день ото дня все хуже. Отчего бы это, дедушка? Когда хирург удалит пятьдесят аппендиксов и двести миндалин и сделает тысячу трепанаций, он оперирует играючи, верно? Почему же я, сочинив пятьдесят или сто историй, так маюсь? Почему для меня это так же немыслимо трудно, как и в первый раз? Даже еще трудней! В тысячу раз трудней! Дедушка, бабушка, уйдите вы от меня, скройтесь, сгиньте, не отвлекайте меня, не мешайте мне, не сбивайте! Уберитесь к чертовой матери! Дайте дописать любовную историю. (Задумчиво.) А дедушка Педро потянул бы на героя новеллы или даже романа. Жизнь наравне с веком, медленное разрушение, постепенный упадок. При конституционном правительстве Бустаманте – префект Пиуры. А до этого скупал хлопок в Боливии, в Санта-Крус-де-ла-Сьерра. А еще раньше возделывал землю в Камане. А до этого служил в какой-то английской компании в Арекипе. Может, и ты, дедушка, хотел стать адвокатом и поэтом? И стал бы, если бы твой отец не умер, когда тебе исполнилось пятнадцать лет. Вот потому Белисарио и направили по стезе правозащиты – надо было восстановить семейную традицию… (Судя по его интонации, какая-то мысль, имеющая отношение к его работе, появляется у него в голове. Он вертит перо, укладывает стопками бумаги.) Да, пойдет. Ну-ка, дедуля, пожалуй-ка сюда. Напрасно я послал тебя к чертовой матери. Извини. Глубоко сожалею. Я ведь тебя очень люблю. Ты вполне можешь стать персонажем моего рассказа. Недаром же ты фигурируешь во всех сказках, которые я слышал от Мамочки. Ты был прототипом всех этих таинственных и чудесных, словно единороги или кентавры, существ – рыцарей. (Пишет.) Хотя в жизни твоей не было ничего таинственного. Работал как вол, чтобы прокормить не только своих детей, но и всю ту ораву, которую бабушка Кармен, самое сердобольное существо на свете, подбирала где только могла. Например, сына того дуралея, который разнес себе череп, играя в русскую рулетку, или девицу на выданье, оставшуюся круглой сиротой, как Мамочка.

Когда сцена освещается, входит сеньора Карлота. Мамочка почтительно взирает на нее из кресла. Потом встает и, помолодев, идет к ней навстречу.

Мамочка. Добрый вечер, сеньора Карлота. Какая приятная неожиданность. А старших нет дома, и Кармен-сита куда-то ушла. Садитесь, прошу вас. Чашечку чая?

Карлота. «Она точно сошла с акварели Модесто Молины» – так, я слышала, говорили про тебя в Аламеде. Правду говорили.

Мамочка. Вы очень любезны, сударыня.

Карлота. Каштановые кудри, фарфоровая кожа. Выхоленные руки, маленькие ноги. Куколка.

Мамочка. Ради бога, сударыня, вы меня заставляете краснеть. Отчего же вы стоите? Скоро вернутся мои родные. Они пошли с визитом соболезнования к…

Карлота. Молоденькая, хорошенькая, и недурное наследство не за горами, правда? Имение твоего отца в Мокегуа взято в опеку до твоего совершеннолетия, да?

Мамочка. Зачем вы все это говорите? И таким тоном? Можно подумать, что вы сердитесь на меня.

Карлота. «Сержусь» – это не совсем то слово, миленькая моя недотрога. Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу всеми силами души, всем своим существом. Весь год я желала тебе самых страшных несчастий и горестей. Я мечтала, чтобы тебя переехал паровоз, чтобы оспа изуродовала твое личико, чтоб чахотка спалила твои легкие.

Мамочка. Да что ж я вам такого сделала, сеньора Карлота? Мы ведь с вами едва знакомы. Вы мне говорите такие ужасные вещи. А я-то подумала, вы мне принесли свадебный подарок…

Карлота. Я пришла сказать тебе, что Хоакин тебя не любит. Он любит меня! Пусть ты моложе! Пусть ты девица – это все равно. Хоакину не нравятся фарфоровые статуэтки, которые разбиваются от малейшего ветерка! Ему нравлюсь я! Потому что я знаю такое, чего тебе и таким, как ты, вовек не узнать! Я умею любить. Я знаю, что такое страсть. Я умею наслаждаться и дарить наслаждение. Ты и выговорить-то не смеешь это слово.

Мамочка. Вы, наверно, с ума сошли, сеньора Карлота. Вы забыли, что…

Карлота. Что я замужем и что у меня трое детей. Нет, не забыла. Мне плевать на это! Наплевать мне и на мужа, и на детей, и на то, какие толки пойдут обо мне по городу, и на веру, и на закон! Это и есть любовь, понимаешь? Я готова ко всему, но только не к потере мужчины, которого люблю.

Мамочка. Но если Хоакин, как вы говорите, вас любит, отчего же он посватался ко мне?

Карлота. Отчего? Оттого, что польстился на твое имя и на твое приданое. Офицер должен упрочить свою будущность. Но прежде всего оттого, что не может жениться на той, кого любит. Это брак по расчету. Скрепя сердце решил он жениться на тебе. Поняла? Скрепя сердце. Сто раз он повторял мне эти слова. Не далее как сегодня, два часа назад. Да, он был сегодня у меня. У меня и сейчас еще звучат в ушах его слова: «Ты – единственная, кто умеет дарить мне наслаждение, ты – настоящая оторва!» Да, так называет он меня в минуты страсти.

Мамочка (выходя из столбняка). Довольно, сеньора Карлота. Умоляю вас, ради бога…

Карлота. А-а, ты не можешь слушать такое?! Мне плевать! Я пришла сюда, чтобы сказать тебе: никогда я не отдам Хоакина, даже если он и женится на тебе. Я не откажусь от него, а он – от меня! Мы будем встречаться тайно, за твоей спиной. Ты узнаешь, что такое жизнь замужней женщины! Каждое утро, каждый вечер ты будешь спрашивать себя, где твой супруг – в казарме или у меня в постели!

Мамочка. Я позову людей, и вас выведут, сеньора Карлота.

Карлота. А если его переведут в другой гарнизон, я брошу мужа, брошу детей и уеду следом за Хоакином. И мучения твои будут продолжаться. Я покажу тебе, до чего может дойти любящая женщина. Слышишь?

Мамочка. Да, сударыня. Может быть, все, что вы сказали, – правда. Я бы не смогла поступить так. Мне кажется, любовь не должна стать недугом. Я такой любви не понимаю. Вы красивы, нарядны, вашего мужа уважает весь город. И дети у вас такие славные. Чего вам еще не хватает в жизни?

Карлота. Ну ладно, может быть, теперь поймешь. Я готова пожертвовать всем, что кажется тебе таким завидным, за одно лишь слово Хоакина. Я готова последовать за ним даже в преисподнюю!

Мамочка. Побойтесь бога, сударыня.

Карлота. Теперь ты знаешь правду. Когда Хоакин держит меня в своих объятиях, и стискивает так крепко, и заставляет подчиняться любой своей прихоти, весь мир для меня исчезает: нет больше ни мужа, ни детей, ни репутации, ни самого господа бога. Есть только он, Хоакин. И лишить меня этого ты не сможешь.