Текст книги "Литума в Андах"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– А если нападут, что тогда? – спросил другой пассажир.

– Тогда лучше ни в чем не перечить им, – откликнулся шофер. – Во всяком случае, я вам так советую. Те, кто нападает, вооружены и держат пальцы на спусковом крючке.

– Стало быть, мы, как овечки, отдадим им все, что у нас есть? – В голосе сеньоры сквозило раздражение. – Все отдадим и останемся ни с чем? Прекрасный совет, спасибо вам большое.

– Если вы хотите быть героиней, дело ваше, валяйте, – ответил шофер. – Я сказал только то, что думаю.

– Вы запугиваете пассажиров, – вмешался Карреньо. – Одно дело давать советы, а другое – нагонять страх.

Шофер немного повернул голову, чтобы взглянуть на него.

– Я не собираюсь никого запугивать. Просто я сам пережил три нападения, и в последний раз мне разбили кувалдой колено.

Снова наступило долгое молчание, нарушаемое только шумом мотора да скрежетом корпуса машины на выбоинах.

– Почему же вы не бросите такую опасную работу? – подал голос пассажир, до сих пор не принимавший участия в разговоре.

– По той же причине, по которой вы едете в Лиму на машине, зная, что дорога опасна. По необходимости.

– Зачем только я поехала в Тинго-Марию, зачем приняла приглашение этой скотины? – прошептала Мерседес на ухо Томасу. – Дела мои шли совсем неплохо, могла покупать себе наряды, выступала в «Василоне», ни от кого не зависела. А сейчас меня преследуют, и вдобавок я оказалась связанной с фараоном.

– Такая уж у тебя судьба. – Карреньо снова поцеловал ее за ухом и почувствовал, что она вся дрожит. – И хотя в это трудно поверить, но именно сейчас начинается лучшая пора в твоей жизни. И знаешь почему? Да потому, что теперь мы будем вместе. Хочешь, я скажу тебе еще кое-что?

– Я все жду от тебя чего-нибудь, что поможет мне переносить вынужденный пост, – ну, как ты ее трогал, щупал, что ты с ней делал в постели, а тебя все заносит в романтику, – пожаловался Литума. – Ты неисправим, Томасито.

– Что? – прошептала она.

– Мы будем вместе, пока нас не разлучит смерть! – Он слегка укусил ее за ухо, она громко засмеялась.

– У вас случаем не свадебное путешествие? – покосился на них шофер.

– Оно самое. Мы только что поженились, – тут же подтвердил его предположение Карреньо. – Как вы догадались?

– Шестое чувство. – Шофер засмеялся. – Уж больно часто вы целуетесь.

Пассажир на заднем сиденье тоже засмеялся, а другой пробормотал: «Поздравляю новобрачных». Карреньо обнял Мерседес, притиснул к себе и шепнул:

– Для других мы уже муж и жена. Ты теперь никогда не сможешь уйти от меня.

– Если ты не перестанешь меня щекотать, я поменяюсь с кем-нибудь местами, – также шепотом ответила она. – А то я описаюсь от смеха.

– А знаешь, я бы, пожалуй, отдал бы все на свете, чтобы посмотреть, как писает какая-нибудь девица, – раздумчиво проговорил Литума. – Никогда раньше мне не приходило это в голову. А теперь вот ты меня навел на эту мысль, а вокруг ни одной подходящей бабы.

– Тебе надо было бы ехать в багажнике, – сказал Карреньо. – Ну да ладно, дам тебе передышку. Десять минут без поцелуев. Можешь поспать у меня на плече, как в грузовике. Если на нас нападут, я тебя разбужу.

– Так хорошо все начиналось насчет пописать, а теперь ты опять укладываешь ее спать, – запротестовал Литума. – Вот непруха.

– Ишь какой хитрюга полицейский, – сказала она, устраиваясь поудобней.

Дорога была пустынна, лишь изредка им встречались мощные грузовики, вытеснявшие «додж» на обочину дороги. Дождя не было, но все небо затянуло, и вместо звезд полыхали зарницы, высвечивая свинцовые подбрюшья туч и заснеженные вершины гор. Карреньо задремал.

– Меня разбудил яркий свет, он бил прямо в глаза, громкий голос произнес: «Документы!», – продолжал Томас. – Я никак не мог прийти в себя со сна, схватился за пояс – револьвер был на месте.

– Переходим к ковбойской части, – отметил Литума. – Сколько человек ты ухлопал в тот раз?

Мерседес потерла глаза, тряхнула головой. Шофер протянул избирательские удостоверения пассажиров человеку с автоматом, всунувшему голову в машину. Карреньо увидел освещенную лампами будку с гербом и другого человека, в пончо, тоже с автоматом на плече, он дул на пальцы и растирал руки. Вокруг не было ни домов, ничего – только горы.

– Минуту, – сказал человек и направился с документами в будку.

– Не знаю, какая муха их укусила, – пожал плечами шофер, повернувшись к пассажирам. – В этом месте никогда не останавливали машины, тем более в такое время.

В желтоватом свете настольной лампы полицейский проверял документы. Он подносил их близко к глазам – видимо, страдал близорукостью. Второй продолжал растирать руки.

– Там, снаружи, должно быть, совсем холодно, – пробормотала сеньора с заднего сиденья.

– Подождите, вот доедем до пуны, тогда вы узнаете, что такое холодно, – пообещал шофер.

Какое-то время все молчали, слушая завывание ветра. Полицейские переговаривались. Тот, что собрал у них документы, передал другому чье-то удостоверение и ткнул рукой в сторону «доджа».

– Если со мной что-нибудь случится, езжай дальше, – сказал парень Мерседес, увидев, что полицейские идут к машине. И поцеловал девушку в ухо.

– Мерседес Трельес! – Полицейский снова просунулся в кабину.

– Такая, значит, была фамилия у пьюранки? – спросил Литума. – Тогда она, наверное, родственница одного знакомого парня. Патохо Трельеса. Он держал обувную лавку около кинотеатра «Мунисипаль», вечно жевал чипсы.

– Это я.

– Выйдите на минуту, надо кое-что уточнить.

Другие документы полицейский вернул шоферу, чтобы тот раздал их пассажирам, и теперь ждал, пока Карреньо выйдет из «доджа», освобождая путь женщине. Второй полицейский стоял в метре от машины, автомат он теперь держал в руках.

– Но вообще-то они, судя по всему, не придавали большого значения этой дополнительной проверке, – сказал Томас. – Было похоже, что все им порядком надоело, просто соблюдали формальность. Может, была чистая случайность, что позвали ее. Но что бы там ни было, дело коснулось Мерседес, и я не хотел рисковать.

– Еще бы, – усмехнулся Литума. – Ты ведь из тех, кто сначала стреляет, а уж потом спрашивает, что случилось.

Мерседес медленно шла к будке в сопровождении полицейского. Карреньо остался стоять у открытой дверцы «доджа» и, хотя в темноте нельзя было рассмотреть выражения лица, старательно улыбался второму полицейскому, оставшемуся у машины.

– И как вы здесь не окочуритесь от холода, начальник? – вымученно посочувствовал он и энергично потер руки. – Бр-р! На какой высоте мы находимся?

– Всего три тысячи двести метров.

Карреньо достал пачку сигарет, сунул одну в рот и собирался положить пачку обратно в карман, но, как бы спохватившись, протянул ее полицейскому: «Не хотите закурить?» И, не дожидаясь ответа, подошел к нему вплотную. Полицейского это нисколько не обеспокоило, он молча вытянул из пачки сигарету.

– Он хоть и полицейский, а лопух, – рассудил Литума. – Уж на что я тоже в таких делах лопух, но тут сразу бы заподозрил неладное.

– Они оба до смерти хотели спать, господин капрал.

Карреньо зажег спичку, она погасла на ветру. Он зажег вторую, наклонился, чтобы телом укрыть язычок пламени от ветра, и весь напрягся, как хищник, готовящийся к броску. Невольно вслушиваясь в голос сеньоры, просившей шофера закрыть дверцу, он поднес руки к сигарете полицейского. Тот подался было вперед, но вместо тепла горящей спички вдруг ощутил ртом холодное дуло револьвера.

– Молчи и не шевелись, – приказал Томас. – Не то хуже будет.

Не спуская глаз с оторопевшего полицейского – тот открыл рот, сигарета упала на землю, – Карреньо мягко вынул из его рук автомат, прислушался, не закричит ли шофер или кто-нибудь из пассажиров, чтобы предупредить полицейского в будке.

– Но из машины не раздалось ни звука, пассажиров сморил сон, и они ничего не заметили, – продолжил за него Литума. – Видишь, я угадываю все, как было. А знаешь, почему? Да потому что я видел великое множество фильмов и знаю все эти уловки.

– Руки вверх! – крикнул он от порога. Его револьвер был направлен на сидевшего за столом полицейского, а автомат прижат к голове второго, которого он использовал как щит. Он услышал, как вскрикнула Мерседес, но не взглянул на нее, его глаза были прикованы к сидевшему напротив человеку. После минутного замешательства тот поднял руки. Удивленно моргая, уставился на Карреньо.

– Я сказал Мерседес: «Возьми его автомат». Но она была так напугана, что даже не пошевелилась. Мне пришлось прикрикнуть на нее.

– Неужели и в этот момент она не описалась?

На этот раз она взяла двумя руками лежавшее на столе оружие.

– Я поставил их лицом к стене, приказал положить руки на голову. Просто удивительно, какими они оказались послушными, господин капрал. Позволили обыскать себя, отобрать пистолеты, связать вместе – даже не пикнули.

И только когда они с Мерседес были уже у дверей, один из полицейских осмелился сказать сквозь зубы:

– Далеко не уйдешь, приятель.

– Ты и не ушел далеко, – подытожил, зевая, Литума. – Я хочу спать, Томасито, у меня глаза слипаются, твой рассказ нагнал на меня сон.

– Теперь я был хорошо вооружен, – не слушал его Карреньо, – мне было чем защищаться.

– Что здесь происходит? – раздался сзади голос шофера.

– Ничего, ничего, сейчас поедем.

– Как это ничего? – воскликнул шофер. – А это?.. Кто вы такой? Почему…

– Спокойно, спокойно, тебя это не касается. – Томас вытолкнул его наружу.

Пассажиры уже вышли из «доджа» и теперь окружили Мерседес, засыпая ее вопросами. Та только разводила руками, трясла головой и на грани истерики повторяла: «Не знаю, не знаю, ничего не знаю».

Карреньо швырнул пистолеты и автоматы на сиденье и приказал шоферу сесть за руль. Потом взял Мерседес за руку и заставил ее войти в машину.

– А нас вы что же, оставите здесь? – возмутилась сеньора.

– Вас кто-нибудь подберет, не беспокойтесь. Со мной вы не можете ехать, подумают, что вы мои сообщники.

– Тогда и мне позвольте остаться с ними, – запротестовал шофер, уже успевший сесть на свое место.

– А какого черта ты решил прихватить с собой шофера? – снова зевнул Литума. – Тебе было мало Мерседес?

– Ни я, ни моя жена не умеем водить машину, – объяснил Карреньо. – Давай трогай. Дави на газ!

Часть вторая

VI

– Ну что ж, пожалуй, пора отправляться, – сказал капрал Литума, прикинув, что, если выйти прямо сейчас, можно вернуться в Наккос до сумерек.

– Ни в коем случае, дружище. – Высокий светловолосый инженер сердечно улыбнулся и широко раскинул руки, преграждая дорогу. С самого появления Литумы в Эсперансе он был с ним очень любезен. – Вас может застать в дороге ночь, а это опасно. Оставайтесь здесь, перекусите, поспите, а рано утром Франсиско Лопес подбросит вас на своем джипе в Наккос.

Другой инженер, смуглый брюнет, которого все называли Пичин, тоже предложил остаться. Литума не стал спорить и решил провести в их доме еще одну ночь. Если разобраться, то и впрямь было бы неблагоразумно идти в темноте одному по здешним пустынным местам, а кроме того, если он останется, то сможет еще раз увидеть и послушать гринго, гостившего сейчас в Эсперансе. Этот гринго, исследователь или что-то в этом роде, понравился ему с первого взгляда. Был он бородатый, с взлохмаченными длинными волосами, какие Литуме доводилось видеть только на картинках, изображавших библейских пророков и апостолов, да у некоторых сумасшедших полуголых нищих на улицах Лимы. Но гринго отнюдь не был сумасшедшим, он был ученым. И вместе с тем был простым и дружелюбным человеком, к тому же настолько наивным, что можно было подумать, он упал прямо с неба на нашу грешную землю: он совершенно не боялся – не осознавал? – опасности, которой подвергался во время нападения терруков. Инженеры называли его Профи и иногда Скарлатиной.

Записывая показания, составляя список того, что унесли с собой терруки, и оформляя протоколы для страховой компании, Литума слушал, как инженеры подшучивали над Профи, расписывая, что сделали бы с ним сендеристы, если бы он попал им в руки, если бы они узнали, что у них под носом, в водонапорной башне, укрылся «агент ЦРУ». Профи поддерживал их розыгрыши и шутки. В том, что касается творимых тут зверств, он мог и поучить терруков, жалких дилетантов, которые и убивать-то умеют только пулей, ножом или булыжником, в сущности, самыми нехитрыми способами, если сравнить их с искусством древних перуанцев, выработавших изощреннейшие формы убийства. Даже древние мексиканцы не идут ни в какое сравнение с ними, хотя историки всего мира и устроили заговор молчания о вкладе перуанцев в культуру человеческих жертвоприношений. Всему миру известно, как ацтекские жрецы на вершине своих пирамид вырывали сердца у пленников, захваченных во время победоносных войн, но многие ли слышали о поистине религиозной страсти индейцев чанка и уанка к человеческим внутренностям, о том, как с помощью тончайшей хирургии они извлекали у своих жертв печень, мозги и почки, которые потом поедали с соответствующими церемониями и запивали отличной маисовой чичей? Инженеры подтрунивали над ним, он подтрунивал над инженерами, а Литума, занимавшийся своими протоколами и рапортами, не пропускал ни одного слова из их разговора. Ему хотелось бросить все свои бумаги, сесть поближе и уйти с головой в их веселую болтовню. А главное – получше рассмотреть этого человека.

Действительно ли он был гринго? Если судить по его светлым глазам и светлым с проседью волосам, то похоже, что так. Да и по пиджаку в белую и красную клетку, такому безвкусному и совершенно не подходившему к джинсовым брюкам и рубашке и альпинистским ботинкам, – тоже. Ни один перуанец не вырядился бы подобным образом. Но его испанский язык был превосходен, многие слова, которые он употреблял, Литума слышал впервые, хотя был уверен, что они встречаются в книгах. Башковитый мужик, ничего не скажешь. Слушая его, Литума испытывал истинное наслаждение.

В лучшие времена, рассказали ему инженеры, в Эсперансе в шахты спускалось более ста шахтеров, а теперь там работало едва ли тридцать. И по тому, как шли дела, особенно с падением цен на металлы, можно было ждать, что шахту вообще скоро закроют, как в Серро-де-Паско и Хунине. Пока же ее поддерживали скорее из принципа. Шахтерский поселок стал похож на поселок строителей дороги в Наккосе: маленький, сплошь деревянные бараки, и только два каменных дома, в одном размещалась контора, в другом останавливались инженеры, когда приезжали на шахту. В крыле этого дома жил управляющий (сейчас его не было, он повез раненого в Уанкайо). В этом же доме отвели комнату Литуме, в ней была кровать, керосиновая лампа и умывальник. Из небольшого оконца виднелись водонапорные башни, расположенные между бараками и входом в шахту: два высоких резервуара, опоясанных железными лестницами, на каменных опорах. Один из них был пустой, воду спустили из-за проводившейся раз в году чистки, в нем-то и спрятались инженеры и профессор, когда в поселок нагрянули терруки. Там они просидели, дрожа от холода и страха – а может, они и там вполголоса перебрасывались своими шуточками? – три часа: ровно столько времени понадобилось налетчикам, чтобы вступить в перестрелку с полдюжиной охранников и обратить их в бегство, ранив при этом одного и убив другого из группы, которой командовал Франсиско Лопес, и чтобы очистить склад и медпункт, забрать всю взрывчатку, запальные шнуры, лекарства, сапоги, одежду и обратиться потом с торжественной речью к шахтерам, которых для этого вывели из бараков и построили на освещенной ацетиленовыми лампами площадке.

– И знаете, капрал, о чем я всегда буду вспоминать, что произвело на меня самое сильное впечатление во всей этой истории? – спросил светловолосый инженер, которого Пичин называл Бали. – Не страх, не грабеж, не даже смерть бедняги охранника, а то, что никто из шахтеров нас не выдал.

Все они уже сидели за большим столом и закусывали. Аппетитный запах еды разливался по пропитанной сигаретным дымом комнате.

– А ведь стоило кому-нибудь из шахтеров просто показать пальцем или кивнуть головой в сторону резервуаров, – согласился Пичин, – и мы, считайте, уже прошли бы революционный суд и сейчас гуляли бы в раю, верно, Бали?

– Мы с тобой попали бы в ад, Пичин. А вот Профи отправился бы на небо, это так. Потому что, вы только представьте, капрал, Скарлатина еще ни разу не совершил первородного греха.

– Да я никогда не позволил бы себе такого свинства – оставить вас, – возразил профессор. Литума напрягся, стараясь уловить хоть малейший иностранный акцент. – Я бы отправился с вами в геенну огненную.

Пока профессор готовил еду для всех, оба инженера, Франсиско Лопес и Литума выпили по рюмке душистого писко из Ики; по телу Литумы разлилась приятная теплота, голова стала восхитительно легкой. Профессор и впрямь устроил настоящий пир: суп из сухого картофеля и бобов с кусочками куриного мяса и рисовая запеканка. Пальчики оближешь! И ко всем этим яствам холодное пиво, что окончательно привело Литуму в прекраснейшее расположение духа. Вот уже несколько месяцев ему не приходилось так вкусно поесть. Он был под таким впечатлением от обеда, что после того, как сел за стол, почти не вспоминал ни о пропавших в Наккосе, ни о ночных исповедях Томасито – двух вещах, которые, как он теперь понял, заполняли в последнее время всю его жизнь.

– И знаете, капрал, почему я все время думаю о поведении наших шахтеров? – вернул его к здешним событиям инженер Бали. – Да потому, что они преподнесли нам урок. Пичину и мне. Мы думали, что все они в сговоре с терруками. А на самом деле именно благодаря им, их молчанию, мы остались живы.

– Живехоньки и здоровехоньки, твою мать, да и рассказать есть что в теплой компании, – весело заключил Пичин.

– Чего-чего, а приключений здесь на всех хватит. – Профессор поднял стакан с пивом. – Вы считаете, что обязаны жизнью вашим рабочим, которые вас не выдали. Но на самом деле вас спасли духи этих гор – апу, вот что я вам скажу. А они благоволили вам только из-за меня. Подвожу итог: вас спас.

– А почему они это сделали ради тебя, Профи? – спросил Пичин. – Чем ты так угодил этим апу?

– Тридцать лет исследований, – вздохнул профессор. – Пять книг. Сотня статей. И даже лингво-географический атлас Центральной Андской цепи.

– Но кто такие апу, доктор? – решился спросить Литума.

– Божества, которых также называют манами, – духи-хранители здешних гор и всей Кордильеры. – Профессору явно доставляло удовольствие говорить на любимую тему. – Каждая горка в Андах, каждая тропинка, даже самая незаметная, имеют своего покровителя. Когда испанцы, придя сюда, разбили идолов, разрушили древние перуанские храмы гуако, крестили индейцев и запретили языческие культы, они были уверены, что навсегда покончили с идолопоклонством. Но оно лишь смешалось с христианскими обрядами и никуда не исчезло. До сих пор в этих краях апу распоряжаются жизнью и смертью. И только им мы обязаны, что сидим сейчас здесь, друзья мои. Лишь благодаря апу Эсперансы мы вышли живыми из этой передряги.

Расхрабрившись от писко, пива и сердечной обстановки, Литума снова вступил в разговор:

– А вот у нас в Наккосе есть одна колдунья, она много знает обо всех этих вещах, доктор. Сеньора Адриана. Так она тоже говорит, что в горах полно духов и она якобы общается с ними. Она утверждает, что это злые духи, что они любят человеческое мясо.

– Адриана? Жена Дионисио, торговца писко? – тут же откликнулся профессор. – Я ее хорошо знаю. Ее и ее пьяницу мужа. Раньше он ходил по деревням с музыкантами и плясунами, наряжался в шкуру укуко, то есть медведя. Они рассказали мне много интересного. Значит, сендеристы пока не разделались с ними как с антисоциальным элементом?

Литума был поражен. Этот человек – просто как Бог, он знает обо всем, знает всех. Но как это может быть? Ведь он иностранец.

– И зовите меня лучше не доктором, а Полом, Полом Стирмссоном, или просто Пабло, если вам так удобней, или даже Скарлатиной, как звали меня мои ученики в Оденсе. – Профессор вытащил трубку из кармана своего красноклетчатого пиджака, раскрошил две сигареты с черным табаком, набил ее, умял пальцем. – В моей стране докторами называют только врачей, а не специалистов-гуманитариев.

– Послушай-ка, Скарлатина, расскажи капралу Литуме, как ты стал перуанофилом, – улыбнулся Пичин.

Когда он был еще маленьким и ходил в коротких штанишках у себя на родине, в далекой Дании, отец подарил ему книгу об открытии и завоевании Перу испанцами, написанную господином Прескоттом. Эта книга и определила его судьбу. С тех пор его интересовало все, что касалось этой страны, – природа, люди, события. Он посвятил свою жизнь изучению мифов, обычаев, истории Перу, читал лекции по этим предметам, сначала в Копенгагене, а потом в Оденсе. И вот уже тридцать лет все свои отпуска он проводит в горах. Анды стали ему родным домом.

– Теперь мне понятно, откуда у вас такой хороший испанский язык, – с глубоким почтением произнес Литума.

– Вы еще не слышали, как он говорит на кечуа, – вступил в разговор Пичин. – А что касается шахтеров, они его принимают как своего, говорят с ним откровенно и задушевно, будто он чистокровный индеец.

– Так вы говорите с ними на кечуа? – восхищенно воскликнул Литума.

– Да, на кечуа: на диалекте индейцев Куско и Аякучо, – уточнил профессор, явно довольный тем, что ему удалось удивить полицейского. – А также немного на языке аймара.

Однако, добавил он, ему бы хотелось изучить еще один перуанский язык – язык племени уанка, создателей древней культуры в Центральных Андах, впоследствии завоеванной инками.

– Точнее сказать, уничтоженной инками, – поправился он. – Инки сумели создать себе добрую славу, и с восемнадцатого века все говорят о них как о терпимых завоевателях, покровительствовавших богам покоренных народов. Это миф. Инки были безжалостны к народам, проявлявшим малейшую непокорность. Они фактически вычеркнули из истории племена уанка и чанка. Разрушили их города, а их самих рассеяли по всему Тауан-тинсуйу,[27]27
  Буквально: Четыре объединенных стороны света (кечуа) – название государства инков, крупнейшего государственного образования доколумбовой Америки.


[Закрыть] используя систему колониальных поселений – митимаэ, то есть массовых ссылок. Они сделали все, чтобы не осталось и следа от верований и обычаев этих племен. Чтобы стерлась память даже об их языках. Ведь выживший диалект кечуа, который распространен в этой зоне, никогда не был языком племени уанка.

И еще он добавил, что современные историки не питают симпатии к уанка, потому что они помогли испанцам разбить войско инков. Но разве они поступили несправедливо? Они просто следовали древнему принципу: враги моих врагов – мои друзья. Они помогали конкистадорам, веря, что те освободят их от поработителей. И ошиблись, разумеется. Испанское иго оказалось гораздо тяжелее, чем иго инков. Да, история была несправедлива к уанка. Их почти забыли, а если и упоминают в книгах о древнем Перу, то обычно только для того, чтобы сказать, что они были кровожадные люди и пособники захватчиков.

Высокий светловолосый инженер – интересно, Бали – это имя или прозвище? – принес другую бутылку чудесного писко из Ики, его изумительный аромат заглушил даже запах еды.

– Примем еще, становится холодно, – сказал он, наполняя рюмки. – Если сендеристы вернутся, лучше, чтобы мы были под хорошим градусом, тогда нам все будет нипочем.

Ветер свистел на чердаке и в окнах, сотрясая весь дом. Литума почувствовал, что захмелел. Просто невероятно, что Скарлатина знал Дионисио и донью Адриану. Даже видел Дионисио в ту пору, когда тот бродил по ярмаркам и плясал, нарядившись укуко. Напяливал, ясное дело, маску, накидывал на себя цепь, весь в блестках, в зеркальцах. До чего же интересно слушать их разговор об апу и пиштако, едрена мать! Как замечательно рассказывает доктор! Неужели он и сам верит в апу? Или просто хочет показать, как много знает? Мысли переключились на Наккос. Томасито, должно быть, уже лег, уставился в потолок и погрузился в воспоминания, одолевавшие его по ночам и заставлявшие плакать во сне. Наверно, эта пьюранка – баба что надо. Парень вон сам не свой. А в этом кабаке, у Дионисио и доньи Адрианы, поди, уже полно народа, и хозяин пытается расшевелить заскучавших пеонов песнями и прибаутками, подбивает танцевать и при этом будто невзначай касается и трогает их. Блядь, да и только. Потом он думал о спящих в бараках пеонах, их сон отягощен нераскрытой тайной, тайной трех пропавших, которую ему никогда не удастся узнать. Его вдруг охватил новый приступ тоски по далекой Пьюре, с ее жарой, простыми людьми, не умеющими хранить секретов, с ее выжженными полями и горами без пиштако и апу, тоска по земле, откуда его занесло на эти заоблачные высоты, по тем краям, которые теперь воскресали в его памяти как потерянный рай. Доведется ли ему еще раз ступить на ту землю? Он сделал усилие, чтобы снова включиться в разговор.

– Уанка были настоящие бестии, Скарлатина, – говорил Пичин, рассматривая на свет свою рюмку, будто боялся, что там может оказаться какая-нибудь букашка. – И чанка тоже. Ты же сам рассказывал нам, какие зверства они творили, чтобы ублажить своих апу. Как приносили в жертву детей, женщин, мужчин – то реке, которую собирались отвести в сторону, то новой дороге, то храму или крепости, которую собирались построить. После этого, согласись, трудно назвать их цивилизованными.

– В Оденсе, недалеко от квартала, где я живу, секта сатанистов убила старика, его искололи булавками, выпустили всю кровь, якобы совершая жертвоприношение Вельзевулу, – пожал плечами профессор. – Конечно, уанка были бестии. А о каком древнем народе мы не можем сказать того же? Кто из них не был жестоким и нетерпимым, если оценивать их с позиций наших сегодняшних представлений?

Вернулся Франсиско Лопес, выходивший взглянуть, все ли в порядке в поселке. Вместе с ним в комнату ворвалась струя ледяного воздуха.

– Все спокойно, – сказал он, отряхивая пончо. – Но температура сильно упала, идет дождь с градом. Постучим по дереву, чтобы этой ночью с гор не пополз чертов уайко.

– Возьми-ка, согрейся. – Пичин наполнил ему рюмку. – Не хватало только, чтобы после терруков нас тут еще прихватил уайко.

– Я вот спрашиваю себя, – задумчиво пробормотал Бали, как бы разговаривая сам с собой, – не является ли то, что происходит в Перу, воскрешением загнанного внутрь насилия? Как если бы оно было спрятано, укрыто и вдруг по какой-то причине снова вырвалось наружу.

– Если ты снова будешь рассказывать о той экологичке, я пойду спать, – попытался остановить его Пичин. А недоумевающему Литуме пояснил: – Мой друг был знаком с сеньорой д'Аркур, которую в прошлом месяце убили в Уанкавелике. Теперь, когда он выпивает немного, он начинает философствовать по поводу этого случая. Но ведь между шахтером и философом большая разница, разве не так, Бали?

Бали ничего не ответил. Он погрузился в свои мысли, глаза его блестели от выпитого писко, волосы упали на лоб.

– Да, действительно, трудно понять смерть Гортензии. – Лицо профессора помрачнело. – Однако и мы неправы, когда пытаемся найти логику всех этих убийств. Потому что они не имеют разумного объяснения.

– Она прекрасно знала, что играет с огнем. – Глаза Бали были широко открыты. – Но это ее не останавливало. Как и тебя, Скарлатина. Ты тоже знаешь, чем рискуешь. Если бы ночью нас нашли, я и Пичин, может быть, как-нибудь и договорились бы с ними, а тебе уж точно размозжили бы голову камнями, как Гортензии. Но ты, несмотря ни на что, не отступаешься. Ладно, снимаю перед тобой шляпу, старина.

– Ну, вы, положим, тоже не отступаетесь, – любезно ответил профессор.

– Так для нас шахта – средство существования, – сказал Пичин. – Мы ею живем. Точнее сказать – жили.

– Почему это Перу вызывает такой интерес у иностранцев? – с удивлением спросил Бали. – Мне кажется, мы его не заслуживаем.

– Перу – страна, которую никто не понимает, – засмеялся Скарлатина. – А непонятное больше всего и притягивает, особенно людей из таких благополучных стран, как моя, где как раз все понятно.

– Думаю, я не останусь больше в Эсперансе, – повернул разговор в другую сторону Бали. – У меня нет ни малейшего желания изображать из себя героя, особенно на шахте, в которой кончается серебро. Прошлой ночью, по правде говоря, я чуть не отдал концы со страха.

– Мы с профессором чувствовали это там, в резервуаре, – улыбнулся Пичин. – Точнее, обоняли.

Бали засмеялся, профессор, а за ним и Лопес тоже засмеялись. Только Литума оставался серьезным, он почти перестал слушать разговор, его охватила глубокая тревога. Позднее, когда, покончив с бутылкой писко, все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам, он задержался у порога спальни профессора Стирмссона – по соседству с его спальней – и почтительно, слегка заплетающимся языком спросил:

– Мне вот что любопытно, доктор: значит, эти чанка и уанка приносили в жертву людей, когда хотели проложить новую дорогу?

Профессор в этот момент наклонился снять ботинки; в неустойчивом свете ацетиленовой лампы черты его лица неузнаваемо изменились, и Литуме вдруг почудилось, что светловолосую голову профессора осенил золотой ореол.

– Они делали это не из жестокости, а по религиозным соображениям, – пояснил профессор. – Они таким способом выражали свое уважение духу горы или духу земли, которого они собирались потревожить. То есть они это делали для того, чтобы избежать возмездия. Чтобы выжить. Чтобы не разверзлась под ногами пропасть, не стер с лица земли уайко, не сожгла молния, не вышло из берегов и не затопило их дома и посевы озеро. Надо их понять. Для них ведь не существовало естественных катастроф, все зависело от высшей воли, и они должны были умилостивить ее жертвоприношениями.

– Я уже слышал однажды такое от доньи Адрианы.

– Передайте ей мой привет, ей и Дионисио, – сказал профессор. – В последний раз мы виделись на ярмарке в Уанкайо. Адриана в молодости была очень привлекательной. Это потом ее разнесло, как всех их тут разносит. Я вижу, вы интересуетесь историей, капрал?

– Немного, – согласился Литума. – Спокойной ночи, доктор.

* * *

Они живут в страхе с тех пор, как услышали о нашествии пиштако и о том, что в кварталах Аякучо жители организуются в дружины, чтобы дать им отпор. И наши говорят: «Надо сделать так же. Нельзя допустить, чтобы потрошители бесчинствовали и в Наккосе». Хотят жечь по ночам костры среди бараков, чтобы пиштако не застали их врасплох. Но те все равно придут, они всегда появляются там, где дела идут плохо. Повторяется история, которая случилась с Наккосом, когда он в первый раз пришел в упадок. Раньше-то Наккос был процветающим шахтерским поселком, поэтому мы с Тимотео и пришли сюда, когда скрылись из Кенки.