Текст книги "Крестный отец (др.перевод)"

Автор книги: Марио Пьюзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Если и в самом деле дойдет до этого, мне придется самому поговорить с доном.

– Если дойдет до этого, дон сам с тобой поговорит, – ответил Хаген. Говоря это, он старался не давать никаких обещаний. Его не удивило то, что Гофф с такой готовностью выполнил указания дона. Владения «семейства» ограничивались пределами Нью-Йорка, но своего могущества дон Корлеоне достиг, благодаря помощи, оказанной им руководителям профессиональных союзов. Многие из них продолжали оставаться его должниками.

Но то, что встреча была назначена на десять часов, служило дурным предзнаменованием. Это означало, что Хаген будет в списке визитеров и что он не будет приглашен на обед. Выходит, Вольтц не оценил его должным образом. Может быть, Гофф, который наверняка получает частые подарки от Вольтца, угрожал недостаточно ясно? Иногда желание дона оставаться в тени шло не на пользу семейному делу, поскольку часто его имя ничего не говорило людям.

Предчувствие не обмануло Хагена. Вольтц заставил его прождать до половины одиннадцатого. Комната, в которой он ждал, была великолепно обставлена, а на диване напротив него сидела девочка такой красоты, какую Хаген в жизни не видел. Ей было не более одиннадцати-двенадцати лет и одета она была в простое на вид, но очень дорогое платье, которого не постыдилась бы взрослая женщина. У нее были золотистые волосы, синие, как море, глаза и сочный ротик. За ней присматривала женщина, видимо – мать, которая время от времени бросала на Хагена холодный и высокомерный взгляд, вызывавший в Хагене желание взять и заехать ей кулаком в морду. «Девочка – ангел, а мать – дракон», – думал Хаген.

Наконец, вошла толстая, но красиво одетая женщина средних лет и повела Хагена через целый ряд комнат в кабинет продюсера.

Джек Вольтц оказался высоким крепким человеком с большим животом, который искусно прятался под великолепно сшитым костюмом. В десять лет Вольтц катал пустые бочки из-под пива в Ист-Сайд Нью-Йорка. В двадцать лет он помогал своему отцу выжимать соки из рабочих. В тридцать лет оставил Нью-Йорк и стал одним из основателей кинопромышленности. В сорок восемь лет Вольтц был одним из самых сильных людей Голливуда, грубияном, гоняющимся за проститутками и волком, нападающим на стада беззащитных молоденьких кинозвезд. В пятьдесят лет он начал исправляться. Он стал брать уроки по дикции, перенял приличные манеры у своего слуги-англичанина и научился разбираться в одежде. После смерти первой жены он женился на очень красивой кинозвезде с мировым именем, которая не любила сниматься. Теперь, в шестьдесят лет, он собирал картины знаменитых художников прошлых столетий, являлся членом кинокомитета при президенте, учредил и финансировал многомиллионный фонд для прогресса киноискусства. Его дочь вышла замуж за английского лорда, а сын женился на итальянской принцессе.

Последним его хобби были лошади, на которые он истратил около десяти миллионов долларов. Газеты под крупными заголовками сообщали о самой дорогой его покупке – лошади Хартум. Он заплатил за нее астрономическую сумму: шестьсот тысяч долларов. Спустя некоторое время, Вольтц заявил, что самый быстрый в мире скакун больше никогда не будет принимать участия в соревнованиях, а будет использован только для спаривания на его конюшне.

Он принял Хагена вежливо, с гримасой, которая должна была означать улыбку, на смуглом и чисто выбритом лице. Несмотря на все потраченные деньги и услуги лучших в мире косметологов, ему не удалось скрыть свой возраст: кожа на его лице казалась сшитой из отдельных лоскутков. Вел он себя очень непринужденно и была в нем черта, характерная и для дона Корлеоне: уверенность господина, властвующего над миром.

Хаген приступил к делу прямо, без обиняков. Его послал друг Джонни Фонтена. Этот друг – очень сильный человек, и сумеет достойно отблагодарить мистера Вольтца, если последний окажет ему небольшую услугу. Небольшая услуга заключается в том, что главная роль в новом фильме Вольтца должна быть поручена Джонни Фонтена.

Серое лицо ничего не выражало и сохраняло маску вежливости.

– А чем может отблагодарить меня твой друг? – спросил Вольтц. Вопрос прозвучал явно пренебрежительно.

Хаген, игнорируя пренебрежительность тона Вольтца, пояснил:

– У тебя должны вскоре возникнуть неприятности с рабочими студии. Мой друг может позаботиться о том, чтобы этого не произошло. Один из твоих ведущих актеров, который приносит студии огромные доходы, только что перешел от марихуаны к героину. Мой друг может позаботиться о том, чтобы он нигде не достал героина. И если со временем возникает необходимость в том, чтобы уладить подобные мелочи, один звонок моему другу может решить все проблемы.

2

В четверг вечером Том Хаген зашел в свою контору в Сити. Он надеялся проделать всю канцелярскую работу, связанную с предстоящей встречей с Виргилием Солоццо, встречей настолько важной, что они с доном целый вечер сидели и обсуждали все возможные предложения Солоццо «семейству». Хаген старался предусмотреть все, до последних мелочей.

Преждевременное возвращение Хагена из Калифорнии и сообщение о неудачных переговорах с Вольтцем не удивило дона. Он заставил Хагена рассказать все до мельчайших подробностей и презрительно скривил рот при упоминании о девочке – красавице и ее матери. Он пробормотал «стыд и срам» по-итальянски – самое крепкое свое ругательство. Затем задал Хагену последний вопрос:

– У него настоящие яйца?

Хагену пришлось поразмыслить над тем, что имеет в виду дон. Он знал, что понятия дона несколько отличаются от понятий других людей, и словам он часто придает совсем иной, скрытый смысл. Сильный ли у Вольтца характер? Разумеется, но дон имеет в виду не это. Готов ли он пойти на колоссальные убытки, задержку съемок, на бурю, которую поднимет сообщение о том, что главный актер студии употребляет героин. И опять не это имел в виду дон. Наконец, Хагену удалось перевести вопрос. Способен ли Вольтц поставить на карту все, может ли он рискнуть всем своим состоянием ради принципа, ради осуществления своих планов мести?

Хаген улыбнулся. Очень редко он шутил с доном, и это был один из таких случаев.

– Ты спрашиваешь, сицилиец ли он? – Дон радостно закивал головой. – Нет, – сказал Хаген.

И это все. Дон думал до следующего дня. В среду после обеда он позвал к себе Хагена и дал ему подробные указания. Не было сомнений, что дон решил проблему и что Вольтц завтра же утром позвонит и сообщит, что Джонни Фонтена получил главную роль в новом военном фильме.

В этот момент действительно зазвонил телефон, но это был Америго Бонасера. Голос могильщика дрожал от благодарности. Он просил Хагена передать дону заверения в вечной дружбе. Он, Америго Бонасера, готов жизнь отдать за крестного отца.

«Дейли Ньюз» поместил на первой полосе фотографию избитых Джерри Вагнера и Кевина Мунена. На мастерски сделанных снимках были видны изувеченные человеческие тела. «Дейли Ньюз» выразил искреннее удивление по поводу того, что пострадавшие живы и сообщал, что им придется провести в больнице по крайней мере несколько месяцев и подвергнуться пластической операции. «Надо сказать Клеменца, чтобы сделал что-нибудь для Гатто, – подумал Хаген. – Этот парень знает свое дело.»

Следующие три часа Хаген посвятил изучению отчетов о состоянии дел в фирме по импорту оливкового масла и строительной компании дона. Ни одно из этих дел не процветало, но теперь, после войны, они могли стать источниками доходов. Он уже почти забыл о существовании Джека Вольтца, когда секретарша сообщила, что его вызывает Калифорния. Поднимая трубку, он почувствовал легкую дрожь нетерпения.

– Хаген слушает.

Голос в трубке кипел от возмущения и ненависти, и его невозможно было узнать.

– Проклятый ублюдок! – вопил Вольтц. – Я вас всех посажаю по тюрьмам по сто лет. Не пожалею денег. Все отдам, до последнего гроша. А этому Фонтена отрежут яйца, уж я это устрою. Слышишь меня? Макаронник проклятый.

Хаген вежливо ответил:

– Я полунемец-полуирландец.

Последовала пауза, а потом послышался щелчок: на другом конце провода положили трубку. Хаген улыбнулся. Ни разу Вольтц не произнес угрозы в адрес самого дона Корлеоне. Это была дань гениальности дона.

Джек Вольтц всегда спал один. У него была кровать, в которой могли бы свободно поместиться десять человек, и спальня, которая вполне могла служить местом съемок королевского бала, однако, вот уже десять лет, после смерти первой жены, он спит один. Это вовсе не обозначает, что он потерял интерес к женщинам. Для своего возраста он был довольно крепок, но возбудить его теперь могли лишь очень молоденькие девочки, да и в их обществе он был в состоянии провести не более 2–3 часов.

В этот четверг он проснулся раньше обычного. В первых лучах солнца комната казалась лугом, покрытым туманом. У ножки кровати Вольтц заметил знакомые очертания и приподнялся на локтях, чтобы получше рассмотреть. Это была голова лошади. Еще не придя в себя окончательно после сна, Вольтц протянул руку и включил свет.

Представшее перед ним зрелище заставило его содрогнуться. Казалось, его ударило огромным молотом по груди, сердце дико стучало, и ему захотелось рвать. Блевотина расползлась по толстому ковру.

Черная шелковистая голова Хартума стояла посреди лужи крови. По полу тянулись белые сухожилия, морда была покрыта пеной, а большие, словно яблоки, глаза, которые недавно блестели золотом, теперь казались гнилыми плодами, плавающими в крови. Вольтца обуял дикий гнев, который и заставил его выкрикнуть по телефону столь необдуманные угрозы.

Вольтц был глубоко потрясен. Как может человек уничтожить животное, цена которому шестьсот тысяч долларов? Без единого предупреждения. Без переговоров, которые могли бы изменить приказ. Подобная жестокость говорит о том, что здесь действовал человек, для которого не существует ни закона, ни бога. Сила, воля и хитрость этого человека потрясли Вольтца. Ночные сторожа утверждали, что ничего не слышали. Вольтц им не верил. Их явно подкупили и можно заставить их говорить.

Вольтц не был дураком, он просто ошибся, полагая, что сильнее дона Корлеоне. Ему намекнули, что он заблуждается. Несмотря на богатство, связи с президентом и дружбу с главой ФБР, какой-то итальяшка – импортер оливкового масла может приказать, чтобы его, Вольтца, убили. И он сделает это. За то, что не дал Джонни Фонтена роль в фильме. Невероятно. Не имеют права люди так действовать. Это сумасшествие, это значит, что ты не можешь распоряжаться своими деньгами, быть хозяином в своей фирме. Это в сто раз хуже коммунизма. Надо все это разрушить. Этого нельзя допустить.

Вольтц позволил врачу накормить себя слабым снотворным. Когда пришло успокоение, он начал мыслить более трезво. Больше всего его потрясло то безразличие, с которым этот человек, дон Корлеоне, приказал уничтожить коня с мировым именем, стоимостью шестьсот тысяч долларов! И это только начало. Вольтца охватил страх. Он думал о своей жизни. Он богат. Ему доступны самые красивые женщины в мире. Его принимают короли и королевы. Он живет полной жизнью и обладает всем, что могут дать деньги и власть. Надо быть сумасшедшим, чтобы ради каприза жертвовать всем этим. Что он может поделать с Корлеоне? Он дико засмеялся, а врач с беспокойством посмотрел на него. Еще одна интересная мысль пришла ему в голову. Ведь он превратился в посмешище, и на улицах на него станут показывать пальцами. Это заставило его как можно скорее отдать необходимые распоряжения. Слуги и врач поклялись, что будут молчать. В газетах поместили сообщение, что скаковая лошадь Хартум умерла, заразившись во время переправки ее из Англии. Ее останки были погребены в тайном месте на территории усадьбы. Спустя шесть часов, Джонни Фонтена позвали к телефону: режиссер фильма просил его прийти на работу в следующий понедельник.

В тот же вечер Хаген отправился к дону Корлеоне для подготовки важной встречи с Виргилием Солоццо. Дон позвал старшего сына, и Сонни Корлеоне, с удлинившимся от усталости тяжелым лицом купидона, стоял у окна и прихлебывая, пил воду из стакана. «Он наверняка продолжает развлекаться с Люси», – подумал Хаген. Еще одна забота.

Дон Корлеоне сидел в кресле и пыхтел сигарой «ди нобили». У Хагена всегда была припасена пачка таких сигар. Он пытался убедить дона перейти на гаванские сигары, но тот утверждал, что они вызывают у него боль в горле.

– Нам известно все, что мы должны знать? – спросил дон.

Хаген раскрыл папку.

– Солоццо придет к нам за помощью, – сказал он. – Он попросит защиты от закона и минимум миллион долларов. В виде компенсации мы получим часть доходов, но никто не знает, какую именно. К Солоццо перешло семейство Татаглия, и они, возможно, тоже получат долю. Речь идет о наркотиках. У Солоццо имеются связи в Турции, где выращивают мак. Сырье он переправляет в Сицилию. С этим нет проблем. В Сицилии у него имеется завод по изготовлению героина, а в случае необходимости он может вместо героина изготовлять морфий. Завод в Сицилии защищен со всех точек зрения. Трудность заключается в переправке товара в Штаты и его распространение. Еще существуют проблемы с основным капиталом. Миллион долларов на дереве не растет.

Дон Корлеоне нахмурился. Когда речь шла о делах, он не любил напыщенности. Хаген продолжал:

– Они зовут Солоццо Турком. На то имеются две причины. Он прожил долгое время в Турции, и говорят, что у него там жена и дети. Во-вторых, говорят, что он очень ловок в обращении с ножом. Солоццо очень способный человек и сам себе господин. Дважды сидел в тюрьме: в Италии и в Соединенных Штатах, и известен полиции, как торговец наркотиками. Это нам на руку: его прошлое и тот факт, что он стоит во главе дела, никогда не позволят ему дать показания против нас. Сейчас он женат на американке и имеет от нее троих детей. Он прекрасный семьянин и сумеет спокойно вынести любое наказание, если будет уверен в том, что о его семье позаботятся.

Дон затянулся сигарой и спросил:

– А что ты скажешь, Сантино?

Хаген знал, что скажет Сонни. Сонни не терпелось принять участие в крупной операции, и это было подходящим случаем.

Сонни отхлебнул виски:

– В этом белом порошке масса денег, – сказал он. – Но это и опасно. Кто-то может загреметь в тюрьму лет на двадцать. Я бы предложил участвовать только в защите их от закона, но не принимать непосредственного участия в операциях, и тогда это будет великолепной идеей.

Хаген с удовольствием посмотрел на Сонни.

– А ты, Том, что ты думаешь по этому поводу?

Том говорил искренне. Он уже понял, что дон откажет Солоццо и был убежден, что один из тех редких случаев, когда дон не продумал дело до конца.

– Говори, Том, – подбадривал Хагена дон. – Даже советник-сицилиец не всегда соглашается с боссом.

Все засмеялись.

– Я считаю, что ты должен сказать «да», – сказал Хаген. – Тебе известны только факты, лежащие на поверхности. Но важнейший из фактов заключается в том, что в наркотиках кроется более крупный денежный потенциал, чем в любом другом деле. Если мы не войдем в дело, войдут другие, возможно, – семейство Татаглия. Огромные доходы помогут им накопить большие силы, и их «семейство» станет сильнее нашего. В конце концов нас станут преследовать и отнимут все, чем мы сегодня обладаем. Чего бы они не делали, мы не должны от них отставать. Становясь сильнее, он превращаются для нас в реальную опасность. Сейчас в наших руках азартные игры и профсоюзы, и на сегодняшний день это лучшее капиталовложение; но завтра принадлежит наркотикам. Я думаю, что мы либо принимаем участие в этой операции, либо подвергаем опасности все, что у нас есть. И мы почувствуем это, если не сегодня, то через десять лет.

Казалось, что речь Хагена произвела глубокое впечатление на дона. Он вынул сигару изо рта и промямлил:

– Это, разумеется, самое главное. – Он вздохнул и встал. – В котором часу я должен встретиться с этим безбожником?

Хаген ответил с надеждой в голосе:

– Завтра в десять утра.

Быть может, дон все же согласится?

– Я хочу, чтобы вы оба присутствовали на встрече, – сказал дон.

Он встал, потянулся и похлопал сына по плечу:

– Поди поспи немного, Сонни. Ты плохо выглядишь. Береги себя, не всегда будешь молод.

Сонни, которого отеческая забота дона вывела из глубокого забытья, задал вопрос, все время вертевшийся на языке у Хагена:

– Ну так что же, отец, каким будет твой ответ?

Дон Корлеоне улыбнулся:

– Пока я не слышал, какие проценты они предлагают и каковы их остальные условия, я ничего не могу сказать. Кроме того, я хочу продумать данный мне здесь сегодня совет. Вы знаете, я не из тех, кто делает дела на скорую руку.

Уже выходя, дон обернулся и спросил Хагена:

– У тебя записано, что до войны этот Турок жил на доходы от проституции? Как сейчас семейство Татаглия. Запиши это прежде, чем забудешь.

На и без того красном лице дона проступил румянец насмешки. Хаген умышленно не припомнил этой детали, так как она была несущественной. Но теперь у дона может возникнуть неправильное представление о его работе. Когда дело касается секса, дон был непреклонен.

«Турок» – Виргилий Солоццо был невысок и так темен, что его и в самом деле можно было принять за настоящего турка. Его кривой нос и жестокие черные глаза еще больше подчеркивали это сходство. В нем чувствовался избыток самоуверенности.

Сонни Корлеоне встретил его у двери и повел в кабинет, где сидели Хаген и дон. Хагену показалось, что он в жизни не встречал столь опасного на вид человека. Сравниться с ним, пожалуй, может лишь Лука Брази.

Все присутствующие вежливо пожали друг другу руки. «Если дон когда-нибудь спросит меня, имеет ли этот человек крепкие яйца, буду вынужден сказать «да»», – подумал Хаген. Никогда не приходилось ему видеть такой силы в одном человеке. Даже дону было далеко до него. Дон вообще предстал в очень невыгодном свете. Он был очень просто одет и от его приветствий веяло чем-то крестьянским.

Солоццо приступил к делу. Речь идет о наркотиках. Все готово. Кое-какие маковые плантации в Турции обязались поставлять ему определенное количество сырья ежегодно. У него имеется завод во Франции, на котором из этого сырья будут готовить морфий. Имеется у него совершенно надежное предприятие и по изготовлению героина в Сицилии. Переправка сырья в обе эти страны налажена и надежна, насколько что-то может быть надежно в этом деле. Переправка продукции в Соединенные Штаты связана с потерей примерно пяти процентов, так как ФБР, как им обоим известно, подкупить невозможно. Доходы будут колоссальными, а риск ничтожен.

– Для чего же ты пришел ко мне? – спросил вежливо дон. – Чем я заслужил такую честь?

На темном лице Солоццо не дрогнул ни один мускул.

– Мне нужны два миллиона долларов наличными, – сказал он. – И, что не менее важно, я нуждаюсь в человеке с прочными связями в верхах. Несколько из моих людей попадут в руки полиции. Этого избежать невозможно. У каждого из них незапятнанное прошлое, и судьи со спокойной душой смогут приговорить их к минимальным срокам. Мне нужен человек, способный гарантировать, что когда мои друзья попадут в беду, они проведут в тюрьме не более двух лет. Тогда они не заговорят. Но если они получат по десять – двадцать лет, то кто знает? В этом мире много слабых людей. Они могут заговорить и подвергнуть опасности более важных людей. Связи в суде просто необходимы. Я слышал, дон Корлеоне, что в твоем кармане не меньше судей, чем медяков в кармане чистильщика обуви.

Дон Корлеоне не потрудился поблагодарить гостя за комплимент.

– Какой процент получает моя семья? – спросил он.

Глаза Солоццо заблестели.

– Пятьдесят процентов, – торжественно произнес он, а потом заговорил почти ласково. – С самого начала твой доход будет равен трем или четырем миллионов долларов. Потом он возрастет.

Дон Корлеоне спросил:

– А каков процент семьи Татаглия?

Солоццо явно занервничал.

– Они получают небольшую часть моей доли. Мне они нужны для непосредственного участия в операции.

– Так, – сказал дон Корлеоне, – я получаю пятьдесят процентов только за первоначальное капиталовложение и судебную защиту. Ты хочешь сказать, что сама операция – не мое дело?

Солоццо подтвердил слова дона кивком головы.

– Если ты считаешь, что два миллиона долларов – это «всего лишь» капиталовложение, мне остается только приветствовать тебя, дон Корлеоне.

Дон заговорил тихим голосом:

– Я согласился на встречу с тобой, потому что питаю глубокое уважение к семейству Татаглия и потому что слышал о тебе много хорошего. Я вынужден ответить отказом на твое предложение. Но считаю долгом объяснить свой отказ. Доходы в твоем деле огромны, но и риск не мал. Согласись я на участие в твоих операциях, это могло бы повредить остальным моим интересам. Верно, что у меня немало друзей в политике. Но они откажутся от меня, если вместо азартных игр я займусь наркотиками. Они считают, что азартные игры – это что-то вроде спиртных напитков: грех, но безвредный. В то же время наркотики они считают делом грязным. Нет, не возражай, это их мнение, а не мое. Меня не интересует, каким способом человек зарабатывает на жизнь.

Скажу только одно: твой бизнес слишком опасен. Все члены моей семьи жили последние десять лет, не подвергаясь опасности. Я не могу рисковать их жизнью и благополучием ради погони за деньгами.

Единственным признаком разочарования Солоццо было то, что его глаза быстро забегали по комнате, будто ища поддержки у Хагена и Сонни. Потом он спросил:

– Ты волнуешься за свои два миллиона?

– Нет, – холодно ответил дон и усмехнулся.

Солоццо предпринял новую попытку:

– Семейство Татаглия тоже будет гарантировать твое капиталовложение.

И тут Сонни совершил непростительную ошибку.

– Семейство Татаглия гарантирует возвращения нашего вклада без процентов? – спросил он.

Хаген пришел в ужас от этого вмешательства. Он видел, как холодеет дон, как смотрят его злые глаза на старшего сына, застывшего в испуге непонимания. Глаза Солоццо снова блуждали, на этот раз довольные. Он обнаружил трещину в крепости дона. Снова заговорил дон:

– Сегодня молодежь думает только о деньгах, – сказал он. – Они не признают никаких правил приличия. Прерывают старших, вмешиваются в их разговоры. Но я питаю слабость к своим детям и, как ты мог заметить, избаловал их. Синьор Солоццо, мое «нет» окончательно. От себя лично хочу пожелать тебе успехов в твоем деле. Оно противоречит моим принципам. Я сожалею, что мне приходится разочаровывать тебя.

Солоццо пожал дону руку и позволил Хагену проводить себя до автомобиля. Его лицо ничего не выражало, когда он прощался с Хагеном.

Когда Хаген вернулся в комнату, дон спросил его:

– Ну, что ты скажешь об этом человеке?

– Он сицилиец, – сухо ответил Хаген.

Дон глубокомысленно кивнул головой. Потом повернулся к сыну и нежно сказал:

– Никогда, Сантино, не позволяй никому, кроме членов твоей семьи, знать, о чем ты думаешь. Пусть они никогда не знают, что у тебя под ногтями. Мне кажется, твой мозг немного размягчился от комедии, которую ты играешь с этой девушкой. Теперь прочь с моих глаз!

Хаген видел, что изумление на лице Сонни сменилось злостью за выслушанную нотацию. «Неужели он и в самом деле думал, что дон никогда не узнает про его последнюю победу? – изумился Том. – И неужели он до сих пор не понимает, какую ошибку совершил утром?» Если так, то Хаген никогда не согласится быть советником Сантино Корлеоне.

Дон Корлеоне подождал, пока Сонни вышел из комнаты. Потом снова уселся в обитое кожей кресло и жестом показал, что хочет пить. Хаген налил ему стакан арака. Дон посмотрел на него.

– Пришли ко мне Луку Брази, – сказал он.

Прошло три месяца. Хаген сидел в своей городской конторе и торопился покончить со всеми делами, чтобы успеть побегать по магазинам и купить рождественские подарки жене и детям. Зазвонил телефон, и в трубке раздался радостный и возбужденный голос Джонни Фонтена. Фильм снят, все получилось, как в сказке. Он пошлет дону такой рождественский подарок, что у всех глаза на лоб вылезут. Он привез бы подарок сам, но надо доснять еще несколько мелочей. В Хагене проснулось любопытство.

– А что это за подарок? – спросил он.

– Я не могу сказать, секрет – это лучшая часть рождественского подарка.

Хаген тут же потерял интерес ко всему делу и, наконец, ему удалось, соблюдая правила приличия, положить трубку.

Через десять минут секретарша сообщила, что с ним хочет говорить Конни Корлеоне. Хаген вздохнул. Конни была прелестной девочкой, но выйдя замуж стала докучливой бабой. Она беспрестанно жалуется на мужа и часто уезжает к матери на два – три дня. Оказалось, Карло Ричи – безнадежный неудачник. Ему дали маленькое, но надежное дело, и он умудрился в кратчайшие сроки обанкротиться. Он много пьет, ходит к проституткам, играет в карты и часто избивает жену. Конни пока ничего не рассказала отцу, она делится своими бедами только с Хагеном. Хаген пытался отгадать, что за страшную историю она поведает ему сегодня.

Но и на нее, наверно, положительно повлияло приближающееся Рождество. Она решила узнать у Хагена, что отец хотел бы получить к Рождеству, а также, что подарить Сонни, Фредо и Майку. Что купить матери, она уже знала. Хаген предложил кое-что, но она все отклонила, и в конце концов оставила его в покое.

Снова зазвонил телефон, и раздраженный Хаген швырнул все бумаги в корзину. К черту! Он уходит. Отказаться от разговора он, разумеется, не посмел. Когда секретарша сказала, что говорить с ним хочет Майкл Корлеоне, он взял трубку с удовольствием. Он всегда любил Майка.

– Том, – сказал Майкл Корлеоне, – завтра я еду в город вместе с Кей. Хочу сказать старику что-то важное перед Рождеством. Завтра вечером он будет дома?

– Конечно, – ответил Хаген. – До праздника он уже не выедет из города. Я могу тебе чем-то помочь?

Майкл был также немногословен, как и его отец.

– Нет, – сказал он. – Увидимся в Рождество. Соберемся в Лонг-Биче, верно?

– Да, – ответил Хаген.

Майк повесил трубку.

Хаген попросил секретаршу позвонить его жене и передать, что он немного задержится, но чтобы она готовила ужин. Выйдя из здания, где находилась контора он быстрыми шагами направился к торговому центру Мэйси. Кто-то преградил ему путь. Это был Солоццо.

Солоццо взял его под руку и тихо сказал:

– Не бойся, я просто хочу поговорить с тобой.

Внезапно открылась дверца машины, которая стояла возле тротуара. Солоццо торопливо проговорил:

– Входи. Я хочу с тобой поговорить.

Хаген высвободил руку. Он не был напуган, но неожиданная встреча его рассердила.

– Мне некогда, – сказал он.

В этот момент сзади подошли двое. Хаген почувствовал внезапную слабость в ногах.

Солоццо повторил:

– Входи в машину. Если бы я хотел убить тебя, тебя уже не было бы в живых. Поверь мне.

Хаген сел в машину.

Майкл Корлеоне солгал Хагену. Он был уже в Нью-Йорке и звонил Хагену из гостиницы «Пенсильвания». Когда он повесил трубку, Кей Адамс потушила сигарету и сказала:

– Я и не знала, Майк, что ты такой актер.

Майкл сел на кровать рядом с ней.

– Все ради тебя, сладость моя. Скажи я, что мы в городе, нам тут же пришлось бы пойти к отцу. И тогда мы не смогли бы сходить в ресторан поужинать, пойти в театр, не могли бы спать эту ночь вместе. Пока мы не женаты, отец нам этого делать в своем доме не позволит.

Он обнял ее и нежно поцеловал в губы. Ее рот был так сладок, что он не удержался и осторожно потянул Кей к кровати. Она закрыла глаза, и Майкл почувствовал огромную радость. Он провел войну на тихом океане и там, на залитых кровью островах, мечтал о такой девушке, как Кей Адамс. О такой же красоте. О красивом и хрупком теле, молочно-белой и наэлектризованной страстью коже. Она открыла глаза и наклонила к себе его голову. Они провалялись в постели до самого вечера, пока не пришло время ужинать и идти в театр.

После ужина они прошлись возле ярко освещенного универсального магазина, переполненного людьми, и Майкл спросил ее:

– Что подарить тебе к Рождеству?

Она прижалась к нему.

– Тебя, – сказала она. – Думаешь, что твой отец нормально отнесется к нашему браку?

– Какой вопрос! – ответил Майкл. – А вот примут ли меня твои?

Кей пожала плечами.

– Это меня не волнует, – ответила она.

– Я даже думал сменить фамилию, – сказал Майкл. – Но если что-то случится, это вряд ли поможет. Ты и в самом деле хочешь стать Корлеоне?

Этот вопрос был задан в шутливом тоне.

– Да, – ответила она, нисколько не улыбаясь.

Они прижались к друг другу. Они решили пожениться на Рождество, без религиозного обряда, в маленьком городке, в присутствии всего двоих друзей, которых пригласят в качестве свидетелей. Но Майкл настоял на том, чтобы поделиться своими планами с отцом. Он сказал, что отец не воспротивится свадьбе. Кей сомневалась. Своим родителям она расскажет все только после свадьбы.

– Они сразу подумают, что я беременна, – сказала она.

Майкл улыбнулся.

– Мои родители тоже.

Они старались не говорить о том, что Майклу придется порвать с семьей. Они собирались закончить учебу в колледже, видеться только в конце недели и проводить вместе летние каникулы. Все предвещало счастливую жизнь.

Они попали на оперетту «карусель» – веселую историю о воре-зазнайке, и часто с удовольствием смеялись. Когда они вышли из театра, на улице был жуткий холод, Кей прижалась к Майклу и спросила его:

– После свадьбы ты тоже будешь меня бить, а потом своруешь для меня звезду?

Майкл засмеялся.

– Я собираюсь стать профессором математики. Потом он спросил. – Хочешь что-нибудь поесть, перед тем, как отправиться в гостиницу?

Кей отрицательно покачала головой и многозначительно подняла на него глаза. Он улыбнулся ей, и они расцеловались посреди холодной улицы. Майкл почувствовал голод и решил заказать в гостинице бутерброды.

В регистрационном зале гостиницы Майкл подтолкнул Кей к газетному киоску и сказал:

– Ты купи газеты, а я пока пойду за ключом.

Ему пришлось постоять в очереди: несмотря на окончание войны, в гостинице недоставало рабочих рук. Взяв ключи, Майкл нетерпеливо осмотрелся в поисках Кей. Она стояла у киоска, не отрывая взгляда от только что купленной газеты, а глаза ее были полны слез.

– Ой, Майк, – сказала она. – Ой, Майк.

Майкл вырвал газету из ее рук. Первое, что он увидел, была фотография его отца, лежавшего на улице в луже крови. Рядом с ним, на тротуаре, сидел человек и плакал, как ребенок. Это был его брат Фредо. Майкл Корлеоне почувствовал, как его тело превращается в лед. Не было ни жалости, ни страха, один лишь холод. Он сказал Кей:

– Поднимись в комнату.

Но ему самому пришлось взять ее под руку и отвести наверх. В номере Майкл сел на кровать и снова развернул газету. Заголовок гласил: