Текст книги "Соната для флейты и альта"

Автор книги: Марина Мартынова

Марина Мартынова
Соната для флейты и альта

Мартынова Марина Юрьевна родилась в 1954 г. в городе Тобольске Тюменской области, живет в Краснодаре с 1965 года, окончила факультет романо–германской филологии Кубанского государственного университета, пишет и переводит стихи, прозу, драматические и публицистические произведения. В профессиональной сфере занимается техническим переводом, преподаванием английского языка, зарубежной литературы, отчасти журналистской и научной (литературоведческой и лингвистической) деятельностью.

На рубеже веков стала одним из создателей литературно-театральной группы «Пункт Приема», соавтором произведений в разрабатываемом группой жанре концептуальных поэтических спектаклей и других акций, порой скандальных. По «странному» складу своей натуры иногда служит буфером между конфликтующими поколениями, т. к. формально (и во многом духовно) принадлежит к старшему, но по роду деятельности и по склонности к эксперименту и даже некоторому романтическому бунтарству, никак не может оторваться от молодежи. В настоящее время руководит также литературной студией и факультативом по журналистике в гимназии № 44.

Это первая книга ее стихов (не считая «самиздатовских» версий).

ПРЕЛЮДИЯ

И вот, наконец, я решилась выпустить свой первый сборник стихов. Слава Богу, уже полвека стукнула – пора, знаете ли…

Случалось ли вам биться над именем вашего первенца? Или – вспомните знаменитое :«Как вы судно назовете, так оно и поплывет…» Не ручаюсь за точность цитаты – впрочем, это и не важно. А важно то, что, перебрав строчки своих лучших стихов, я так ни на чем и не остановилась. Да к тому же, называть сборник стихотворной строчкой стало уже как‑то общепринято. Хотелось чего‑то такого, что сразу дало бы камертон и какую‑то общую концепцию что ли. Зацепившись за «камертон», вдруг вспомнила, как когда‑то интересовалась музыкальными формами, в частности, сонатной. Для тех, кто с этим не знаком, поясняю: это одна из самых совершенных музыкальных форм, основной принцип ее – чередование и противоборство главной и побочной партии, с повторением и развитием тем, мотивов, которые, перемежаясь, выстраивают музыкальную мысль. Вот я и подумала: то, что хорошо в музыке, вероятно, может быть неплохо и в поэзии, а? Почему бы не попробовать?

Так родилось не только название сборника, но и сам принцип его построения И хотя соната и сонатная форма (точнее, форма сонатного аллегро) – не одно и то же, но многие сонаты строятся по этому принципу. Флейта и альт пришли из моей песни, которой и открывается сборник. Хотя, конечно, есть смысл и в самом сочетании этих инструментов: высокий чистый голосок флейты – и проникновенно–мужественный тембр альта дают, по–моему, очень своеобразный и выразительный эффект.

Соната в музыке состоит, как правило, из четырех частей, разных по темпу, настроению и эмоциональному содержанию. Я попыталась следовать этому принципу, и поэтому стихи зрелого периода соседствуют здесь порой с совсем ранними, если что‑то в них перекликается.

Понимая, что не все читатели могут иметь музыкальное образование или знать итальянский язык, даю краткие пояснения названиям частей. Первое слово в каждом названии – традиционное обозначение музыкального темпа второе (как правило) – обозначение настроения, так сказать, эмоциональный клюя

Итак, первая часть – «Allegro, та поп troppo» – «Быстро, но не слишком». В эту часть я постаралась включить наиболее «энергичные» вещи и дать ощущение драматического начала.

Вторая часть – «Andante» – в музыке это один из самых медленных темпов. Здесь и мрачноватая философская лирика, и грустные воспоминания размышления Название третьей части – «Largo, amoroso» – говорит само за себя, поскольку «amoroso» по–итальянски значит «влюбленно». «Largo» – «широко»

– тоже один из наиболее медленных музыкальных темпов. Известно: любовь – дело нешуточное, чаше всего грустное, а порой и смертельно опасное. Хотя конечно, для кого как. Ну а чтобы читатель совсем уж не загрустил – последняя часть, по традиции, поживее: «scherzo» – значит «шутка», «vivace» – «оживленно». Здесь собраны самые оптимистичные и бодрые стихи, некоторые действительно шуточные, некоторые с долей здоровой самоиронии или с призывом к преодолению трудностей.

Что касается содержательной стороны стихов – о ней я предоставляю право судить самим читателям, если таковые найдутся, не считая моих друзей, которые вдохновляли меня и принимали живое участие в создании этой книги. Спасибо поэту Любови Сироте, прозаику Елене Лобановой, и председателю краевого отделения Союза российских писателей Виктору Домбровскому. Все они уговаривали меня отложить на время заботу о своих соратниках – членах литературно–театральной группы «Пункт Приема» – и заняться, наконец, собой. Сами «пунктприемовцы» – Андрей Насонов, Игорь Онищенко и, само собой, наш неподражаемый «критик с косой» Анна Мамаенко тоже убеждены, что мне давно пора выйти на широкого читателя Анна сделала эскизы для оформления частей книги и ряд очень ценных критических замечаний по отдельным стихам, а Любовь Сирота внимательнейшим образом проанализировала рукопись, высказав свое мнение о ней в письме с подробным разбором, и я попыталась, что могла, исправить. Из далекого Кливленда меня подбадривал и консультировал старший товарищ по перу – замечательный поэт–сатирик и пародист Георгий Фрумкер. Низкий поклон всем, кто воодушевлял и поддерживал меня в этой работе.

Отдельная благодарность моему давнему и нежно любимому другу и учителю Станиславу Чумакову, великолепному (хотя и не в меру скромному) поэту и переводчику–полонисту, преподавателю античной литературы, известному в Кубанском университете под именем «Зевс», без него многие из вошедших сюда стихов просто не появились бы..

Часть первая. Allegro, ma non troppo

Н. Агафонову

 
За мглистой пеленой
Растаял луч заката.
И темный водоем
Смеркается сильней.
Зеркальной глубиной
Рождается соната,
И бредим мы вдвоем,
Прислушиваясь к ней.
Из флейты и альта
Прозрачно и неспешно
Мелодия зовет
К слиянию глубин.
Неявна простота,
И радость безутешна,
И нас сбивает влет
Стремлений сладкий сплин.
Стремленье приникать
Бесстыдно и безгрешно
К источнику тепла
И тайне доброты.
Стремленье принимать
И то, что жизнь конечна,
И что всесилье зла -
Лишь маска пустоты.
Стремленье убежать
От детского доверья,
От пылкости своей,
Обманутой сто раз.
Стремленье удержать
Перед открытой дверью
Озябших голубей
Пугливо–нежных глаз.
А может, ты и я
Поверим не напрасно,
Таинственный мотив
Переплавляя в явь,
И сумрак бытия,
Назло его гримасам,
Мы в отклик на призыв
Преодолеем вплавь…
 

1998

* * *

 
Здравствуй, Вечность! Сегодня друзья мы опять -
На часок – на другой, может статься:
Ты научишь меня жизнь и смерть презирать,
Я тебя – умирать и рождаться.
 

Конец 70–х

* * *

 
… И снова жить. И снова из глубин
Смотреть на солнце и к нему стремиться.
Тебе, годов унылых вереница,
Прощаю все за правды миг один.
Тот миг. Мой миг. Мерило всех мерил.
К нему ползла я по скале отвесной.
Срывалась в пропасть. Он меня манил.
Он стал моим оплотом, силой крестной.
Вновь, как Сизиф, отброшенная вспять,
Стремлюсь я вверх, к тебе, мое мгновенье.
Устала бесконечно оживать
И умирать с мечтой о воскресенье.
Мне все трудней. Но выбора другого
Нет у меня, пока тот миг живет.
Мне дорог и в падении полет
Среди руин и пепла я готова
На солнечном луче качаться между
Двумя мирами, как в глуби колодца.
Ловить впотьмах бегущую надежду
И смутно верить, что она вернется…
… И снова жить…
 

Середина 70–х

* * *

 
Перевернутый мир дробился,
Погружаясь в рябые лужи.
И пупырчатой коркой покрылся
Самый воздух, ежась от стужи.
И на утлом земном ковчеге,
Потеряв и руль, и ветрила,
Забывая о Человеке,
Человечество в гибель плыло.
Не достигнуть спасительной суши.
Не уйти из смертного крута.
И никто не спасет наши души -
Если мы не прижмемся друг к другу…
 

Начало 80–х

 
«Музыкальные стулья».
Игра продолжается -
кон за коном.
Из баяна течет
незатейливый бодрый мотив…
Стоп! И сел, кто успел.
Лишь один, повинуясь законам,
Выбывая, ушел, свой непойманный стул прихватив.
Нужно только успеть, оттеснив неудачника,
Изловчиться и плюхнуться.
А потом, продолжая бег,
Жаться ближе к сиденьям,
семеня по–собачьи,
Оказаться еще и еще раз
не хуже всех…
Ладан лип веселит
обитателей летнего улья.
Вылетаю со всеми,
вроде, общий делю интерес…
Только вот почему–то
в игре «Музыкальные стулья»
Вечно первою стул на себе уношу,
будто крест.
Жарь, седой баянист – неусыпное Время!
Не спешу и не жду,
когда оборвется мотив.
И давно уже я не по кругу бегу -
растекаюсь по древу -
Всё куда‑то туда, наугад -
стул ненужный с собой прихватив…
 

2001

* * *

 
Циркачка в ящике! Спокойна ты
В мельканье лезвий иллюзиониста.
В тебе ни страха нет, ни суеты -
Работаешь на удивленье чисто.
Твой маг–партнер тебя тренировал,
Любовно и неистово неволя.
Ты знаешь, где и как пройдет кинжал.
И страх забыт. И в кулаке вся воля.
До совершенства номер доведен.
Из ящика ты выйдешь невредима…
Но если бы ножи со всех сторон
И в жизни так же проносились мимо!
Когда бы знать, где лезвие пройдет,
Как нужно стать, чтоб избежать увечий!
Отрепетировать все наперед -
Паденья, взлеты, проводы и встречи…
Но жизнь – смертельный номер цирковой.
И нет суровей иллюзиониста.
И платят изувеченной судьбой
За страх, мешающий работать чисто…
 

1979

 
Всё возвращаюсь к азбуке. И вновь -
Вопросы, и ответы, и веленья -
Которых мы не слышим. И любовь
Нелюбопытством глушится и ленью.
И вопрошает предок: «Како, люди,
Мыслете?» – и кричит: «Он наш – покой!»
Предвидел будто всё, что с нами будет,
И передал письмо в наш век стальной.
«Глаголь добро, – велит, – Рцы слово твердо!»…
Но в азбуке нам только «хер» знаком.
И пляшут на могилах злые смерды,
Бряцая грязным, праздным языком…
 

1998

 
Земля скорлупой облупилась.
Здесь в колокол бил источник.
И гладкими были камни,
Истоптанные причастниками,
На тропке, теперь поросшей
Выцветшим сухостоем.
 
 
Теперь, поди, бесполезно
К земной приникать утробе,
В надежде услышать биенье…
Ключей бесплодные поиски -
Хожденье по ленте Мёбиуса:
Отыщешь ли где начало
Гиблых путей твоих?
 
 
А может, еще не поздно
По–курьи разрыть ворох
Ветоши и лузги,
Отыскивая жемчужину
Ключа, что давно ты забросил,
Забыл, заблудившись в буднях,
Как грудь забывает младенец,
Когда подрастет и научится
Питаться искусственной смесью,
А после – супом со вкусом
Курицы, «идентичным
Натуральному» – гласит надпись
На выброшенной упаковке…
 
 
Упаковки копятся тоннами,
И свалок курганы курятся,
Как памятники цыплятам,
Разбросавшим свои скорлупки
В виде культурного слоя,
Забившего те источники
И гладкие камни тропок,
Где прячутся от причастников
Затерянные ключи…
 

Май–июнь 2003

(Памяти Марины Цветаевой)

 
От сумы ли, от тюрьмы -
Или просто от удушья -
От людского равнодушья
В мир теней уходим мы?
Нет, не мы, но каждый тот,
При рожденье кто отмечен
И отличен тем, что вечен.
Вечной болью чей уход…
От тюрьмы ли, от сумы,
Как сумели, защитили?
Уберечь пытались – или
Подтолкнули в царство тьмы?
А потом, бия себя
В грудь, витийствуя лукаво
И отмаливая право
Жить, спокойствие любя,
Жили как? Неужто червь
Не точил тихонько печень
Тех, кто тем лишь был отмечен,
Что задел болящий нерв?
Что ж виной – тюрьма ль, сума -
Или просто безысходность -
Суть исхода? Душ несродность?
Стынь, сводящая с ума?
Стынь, пустыня, плащ и посох -
Всех пророков рок. А нам,
Устремленным по пятам -
След ступней незримых в росах.
 

1998

Черный дым сердца тревожит,

мрачный дым…

К. Иллакович, 1938 г. (перевод С. Чумакова) [1]1
  Казимера Иллакович (Kazimiera IUakowiczowna) – польская поэтесса. В годы Первой мировой войны была сестрой милосердия. Жених ее был убит на войне, и она, храня ему верность, так и не вышла замуж (о чем свидетельствует и «девичье» окончание ее фамилии). Единственная женщина–кавалер всех степеней Георгиевского креста русской армии.


[Закрыть]

 
Смерть. И кровь. Легко ли, родная.
Быть сестрою и Маткой Боской
Всякому, кто, умирая,
Целованья последнего просит?
И, огонь засветив в палате,
Подаешь ты жаждущим воду -
Ангел светлый в чепце и халате.
Милость к падшим, к пленным свободу
Призываешь. Побагровели
Руки девичьи по запястья
От воды холоднее метели,
От бинтов… Но войны, по счастью,
Вечными не бывают…
Хотя женихов – убивают…
И приходят медные трубы.
Что в них проку? В небесные дали
Устремляется дух. А губы
Все молитвы уже отшептали.
Но остались последние силы -
Душу рвать на бинты для сирых…
 

1999

 
Стрясаю стресс,
как пепел сигареты.
Стрясаю струпья старых ран.
Из кожи вон -
туда, где заждались секреты
Неведомых еще
страстей,
и струн,
и стран.
Из старой кожи – прочь! Грядет эпоха
Познанья потаенных сил.
Итожь, старуха–ночь,
оскалов мертвых похоть,
Пока свой новый зуб
день злобный не вонзил
Сквозь папиросную бумагу новой кожи.
Оставив след,
на сигаретный огонек похожий.
 

Весна 2000

* * *

 
Знак радикала надо мною козырьком.
Я – козырем. Старуха. Дама пик.
И в положенье пиковом таком
Злокозненным источником интриг
Слыву. Чем заслужила эту славу?
Не тем ли, что не сыщете угла вы
В моем дому, где чей‑то лоб горячий
Плеча бы не искал. А это значит -
Живи навзрыд, а может быть, на взрыв.
Туши пожары взрывами терпенья.
И в корень зри, покуда, почву взрыв,
Рок–радикал несется в наступленье.
И, набекрень сбивая козырек,
Исполнен злобы к тем, кто непокорен,
Он из меня почти уже извлек
Мой неуживчивый, квадратный корень…
 

2002

 
На порог ступила без спроса,
Растеряла со старта прыть…
Жизнь моя! Черновой набросок
Того, как могло все быть.
 
 
Был бы путь беззаботен, но мне ведь
Приходилось, дружище, там
Не своей его болью мерить
Да платить по чужим счетам.
 
 
Продырявлен алмазной крошкой,
Рассеваемой по судьбе,
Мой пустеет карман понемножку
В такт небрежной летучей ходьбе.
 
 
Земляных червей камарилья -
Им летанье не по нутру -
Ежедневно мне режет крылья,
Но они отрастают к утру.
 
 
Я в земной тараканьей кухне -
Будто ящерки скинутый хвост.
Распростерт в поднебесье дух мой
И утыкан гвоздями звезд.
 
 
По нему бы перебелила
Все нелепости в черновике.
Только мне и ошибки милы,
И помарки в каждой строке.
 

Весна 2000

 
Есть азарт в поворотах судьбы,
В сумасшедших ее виражах,
Есть усталость на взлете – и, взяв неожиданный крен,
До трусливой мольбы,
До тошнотного свиста в ушах,
Мы вцепляемся в поручни пережитых перемен.
Разогнав колымагу и вдруг
Спохватившись: куда мы летим? —
Осознав с полдороги, что нет никаких тормозов,
Что обрывы да скалы вокруг,
Мы, взамен направленья пути,
Различать начинаем обманный, погибельный зов
Черт ли мечет по шесть -
По три в ряд? И в его казино
Ты рулеточный шарик, но числишь себя игроком..
Чет ли, нечет? Где сесть?
А глядишь – и упал на «зеро».
Кто сочтет твои кости, коль выпал судьбы перелом?
Что орать да чудить
У глухих безответных дверей?
Не дождавшись приема, вернешься в свой старый подъезд.
Кто сказал, что ходить
Там опасно, где нет фонарей?
Я все больше страшусь хорошо освещенных мест.
Я не множу потерь,
Поминутно скорбя о былом,
Но заветных тропинок ищу меж расхожих дорог.
Каждым шагом, поверь,
Я пытаю судьбу на излом,
Направленье по звездам держа – на родимый порог.
 

Ноябрь 2002

Часть вторая. Andante

 
Что за свет по земле? Иль затеплила свечи трава?
Или в зеркальца луж загляделся Господь с высоты?
Это осень горит на ресницах твоих, синева.
Это сердце печет Серафим у могильной плиты.
 
 
Это вечную память творит облетающий лист,
Обещая забвение боли ушедшим от нас.
Свет осеннего храма, как радость пасхальная, чист
И страданье в любовь обращает, как пепел в алмаз.
 
 
Я причастье приму, отрясая прошедшего прах,
Всем древесным нутром ощутив обнаженья озноб,
И, себя распиная на пересеченных ветрах,
Их елею подставлю пылающий памятью лоб.
 

26–28.10.02

 
Был в начале жизненной повести
Перестук вагонных колес.
В полумраке ночного поезда -
Страх, растущий из детских слез,
Из фантазий: а вдруг на станции
Папа с мамой сойдут на перрон -
И отстанут, и там останутся,
А меня унесет вагон.
Непостижными жизни законами
Все свершилось, сбылось, стряслось…
Мимо мчащими эшелонами
Решетило судьбу насквозь.
Уходили вагоны радости,
Шли случайных удач поезда…
Но в каком‑то немыслимом ракурсе
Знак надежды чертила звезда…
 

1995

 
Когда дождь барабанит по крышам и стеклам
и сплошною завесой отгораживает вас от мира,
вы сидите в своих уютных квартирках,
довольные тем, что никто не ждет вас там, под дождем.
Синеватый огонь тлеет в телеэкране,
тихо вьется дымок сигареты
и рассеивается, как ваши мысли
(всё об одном, но о чем?)
и снова растет, и взвивается, а потом
исчезает опять – Безысходность.
Безысходность царит в вашем доме
и раскладывает ваши пасьянсы
и читает молитвы о том,
чтобы хоть один промокший путник
постучался к вам, попросил ночлега,
оставил следы мокрых сапог
на вашем уютном ковре,
выключил назойливый телекамин,
наполнил комнату холодной сыростью
и теплыми слезами, но никто -
никто, кроме Безысходности -
не посетит ваш дом, и сигарета
(о когда же прекратится этот дождь!)
будет вашей единственной собеседницей.
Сигарета и Безысходность,
которая всё молчит,
бездумно разгоняя сигаретный дым – и настежь -
настежь готовы распахнуть вы двери,
выбежать, вырваться
в дождь с непокрытой головой, пробежаться
по холодным лужам с криком: «Воздуха!»…
Но мысль о простуде,
и о вашей солидности,
и о соседях, крутящих пальцем у виска -
останавливает вас, и вы улыбаетесь
кисло и тупо.
И, не отрывая глаз от телевизора,
раскладываете всё тот же пасьянс.
(«Пасьянс» – значит – «терпение» -
о, вы терпеливы!) Терпите же.
Терпите и знайте,
что дождь всё равно когда‑нибудь кончится.
Кончится раньше, чем вы решитесь на безумство.
… Но если бы с ним кончалось
всевластие Безысходности!
 

1978

 
Спина уже привыкла, задубев,
К змеиным, обжигающим ударам.
Однажды бросят в океана зев
Меня – еще не старым.
Усталым сном сменился гром цепей
На краткий час – и вновь полуживого
Влекут к веслу – и возглас «Веселей!»
Плеть подкрепила снова.
Так день за днем по капле жизнь моя
Из тела тощего сочится в поры.
О, знаю, в неизвестные края
Уйду я скоро.
Но в тех краях чем буду я без вас -
Без плети, без весла и без цепей гремучих?
Так сросся с тем я, от чего угас.
Что бьет и мучит,
Что если избавленье там, в раю.
То намертво вцеплюсь я в цепь свою!
 

Декабрь 1999 – январь 2000

 
Мир перевернутый сжат до предела
В капле дождя на окошке моем.
Вот бы душа отстранилась от тела:
Глянуть в нее, как в оконный проем!
Что я увижу? На загнанной кляче.
Неисправим, все вперед и вперед
Едет, затем, что не может иначе,
Едет за правдой сеньор Дон Кихот.
Криком «Распни!» исцеленный калека
Метит в соавторы новых Голгоф.
Пред человечностью у человека
Невозместимых все больше долгов…
Капля дождя на окошке набухла,
Слишком для тяжести этой мала,
И взорвалась хрупкой россыпью, будто
Выдержать больше не в силах была…
 

Конец 70–х

* * *

 
Переполненная чаша
Тихой струйкой изливалась,
И кроваво расползалось
По столешнице вино.
Перепуганное детство
Тихомолком в угол жалось,
И в глазищах расширялось
Темной немоты пятно.
 
 
Перепаханное поле
Жизни, смерти, драк, сомнений
Все сливалось в боль и жалость
Переломанных судеб.
Перемятое терпенье
Глухо в бунт перерождалось -
И, казалось, еще малость -
Лопнет небо в сотни неб…
 
 
Перерезанное горло
Больше страшным не казалось:
Что‑то вдруг со всеми сталось -
То ль привычка, то ль усталость
Мертвой хваткою сильна.
Перекошенной личиной
Дно угрюмо издевалось,
Мертвой зыбью продолжалась
Гробовая тишина.
 
 
Переполненная чаша
Вдруг пустою оказалась
В перевернутом пространстве
Неразгаданных миров.
И в обратной съемке струйка
Тонкой змейкой извивалась,
Легким дымом удалялась,
Высветляя в воду кровь.
 

1997

* * *

Н. Авербух

 
О боль и трепет каждого заката,
Когда с тревогой глупой смотришь вдаль:
Не навсегда ли свет ушел куда‑то?
Не навсегда ль?
О боль и трепет каждого рассвета,
Когда с тревогою – взойдет иль нет? —
В каемку неба глядя, ждешь ответа:
Не брезжит свет?
О смерть отчаянья, спокойного и злого,
Прыжок в пучину с черного моста -
Тот страх во сне: вдруг не проснешься снова?
Вдруг позади – черта?..
 

Анне Мамаенко

 
У конюшни, в навозной луже,
Только мухам зеленым нужен,
Бьется, корчится человечек -
За чужие грехи ответчик.
Тонет, желтую жижу пьет…
Лишь ленивый его не пнет.
Лишь ленивый не кинет камень,
Не разжижит лужу плевками…
Мальчик, мальчик – в чем виноват он?
Что на свет родился когда‑то?
За кого он несет ответ
В той игре, где ответа нет?
Он не знает – он только терпит,
Сердца птичий смиряя трепет.
Чистый–чистый в луже лежит:
Он слезами своими омыт.
 

Май 2002

Анне Мамаенко

«Ты заснешь

надолго, Моцарт!»

А. Пушкин

 
Моцарт, Моцарт! Зачем ты уснул так рано?
Там, в зеркальном проёме ждал тебя Он -
Черный твой Человек – иль не знал ты – странно -
Что злодеев рождает гениев сон?
И что в недрах твоих зародилось твое созданье -
Твой Сальери, тебя отравивший вдруг
Жаждой почестей здешних? Твое призванье
Погибает, раздавленное признаньем…
Сын ли, пасынок ты Гармонии?.. Гаснет звук…
 
 
Моцарт, Моцарт, зачем ты уснул безмятежно?
Так безгрешно доверчив, так светел, что глух и слеп:
Пожирает тебя изнутри так легко и нежно
Червь, рожденный в тебе – и ты теперь просто склеп…
 
 
Моцарт, Моцарт! Зачем ты уснул однажды,
Не окончив свой Реквием?.. Да не ты ли
Сам себе заказал его? Смерти жажда -
С жаждой жизни в обнимку в одной могиле.
И когда сочинял ты первые такты,
По пятам за тобой брела твоя слава -
Иль бежала она впереди? Разве не так ты
Обращал вино свое в уксус – в отраву,
Много лет хранимую для особого случая,
Когда вырастет новый хозяин львиного прайда,
Когда Моцарт бездарно уснет – или лучше:
Доктор Джекиль выпустит своего Хайда -
Того, кто допишет тебе за тебя твой Реквием,
Поверяя алгеброй такты последние – звуки посмертные
Те, в которых сольются в одно семейство
Гений твой и твое – твое! – Злодейство!
 

Август 2002