Текст книги "Майне либе Лизхен"
Автор книги: Марина Порошина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Сквозь одолевшую таки ее дрему Ба слышала, как щелкнул дверной замок – пришел Левушка. Молодец, быстро управился. Если бы она была одна – непременно вышла бы его встречать, это был важный ритуал, который говорил о том, что в доме все в порядке, она здорова и рада видеть внука. Если она не выходила в прихожую, то Левушка, едва раздевшись, прибегал сам, садился у ее кровати, спрашивал о здоровье, стараясь развлечь, рассказывал новости. Ужин она ему никогда не разогревала, потому что мужчина должен быть самостоятельным, и не стоит его слишком баловать. Вполне довольно и того, что ужин приготовлен… Она слышала, как внук подошел к двери, потоптался, прислушиваясь, и отправился на кухню. Он старался не мешать Ба и Герману Ивановичу, относясь к их занятиям с умеренной иронией. От юного нигилиста девятнадцати лет от роду мудрая Ба большего и не требовала.
– … таким образом, следует признать за аксиому, что до тех пор, пока существуют в тех или иных формах эксплуатация и отчуждение рабочей силы от условий ее воспроизводства, социальное неравенство людей, сохраняются предпосылки для проявления насилия. Можно также утверждать, что общечеловеческие нормы морали станут господствующими в сфере политики лишь тогда, когда коренным образом изменится вся система общественных отношений, когда исчезнет классовое право и привилегии! – закончил Герман Иванович и триумфально воззрился на Ба поверх очков.
– По-моему, это замечательно! – с энтузиазмом откликнулась она. – И очень современно. В то время, когда все увлеклись конъюнктурным очернительством, вы преподносите все в объективном свете.
– Вы действительно так думаете? – зарделся от похвалы Мокроносов.
– Без всякого сомнения, – уверила его Ба. – И вы знаете, что я вам посоветую, Герман Иванович? Пошлите эту вашу лекцию в журнал «Вопросы философии». Я думаю, это их заинтересует, и они сделают из нее отличную статью. Ничуть не хуже тех, которые вы мне зачитывали в прошлый раз. Даже лучше. Очень эмоционально.
– Да как же… – заволновался Мокроносов. – Я никогда не думал… Хотя раньше, много лет назад, я…
– Очень просто. Только рукописи сейчас, наверное, не берут. Попросим Левушку, он напечатает текст на своем компьютере и отправит… как это говорится, боже мой?! Левушка! – закричала Ба. – Можно тебя на минутку?
– Приветик, Ба! Здрасьте, Герман Иванович! О чем сегодня разговор? – нарисовался на пороге внук, держа в руках вилку с наколотым на нее куском котлеты.
– О марксизме, – кратко пояснила Ба, не давая Герману Ивановичу оседлать любимого конька. – Не урони котлету. Ты мне скажи, как называется эта штука в компьютере, по которой мама тебе письма шлет?
– Электронная почта.
– Это я и без тебя помню, – досадливо отмахнулась Ба. – Слово такое странное, ну как его, скажи…
– E-mail? – наконец догадался внук.
– Вот! Ты можешь по этому твоему e-mail, – Ба свысока покосилась на профессора, – отправить статью Германа Ивановича в журнал «Вопросы философии»?
– Да без проблем, – заверил Левушка. – Хоть во все журналы мира сразу. Где-нибудь да возьмут.
Взволнованный внезапно открывшейся перспективой Герман Иванович рассыпался в благодарностях, но Ба немедленно перешла ко второму пункту повестки дня, который был ею сформулирован так: к чему может привести бесконтрольное снижение холестерина путем приема таблеток горстями впрок. Причем Ба упирала на то, что в организме ничего лишнего нет, и холестерин, стало быть, тоже необходим. К тому же она недавно слышала по радио, что люди с низким содержанием холестерина в крови более склонны к суициду, во всяком случае, именно к такому выводу пришли южнокорейские ученые. А посему для уменьшения риска атеросклероза сосудов сердца, которого так опасается уважаемый Герман Иванович, вполне достаточно не есть ломтями свинину, сливочное масло и сало…
– Я и не… – попытался было возразить оробевший Герман Иванович.
Но Ба привыкла доводить начатое до конца:
– Нет, я вас прекрасно понимаю, именно холестерин делает эти продукты такими вкусными, но все же следует есть ежедневно побольше овощей и фруктов (непременно с кожурой, голубчик!), растительное масло, рыбу и овсяную кашу. А также полезна нагрузка в виде ежедневных часовых пеших прогулок в среднем темпе.
Затем к делу приступил Левушка. Он сообщил, что современная медицина считает нефармакологические методы лечения все же недостаточно эффективными (он покосился на Ба, но она на сей раз промолчала), притащил из свой комнаты толстый справочник «Видаль», нашел нужную страницу и принялся с выражением зачитывать:
– Первокард – гиполипидемический препарат. Селективный конкурентный ингибитор ГМГ-КоА-редуктазы – основного фермента, превращающего 3-гидрокси-3-метилглютарил-коэнзим А в мевалоновую кислоту…
Уставший от впечатлений Герман Иванович против своего желания немедленно принялся клевать носом, как недавно Ба под его тезисы о современной классовой борьбе. А Ба, напротив, с умилением смотрела на внука и, согласно кивая в такт, думала, как ей все-таки повезло с Левушкой: очень легкий ребенок, с ним никогда не было проблем ни из-за учебы, ни из-за сомнительных компаний, ни из-за девочек (избави боже от нынешних девочек!). И учится хорошо, и фармакологией вот увлекся, дело перспективное, может, кандидатскую потом защитит. Марик не смог защитить, писал-писал, да и забросил, за что Валюша его пилила нещадно, а Левушка сможет…
– Я завтра на оптовый рынок иду, вам что-нибудь купить? – проснувшись от наступившей тишины, преувеличенно бодро спросил Герман Иванович. – А то ведь Новый год и день рождения…
Судя по всему, он напрочь забыл, о чем шел разговор до того, как его сморил сон. Левушка вздохнул, захлопнул «Видаль» и удалился с обиженным видом.
– Что вы, спасибо, голубчик, – отказалась Ба. – Лев сходит и все необходимое купит в магазине. Он неплохо зарабатывает. Да и вы бы не таскали тяжелые сумки, он и вам принесет, что надо. Или Галю попросим по-соседски.
– Ничего-ничего, зачем утруждать людей без крайней необходимости… – Герман Иванович торопливо поднялся и, многократно извинившись и поблагодарив за заботу, интересную беседу и отменный чай, наконец отбыл восвояси.
Проводив гостя, Левушка вернулся в комнату и сообщил:
– Ба, там внизу объявление висит. Собрание завтра. В семь часов. Явка всех жильцов обязательна. Интересно, чего им надо?
– Завтра и узнаем, – резонно рассудила Ба. – Ты поел? А там котлеты еще остались? Будь добр, отнеси Алексею Николаевичу. И хлеба прихвати. Только знаешь… как-нибудь потихоньку. Скажи, я послала, у нас, мол… в холодильник не помещаются.
– Да ладно, Ба, не дергайся, сделаем. У него дверь почти всегда открыта. Я вчера вообще хлеб на кухне положил и ушел, а он спал и не слышал ничего. Наверно, утром подумал, что муза прилетала. Продуктовая.
– Не надо так, Левушка, – строго сказала Ба. – Плохо ему. Беда у человека. Наладится все потом. Мы же люди вокруг. Иди, отнеси. И дверь хорошо захлопни, мало ли что. На первом этаже пусто, залезет кто…
Левушка ушел исполнять роль продуктовой музы, а Ба, тяжело поднявшись, принялась убирать со стола. Но Левушка немедленно вернулся с тарелкой, на которой лежали котлеты и хлеб.
– Дома нет? – встревожилась Ба.
– Дома, – хихикая, доложил внук. – Только у них закуски и так полно, без нас. И вообще у них весело – позавидуешь! Не то что у вас с этим марксистом-ленинистом.
Не ввязываясь в дискуссию, Ба накинула шаль и отправилась в квартиру номер десять, где жил художник Пустовалов.
– … на улицах Сарата-ава-а! Парней так многа-а-а хала-астых! А я люблю-у-у жанатавва-а!!! – голосили за дверью квартиры Пустовалова. Дверь действительно была не заперта, Ба и Левушка прошли в комнату, остановились на пороге. Полулежа на накрытом газетами столе, соседка из девятой квартиры Галя исполняла песню из репертуара Кадышевой, а пьяненький Пустовалов, подперев голову двумя руками, внимательно слушал, сосредоточенно глядя ей в рот, но подпевать уже не пытался, только вдумчиво и согласно кивал. На столе красовалась полупустая бутылка водки, еще одна, уже без содержимого, лежала на полу. Роль закуски выполняли сваренный в мундире мелкий зеленоватый картофель и погрустневшие от долгого пребывания вне банки с рассолом соленые огурцы. Все это за неимением тарелок любители народных песен разложили прямо на газете. В банке из-под консервов лежала изрядная кучка окурков, в комнате было накурено.
Ба прошла к окну, распахнула форточку. Потом присела к столу, обмахнув ладонью единственную свободную табуретку. Левушка, давясь от смеха, остался стоять в дверях. Песня закончилась, Галя упала грудью на стол и сладко разрыдалась. Пустовалов усилием воли сосредоточил взгляд на Ба, потом на бутылке. Поправил лежавший перед ним огурец, полюбовался проделанной работой и, удовлетворенно кивнув, сообщил:
– Натюр… Натюрморт. Да.
– Это я поняла, что не пейзаж, – согласилась Ба. – Я не поняла, по какому поводу гуляете? Что за праздник у вас?
– О! Лизавета! – обрадовалась Галя, сразу перестала всхлипывать и заулыбалась. – Давай с нами, бляха-муха!
– Елизавета Владимировна, – отрезала Ба. – Так что празднуем?
– Горе у меня, – радостно объявила Галя. – Уволили меня на хрен!
– Давай без «хрена». За что на этот раз? И трех месяцев не проработала, кажется?
– А у меня один… козел «зайцем» ехал, – принялась объяснять Галя, старательно выбирая слова. Было заметно, что она побаивалась строгой соседки. – Я ему культурно так говорю – плати, а он мне – хрен.
Ба оценила усилия рассказчицы держаться в рамках относительно цензурной лексики и на этот раз сделала вид, что «хрена» не услышала и сунутой ей под нос фигуры из трех пальцев не заметила.
– Ну вот. Он мне – иди на…, бабка! Какая я ему бабка?! Козел безрогий! Я ему и говорю…
Дословно воспроизведенная тирада опять ввергла вернувшегося было к жизни Пустовалова в легкий ступор. Ба, оглянувшись через плечо, строго посмотрела на Левушку, который не смог удержаться от смеха.
– Галя, – мягко начала Ба, – я все спросить тебя хочу, да забываю: ты где работала раньше? Где ты так материться научилась? У меня бойцы в госпитале тебе в подметки не годились.
– Диспетчером на автобазе, – охотно пояснила Галя, приняв последнее замечание Ба за похвалу. – Но мужики, шофера-то, не все так могли, как я, только некоторые. А я от мужа научилась, он у меня сидел. Так-то ничего был мужик, разве по пьянке только.
– Я так и думала, – кивнула Ба, как будто это все объясняло. – А дальше что было? На работе у тебя?
– А дальше там одна сучка… ну то есть одна старая корова, я у нее назло пенсионное проверила, чтоб под телку не косила. А она, б… такая…
Неожиданно Ба изо всех сил стукнула кулаком по столу – так, что жалобно звякнули стаканы. Галя подскочила и виновато закрыла рот ладонью, снизу вверх глядя на соседку. Пустовалов с проснувшимся интересом переводил взгляд с одной женщины на другую, явно не понимая, о чем идет речь.
– Хватит. Объясняй по-людски, – категорически потребовала Ба. – Так что эта женщина?
– Она пошла в управление и на меня телегу накатала, – вполне литературно завершила свой рассказ Галя. – Меня после смены начальник вызвал и стал беседу проводить. А я ему сказала…
Левушка заранее фыркнул, Ба поспешно сказала:
– Все, я поняла. Значит, у тебя опять каникулы начались. А зачем человека спаиваешь?
– Так жалко же его. Один он. Душа болит, как у меня. И картина эта, падла, никак не выходит. Ему лето надо, а у нас зима. Ну я вот… для сугреву, как говорится. Чтоб лето вспомнил.
Пустовалов вздрогнул и посмотрел через плечо на исчерканный синей краской лист бумаги.
– Вы ложитесь спать, Алексей Николаевич. Я к вам завтра зайду. Мы с вами чаю попьем, хорошо? Я котлеты принесу, они и вчерашние вкусные. У вас же все равно холодильника нет…
Успокаивающе бормоча, Ба знаком подозвала Левушку, и они совместными усилиями переместили пьяненького художника на диван, укрыли тощим одеялом, а под голову за неимением подушки подложили старое пальто. Что-то пробормотав про белую ротонду, Пустовалов мгновенно провалился в сон.
– Отправляйся домой, – строго сказала Ба соседке. – Завтра часов в двенадцать я за тобой зайду.
– Зачем? – испугалась Галя.
– На работу пойдем устраиваться. И не надейся увильнуть. Сигареты свои забери. – Ба проследила за взглядом соседки и добавила: – А бутылку оставь, я тебе верну. Когда-нибудь.
Не осмелившись возражать, Галя бочком выбралась в коридор. Ба еще с минуту постояла, глядя на спящего художника, вздохнула. Тогда Левушка подошел, тихонько тронул ее за плечо. Ба щелкнула выключателем и шепотом спросила у Левушки:
– Как ты думаешь, а что, если завтра в Союз художников позвонить? Ведь люди же они, в конце концов. Все равно надо что-то делать.
День второй
Штормовое предупреждение
В предновогодние дни торговля на оптовом рынке под названием Екатеринбургский привоз просто-таки кипела. Горожане хватали все подряд: подсолнечное масло и тушенку – ящиками, муку и сахар – мешками, туалетную бумагу – связками, по опыту зная, что после новогодних праздников цены непременно подскочат, а они хоть на сотню-другую, да обманут проклятое племя торговцев, которое наживается за их счет. Как говорится, мелочь, а приятно. Представители «проклятого племени» задубевшими на морозе руками пересчитывали мятые купюры и, кряхтя, едва успевали подтаскивать тяжеленные мешки с собачьим кормом и стиральным порошком. Им, в свою очередь, была приятна мысль о том, что на ту самую сотню-другую они взопревших от жадности покупателей уже обсчитали. Словом, все были довольны, и торговля набирала обороты.
У Женькиного лотка покупатели не толпились, но без дела она не сидела и с утра продала уже восемь коробок петард, десяток римских свечей, шесть ракет и четыре фонтана, а копеечных бенгальских огней – и вовсе тридцать две пачки. Если и дальше так дело пойдет, то, пожалуй, и правда удастся весь товар реализовать до праздника, и тогда Ольга разрешит ей не работать. Хорошо бы, а то начнется сессия, и придется после праздника сидеть за прилавком с учебником – много ли вычитаешь таким макаром… Да и кому нужны петарды после новогодней ночи.
Женька вдруг почувствовала, что замерзла до невозможности, так, что ни рук, ни ног не чувствует. Еще бы – она, в отличие от всех прочих, торговала не в теплом павильоне и даже не в палатке, стены которой защищают хотя бы от пронизывающего ветра, а просто с лотка, притулившегося в конце ряда. Воспользовавшись тем, что покупателей пока не было, Женька сунулась в соседний павильон, где торговала сигаретами ее тезка, тетя Женя.
– Теть Жень, налейте кипяточку, – протянула Женька пластиковую коробку с китайской лапшой.
– Че, околела? – посочувствовала продавщица. – Иди ко мне, погрейся минутку, не растащат твою дрянь. Мы посматривать будем.
– Нет, спасибо, не могу, – отказалась Женя. – Мало ли что? Вот поем и согреюсь.
– Так ты поди и не завтракала еще? – догадалась женщина. – Ох и сучка твоя хозяйка! А с виду ничо баба, приличная, вот ведь…
Женька помотала головой и, сняв варежки, подхватила поданную коробку с лапшой. Сначала она погрела об нее руки, наслаждаясь теплом и думая, какое прекрасное изобретение – лапша. Потом она попросит у тети Жени кипятка и попьет чаю с печеньем – и совсем согреется. А вообще, размечталась Женька, помешивая лапшу гнущейся пластиковой вилкой, – продать бы все дня за четыре и уехать бы тридцать первого домой! Утром села в поезд, и вечером – дома, вот бы обрадовались мама и сестренки! Она и подарки девчонкам купила: Настене – кофточку на танцы ходить, а Катьке – куклу говорящую, которую к тому же можно водой поить, а потом – вот умора – приходится на горшок сажать. Женька разулыбалась, представив, как накинется на нее пятилетняя Катька, как обрадуется мама… Но нет, это вряд ли – наверняка тридцать первого самая торговля, и Ольга ее не отпустит, а поезд уходит в шесть утра…
– Девушка! Девушка, у вас бенгальские свечи есть? – Молодой человек смотрел на замечтавшуюся Женьку с улыбкой.
– Да, конечно, – смутилась она, спрятала коробку с лапшой, даже не накрыв крышкой, и вскочила. – Вот, эти по пятнадцать сантиметров, пять штук в коробке, двадцать рублей, а эти по сорок сантиметров, тут четыре штуки, эти по сто семьдесят.
– А какие лучше? – весело спросил парень. – Вы мне посоветуйте.
– Наверное, по сто семьдесят, – предположила Женька. – По двадцать дешевые, их мальчишки берут, для баловства.
Парень ей понравился – аккуратно подстриженный, в красивой дубленке. Вежливый, и глаза веселые.
– Ну, мы люди серьезные, – сказал парень. – Давайте две по сто семьдесят, гулять так гулять!
Краем глаза Женька заметила, что тетя Женя, высунувшись из окошка своего ларька, делает ей какие-то странные знаки. Подумаешь, дернула плечиком Женька, она и не кокетничает вовсе, просто вежлива с приятным покупателем.
Расплатившись, парень вроде бы потянулся за коробкой с бенгальскими свечами, однако из Женькиных рук ее не взял, и несколько секунд они оба держались за коробку с разных сторон. Женька, улыбаясь, подняла на парня глаза и удивилась – его лицо было жестким, без тени улыбки.
– Стоп, внимание! Контрольная закупка! – неожиданно громко закричал он, и к Женькиному лотку подбежали какие-то люди: мужчина в короткой черной курточке, второй – в милицейской форме, молодой парень с видеокамерой, которую он нацелил на Женьку, и еще кто-то.
Она растерялась, а мужчина в черной курточке сыпал словами:
– Пожалуйста, предъявите накладные на товар, сертификаты, лицензию.
Ничего не понимая, Женя протянула проверяющим файл с какими-то бумагами, которые пару дней назад мимоходом, без всяких объяснений, сунула ей Ольга и которые она, конечно же, не читала – зачем?
– Девушка, вы что, смеетесь? – неприязненно спросил мужчина. – Предъявите нормальные документы!
– А эти… какие? – растерялась Женя. – У меня других нет. Какие дали… Я же вам объясняю – это не мой товар…
– Все так говорят: мол, я не я, и торговля не моя, – срифмовал милиционер, но никто не улыбнулся.
Женька беспомощно оглянулась на соседку, но та была занята с покупателями.
– У меня больше нет никаких документов. Я только реализатор. У хозяйки есть…
– Звоните хозяйке, пусть подходит, приносит документы, – предложил мужчина в курточке.
Женька попросила у тети Жени телефон и трясущимися руками набрала номер Ольги, но он не отвечал.
– Все ясно, – подытожил милиционер. – Будем оформлять и конфисковывать товар, девушка. Сейчас подгоним машину, все сложим аккуратно, не беспокойтесь. А пока составим протокол об административном нарушении.
Пока мужчины грузили товар в подъехавшую «газель», оторопевшая Женька невпопад отвечала на вопросы милиционера, с перепугу не понимая и половины из них, чем даже развеселила проверяющих.
– Ну, все считать не будем, вы не возражаете? – Милиционер протянул ей ручку и листок бумаги. – Подпишите здесь и здесь. А хозяйка ваша пусть подъезжает с документиками в Железнодорожный РУВД, на Челюскинцев, 45.
Когда машина уехала, Женька села на свою табуретку за опустевшим лотком. Взгляд ее упал на коробку с комком застывшей на морозе лапши – и она заплакала. Так ей жаль было и этой лапши, и себя, и увезенного товара.
– Ладно, не реви, – подошел к Женьке охранник рынка. – Ну, заплатит твой хозяин штраф. Двадцать тыщ – потолок, с него не убудет. Он на тебе больше сэкономил. Сколько тебе платит-то в день?
– Нисколько, – всхлипнула Женька.
– Да ладно, мне-то не заливай, – усмехнулся охранник.
– Штраф не хозяин платить будет – девчонка, – ввязался в беседу еще один реализатор. – Она продавала, ей и платить.
Женька заревела в голос.
– Ладно вам девку пугать! Ты чего про двадцать тысяч загибаешь? – налетела на мужика подоспевшая тетя Женя. – Не реви, Женька, ну, сходишь на административную комиссию, может, тыщ пять штрафу присудят. А может, и вообще две. Я ходила осенью, мне две присудили. Пожалеют, точно. Ты им скажешь, что студентка, что приезжая…
– Вот от чего это, интересно, зависит? Кому две, кому двадцать? – спросил реализатор.
– Это сколько начальник комиссии накануне водки выпьет, – пояснил охранник. Мужики рассмеялись и отправились по своим делам.
– Эй, девушки, вы еще долго там будете слезы лить? – заорал мужик от окошка павильона с сигаретами.
– А ты не ори! – вскинулась тетя Женя. – Не дома! Иду уже!
– Деточка, я могу вам чем-нибудь помочь? Не стоит так плакать, и сидеть на морозе негоже. Я, уж извините, невольно оказался свидетелем… инцидента. Ваш товар все равно увезли, вы идите домой, как-нибудь наладится, – подошел к Женьке какой-то старичок.
На нем было аккуратное драповое пальто, каких уже давно не носят, и смешная меховая шапка пирожком. Старичок был высокий, сухощавый и прямой, как трость, которую он держал в одной руке – а другой тянул за веревочку пустые старенькие санки. Сквозь очки с большими стеклами, в старомодной роговой оправе старичок смотрел на нее сочувственно и был немного похож на разведчика Штирлица из «Семнадцати мгновений весны» – если, конечно, представить дожившего до наших дней Штирлица, заглянувшего экономии ради на оптовый рынок. И покоренная этим сходством Женька, подвывая, всхлипывая и утирая нос покрасневшей от мороза рукой, вдруг принялась рассказывать постаревшему, но неизменно вызывающему доверие Штирлицу, что идти ей некуда, что она приехала из поселка Гари, от которого до Екатеринбурга восемь часов на поезде, поступать в педагогический. Поступила, но места в общежитии ей не хватило. Обещали на будущий год. А пока она живет у знакомой в подсобке ее магазина, и за это работает уборщицей в этом самом магазине. И что ее на той неделе хозяйка попросила на рынке поторговать – вместо мытья полов. Что идти сейчас домой, то есть в магазин, она не может, потому что в пять часов Ольга приедет и заберет ее вместе с товаром… то есть без товара, а сейчас она, Женька, не может бросить опустевший лоток. И штраф в двадцать тысяч она платить тоже не может. Произнеся «двадцать тысяч», Женька неожиданно перестала плакать и впала в оцепенение.
Дальше Герман Иванович действовал по наитию. Он подошел к продавщице сигаретного ларька, вручил ей свою визитку, написав на обороте домашний телефон. Потом заставил тетю Женю внимательно изучить свое пенсионное удостоверение, приговаривая:
– Чтобы ваша совесть была спокойна…
Затем, оставив изумленную продавщицу разбираться с наседавшей очередью курильщиков, подошел к Женьке, положил в ее сумку две оброненные блюстителями порядка коробки петард, взял ее за руку и повел к выходу с рынка. Женька не сопротивлялась. Она была так напугана и так замерзла, что ей было все равно. Лишь бы не встречаться с Ольгой.
… Подходя к дому, Герман Иванович невольно взглянул на окна седьмой квартиры – обычно в это время Елизавета Владимировна любит сидеть у окна, а ему очень не хотелось бы сейчас давать объяснения. Честно говоря, у него их и не было. Впрочем, Елизавета Владимировна – человек деликатный и с расспросами приставать не будет, даже если и увидит. А там видно будет.
Но беспокоился Мокроносов напрасно – Елизаветы Владимировны дома не было. Она поднялась, как обычно, еще до шести, приготовила завтрак и разбудила Левушку исполнением «Марша энтузиастов»:
– Нам ли стоять на месте?
В своих дерзаниях всегда мы правы.
Труд наш есть дело чести,
Есть дело доблести и подвиг славы…
Манера исполнения была подозрительно задумчивой для марша, и Левушка сразу понял, что в голове у Ба зреет какой-то замысел. Но на все расспросы она отвечала уклончиво, и Левушка добился лишь обещания оставить записку и взять с собой сотовый телефон, если она куда-то отправится. По магазинам Елизавета Владимировна уже давно не ходила, эту обязанность взял на себя Левушка, и ее прогулки зимой, как правило, ограничивались двором и заброшенной верандой бывшего детского садика. Когда он подошел поцеловать Ба на прощание, она сидела за столом, задумчиво перелистывая странички старого телефонного справочника, а вместо традиционной просьбы не пренебрегать головным убором он услышал:
– Нам нет преград ни в море, ни на суше.
Нам не страшны ни льды, ни облака…
«Это точно, если Ба решила, ей ничего не помешает», – с тихой гордостью подумал Левушка, тихонько закрывая дверь.
В одиннадцать тридцать Ба, уже одетая и решительно настроенная, зашла к соседке Галине, велела ей одеться поприличнее и, крепко ухватив ее под локоть – боялась то ли поскользнуться, то ли того, что соседка сбежит, – вывела из дома, и они пошли к трамвайной остановке. Через четверть часа они уже входили в подъезд нового, сплошь забранного стеклом здания. Молодой милиционер, дежуривший в фойе, с вопросительным видом поднялся со стула им навстречу, но Ба сказала:
– К Нине Александровне.
Еще один милиционер с таким же внимательным взглядом, сидевший в некоем подобии стеклянного скворечника, проверил их паспорта, выписал пропуск, и по мраморной лестнице женщины поднялись на второй этаж. В большом светлом кабинете, уставленном дорогой мебелью из светлой кожи, их встретила женщина лет сорока пяти: разулыбавшись, пожала руку Елизавете Владимировне и цепко, внимательно оглядела Галину. О чем эта женщина и Елизавета Владимировна говорили, усевшись в мягкие кресла вокруг стеклянного столика, который Галина все боялась ненароком повредить, – она толком не поняла, настолько была подавлена роскошью окружающей обстановки, сиянием дорогих люстр, пушистостью ковра на полу и респектабельной тишиной за стенами кабинета.
– Ну что ж, Галина Павловна, раз вас все устраивает, завтра можете приступать, а сейчас спуститесь в отдел кадров, быстро вас и оформим, – под конец обратилась и к ней дама. – Коллектив у нас дружный, я надеюсь, мы с вами сработаемся. Требования у нас высокие, положение обязывает, вы понимаете, но и зарплата выше, чем в других подобных учреждениях.
– Ну что, ты все поняла? – посмеиваясь, спросила Елизавета, когда они спустились с крылечка.
– Ни х… не поняла, – озадаченно ответила Галина. – Ты куда меня водила и за каким хреном?
– Объясняю. Читать умеешь? Вон смотри – табличка.
– «Библиотека главы города», – с запинкой прочла Галина.
– И рядом табличку читай, – поторопила соседка.
– «Консульство США. Американская библиотека. Центр российско-американской дружбы», – едва не по слогам разбирала Галя.
– Молодец! – похвалила Елизавета. – С завтрашнего дня ты работаешь здесь уборщицей. С одиннадцати до пяти, воскресенье и понедельник – выходной. Сказать, какая зарплата?
– Да на х… мне твоя зарплата?! – возмутилась Галина. – Я работать и не собиралась! Чего мне – пенсии не хватит? Я отдыхать буду. Наработалась.
– Если бы ты одна отдыхала – еще полдела, – ласково начала Елизавета Владимировна. – Так ты ведь Алексея Николаевича спаиваешь. Тебя дома оставить на неделю – и сама человеческий облик потеряешь, и его до греха доведешь.
– Чего ты ко мне пристала? – возмутилась Галина. – Не пойду, бляха-муха – и все тут!
– Поздно, – сообщила соседка. – Ты что, не понимаешь? Тебя уже с утра по всем каналам проверили, везде записали… Теперь отказываться нельзя.
– Почему? – не поняла Галина. – Х… они мне сделают?
– Совсем от жизни отстала, последние мозги скоро пропьешь, – вздохнула Елизавета Владимировна. – Ты заявление в отделе кадров написала?
– Ну…
– Считай, подписку дала. Это же режимный объект! Мэр! И консульство США. Видела, какая охрана? Милиция. И рамка металлическая на входе.
– И на х… им эта рамка?
– От террористов. Если оружие мимо понесут – она запищит. Короче говоря, отсюда так просто никто не уходит. Могут быть большие неприятности.
– Какие еще, б… неприятности? – возмутилась Галина, но уже не так уверенно.
Вместо ответа соседка пожала плечами и многозначительно промолчала, и это молчание лучше всяких слов убедило Галину в безысходности ее положения.
– Да, и еще вот что, – оглянувшись по сторонам, как бы опасаясь, что их подслушают, зашептала Елизавета Владимировна. – Если ты здесь, на работе, хоть раз отпустишь словечко из твоих обычных выражений…
– Каких… выражений? – обессиленно спросила Галина.
– Вот этих самых. Которыми твои шоферы восхищались. Ну что тебе, повторить весь список? Я могу, честное слово, но не буду. Так вот, если ты хоть одно такое словечко ляпнешь, тебя сразу арестуют. Были прецеденты.
– За что?! – Галина споткнулась и едва устояла на ногах. – За что арестуют-то?!
– За оскорбление власти. Теперь с этим опять строго, – подняла палец вверх Елизавета Владимировна, как бы призывая в свидетели высшие силы. – Начинают, как раньше, гайки закручивать. Считай, опять однопартийную систему ввели, как раньше КПСС. И правильно, сколько можно? Так что мой полы и помалкивай.
– И что – ни слова? Б…! – простонала Галина.
– Ну отчего же? Можешь говорить «добрый день», «спасибо» и «пожалуйста», – великодушно разрешила Ба. – Посмотри, это там не наш трамвай? А то мне еще рыбу жарить. И держи меня крепче, я, если упаду, то уже не встану. Давай-давай, побежали!
* * *
К семи часам Левушка дома еще не появился и даже не позвонил, хотя к началу собрания он обещал прийти. Ба, как всегда, немедленно начала паниковать и воображать всевозможные неприятности, но звонить ему на сотовый все же не стала – мало ли какие дела у молодого человека, не стоит старухе быть навязчивой со своими тревогами и мнительностью. Он знает, что она волнуется, и позвонит сам, как только сможет. Поэтому на собрание Ба отправилась одна, предусмотрительно прихватив табуретку – ноги уже не те, чтоб стоять.
Обычно в зимнее время такие мероприятия проходили на площадке между первым и вторым этажом, и, когда в доме было десять квартир, народу набивалось – на каждой ступеньке стояли. Когда началась эпоха приватизации квартир, жильцов первого этажа быстренько расселили, причем одна пьющая семейная пара из третьей квартиры при этом просто канула в небытие, а полусумасшедшую старуху из четвертой увезли куда-то на «Скорой», и больше она не вернулась. Воронова тогда не раз ходила к участковому, беспокоилась, просила узнать об их судьбе, и вежливый младший лейтенант Ларькин ее успокоил: документы в порядке, уехали ваши соседи куда-то в область, и слава богу – тот еще был контингент. А соседка лечится в психоневрологическом интернате, ее делами дочь занимается.
Потом на первом этаже сделали клуб игровых автоматов, и чего жильцы дома натерпелись – лучше не вспоминать. Автоматы работали круглосуточно, и веселая жизнь в доме и во дворе тоже кипела двадцать четыре часа в сутки. Елизавета Владимировна и супруги Мокроносовы писали во все инстанции, от СЭС до прокуратуры, но им если и отвечали, то неизменное – «нарушений нет». В прошлом году хозяин был вынужден закрыть заведение, и старожилы, то есть та же Елизавета Владимировна и Герман Иванович, отпраздновали это как большую победу, до которой супруга Германа Ивановича, к сожалению, не дожила. Старый дом постепенно приходил в себя вместе со своими жильцами. И вот – объявление.
