Текст книги "Серый ангел"
Автор книги: Марина Туровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
На следующий день мы перевалили за Урал. Сбоку от петляющей трассы стоял бетонный указатель с двумя стрелками – на одной было написано «Азия», на другой «Европа». Я этот пьедестал советских времен уже видела, а Анна смотрела с интересом.
Кирилл попросил притормозить, достал из своего блокнота набросок «бетонной красотищи» и дорисовал в нем с азиатской стороны монгола, сильно смахивающего на якута, а с европейской – того же мужика, но в смокинге. Анна рисунок похвалила. Мой болотный голос мрачно прокомментировал, что первой обязана была похвалить я.
И тут мне в голову пришел вопрос, до которого я не додумалась в предыдущие два дня.
– Аня, почему ты не обижаешься, что мы сначала едем в Осташков и только потом в Москву?
– Мне с вами интересно. Я несколько лет провела в маленьком поселке и сейчас привыкаю к новой жизни.
– Аня… – Я заглянула ей в глаза, а она прятала взгляд. – Ты сейчас не договариваешь.
– Я боюсь сглазить. – Глаза Ани повлажнели. – Просто боюсь сглазить. Доеду до Москвы, приду в себя и тогда позвоню маме. Я ее не видела два года.
– Понятно, извини.
Весь день я читала «Мастера и Маргариту», которую читала целый год, пообещав маме ознакомиться с классикой, а Анна с интересом просматривала глянцевые журналы. Два раза задремав над хорошей книжкой, я поменялась ею с Аней на журнал. И зря. Мало какое платье, тем более купальник, смог бы порадовать мою фигуру. Прочитав две статьи «о лифтинге и фитнесе», которые мало сочетались с моей жизнью, я поменялась обратно на книгу. Там даже мифологические герои были более настоящими и реальными, чем весь «гламурненький» журнал.
Ребята по очереди вели машину.
К ночи мы въехали в Тверскую область.
* * *
На подготовку к отъезду из Зоны у Лёнчика ушло всего два дня. Геннадий, выполняя особый приказ Аристарха, вызывал его в медблок пять раз, забирал в два раза больше крови, давал мочегонные и слабительные, короче, выжимал из его бесценного организма все, что можно.
В разговорах с Аристархом Лёнчик настаивал на том, что Анна сбежала не просто так, а чтобы хорошо подготовиться и затем отомстить лично ему за то, что он в последние годы сильно портил ей жизнь. Генерал смеялся.
– Много чести, Лёнчик. Ей просто надоело быть дойной коровой и каждый день сдавать кровь, писать исключительно в биотуалет, откладывать менструальную кровь и так далее. Свободы ей захотелось. Ну, ничего, через год ей все равно придется вернуться… если она чего-нибудь не придумает. Чего стоишь? – Аристарх кивнул на стул. – Садись. Видел отсеки в бункере, в которых дети будут жить? Там сделали ремонт.
В поселке Топь скрыть интересную информацию не военного содержания было практически невозможно. Зона Топь давала работу поселку. Поселок Топь обслуживал тех, кто работал в Зоне.
О возможном появлении в Топи детей знали все.
– Да наплевать мне на них. Все бабы в поселке с ума посходили, некоторые чуть ли не портреты рисуют, заказывая ребенка. Я что, служба «Скорой помощи»? – Лёнчик взял с генеральского стола свой паспорт, открыл. – Ну и рожа у меня на фотографии.
Генерал разговаривал, не отрываясь от работы на компьютере. Аристарх всегда отличался поразительной способностью делать три дела одновременно. Юлий Цезарь тоже мог писать письма и вести стратегические разговоры, но ему при этом и не нужно было просматривать информацию в Интернете и отвечать на вопросы подчиненных, лица которых постоянно возникали на мониторах.
– Лёнчик, второй год тебя учим, а все равно проскакивает пролетарское происхождение. Рожу старайся называть лицом, а баб привыкай звать женщинами. Я тебе открыл счет в банке и перевел двадцать тысяч евро. Имя твое оставил, фамилию изменил в соответствии с прозвищем. Ты теперь Леонид Тавренный, от слова «тавро». – Генерал послал на печать созданный документ. – Привези не меньше трех экземпляров детей. Если сейчас получится, то каждый год ездить будешь, развлекаться.
Представив на территории Топи детский сад, маленьких детей, а затем школьный класс, Лён– чик сморщился от отвращения.
– Вам, Аристарх Кириллович, лучше знать, но куда мы их через пять лет девать будем? Просто их растить, как неучей, экономически не интересно, а нанимать учителей – потерять секретность.
– Ишь ты, – Аристарх скачал нужную информацию, набрал поиск следующей. – Задумался о будущем? Это хорошо. А дети всегда ценный материал, найдем куда деть.
В промежутках между посещениями медблока Лёнчик съездил в поселок Топь, напрашивался в гости. Звонил и быстро говорил, боясь, что трубку бросят:
– Уезжаю на днях, буду в Москве и в Белоруссии. Могу чего-нибудь передать родственникам.
Срабатывало удивление. Чтобы Лёнчик предложил помощь? На это стоило посмотреть.
Лёнчик за рюмкой чая ненароком брал в руки фотоальбом. В Топи каждый мог позволить себе купить самую навороченную видеотехнику, скачивать из Интернета любую информацию и игрушки.
Любители красиво одеться, как Геннадий и Александр, заказывали себе одежду по каталогам, выслав собственные мерки. Григорий в свое время не стеснялся заставлять бар коньяками сорокалетней выдержки, «Текилой» ручной обработки или виски из дубовых бочек.
Жена Александра, Аринай, заведующая поселковой библиотекой, заказывала книги, не оглядываясь на стоимость, а любители охоты из офицерского состава покупали коллекционные ружья с инкрустацией.
Но основным развлечением было создание домашних архивов. Снимали фильмы, фотографировались. Просмотр фильмов и фотографий считался почти священнодействием… А Лёнчик во время чаепития тихо выносил альбомчик в туалет и вытаскивал фотографии с Анной и, гораздо реже, собственные. Он знал, что фотографии ему обязательно пригодятся.
За сутки относительной свободы он, неожиданно для себя, понял, что чрезвычайно привлекателен для женщин. Видимо, не только ежедневно забираемые дозы крови и тренажеры смиряли его сексуальные запросы. Геннадий вполне мог контролировать уровень вырабатываемого тестостерона. Теперь контроль был снят, и организм потребовал своего, мужского, с утроенной силой излучая сигналы-ловушки.
За несколько последних лет никто из женщин, которые были в поселке Топь и в Зоне, никогда не обращали на Лёнчика внимания. Теперь с ним кокетничали при разговорах на работе и в столовой, просто на улице и даже в присутствии мужей.
Аринай так вообще предложила заняться сексом прямо в библиотеке, куда Лёнчик зашел за очередной порцией справочников. Там же она передала ему бумажку, на которой было написано: «От четырех до шести лет, волосы темные, мальчик». Лёнчик от секса между книжных стеллажей отказался, записку о желаемом мальчике взял.
Следующий визит был к бывшей официантке офицерской столовой, Таньке Толстопопику. Еще три года назад она считалась самой комичной девушкой в поселке – маленькая и толстенькая, она очень хотела нравиться мужчинам. Не понравиться сержантскому составу, работая официанткой в офицерской столовой, практически невозможно. И у нее стали случаться романы. После недели или двух встреч она ревела на кухне, жалуясь поварихам на то, что ее опять бросили.
А затем случилось чудо. В нее влюбился начальник хозяйственного отдела Яков Котелевич. И ее жизнь кардинально изменилась. Из официанток она моментально стала заведующей кафе. Таня ответственно относилась к работе и почти не изменяла мужу.
Накрыв в гостиной стол с закусками, толстопопая Таня пила вино бокал за бокалом и нервно посматривала на дверь, ожидая прихода мужа. Она захотела Лёнчика до головокружения, едва он переступил порог ее дома. Таня изо всех сил сдерживалась, чтобы не кинуться на него. Неожиданно вовремя с работы перезвонил Яков и пьяным голосом доложил о трудностях на службе и о задержке на два часа. Танька положила телефонную трубку и тут же накрыла собой Лёнчика. Он не сопротивлялся.
Через час она попросила привезти ей девочку. Лёнчик, одеваясь, внимательно посмотрел на Таньку.
– Ты, надеюсь, понимаешь, что, скорее всего, привезенные дети будут уродами?
– Понимаю. – Танька закурила. – Только не уродами, а больными. Ничего, будем лечить тех, кого бог пошлет.
– Не понимаю. – Лёнчик надел кроссовки. – Не понимаю, зачем вам дети. По мне, так запросто можно прожить и без них. Перестань курить! Мне это вредно!
Таня затушила сигарету.
– Спокойнее, Лёнчик. Тебе бог не дал возможность любить хоть кого-то. А я задыхаюсь от одиночества. Яша вечно на работе и пьет с каждым месяцем все больше. И любить мне некого. Привези мне девочку.
* * *
В самолете Лёнчик смотрел на игрушечную землю внизу, на линии дорог и прямоугольники распаханных полей. Какой стала Москва за те семь лет, что он ее не видел?
Что было до тюрьмы, Лёнчик помнил плохо. Он вообще все, что было до Зоны, помнил смутно, голова не очень хорошо работала. Он вырос очень высоким и фактурным. Фигура с шестнадцати лет стала такой, что женщины на улице оборачивались. Только с лицом была беда. Слегка деформированный череп делал его взгляд глупым, а улыбку дурацкой. На лице не просматривался диагноз дауна или идиота, но дети во дворе, отбежав на безопасное расстояние, обзывались «тупым» и «тормозом».
Девять классов Лёнчик закончил потому, что никому до него не было дела. Если другим ученикам ставили тройки, имея в виду двойки, то под его тройками стоял или «кол», или «ноль», в зависимости от предмета. Лёнчика спасало то, что он прилежно отсиживал все уроки, особенно когда погода на улице была плохая.
После школы с учебой у Лёнчика не заладилось, все училища отказывались его брать. Мать начала обзванивать и обхаживать знакомых, просила пристроить сына хоть на какую-нибудь работу. Прокормить «здоровенного кретина» ей с каждым годом становилось сложнее.
Работа нашлась неожиданно – в соседнем магазине запил мясник. Лёнчик за один день научился орудовать ножом. Туши он разделывал мастерски, быстро и красиво. Вечерами гордо приносил домой ворованное мясо, а в получку – деньги.
Лёнчик ни с кем не дружил. У него не хватало терпения досмотреть футбольные матчи до конца, в политике он ничего не понимал, а фильмы казались слишком умными. И пить он не мог, сразу же становилось плохо с головой. То есть никакого повода для «мужской дружбы» у него не было.
Года через два Лёнчик решил, что его положение в семье изменилось к лучшему. И он попросил мать о самом сокровенном своем желании, разрешить ему завести кошку. Но мать, как всегда, его «не услышала».
Зато в магазине жили две кошки. Рыжего кота звали, естественно, Чубайс, а серую кошечку Пушок. Считалось, что кошки ловят мышей. На самом деле мышей в магазине не было, их давно прогнали крысы. Крыс кошки боялись, а те не боялись никого и жили своей особенной жизнью, ни на кого не обращая внимания.
Для кошек Лёнчик оставлял лучшие куски из мясной обрези. Понимая, что мясо моментально стащат крысы, он кормил кошек с руки.
Однажды сторож, вредный старик шестидесяти с небольшим лет, перепил и, делая выволочку маленькой серой кошке за то, что та не ловит крыс, озлобился на свою неудавшуюся жизнь и убил Пушка. Лёнчик утром увидел храпящего сторожа и трупик кошки. Сторож проснулся, глотнул пива и в приказном порядке велел Лёнчику засунуть Пушка в пакет и выкинуть на помойку. Пушка Лёнчик похоронил во дворе, под деревом, после чего взял разделочный нож и перерезал сторожу горло.
Ему дали девять лет.
Он отсидел в тюрьме год, дожидаясь суда. И там он ни с кем особо не дружил, но и его не задирали. Известно было, что Лёнчик в драках терял над собой контроль и, обладая недюжинной дурной силушкой, мог и покалечить.
Через два года отсидки у одного из зэков полосатая и вечно беременная кошка стащила из рук кусок колбасы. Зэк убил ее. Лёнчик кошку похоронил, затем подобрал камень и проломил зэку голову. За убитого идиота вступился второй зэк, в принципе нормально относившийся к Лёнчику. Но у того уже не работали тормоза, он сильно избил заступника, сломав ему шею. Если бы не охранники, Лёнчика забили бы. Но не судьба.
Добавили еще двадцать лет. К этому моменту Лёнчиком уже никто не интересовался, даже мать.
Через пять лет его продали. Во всех зонах появились листы негласных инструкций по отбору «особого контингента». В Топь отправляли физически здоровых заключенных с большими сроками и тех, кого никто не стал бы искать. Лёнчик попадал под все требования. За него дали двести долларов.
Самолет приземлился в Домодедове.
Не спеша выходить, Лёнчик встал, достал из верхнего отсека сумку, которая являлась его единственным багажом. В костюме, который он заказал себе в том же магазине, что и Геннадий, вкусу которого он доверял, с длинными, забранными в хвост темно-рыжими волосами, чуть бледный, Лёнчик настолько поразил нескольких проходящих по узкому коридору самолета женщин, что они остановились, вспоминая, где они могли видеть этого мужчину. В журнале или на экране?
Окатив создавшуюся «пробку» холодным взглядом, Лёнчик сел на свое место, положил сумку на колени и отвернулся к окну, дожидаясь выхода пассажиров.
В московском аэропорту, как и во всех прочих аэропортах мира, он никогда не был. Оглядевшись, пошел в кафе. В кафе он тоже никогда не был. Заказал себе яичницу, бокал шампанского и салат «оливье». Поразился дороговизне. Но все равно расплачиваться было приятно, особенно осознавая, что денег у него много.
В киоске он купил газету, брелок для ключей, маникюрный набор и две шариковые ручки. Дело было не в нужности вещей, а в самом процессе покупки.
Он сам себе покупал. В аэропорту. В Москве. Свободный. Красивый. Умный. Особенный.
* * *
Я человек Земли. Мне нравится море, пальмы, снег, тундра, горы. Но все-таки больше всего я люблю лес. Ничего красивее леса по берегам Селигера я не видела. Здесь мой рай. Ни в каком другом месте жить не хочу.
Наступила ночь. Мы ехали по берегу, и я вдыхала запах сосен и воды, ночных цветов и свежей рыбы от развешенных сетей. На берегу, в бликующей от луны воде, покачивались лодки.
Скоро мы въехали на территорию дачного поселка.
Мне приятно приглашать гостей в дом, где есть чем похвастаться. Двухэтажный, со стеклянной верандой, высотой в два этажа, с камином и печкой, с резными деревянными барельефами и коллекцией статуэток, с ванной «джакузи». Деревянный теплый дом. Архитектурный стиль – конец пятидесятых. С мебелью пока «небогато», как говорит моя мама, но мы с Толиком стараемся. Толик живет на первом этаже, мы с Данилой на втором.
Распаковались за два часа.
Я показала Анне комнату Данилы.
– Придется тебе здесь ночевать. У нас пока с мебелью худо и кроватей больше нет.
Анна подошла к стене, посмотрела на фотографию Данилы.
– Это твой сын?
– Да. Четыре годика.
– Очень милый.
– Любимый. – Я погладила фотографию и поцеловала глаза и лоб Даника. – Его сейчас моя мама и отчим в Твери по художественным галереям водят, а он их изводит просьбой купить собаку. Собака в доме, конечно, нужна, но до покупки никак руки не доходят.
Мы спускались на первый этаж, и Анна провела рукой по резным перилам деревянной лестницы.
– Сколько стоит такой дом?
– Мы с Толиком отдали за него все, что у нас было на момент покупки.
До весны, в течение двух лет, мы с братом мотались каждую неделю в город. В этом году весна была необычно холодной. Видимо, запас терпения организма закончился, и в мартовскую пятницу, когда термометр безжалостно показывал минус пятнадцать, Толя отказался уезжать из магазина.
– Я, Машка, задолбался ездить на выходные по морозу в город. Тебе хорошо, ты на машине, а я сначала трясусь в холодной электричке, потом автобус полчаса жду. И вообще, зачем мы туда ездим, что в городе интересного? У меня и у Данилы здесь появились друзья, а ты все равно вокруг себя ничего не замечаешь.
Разговор происходил в кухонном закутке магазина. Я поставила чашку с кофе на стол. Голубенький голос заворковал: «И правильно, зачем ежедневно ездить в город? Это невыразимо утомительно. Ты же все равно постоянно звонишь в магазин, контролируешь. А бедный Данила? Сидит в бетонной коробке, за компьютером, сутулость зарабатывает. А здесь ребенок на свежем воздухе, на глазах». Тут же встрял оранжевый голос: «Правильно. В Швейцарии за такой пейзаж за окном люди платят бешеные деньги. А сколько средств уходит на бензин? Надо городскую квартиру или сдать, или продать. Лучше иметь полноценный дом, чем двухкомнатную квартиру с проходной комнатой».
«А я предлагаю…» – затянул болотный голос, но тут мой внутренний диалог прервал брат:
– Бабушкин дом продать можно.
Я решила сжечь мосты – и быстро добавила:
– И мою квартиру. Тогда мы сможем купить хороший двухэтажный дом.
– На чье имя? – уточнил Толик.
– На мое! – Оранжевый голос завопил первым. – Не забывай, Толя, квартира моя, половина бабушкиного дома тоже, и моя мама с отчимом помогут.
– Да, насчет моих бывших родственничков ты права. Они смогли бы помочь только обмыть покупочку.
Дело с домом мы провернули за месяц. Толик проявил чудеса тактичности и вежливо расспрашивал знакомых о продаваемых домах. Помог приятель брата, художник Кирилл. Нам досталась зимняя дача малоизвестного, но плодовитого скульптора. Я торговалась до посинения.
При обмывании дома набилось человек двадцать народа. В доме не хватало мебели, ее вывезли прежние владельцы, оставив только огромный стол на кухне, который они поленились разобрать. Но стульев было только четыре, поэтому большая часть гостей расположилась на лестнице, ведущей на второй этаж. Напитки и закуски передавались из рук в руки. Помимо наших родителей были две мои приятельницы по институту, две одноклассницы, пара поставщиков из магазина и друзья Толика.
На обмывание «домишки» я не поскупилась, тем более надеясь на подарки. Так что через три часа все были, мягко говоря, не трезвы. Наследник скульптора на радостях избавления от ненужной ему недвижимости даже ущипнул меня за задницу. Я заехала ему в скулу. В общем, повеселились.
Как выглядит Кирилл, я тогда так и не узнала. Он не смог приехать, появилась халтурка в Москве, он писал портрет чьей-то кошки или собачки, не помню. Во, работка! Сиди, пей чай, рисуй кошечку за большие деньги.
Следующую неделю Толик таскал мебель, я красиво расставляла по всему дому оставшиеся от художника скульптуры. Данила мешался под ногами, носясь с чердака до подвала и копошась во всех подсобках, старых коробках и в чемоданах.
Вот тогда на чердаке, в облезлом сундуке, он и нашел то, что я сначала приняла за испорченную старую пластмассу. Не выкинула я круглые брусочки по одной причине – не верила, что скульптор мог держать у себя в старинном сундуке какую-то полную дешевку.
Толик, повертев в руках бруски, сказал, что смутно они ему что-то напоминают. Скорее всего, это кости, но кости необычные.
– От динозавра? – деловито спросил Данила.
– Почти, – серьезно ответил Толя. – От мамонта.
И тут же кому-то позвонил.
Через два часа в наш магазин вошел высокий парень. Стройный, худощавый, смугловатый, русые волосы стрижены почти «под ноль». Обыкновенные джинсы и свитер смотрелись на нем моделями «Хьюго Босс».
Мне в магазине ежедневно приходится видеть множество мужчин и среди них попадаются молодые блондины со смуглой кожей, наверное, у них тоже бывают голубые глаза, но все мужчины, вне зависимости от возраста, воспринимаются мною в оранжевом цвете, и я больше обращаю внимание на товар в их руках и считаю цифру прибыли.
Но то ли яркое солнце в тот момент вышло из-за тучи и засияло в окне, то ли особенно переливчато зачирикали птицы, но, глядя на этого дылду, я поняла, что опять попалась. Влюбилась с первого взгляда.
У меня уже был подобный опыт в жизни. Его звали Андрей Салоникас.
Он был курсантом третьего курса Военного института иностранных языков, который располагался в Москве, в Лефортове. А в Осташкове он жил. И как-то его очередное особо отмечаемое увольнение, совпавшее с ноябрьскими праздниками, пришлось на день рождения моей подружки Любы.
Денег особо много не было ни у кого, поэтому ограничились салатами, недорогими закусками и двумя бутылками шампанского. Включив женскую смекалку, заранее прикупили бутылку хорошей водки и конспиративно распивали ее, наливая в бокалы под столом. Это всем нравилось, и было весело.
Любаша похвалилась новым парнем, который сейчас уехал в Москву по делам, но через неделю вернется. Парень перспективный. Родители в автосервисном бизнесе, сам он тоже. Ездит на «Инфинити». На наши расспросы о внешности Любочка сморщила лоб.
– Да фиг его знает. Обыкновенный. Зато, смотрите, – она протянула руку, и из рукава джемпера по кисти руки заскользил красивый золотой браслет.
Мы с Ленкой секунд десять смотрели, не отрываясь, на подарок, каждая по-своему завидуя. Леночка оценила дизайн, ширину, а главное, стоимость браслета. В то время мой отчим начал получать первые деньги, и мы с мамой, как две купчихи на ярмарке, дорвались до магазинов.
Я купила два кольца и браслет, мама серьги и такую кучу золотых побрякушек, что даже спокойнейший Бор Иванович крякнул после месяца ее ежедневных походов в ювелирные магазины. Так что я завидовала не столько стоимости подарка, сколько вниманию со стороны влюбленного парня.
Мы тихонько «гуляли» второй час, когда в кафе завалилась компания подвыпивших ребят. Пять здоровенных парней, решивших потратить все имеющиеся деньги и познакомиться с девушками для приятного времяпрепровождения.
Они намеренно сели рядом с нашим столиком и, услышав очередной тост «за Любочку» – «Не будь лапшой, расти большой», присоединились к поздравлениям именинницы. Через пятнадцать минут наши столы объединились. Все «вьюноши» были как на подбор, каждого можно было фотографировать на глянец модного журнала.
Естественно, мне понравился самый красивый, Сергей Зайцев. Но я понравилась самому высокому, смуглому черноволосому парню, Андрею. У него был чуть кривоватый нос, большой рот с крупными белыми зубами, жесткий взгляд и чарующая улыбка.
У моих однокурсниц получилось по мимолетному романчику, зато у нас с Андреем отношения продолжались довольно долго для двадцатилетних, почти два года. Сначала мы встречались только в его редкие приезды в Осташков, затем он снял комнату в центре Москвы, и каждый месяц, а то и два раза в месяц, я стала ездить туда.
Мое чувство росло с каждым днем. Я стала прогуливать занятия в институте и работу в продовольственном магазине. Я врала начальству и маме. Ездила в Москву за свой счет и, что самое необычное для меня, тратила деньги, не думая об экономии. Я могла думать только об Андрее.
Я потеряла девственность в самом для меня с тех пор романтическом месте. В Москве, в переулке между Петровкой и Никольской. Там стояли особняки девятнадцатого и восемнадцатого веков. Отдельным включением смотрелся филиал МХАТа – красного кирпича, похожий не то на терем, не то на церковь.
Дом, в котором Андрей снял комнатенку, стоял в самом задрипанном углу за многоэтажными домами постройки девятнадцатого века. На одном из них прикреплена мемориальная доска о том, что здесь жил Сергей Есенин.
Пройдя мимо четырех домов, с подъездами в стиле модерн, где в квартирах потолки свыше трех метров, мимо светящихся окон подвалов, в которых веселилась богема и дворники, мы подошли к дому с явными признаками разрушения.
Жуткая дверь, крест-накрест перетянутая железной бейкой, сохраняла остатки коленкоровой обтяжки с вылезающей серой ватой. В подъезде одинокая лампочка на шнуре в паутине, по-моему, со времен Михаила Зощенко, тускло делала вид, что светит.
В полумраке справа был виден вход к квартирам на первый этаж, с открытой настежь дверью, откуда тянуло запахом вареного вымени и жареным луком. А слева поднималась на второй этаж лестница, опасная прямотой и старыми истертыми до прогибов толстыми досками. Даже смотреть на нее было страшно, сверзнуться с этих ступенек было запросто. Только многолетний опыт позволял не скатиться с них.
Взяв меня за руку, Андрей помог мне подняться на второй этаж. Первое, что меня поразило – две газовых плиты пятидесятых годов, на которых одновременно стояла кастрюля, в которой варилось что-то съестное, а рядом большая алюминиевая выварка с кипятящимся бельем. В доме не было горячей воды. По-моему, на тот момент таких зданий в центре Москвы осталось штуки три, не больше.
Комната имела пять квадратных метров, на них помещался диван, желтый двухстворчатый шкаф с закругленными боками и с зеркалом. Из окна была видна стоящая практически впритык кирпичная замшелая стена. Солнце бывало в комнате минут двадцать за весь день. И только летом.
Тот дом не сохранился. Многоэтажные строения отреставрированы, перепланированы, и теперь там живет элита эстрады, а на входе в микрорайончик стоят охранники, проверяя входящих на фейс-контроль.
А я была там почти счастлива. Проблема была в том, что Андрей хотел секса, а я томительной любви, ласк и душевных разговоров.
Я была не против его прикосновений. Но когда его ласки заходили слишком далеко, я лежала бревно бревном, истекала желанием, но не знала, что делать. Он просто физически не мог войти в меня, мне было больно. Андрей то смеялся, то злился, но попыток своих не оставлял.
До знакомства с Андреем я прочла парочку любовных романов в мягких обложках и посмотрела тройку-другую порнофильмов, но там ничего не говорилось о той боли, которую испытываешь в первую ночь, если мужчина в полтора раза выше тебя, и его «параметры» имели размеры, близкие к рекордным.
Я тогда не поняла, что такое секс, мне было важно находиться рядом с Андреем, видеть его, слышать, наблюдать за ним. А секс – это расплата за влюбленность. Ну, дура была, чего уж тут. Но ведь с мамой обсуждать интимные проблемы было стыдно, а подружки сами находились в таком же положении.
Мне просто нравилось дотрагиваться до шелковой смуглой кожи Андрея, нравилось его тело, доведенное ежедневными тренировками военных единоборств до совершенства. Ни грамма лишнего жира, фактурность мышц, идеальность пропорций…
После Андрея мне ни разу не понравился другой тип мужчины. Меня зациклило на высоком росте, широких плечах и стройности чуть подкачанного тела. Он отравил меня своей идеальностью.
Долгая дорога и частые расставания сближают только давно знакомых или искренно любящих людей. А наши редкие встречи, моя щенячья влюбленность и преданность, мое слишком правильное поведение стало надоедать Андрею. И он меня оставил.
Пропал. Не звонил, не сообщал о своем приезде, не писал ни писем, ни эсэмэсок. Я сходила с ума. Ездила к нему домой, и его мама смотрела на меня понимающими глазами.
– Я не знаю, где он сейчас, – лгала она мне, одновременно жалея меня и защищая свободу сына. – Он, Машенька, теперь редко здесь бывает, все больше в Москве. У него же выпускной курс, много учится, на гауптвахте часто сидит.
– Да, да, я… он писал мне, раньше… – лепетала я.
– Ему на гауптвахту дают только учебники по английскому и китайскому языку, и он теперь их знает лучше всех на курсе.
Мама Андрея, учительница английского языка, завуч платного колледжа, относилась ко мне с легкой пренебрежительностью, как и сам Андрей. Я была неровней, девушкой со средними внешними данными из небогатой семьи, с непрестижной работой. Неперспективная, короче, в качестве жены.
И я поехала к нему в Москву, в институт. Как и все девушки, приходящие на свидание, назвалась двоюродной сестрой. Когда он вошел в комнату, где множество курсантов сидели и разговаривали с родителями или своими любимыми, я думала, упаду в обморок от счастья. Мне показалось, что он самый красивый и сексуальный мужчина на Земле.
– Почему ты мне не звонишь? – спросила я дурацким дрожащим голосом и побитой собачкой заглянула ему в глаза.
Андрей не отвел взгляда и очень спокойно ответил:
– Не хочу.
И замолчал.
Он стоял и молчал столько, сколько ему было отведено для свидания или сколько выдержу я. И я стояла как дура, как идиотка, как человек, потерявший себя и молча молящий – ну, полюби ты меня, ну пообещай…
Он не обещал, он молчал. И правильно сделал. Ножом по сердцу – больно. Зато действенно.
Я не выдержала первой, дала ему пощечину и выскочила из института.
Помню, как ехала на трамвае на вокзал. Как смотрела на обыденно поглядывающих в окошки людей. А мне не хотелось жить, я задыхалась от слез. Я ненавидела Андрея, Москву за окном трамвая и себя. Я умирала от неразделенной любви. Особенно было плохо первую неделю, у меня буквально опустились руки. Но меня постоянно тормошили то мама, то Толик.
Я тогда не знала, что беременна. Как-то не задумывалась последние два месяца, что у меня нет менструации. А когда поняла, что будет ребенок, все рассказала самому близкому человеку – маме.
– Если он тебя не любит, а он тебя не любит, я это поняла еще полгода назад, счастья ты с ним не наживешь. Рожай для себя, для меня. И будь что будет.
«Так тому и быть», – решила я.
Родился темноглазый мальчишка с черными волосами. Назвали мы парня Данилой и дали ему отчество в честь отчима, Борисович. Борис Иванович целовал Даньку по десять раз на день и был счастлив. У него появился полноценный наследник, хотя и не с его фамилией.
Мама решила передохнуть в торговом бизнесе и засела воспитывать внука.
А я дала себе слово, что больше меня никто не бросит. Либо разбегаемся по обоюдному согласию, либо ухожу я.
И я стала зарабатывать деньги. Я точно знаю, что быть некрасивой и богатой гораздо лучше, чем некрасивой и бедной.
А на вошедшего в магазин парня не надо обращать внимания. Сжать волю в кулак и не обращать…
Парень сделал несколько шагов к прилавку. Толик, который выносил из подсобки деревянные оконные рамы, остановился и радостно заулыбался.
– Кирюха! Здорово! Молодец, что сразу пришел. Машуня, знакомься, это Кирилл, который художник, но сейчас он временно рисует вывески на оптовом рынке. Пусть он те кости, что мы нашли, посмотрит.
– В углу… – выдавила я из себя.
Кирилл и Толя наклонились над ящиком, куда я сгрузила Данькину находку. Кирилл достал брусок, взвесил в руке, провел пальцами по полированной поверхности спила. Чуть повернулся и посмотрел мне в глаза. У меня защекотало в животе и перехватило дыхание.
– Это бивень мамонта. Хороший. – Кирилл зачем-то понюхал бивень. – Такой кусочек на пятьдесят евро тянет, а их тут семь штук. Так что считайте.
Я смотрела на парня, не в силах даже перемножить пятьдесят евро на семь брусков. Это я, получающая от сведения квартального баланса несравненное удовольствие. Я, которая единственная из всей нашей группы заочного экономического университета сама писала рефераты.
Мой расчетливый оранжевый настрой затопило сине-зеленым светом эмоций, и самым большим желанием стало немедленно закрыть магазин и отправиться с этим голубоглазым блондином на озеро, жарить на костре шашлыки и пить красное вино. И, заметьте, даже за мой счет.
