Текст книги "Ветер Севера. Риверстейн"
Автор книги: Марина Суржевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Глава 6
В детстве нас тоже пугали страшилками про жуткого неупокоенного духа, обитающего в заброшенной часовне. В этом месте каменная ограда разрушилась от непогоды, а восстановить ее так и не удосужились. За стеной стояли колючие кусты можжевельника и дикого рышника, дальше начинался непроходимый ельник, за которым опасно расположились топляки и болота. С этой стороны подойти к Риверстейну можно было лишь по узкой тропинке и то, если знать, где она находится.
Накинув кожух и платок, я отправилась прямиком к часовне. Ксеня не любила это место. Говорила, что здесь ей неуютно, а вот мне часовня нравилась. Особенно тем, что здесь было пусто и тихо, можно было спрятаться от любопытных глаз послушниц и недовольных наставниц. Посидеть в тишине на истертых каменных ступенях, поворошить ногой опавшие листья и сухие иголки и подумать.
Сидеть снаружи сегодня было слишком холодно, и я зашла внутрь. За пустой ритуальной чашей стояла старая лавка и громоздилась куча тряпья и соломы, которую складывал сюда привратник, про запас. Я остановилась в дверях, пережидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и осторожно двинулась к лавке.
Сквозь дыры в полуразрушенной крыше сочился тусклый свет, освещая истертый алтарь с углублением для свечи и затертую, уже почти не различимую фреску, изображавшую сценку из жизни святых старцев. Причудливая светотень сплела на полу замысловатый узор, как паук – паутину.
И тут куча тряпья зашевелилась.
Медленно, словно раздумывая, потянулись вверх истлевшие тряпки, осыпаясь вниз трухой и гнилой соломой, старый пузатый тулуп, раскачиваясь в тусклом свете, приподнялся и потянул ко мне пустые рукава…
– Ветря-я-я-на…
Я взвизгнула, в одно мгновение стянула с ноги башмак и запустила в оживший призрак.
– А-а-а!– заорал призрак басом. – Ты что, с ума сошла, дурища??? Больно же!
И из кучи тряпья вылез Данила, озлобленно потирая правый глаз и косясь на меня левым.
– У-у… синяк будет! Ты что творишь-то? Как я теперь мамке покажусь, с фингалом? Она же придирками замучает, решит, что я снова с деревенскими подрался!
Я уставилась на него, поджав озябшую без башмака ногу.
– А зачем ты тут прячешься?
– Так хмырь какой-то мимо ходил, копытами шуршал. Я и схоронился в соломе, чтобы он не засек, да за уши не отодрал.
– Это не хмырь, это наш привратник. И отдай башмак, холодно!
Башмак Данила отдал, но смотреть исподлобья не перестал.
– Зачем ты вообще сюда пришел?
– То есть как зачем? Ты же сама меня сюда зазывала!
– Я тебя зазывала? Когда это?
– Ты что, забыла? – с подозрением уставился на меня парень.– Сама же говорила, что будешь меня ждать на вечерней заре в часовне, около ельника!
Я покачала головой. В его исполнение это звучала так, словно я его на тайное свидание приглашала!
– Ладно, не хмурься. Вот, приложи к глазу медяшку, чтобы синяк не налился. Давай на лавку сядем, только говори тише, а то вдруг тот хмырь… хм, привратник будет мимо проходить. Еще подумает, что мы тут развратничаем.
Данила залился мучительным румянцем, причем разом загорелся от шеи до ушей, как уличный светоч. Я с любопытством воззрилась на это. Никогда не видела, чтобы парни так краснели. Как стыдливая девица перед сватами! Хотя, как я уже говорила, у меня не велик опыт общения с парнями. То есть его вовсе нет.
– Нужно больно… развратничать с тобой! Размечталась! – буркнул он.
– И не собиралась, – чуть обиженно протянула я и отобрала свою медяшку. Вот пусть с фингалом и ходит, раз такой разборчивый!
– Я того… поговорить хотел.
– Ну, говори, раз хотел, – проворчала я.
Парень помялся, не зная с чего начать. Я задумчиво обозревала стену. Потом вздохнула.
– Ладно, рассказывай. Давно ты Зов слышишь?
Парень вздрогнул, напрягся, потом поник плечами, скукожился как старик.
– Две недели, – выдохнул он. – Уже целых две недели…
– А я почти три месяца, – сказала я.
Первый раз я услышала Зов в самой середине лета.
В этом году оно выдалось на редкость жарким. В наших суровых северных краях такого лета не помнили старожилы уже сотню лет. Воздух над полями стоял сухой, трескучий, грозящий вспыхнуть на травах пожаром. С болот тянуло тленом и тяжелым гнилостным духом. Коровы лениво валялись в тени, не выходя на солнцепек пастбища, жалобно ревя от облепивших их слепней и мошек. В Вересковой Пустоши жители каждый день обливали дома водой из лесного ручья, опасаясь возгорания. К середине лета ручей пересох. Даже вечнозеленые сосны пожелтели и поникли развесистыми лапами.
Каменный Риверстейн упрямо хранил прохладу, жадно сражаясь за холодок, словно уставший рыцарь за девицу. Но однажды и он сдался, и жаркая духота по-хозяйски вползла в его коридоры и залы.
Послушницы спали на полу. Соломенные тюфяки нещадно нагревались под горячими телами. Окна приходилось закрывать. В открытую створку тут же устремлялась гудящая туча комарья, которую мы выкуривали, зажигая еловые ветки, и тогда находиться в помещении становилось совершенно невыносимо.
Ксеня отвоевала нам место у окна, и мы растянулись на одеяле, пытаясь уснуть.
В ту ночь я впервые услышала Зов. Протяжный, надрывный, проникающий в душу и поселяющийся в ней натужным страхом. Он жгутом скручивал разум, заставляя подчиниться и порабощая. Зов становится владыкой мыслей, властелином чувств, хозяином и господином, которого нельзя ослушаться. Он не зовет – приказывает.
Я очнулась в ужасе, хватая ртом воздух, как из трясины вынырнула. Посмотрела на разметавшуюся от жары Ксеню и покрылась ледяными мурашками.
В Северном Королевстве всегда были те, кто слышал Зов. Это наше проклятие за грехи предков, страшная расплата. Сопротивляться Зову невозможно, как ни старайся, однажды сломаешься и все равно уйдешь туда, куда он манит. В страшные Черные Земли, где вершат кровавые мессы проклятые колдуны.
Души детей, ушедших по Зову, подлежали отлучению от Ордена, потому что считались они пособниками чернокнижников и мракобесов. В священных писаниях говорилось, что надобно детей не «пущать», запирать в подвалах, прятать, а лучше всего сжечь, дабы не допустить согрешения. До кучи, а также устрашения бесов, желательно было сжечь и родственников, а ежели дитя, ушедшее по Зову, надумает вернуться, священному огню полагалось предать всю деревню, как обитель греха.
Поэтому, если и был в семье такой ребенок, родичи это скрывали и предпочитали говорить, что задрал дитятко медведь, или к дальним родственникам на учебу уехал. Хотя в это никто и не верил.
Про Зов говорить не принято, чтобы не накликать. Даже слово это лучше не произносить, дабы не услышали чудовища Черных Земель.
Вот я и не говорила. И Данила тоже.
Мы переглянулись, грустно и понимающе.
– Мамке сказал, что в знахари готовлюсь. Когда совсем невмочь станет и я уйду, пусть думает, что пошел в Старовер в ученики подаваться.
– Так ждать будет, – опечалилась я.
– Будет.
Мы помолчали.
– Как думаешь, это правда, что Зов ведет в Черные Земли? – шепотом спросил Данила. – И ждут нас там проклятые колдуны для страшных своих деяний?
– Я думаю, в мире все совсем не так, как мы привыкли думать. И не так, как говорит Орден, – неуверенно высказала я кощунственную мысль. – Кстати, я уже несколько дней Зов не слышала.
– И я! – обрадовался Данила. – Вчера даже выспался. Не спал половину ночи, боялся – и сам не заметил, как заснул. А проснулся, когда петухи петь начали. И ничего, не было Зова!
– Точно! Так что, может, пронесло? Мы же не знаем, как оно бывает. Кого-то, может, позовет-позовет, не дозовется и того… отстанет!
Данила даже порозовел от радости, посмотрел на меня сверкающими в полутьме глазами.
– Отстанет!– выдохнул он и, расхрабрившись, помахал кулаком невидимому Зову.
– Вот я ему… получит он у меня! Вернее, шиш он получит, а не меня!
Я прыснула от смеха. Данила тоже рассмеялся. Улыбка у него была хорошая, открытая, делающая его совсем мальчишкой.
– Расскажи, что ты знаешь о пропавших детях, – посерьезнела я. – Мне кажется, это как-то связано с… тем самым. Хотя они уходят днем, но ведь тоже пропадают неведомо куда, так?
Радость парня как рукой сняло.
– Не знаю я ничего,– глухо сказал он. – Ничего… только вот…
– Что? Что только?
– Снятся они мне. Вижу, что сидят они в каком-то погребе. Пол земляной, как нора… И страшно им очень. Еще ходит там кто-то жуткий, но его я увидеть не могу. Я вообще так странно там все вижу, словно чужими глазами, то одного ребенка, то другого. Поначалу думал, мерещится, чудится мне, а потом понял, что правда. Как о детях этих узнал. Специально в Загреб ездил, поспрашивал у местных потихоньку, в харчевне покрутился. Мамке сказал, что по знахарству поехал разузнать. А сам – про ребятишек. Так там у местного старосты дочка пропала, десятилетка. Пошла к колодцу воды набрать и сгинула, как не было ее! Уж они ее всем Загребом искали, каждый уголок облазили, во все лазейки заглянули, нет девчонки! Я спрашиваю: а во что одета была? Они: то-то и то-то, в косе алая лента, платок с лебедями батя накануне подарил, шубка рысья… А я такую девчушку в своем сне накануне и видел. Только зареванную, грязную и в той яме. Но платок и шуба, все как сказано.
Я слушала, затаив дыхание.
– Так рассказать надо! Старосте…
– Ага, рассказать! Так меня тут же под белы рученьки, да на центральную площадь на костер поведут! Мявкнуть не успею! Как колдуна! Откуда же мне еще такие видения могут быть? Мракобесье… а если еще и про Зов прознают, даже до площади не доведут, на месте пристукнут.
– Да уж, – я загрустила, – тут не поспоришь. Делать что будем?
– Не знаю.
Я осторожно положила руку ему на плечо. Хотелось рассказать больше, но как? Как рассказать о том, что со мной случилось? Данила хоть и хорохорится, но еще мальчишка, не выдержит, сболтнет кому, тогда обоих обережники повяжут. Вместе и будем разжигать собой костер на площади Старовера. Это если до столицы довезут, а скорее у ближайшего дерева упокоят, без церемоний.
– Нам надо подумать, как помочь этим детям,– сказала я. – Данила, возможно, ты единственный, кто может это сделать! Не знаю почему, просто чувствую, что это важно.
– Но как?
– Тебе надо попытаться больше рассмотреть в своих снах. Ты сможешь это сделать? Увидеть детали, мелочи… То, что подскажет, где они находятся и как туда попали.
– Мне это не нравится, – хмуро отвернулся парень. – Я не хочу! Там так жутко. К тому же я не контролирую это. Все случается само собой, иногда я засыпаю и словно попадаю в тело одного из детей.
– Им тоже там страшно и жутко,– жестко сказала я.– Только эти дети на самом деле сидят в яме, а ты нет!
Данила пристыженно отвернулся.
– Я попробую. Попробую рассмотреть больше.
– Вот и хорошо,– сказала я, поднимаясь. Пора было возвращаться, а то еще хватятся меня, искать начнут. Кстати, – вдруг вспомнила я, – у вас в Пустошах не происходит ничего… необычного?
– Вроде, нет, – почесал затылок парень. – Разве что вдовица купеческая вчера чуть избу не спалила с испугу, еле залить успели, хорошо осень на дворе, огонь лизнул только, да и издох. А летом бы и головешек не осталось!
– А что случилось?– заинтересовалась я.
– Да почуялся ей покойный муж сдуру. Блажила на все Пустоши, мол, зашел в сени и кулаком на нее машет, как при жизни махал, особенно спьяну. Баба-то перепугалась, свалилась от страха на пол, лучину сбила. Да пока без чувств валялась, огонь с лучины на одеяло перекинулся, а там и оконные занавеси занялись. Соседка козу только подоила, через огород в избу шла, вот и увидела, как из купеческих окон дым валит! Вытащили купчиху, дом только с одного бока подгорел, а она все плачет, да про покойничка орет! Вот ненормальная! Ладно, Ветряна, бывай! Ты заглядывай, я завтра приду, если получится!
И Данила осторожно выглянул в щель, убедился, что рядом никого нет и, скользнув из часовни, растворился в ельнике.
Я спустилась по истертым ступенькам, размышляя о не в меру ретивых местных покойничках. К вечеру заметно похолодало, северный ветер рассерженно швырял в лицо мелкую ледяную стружку – то ли ледяной дождь, то ли мокрый снег. Звезд не видно, небо затянулось хмурой свинцовой тучей, брюхом цепляющейся за острые вершины сосен. В редких прорехах, как во вспоротых ранах, бледно серебрился молодой месяц.
В ельнике, куда скользнул Данила, лежит густая, плотная тень, и кажется, что кто-то смотрит оттуда на меня, наблюдает. Я поежилась, всматриваясь в темноту. Стало неуютно и страшно.
– Данила? – неуверенным шепотом позвала я.
Тьма не ответила, но словно стала еще плотнее и гуще, мелькнули желтые звериные глаза. Я отпрянула. Волк! Неужели подошел так близко к Риверстейну? И я здесь совсем одна, и глупый Данила убежал через ельник, может, его уже доедает под ближайшим кустом волчья стая?
Задохнувшись от страха, я попятилась, стараясь не делать резких движений. Казалось, что стоит повернуться спиной, и зверь нападет, одним прыжком преодолеет разделяющее нас расстояние, плавно, как не способен человек, как…
– Арххаррион, – выдохнула я.
Тьма словно замерла, потом чуть расступилась, позволяя мне увидеть его. Он стоял там, прислонившись плечом к стволу, все те же брюки и сапоги, голый торс. Вместо плаща укутавшись в тень.
Я развернулась и со всех ног бросилась к стенам приюта.
Глава 7
В нашем женском королевстве появится МУЖЧИНА!!!
Эта невероятная новость сорокой разлетелась по Риверстейну, будоража и волнуя наши невинные девичьи сердца ожиданием чуда. Старого привратника и арея Аристарха за мужчин по умолчанию не принимали. Кто и каким образом первым прознал об этом, не уточнялось. Я подозреваю, что столь сногсшибательная новость была банально подслушана в одном из темных закоулков приюта. И уже к утренней трапезе всеобщее нервное возбуждение достигло небывалых высот.
В трапезной я с изумлением обозревала изменения, произошедшие с внешностью послушниц. Вот уж воистину, то, что вложила в женщину Природа, а именно желание быть красивой и нравиться мужчинам, не удалось выбить даже годами стараний суровых настоятельниц. Старшие девушки, и особенно выпускницы, преобразились. Приоткрыв рот, я разглядывала красиво уложенные волосы с кокетливо выпущенными локонами, румяные щечки, неумело намазанные розово-красным мхом губки и парадные, собственноручно вышитые переднички поверх привычных коричневых балахонов. То и дело послушницы украдкой разглядывали себя в мутные поверхности столовых приборов и пощипывали для яркости и без того разрумянившиеся щеки.
Что за важная птица изволит к нам пожаловать– никто не знал, поговаривали, что из самого Старовера, но кто и зачем – неизвестно. Наставницы заметно нервничали и с удивительным равнодушием смотрели на прихорашивавшихся девиц, не предпринимая попыток пресечь это безобразие.
Зато арей Аристарх на утренней молитве отвел душу и битый час с энтузиазмом вещал про ждущее нас всех наказание и неминуемую кару небесную, которая свалится нам на голову прямо за порогом святилища. Послушницы покаянно опускали головы и били поклоны, исподтишка поправляя локоны и вплетая в косы ленты. Арей еще долго потрясал кулаками, грозя неминуемым и страшным возмездием, истово бегал вокруг священного и всевидящего Ока Матери, раздувал щеки и пригоршнями поливал грешниц святой водой из купели. Так что, когда он все же выдохся и затих, молитвенно воздев руки к небу, передние ряды послушниц можно было выжимать!
Я искренне им посочувствовала. Идти от святилища через весь двор под ледяным ветром в мокрой одежде – то еще удовольствие. Сама я никогда не удостаивалась чести стоять в передних рядах, в непосредственной близости к Оку, поэтому сейчас была сухой и, каюсь, весьма этим довольной.
Когда уставший Аристарх все же отпустил нас на трапезу, мы вылетели из святилища, как пробка из бутылки с перебродившим вином. Уязвленный такой поспешностью арей встрепенулся и уже вслед нам завыл про ожидающие нас муки, но я и те, кто успел сориентироваться и дать деру, уже неслись по булыжникам двора, делая вид, что не слышим гневных воплей.
За трапезой я и узнала причину сегодняшнего столь экзальтированного выступления арея и внешнего вида послушниц.
Даже Рогнеда, вновь невозмутимая и высокомерная, сидела с тщательно уложенными волосами и подкрашенными, хоть и поджатыми губками. И явно пыталась восстановить свой авторитет, так нагло попранный привидевшейся ей утопленницей Злотоцветой. То, что весь приют лицезрел Рогнеду заплаканной и жалкой, подвывающей от страха на полу в коридоре, жгло ее самолюбие каленым железом. И, похоже, для восстановления собственного влияния, Рогнеде срочно понадобилась жертва. Сегодня она решила выбрать ею меня, предварительно убедившись, что Ксени, способной ответить кулаком в глаз, рядом нет.
– Надо же, – нараспев и громко, чтобы слышала вся трапезная, начала она, уперев руки в бока и презрительно скривив губки, – а наше пугало тоже решило приукраситься! Губки намазала, щеки нарумянила, глаза подвела! Похлеще продажной девки! Никак решила столичного кавалера захомутать? Чтобы потом было что вспомнить?
Я в это время старательно облизывала ложку с остатками каши и поначалу вообще не поняла, что Рогнеда ко мне обращается. Недоуменно повертела головой. Зал трапезной притих в ожидании. Послушницы забыли про свои тарелки, уставившись на меня.
Я тоже озадачилась. С чего это Рогнеда на меня так обозлилась? Ни в каких обозначенных действиях я себя не замечала, с утра привычно ополоснула лицо и впопыхах заплела косу. Новостей о приезде чужака я не знала, так как вечернюю трапезу пропустила, засидевшись с Данилой, а потом была так погружена в свои мысли, что доплелась до кровати и уснула, так и не успев все толком обдумать. Спала крепко, даже не снилось ничего. И Зов меня сегодня ночью не тревожил.
– Или ты на все готова, лишь бы столичному угодить? Надеешься, что он тебя в Старовер с собой заберет?
Я с искренним сожалением отложила ложку. Не наелась. И перевела взгляд на Рогнеду.
– Сдается мне, Рогнеда, – спокойно сказала я, – здесь только один человек так истово стремится в столицу, что ему от перенапряжения призраки мерещатся.
В трапезной раздались глухие смешки. Ревностное желание «первой красавицы Риверстейна» попасть в Старовер не было секретом. А история с причудившейся утопленницей и сейчас не сходила с языков. Не спорю, говорить так было жестоко, тем более я знала, что не одной Рогнеде «причудился» мертвяк, но она первая начала этот разговор!
Девушка покраснела, потом краска схлынула с ее лица, оставляя красные некрасивые пятна. Похоже, она вообще не ожидала, что тихоня Ветряна способна дать ей отпор, и надеялась на привычную и скорую расправу.
– Мерзавка! – с ненавистью выкрикнула она. – Ты… размалевалась! Как девка! Порочишь своим видом наших наставников и сам Орден! Ты недостойна звания просветителя!
Ого, замахнулась! Или это Аристарх с утра так ее вдохновил?
Я осторожно отодвинула тарелку и поднялась. Выразительно осмотрела ее подкрашенные суриммой губы, игривые локоны и цветастую вышивку.
– Мне очень жаль, Неда, – медленно сказала я, умышленно подчеркивая ее детское прозвище. – Но из нас двоих … размалевалась только ты. Похоже, тебе снова мерещится.
И налив на холстину воды из кружки, я спокойно потерла лицо и перевернула ее, чтобы было видно. Естественно, никакой краски там не оказалось.
Рогнеда шумно выдохнула, пораженно меня разглядывая. Послушницы столпились полукругом за ее спиной, их взгляды начали действовать мне на нервы.
– Да что вы так уставились? – не выдержала я. Полада протиснулась ко мне и потерла мне щеки.
– Эй, ты с ума сошла? – возмутилась я.
– Так нет краски-то? – жалобно сказал она и кинула обвиняющий взгляд на Рогнеду: – Нет! А ты всем уши прожужжала, что Ветряна решила столичного соблазнить и для этого выкрала у тебя мазила для лица! Врунья!
Я шокировано обернулась.
– Ты! Назвала меня воровкой!!! Да я тебя…
Рогнеда взвизгнула, подхватила свои юбки и вознамерилась убегать. Послушницы возмущенно загомонили.
– Кстати, а откуда у тебя мазила?
Убегать Рогнеда передумала и картинно упала в обморок. Потому что мазила послушницам категорически запрещены, как и зеркала. Я слегка растерянно покосилась на упавшее тело, все-таки бить лежачего не в моих правилах. Собственно, я вообще раньше никого не била, разве что в детстве, и то с зачина Ксени. Да и не била, а скорее отбивалась, били обычно нас…
Верный Рогнеде кружок послушниц заохал вокруг павшего лидера, остальные довольно бесцеремонно уставились на меня.
– Да с чего она это вообще взяла! Зачем брать ее мазила? Мне-то они зачем? – возмутилась я.
– Теперь, похоже, и правда незачем, – с придыханием сказала Полада и, видя мои непонимающие глаза, протянула мне блестящую оловянную ложку. Я взяла ее с замиранием сердца.
Нет, в выгнутой ее поверхности не отразилось что-то сногсшибательное, вроде леди Селении, там, в мутном отражении все еще была я, но… но другая. Словно в мое сизо-бледное лицо влили краски и жизнь, и оттого кожа стала сияющей, губы яркими, под глазами исчезли лиловые круги, а сами глаза засверкали сапфирами.
Зная меня, а краше бледного умертвия я никогда не выглядела, действительно можно было подумать, что я что-то сделала с лицом. Однако, ни одни мазила, хоть деревенские, продающиеся на ярмарках россыпью, хоть столичные, в красивых серебряных коробочках, не были способны дать такой удивительный результат.
К этому же выводу пришли и жадно рассматривающие меня послушницы. И затеребили, задергали, требуя ответить, как я это сделала. Особо не верящие активно терли мне щеки тряпицами, пытаясь найти следы чудодейственных снадобий. Не находили.
Рассказать, что демон в Черных Землях влил в меня целительную Силу, от которой я так похорошела, я решительно не могла и оттого мычала что-то недоуменное и невнятное.
Мои потуги, к счастью, прервала мистрис Божена, объявившаяся в трапезной и приказавшая всем послушницам собраться в холле для торжественной встречи Куратора.
Прибытие столичного незнакомца вновь потрясло собравшихся, и меня оставили в покое.
***
В холл я просочилась последней и скромно затерялась за спинами, собираясь поразмыслить. Приезд Куратора меня не слишком взволновал. Никаких честолюбивых планов, как Рогнеда, я не питала, после распределения вполне готова была удовлетвориться ролью младшего просветителя в каком-нибудь затрапезном городишке, куда меня отправят. Единственное мое пожелание – это распределиться вместе с Ксеней, но даже если бы этого не произошло, а вернее, если бы Гарпия этого не допустила, весьма вероятно подгадив нам напоследок, мы с подругой договорились после года обязательной практики встретиться в Загребе и там уже самостоятельно определить место дальнейшего служения Ордену.
Это если к выпуску я все еще буду здесь, а не в Черных Землях кормить собою жертвенный алтарь чернокнижников. Или утробу собратьев того змее-монстра, которого разделал демон. Или самого демона…
Меня повело от нахлынувшего животного страха и отчаяния. Что же делать? Я даже не знала, как относиться ко всему произошедшему, не то что выход искать! Я не сошла с ума, это доказывает мое изменившееся лицо и тело, с которого исчезли все шрамы, да и слишком все было реально, чтобы посчитать это плодом моего воображения.
Единственная отрада, Зов прекратился. Правда теперь я не знала, что хуже, Зов или все… это!
Задумавшись, я пропустила момент прибытия столичного куратора. Хлопнула входная дверь, со двора эхом донеслось лошадиное ржание и бормотание привратника, по необходимости становившегося конюхом, и по каменному полу уверенно прошагал мужчина.
Послушницы в едином порыве издали слаженный: «О-о-о-ох».
Я осторожно высунулась из-за чьей-то спины, но обзор закрывали юбки и игривые банты передников. Я рассмотрела только высокие черные сапоги и штаны из оленьей кожи. По крайней мере, без пуза, заключила я. Две весны назад к нам тоже заглядывал с проверкой столичный Куратор, пузатый, холеный, с вытаращенными рыбьими глазами. Правда, послушниц он своим вниманием не удостоил, пообщался с наставницами, отобедал и уже утром снова отбыл в столицу. Но даже того «Пузана» девочки упоенно обсуждали целый месяц. Этот, думаю, продержится «темой дня» не меньше.
Послушницы зашушукались, спокойный мужской голос обменивался приветствиями с настоятельницами, что-то заблеял Аристарх. Я снова впала в задумчивое оцепенение. Как же мне не хватает Ксени! Хотелось все ей рассказать, поделиться, вместе мы наверняка что-нибудь придумаем! Но подруга слаба, беспокоить ее Данина категорически запретила, а на меня травница поглядывала как-то боязливо, так что появляться в ее каморке лишний раз я робела.
А еще надо как-то улизнуть с вечерней молитвы и пробраться в часовню, встретиться с Данилой. Может, ему в голову пришло что-нибудь дельное, или он смог рассмотреть в своем «сне» детали места, где держат пропавших детей.
По тесным рядам послушниц волной прокатилось волнение, все задвигались и, как морская вода перед острой глыбой льда, расступились. И столичный куратор оказался передо мной, уставившись злыми зелено-карими, как скорлупа дикого ореха, глазами. Я испуганно воззрилась на него.
Теперь я поняла, отчего было это единодушное женское «О-о-о-ох!». Мужчина был молод и красив. Высокий, подтянутый, с сильным тренированным телом и жестким, но привлекательным лицом. Короткие темно-русые волосы, уложенные по столичной моде, твердый подбородок, злые глаза и рука, красноречиво обхватившая рукоять меча.
Кажется, новый куратор собрался меня прирезать!
Я растерянно хлопала на него глазами, напрочь забыв о положенном реверансе. Да и глупо как-то склоняться в реверансе перед тем, кто собирается отрезать тебе голову! Ну, разве чтобы облегчить убийце задачу. Властный окрик леди Селении вывел меня из ступора.
– Ветряна Белогорская! Вы забываетесь! Где ваши манеры?
Я опомнилась и неуклюже присела, не спуская с мужчины настороженного взгляда. Мать-настоятельница оценила мои старания чуть презрительным изгибом красивых губ. Ну, простите, я никогда не отличалась особой грациозностью!
– Это одна из ваших воспитанниц? – мрачно спросил мужчина.
– Да, лорд Даррелл, – откровенно удивилась леди Селения, не понимая, чем вызвано столь агрессивное внимание ко мне. – Ветряна Белогорская обучается в приюте с пяти лет и в этом году пройдет посвящение Ордену.
– Вот как, – лорд все так же мрачно меня рассматривал, мне от этого взгляда стало откровенно не по себе. Спасибо хоть руку с рукояти меча убрал, – ну что ж…
И, резко развернувшись, ушел к настоятелям. Я ошарашенно посмотрела ему вслед. Селения тоже, потом недовольно – на меня, и грациозно поспешила за мужчиной. Стоявшие рядом и ничего не понимающие послушницы на всякий случай отодвинулись от меня подальше, образовав вокруг моей жалкой фигуры зону отчуждения.
Я гордо вскинула голову, стараясь не расплакаться и мечтая поскорее оказаться отсюда подальше. Желательно, на другом конце земли. Собственно, в этот момент я даже согласилась бы на Черные Земли, там хоть и водятся страшные змееподобные монстры, но зато никто не смотрит с таким брезгливым недоумением. Рогнеда от радости чуть ли не аплодировала. Правда, под моим взглядом скисла, скривилась и отвернулась.
К счастью, задерживаться в холле куратор не стал, мазнул еще раз взглядом по рядам послушниц и ушел, увлекаемый настоятельницами. Холл сразу же взорвался от женских голосов, девочки загомонили, спеша поделиться впечатлениями с товарками, я же незаметно скользнула к дальнему входу и выскочила в коридор. И только здесь, в холодной и сырой «кишке» Риверстейна, злые слезы все-таки обожгли мне глаза. Единственное, что утешало, это – недолговечность пребывания у нас кураторов. Думаю, и этот к утру отбудет. Мрачное и скудное «гостеприимство» приграничья не прельщало столичных визитеров. Хвала святым старцам!
***
Однако, как я заблуждалась!
К обеду мы узнали, что куратор не только не собирается в ближайшее время возвращаться в город, но и намерен провести в Риверстейне гораздо больше времени! Это сообщение посеяло в рядах послушниц панику, мы не знали чего ожидать, и даже настоятельницы рассеянно и невпопад отвечали на наши робкие вопросы.
Более того, у нас, выпускниц, вводился дополнительный предмет – «история создания Ордена», и вести его собирался самолично столичный лорд! Подобная странность вызвала шквал многозначительных пересудов, как среди послушниц, так и среди наставниц, однако куратор предъявил все необходимые бумаги, а от домыслов лишь отмахнулся. Нашим попечительницам со вздохом пришлось принять незваного гостя, как неизбежность.
Мы же недоумевали, к чему нам еще один урок, тем более что историю Ордена все изучают на младших курсах, да и вообще более-менее знает каждый житель страны. Но, понятно, свои вопросы держали при себе.
На правах «больной» на занятия я не пошла и сбежала поболтать с Ксеней, но она снова спала, и я, расстроенная, отправилась в часовню. Надеюсь, хоть Данила явится.
Но сын травницы так и не пришел.
Я напрасно просидела до ночи на холодной лавке, с надеждой поглядывая на дверь и подпрыгивая от шорохов. Даже вечернюю трапезу пропустила. Когда тусклый свет, проникающий сквозь дыры в крыше, стал совсем призрачным, я смирилась и вышла на ступеньки.
Темный ельник казался чернильным пятном с выступающими силуэтами колючих веток, монолитным и непроходимым. Мутный свет месяца цеплялся за его иголки и бессильно растворялся, не достигая земли. Над разрушенной оградой кружил беззвучно ворон, с подозрением позыркивая на меня. Парочка его собратьев уселись на каменных столбах, склонив в мою сторону головы с горбатыми черными клювами. Я опустилась на потрескавшиеся, выщербленные ступени часовни и натянула на голову капюшон плаща.
Маленький сгорбленный безжизненный силуэт.
Стало так невыразимо тоскливо, что захотелось выть. Я подумала, что хоть закоченей я тут от холода, никто не бросится меня искать и спасать. Накатило ощущение собственной ненужности, и я закрыла лицо ладонями, сдерживая позорный скулеж. Вроде давно уже привыкла к своему сиротству и смирилась с ним, а вот надо же… накатило горечью, оставляя во рту противный, тошнотворный вкус, застучало обидой в висках.
Самое страшное, что даже воспоминаний нет. У Ксени хоть это осталось, теплая живая память о погибших родителях и бабушке, моменты, которыми можно согреваться в такие вот холодные ночи.
А у меня что? Только Риверстейн. До него – пустота. Неоткуда брать силы, неоткуда черпать радость, нечем утешаться.
Горечь стала невыносимой, сердце жгло невыплаканными слезами. И следом пришла злость. Злость на неведомых родителей, которые бросили меня, отказались. Кем были эти люди? Чем маленькая пятилетняя девочка так прогневала их, что ее оставили у каменного забора Риверстейна и ушли, не оглянувшись?
