Текст книги "Наполеончик. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Марина Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Есть маленькие ростом люди, но с большим сердцем. А есть те, кто, подвержен "комплексу коротышки". И все бы ничего, если бы "наполеончики" не портили жизнь другим людям. "Комплекс Наполеона" или "синдром коротышки" проявляется у мужчин невысокого роста, когда из-за своей внешности они ощущают себя ущербными людьми. Этот комплекс неполноценности низкорослые люди приобретают с детства и таят обиду на весь мир.

Соловьева Марина

Соловьева Марина

Наполеончик часть 3

Наполеончик

Часть 3

Автор Соловьёва Марина

Есть маленькие ростом люди, но с большим сердцем. А есть те, кто, подвержен «комплексу коротышки». И все бы ничего, если бы «наполеончики» не портили жизнь другим людям.

"Комплекс Наполеона" или "синдром коротышки" проявляется у мужчин невысокого роста, когда из-за своей внешности они ощущают себя ущербными людьми. Этот комплекс неполноценности низкорослые люди приобретают с детства и таят обиду на весь мир.

Человек с младенчества несёт в себе зародыши добродетелей и пороков, которые со временем под воздействием внешних обстоятельств дают всходы.

Отец, который родил Наполеончика и бросил, не знал своего сына и не раскаивался в том. В ту пору ничего не было омерзительнее роли брошенного ребёнка, а незаконнорожденный ребёнок вообще оказывался изгоем.

Какое духовное наследие мог получить мальчик от отца-бегунца, у которого отсутствовали стремления к честной жизни, ответственность перед семьёй?

Отец наполнил всю будущую жизнь Наполеончика. Это случилось само собой, шло по мере его роста – пример отца заполнял все его мечты и планы на жизнь.

Будучи маленьким, Наполеончик плакал под одеялом, оттого, что у него нет отца. Сын мечтал о нём. Благодаря рассказам матери об отце, он боготворил его, представлял отца героем, в каком-то сиянии, в ореоле святости, потому что убеждения ещё не успел сформировать: не чувствовал разницу между подлецом и честным человеком.

Когда Наполеончик подрос, в его жизни вдруг появился отец, который никого не любил, кроме себя, жил праздно, постоянно брюзжал, был высокомерен, говорил как-то двусмысленно, насмешливо.

Характер у отца был нервный, капризный, непредсказуемый. Чтобы быть рядом с таким человеком, надо иметь большое терпение и забыть о себе, подчиняя свою жизнь его капризам: хочу – не хочу, буду – не буду, и вообще могу исчезнуть на неопределённое время, не предупредив.

Всё это не располагало к откровенности.

Первое пережитое оскорбление Наполеончик получил от отца. Если сын попадал ему под руку, то получал такую затрещину, что искры сыпались из глаз. Но мальчик не ревел, не выказывал слабости, тем более что отец, поостыв, старался загладить свою вину, ласково трепя сына за вихры. И Наполеончик, как щенок, не уклонялся от запоздавшей отцовской доброты.

Отношение отца принуждало Наполеончика добиваться его любви, постоянно носить чужую личину. Для того чтобы добиться признания отца Наполеончику приходилось льстить, заискивать, раболепствовать, прислуживаться, обманывать, предавать, разрушать.

Несмотря на все старания мальчика, отец не баловал его лаской, придирался, срывал на нём накопившееся зло, отвешивал подзатыльники.

– Неужто я такой плохой? – с обидой думал Наполеончик. – Или не на ком больше сорвать зло?

Он бы озлобился на отца, но мать снимала горечь обиды. Наполеончик же, боясь нагрубить отцу, срывался на матери.

Для него притворяться, значило терпеть насилие. И тот, кому Наполеончик лгал был ненавистен ему.

Наполеончик уже не знал, ненавидел он или любил отца.

Появление отца в жизни Наполеончика было фатальным толчком, с которого началась его падение, его деградация. Наполеончик не увидел ту кривую своего падения, которую описала его судьба за сравнительно короткий промежуток времени.

Не будь отца совсем, его ум, мысли, судьба были бы иными, не смотря на характер, который не избегнуть, ибо он определён судьбой.

Отец – это лишь мечта детства. Наполеончик сам его выдумал хорошим и чистым человеком. Но отец был другим: весь свой ум он направлял на удовлетворение поглощавших его страстей.

Наполеончик видел, что мать и сестра работали, чтобы содержать семью.

– Все при деле: жена готовит, мужчины едят, а дочь посуду моет, – любил пошутить отец.

И сын, подражая отцу, вторил:

– Мать стирает, сестра гладит, а мужчины носят, – никто не бездельничает.

Для отца семейные узы не были священными: время от времени он исчезал из семьи.

Отец был шалопай, у которого ветер гулял в голове. Любил бродяжничать и когда он возвращался из очередного скитания, был странным, трудно было угадать, какая затея взбредёт ему в голову не сегодня-завтра.

Часто случалось, что он ничего не объясняя, покидал семью на неведомый срок, не заботясь о жене и детях. Шли недели, месяцы, пролетал год, а о нём не было ни слуху, ни духу. Может, пропал мужик?

Объявлялся он неожиданно, как исчезал, молча смывал дорожную пыль у рукомойника, садился за стол, как ни в чём не бывало. Все смотрели на него с испугом, поражённые внезапной немотой.

– Где ты был?– спрашивала мать.

– Где был, там меня уже нет! Вернулся же, не подох.

Мать, разозлившись, начинала ругаться:

– Совесть у тебя есть? Или она тебе ни к чему, бродяга несчастный! Вернулся пустоболт, ничего не привёз! А может тебе не с руки жить с семьёй? Тогда вали мимо дома! Всё равно, откормишься и снова пятки смажешь. Ты не думаешь ни о ком! Явился объедать детей!

– Да будет тебе! Я ведь не кусаюсь, чего же ты меня грызёшь?

– Какая от тебя польза?

– Скучно с вами.

– Скучно! Тянет бродяжничать?

Отец молчал.

Он возвращался не находя в чужих краях того, что искал. Но и усидеть на месте долго не мог. Известный мир отцу был скучен и потому он противился ему всеми силами. Более интересное для него было где-то в другом месте – там он искал удовлетворение своих желаний, которое не находил в семье. Он жаждал успокоить себя.

Но новые места для отца оказывались хуже, скучнее, не человечнее, недостаточнее, чем то место, в котором жила его семья. И он, когда находился в величайшей крайности, хватаясь, как утопающий за соломинку, возвращался.

Но здесь он находил лишь то, что сам вложил в семью. Однако отец этого не понимал и снова отправлялся в бродяжничество, потому что желал жить лучше.

Первый шаг к благоразумию – понять, насколько человек увлечён на ложный путь. Но понять свои ошибки и тем более признать их не каждому по силам.

Наполеончик ждал, когда пробьёт его час, тогда он сможет отомстить за себя. Кому?

Всем и всему. Он мстил родственникам, приятелям, знакомым девушкам, всем кто делал ему добро, кто хорошо о нём отзывался. Всякий, кто хорошо о нём думал, становился его врагом, потому что, будучи сам не искренним, лживым, предающим и разрушающим всё вокруг, Наполеончик считал и других людей такими же: он судил по себе, по своему разумению. Кого больше любил, того больше и оскорблял. Жил по принципу: бей своих, чтоб чужие боялись.

И в результате его бывшие друзья, девушки ссылаясь на занятость, отказывались от встреч. Постепенно из прошлых его друзей и знакомых никого не оказалось рядом с Наполеончиком.

С раннего детства Наполеончик жил в стеснённых условиях и в зависимости от других людей. Это закончилось полным подчинением «законам» общества, в котором он существовал.

В основе его воспитания лежало определённое мировоззрение, выношенное в течение многих лет жизни, определённое сложившимися отношениями в его семье. И из этого мировоззрения естественно вытекало его поведение и те решения, которые он принимал.

Наполеончику было скучно в школе и тоскливо от жизни, которую вела семья. Он не усвоил надлежащие понятия о правилах личного поведения. Не было в нём дружеского расположения. Теша своё самолюбие, он опускался до унижения человека.

Презрение к людям в нём было так велико, что вызывало у него желание навредить, сделать им больно.

В такие моменты вся сущность Наполеончика отражалась на лице: он сиял. Маска сброшена! Какое облегчение! Ему надоело быть хорошим человеком – скучно.

Репутация добродетельного человека казалась Наполеончику пресной и возбуждала вкус к позору. Его совесть погружалась в гнусный омут зла.

Долго Наполеончик терпел унижения и это со временем породило в нём тягу к бесстыдству. Для него отвратительность поведения была соблазнительной.

Страсти, бушующие в безнравственном человеке, восхищают лицемера. Наполеончик с вожделением смотрел на откровенный, разнузданный порок. Он поневоле потуплял глаза, но бросал исподтишка жадный взгляд. Безнравственность была его честолюбивой мечтой.

– Я ещё тот фрукт! – говорил Наполеончик себе и упивался этим.

– Вы глупцы! – кричал он всем людям и был счастлив.

Наполеончик был доволен, что рядом никого нет. Но его не огорчило бы чьё-то присутствие: он бы наслаждался ужасом свидетеля.

Одиночество усиливало и умаляло его торжество: он единственный очевидец своей "славы".

Стоять у позорного столба по-своему привлекательно: все видят, что этот человек – подлец.

Наполеончик утверждался в своём могуществе, когда толпа рассматривала его. Эшафот – своеобразный пьедестал: он насильно приковывает взгляды людей. Это триумф – быть центром всеобщего внимания. Принудить общество смотреть на себя – одна из форм превосходства такого человека. Быть выставленным на показ, значит быть созерцаемым.

Но это отталкивало от него людей, потому что было отвратительно и мерзко находиться рядом с ним.

Наполеончик же считал, что люди к нему так относятся из-за его малого роста.

Каждый вступающий в жизнь молодой человек однажды выбирает свой путь, которому он следует всю жизнь.

И Наполеончик после окончания школы поехал на край земли бог знает зачем, сам же не ведая. Он искал по белу свету то, чего там не терял.

Горькая память о семье, о школе гнали его подальше от дома. Перед отъездом он всё больше грубил матери, подло мучил её в силу своего характера.

Казалось, что Наполеончик с лёгким сердцем покидал отчий дом. Но на самом деле он прощался с родным краем с сердечной печалью. Наполеончик навсегда отрывал своё детство, и начинал новую, полную неизвестности жизнь, оставлял то, о чём вспоминал потом до конца своей жизни.

И вот вокзал, суета, ожидание поезда, напутствие матери и сестры.

Дружки не пришли проводить Наполеончика, сославшись вдруг на неожиданные срочные дела.

Всё как обычно. Раздался свисток, поезд дрогнул и все кинулись к подножкам вагонов. Поезд проскрипел тормозами, дёрнулся, громыхнул буферами, и вагоны поползли в неизвестную даль. Паровоз, пуская белый пар, набирал скорость. Когда ушёл поезд, клочья дыма ещё долго плавали над перроном.

Даша не пришла проводить Наполеончика, потому что он не пожелал ей сообщить об отъезде.

– Сама должна догадаться! – заявил он дружкам.

И даже если бы она знала, то вряд ли пришла на вокзал, оскорблённая его поведением на свадьбе сестры и дальнейшим отношением к ней. Наполеончик, когда пути их случайно пересекались, вёл себя с нею так, будто делал ей одолжение своим присутствием.

– Не догадалась! Куда ей с куриными мозгами! Курица не птица, баба – не человек! – заключил Наполеончик.

Путь на Восток в те годы был долгим, утомительным. Но Наполеончик терпеливо переносил дорожные неудобства. Когда поезд останавливался, он просыпался: станции оглушали его грохотом и лязгом железа, гудками паровозов, гарью дыма, гомоном пассажиров.

Потом вагон дёргался, и состав медленно плыл дальше, постепенно набирая скорость. И колёса снова стучали, пели свою грустную песню убегающих дорог.

И Наполеончик постепенно окутывался в зыбкие волны сонных грёз.

Наполеончик обладал посредственным умом и таким же лицом. Имел невысокий лоб, маленькие бегающие глазки грязно-мутного цвета, большой рот, кудрявый волос. Был узкоплеч, небольшого роста, но с огромными амбициями. Обладал весёлым нравом, звонким смехом и волчьим аппетитом.

Наполеончик был одним из тех, кто с независимым видом входил в мир и оживлял низкопробное общество.

Однако Наполеончик сам так не думал, считая себя неотразимым, талантливым и гениальным во всём, и верил, что призван пополнить ряды великих людей своей собственной персоной.

Мир Наполеончику казался полным неограниченных перспектив. Его распирало от сознания, что он может взять от жизни всё, что ни пожелает. Ему хотелось богатства, славы, которая пришла бы к нему за какие-нибудь достойные деяния.

Наполеончик был уверен в своём неоспоримом таланте и считал, что он легко обеспечит ему любое кресло. Правда, Наполеончик не мог решить, чем бы он предпочёл заниматься.

Итак, Наполеончик, как полагается курсанту мореходки, появился в приморском городке не сразу: первые 17 лет он провёл в другом месте. А сейчас ему предстояло жить одному и учится в этом городе.

Если у молодого человека имеются какие-то недостатки и он самый маленький в группе, то ему обязательно нужно иметь подход к людям, а не расчищать себе дорогу "дубиной".

Но Наполеончик совсем не знал жизни, был беззаботен, привычно врал, и отличался несусветным пьяным нахальством, насмешками и хохотом оторвы и пакостника.

У Наполеончика в то время было больше чудачеств и странностей, чем пороков.

Скорее то были пороки общества, которое обрекало подростков на поверхностное воспитание, развивающее у них самонадеянность и тщеславие. Не зная ни меры, ни удержу, подростки предавались всем излишествам, порождаемым скептицизмом. А став взрослыми, вступали в сферу эгоистического соперничества и ожесточённой борьбы.

Наполеончик обещал матери учиться, но заниматься не смог. Чтобы почувствовать вкус к занятиям, необходимо понять их необходимость.

Именно на нём лежал долг, и обязанность выполнить данное матери обещание. Но Наполеончик смотрел в книгу и ничего не видел: будто пелена застилала глаза.

Его увлекала другая среда, другие понятия и свобода.

Наполеончик мечтал о богатой жизни, о славе, о своём высоком предназначении. Но мечты остались без свершений – не дано было их свершить.

Социализм губил душу и пробуждал лень. Людей ввели в заблуждение ожиданием прогресса – строительством коммунизма.

Время бежало вперёд. И людям хотелось, чтобы развитие было поступательное, но, к великому сожалению, движения вперёд не происходило.

Было движение вспять, не смотря на "плановое развитие", потому что не было порядка, логики, связи и обязательности. Ложь и клевета были на службе у власти. У подчинённых – рабская лживость. Все носили маски, чтобы скрыть недоверие к коварству красивых жестов и слов.

Самое ужасное, люди боялись сказать, чего им не хватает для жизни. Это рабство было в крови: лучше промолчать, потерпеть. Страх людям вдолблён в головы на генетическом уровне.

На людей собирались досье на основании непроверенных анонимок, грязной клеветы и прочих "материалов" составленных теми людьми, для кого любой человек – это потенциальный преступник. Составители перестраховывались:

– Мы же предупреждали, что этот человек не благонадёжный! Какие к нам претензии?

Им главное убедить, что не зря получают зарплату.

Но хуже всего было то, что раз состряпанная бумага следовала за человеком, как тень, всю его жизнь.

Наполеончик был не в меру честолюбив. Только жаль, что проявление честолюбия зиждилось на весьма непрочном фундаменте. Наполеончик не окончил мореходное училище и вынес оттуда далеко не всё, что могло дать это заведение. Однако он усвоил кое-что не предусмотренное принятой там программой.

Дела его шли хуже некуда. Перебивался случайными заработками, жил в жутком бараке "на птичьих правах", прячась от милиции, проводившей регулярные рейды проверки паспортов. В советском кодексе о труде имелась статья за тунеядство. Людям вменялось работать постоянно. На переход с одного места работы на другое давался месяц.

Бурная, чреватая опасностями жизнь среди чужих людей, унижение достоинства, никчёмность, нравственная несостоятельность отупляли Наполеончика, отвлекали от раздумий.

– Чё поделаешь? Против лома нет приёма, – разводил руками Наполеончик.

– Держись! Это жестокая действительность, – советовали ему дружки, у которых скрывался Наполеончик от облав милиции.

– Руки опускаются.

– Боишься, что снова попадёшься?

– Боюсь, но не этого.

– Чего же?

– Чё попал под колпак, – ответил Наполеончик.

Социализм, строительство коммунизма – это мираж, который принимали за действительность, пока не догадались об этом. И тогда кончилось то, что должно быть вечным, а оказалось недолгим.

Но жизнь не кончилась.

Наступило другое время – в стране началась "перестройка", превратившаяся в катастрофостройку: всё рушилось, ничего не создавалось. Люди теряли работу, целыми днями они обивали пороги ещё не прикрытых предприятий и растущих, как грибы после дождя, учреждений в поисках заработка, а потом с угрюмыми лицами торопливо шагали домой. У каждого из них были свои угрюмые заботы. И не было ни одной общей, объединяющей всех мысли. Все врозь.

Люди стали чужды друг другу, все выживали поодиночке, как могли.

Что-то ценное для одного оказалось для другого не представляющего никакой ценности.

Говорят, честность умирает, когда продаётся совесть.

На приёме в учреждении отныне вместо принадлежности к партии задавался вопрос:

– Ваша позиция?

Люди терялись, не понимали, что это был всего лишь намёк на вознаграждение. Кто владел этим сленгом, тот понимал смысл вопроса и выкладывал энную сумму. Если денег было достаточно, дело решалось быстро.

Это был основной источник дохода чиновников. Деньги – цель, поглощавшая всё, единственный путь, который приводил на первое место даже ничтожество.

С помощью денег никто не препятствовал кого-то погубить, ещё и помогали.

"Новые русские" и даже люди при власти жили по простой арифметике, в которой складывались наркотики, вычитались жизни неугодных свидетелей, умножались подпольные доходы и делились сроки тюремных заключений.

Люди при власти были помешаны на наживе, зациклены на "прихватизации". Они готовы были загрызть друг друга. Двуликие Янусы на мероприятиях мило улыбались друг другу и жали руки, обсуждали последние новости, а на следующий день в своих офисах плели козни против "конкурентов".

Девяностые годы – разбойные годы. В стране царили разруха и голод. Города контролировались криминальными группировками, но это были не обычные уголовники. Они работали в сотрудничестве с продажной милицией, связанной с преступным миром, и коррупцией власть предержащих.

Чиновники и "новые русские" держали себя белыми и пушистыми, пытаясь произвести впечатление бессребреников. И при этом отлично понимали, что каждый из них не соответствует этому впечатлению.

Они часто бывали без охраны, и ничего не стоило подстеречь, "потолковать за жизнь". Если попадался не сговорчивый собеседник, его "окунали" во мрак небытия. Если же соглашался для вида, к его машине прикрепляли бомбу, которую взрывали на глазах очередной жертвы. После фейерверка человек оказывался куда честнее в отношениях с бандитами.

В баре сидели три мужчины. Двое потягивали пиво. Третий задумался над стаканом водки: чувствовалось, что его тяготит это общество.

– Богато живёшь, – отпив пиво, сказал Батя.

– Да, в мире живут разные люди, – дипломатично ответил чиновник.

– Что, правда, то – правда, – согласился Батя.

Мозголом хмыкнул.

– Так устроена жизнь, – сказал чиновник.

– Всякие попадаются люди, – заметил Батя. – Среди них есть те, которые не прочь поживиться чужим добром.

– Зачем машину взорвали? – спросил чиновник напрямик.

– Нужно отвечать за базар! – ответил Батя. – Второго шанса не будет! Ты понял?

Чиновник согласно кивнул.

– Чего хотите?

Батя изложил суть и, протягивая ему конверт, сказал:

– Это задаток.

– Это всё?– пряча конверт в карман, спросил чиновник.

Батя с Мозголомом переглянулись. Мозголом вытащил более увесистый конверт.

– Будет больше, если будешь хорошо работать, – сказал Батя.

– Почему люди мучают друг друга? – неожиданно спросил чиновник.

– Не знаю. Так всегда было в нашей стране, – ответил Батя.

– Ты – чиновник, сам должен знать почему! – не выдержал Мозголом.

После ряда «фейерверков», все чиновники и «новые русские» обзавелись личной охраной. «Работать» стало сложнее: необходимо менять тактику.

Батя с Мозголомом, записанные на приём как предприниматели, в назначенное им время вошли в кабинет к чиновнику.

Хозяин кабинета был преисполнен сознания значимости собственной персоны. Холодные строгие глаза. Массивный стол с батареей телефонов, давали понять, что это руководитель высшего класса. Он предложил сесть и подождать. Сам же стал читать "сверхважный" документ. Затем, смерив посетителей испытующим взглядом, спросил:

– В чём дело?

– Необходима ваша помощь в одном деле. Возможно, вы обладаете информацией, которая помогла бы распутать убийство, – сказал Батя.

Это сообщение сбило спесь с хозяина кабинета. У него приоткрылся рот, но тут же взяв себя в руки, он сжал губы.

– Кого убили?

– Как вы думаете, кто убил вашего помощника? – спросил Батя.

Чиновник напрягся.

– Откуда мне знать! – беспокойно заёрзав, ответил чиновник.

Мозголом молча раскрыл папку с бумагами и разложил фотографии.

– Узнаёте этих лиц? – спросил Батя.

Чиновник побледнел:

– Чего хотите?

– Сотрудничества.

– Какого рода сотрудничества, – сглатывая слюну, спросил чиновник.

– Должности начальника охраны, – ответил Батя.

– Но это не возможно! – воскликнул чиновник.

Батя, чиркнув себя большим пальцем по горлу, спросил:

– А это возможно?

Так Батя договорился со своим будущим боссом, под прикрытием которого вел свои бандитские дела и между делом исполнял обязанности начальника охраны.

В кабинет к боссу вошёл начальник охраны, подчёркнуто сухо поздоровался, не скрывая своей неприязни.

Вставая, босс протянул ему руку, но начальник охраны, будто не заметил, уселся, развалившись в кресле у стола. Всем своим видом показывая, что хоть ты и босс, но воля моя: захочу – сделаю, не захочу – нет. От этого сердце замирало в приятном ощущении: тайное сознание могущества приятнее явного.

– Чего хотел? – спросил начальник охраны.

– Ты оправил N к праотцам? – спросил босс.

– Сегодня отправлю, – ответил начальник охраны.

– Не торопись! Торопятся те, кто спешит. В государственных делах спешить не следует. Будем судить его перед народом.

– Ха-ха! Перед народом! Ты же народ всегда стадом называл.

– Да судить!

– Значит, стряпать дело, как в старые добрые времена? – ехидно спросил Батя.

– Шить, – поправил Босс. – И осторожнее с народом! Рассвирепевшее стадо может растоптать.

– Хм! – усмехнулся Батя.

– Даётся тем и не забирается обратно лишь от тех, кто думает о простом человеке. Так-то!

– Я вообще о нём не думаю.

– Это – глупая ошибка! Политику нужен народ, потому что он за него голосует. Олигарху тоже нужен – он на него работает. Светские бездельники без него не проживут: не перед кем будет пиариться.

– Хм! Выходит, все мы зависим от быдла? – усмехаясь, спросил начальник охраны.

– Выходит.

– Не люблю расчётливость в человеке, – подумал начальник охраны, выходя от своего босса.

Зайдя к своим подопечным, он увидел, как вокруг большого стола расположились шесть "шкафов", чистить свои автоматы. Его люди готовились к очередному рейду.

Тут же на столе лежали кучками пачки денег, едва прикрытые тряпицей, – "гонорар". Ждали своего начальника, внезапно вызванного к боссу. Начальник по заведённому правилу изымал из каждой кучки "штрафные".

Щуплый, худой как жердь Мозголом, уставившись в компьютер, выискивал очередную жертву рейдерского захвата.

Когда-то начальник охраны, по кличке Батя, с Мозголомом был в отсидке. Откинувшись в девяностые, Батя обнаружил, что его сфера влияния поделена. Чтобы отжать её обратно в новых условиях нужно действовать по-новому. Но как?

Обычно, когда возникала проблема, Батя не думал, а сразу бил. Его считали зверем, боялись, а потом хотели с ним дружить.

В девяностые годы кроме крепких мускулов нужно было иметь ещё и мозговые извилины.

На своё счастье Батя встретил Мозголома. Оба рассчитывала на безбедную жизнь, но обстоятельства оказались сильнее их расчётов. И они, объединив усилия, стали очищать общество от нечестно наживших состояние "новых русских".

В жестоком мире приходилось изворачиваться, чтобы завоевать место под солнцем. Для этого необходим сильный характер, который, как правило, бывает у людей со сложной судьбой.

Иногда дуракам везло больше, чем умникам. С деньгами приходило нахальство, насилие, торгашество ничтожества над талантами. И вокруг ничтожества было много ярких людей, которые вершили дела, не подозревая, что как только это ничтожество победит, их роль пойдёт к последнему акту. Конец их был предопределён.

– Но всё-таки хоть час, да мой, – так в то время рассуждали люди.

Деньги давали могущество, необходимое для того, чтобы давить, мстить, мучить ординарность. Блеск роскоши украшал недостойных людей, на которых лежала печать умственного, физического и нравственного вырождения.

Второстепенные и бездарные люди спивались. Они понимали, что им отныне предназначено служить лишь материалом, серой массой для первостепенных людей, не иметь своей самостоятельной роли ни в чьей судьбе, и даже своей. И потому вся их деятельность парализовалась, руки опускались. И это a priori.

Мало опровергнуть чувство, идею, цель. Их нужно заменить равносильными. Но этого не было сделано. А длительное существование без смысла и цели парализует мысль, особенно тогда, когда человек видит, что над ним издеваются, а он не имеет силы защитить себя от этого.

Исчезли нравственные идеалы. В погоне за богатством разжигался непомерный эгоизм и честолюбие, личный интерес стал движущей силой жизни. Честолюбцы либо сгорали в огне неутолённой жажды богатства и власти, либо нравственно и физически погибали, в безудержном разгуле эгоистических страстей.

Батя встретился в ресторане с «новым русским» – своим старым знакомым, по кличке Серый. Между ними не было ярко выраженного конфликта, однако Серый настолько отличался от всех остальных, словно сделан был из другого теста. Его ненавидели просто на подсознательном уровне. В их среде не разбирались в своих ощущениях: это ни к чему, как ни к чему и внутренний поиск. Всем интересен чужой карман.

Подходя к столику, за которым сидел Серый, Батя вместо приветствия заметил:

– Костюмчик поменял, но вот повадки остались прежними.

Серому не понравилось его замечание.

– Зачем звал?– спросил Серый.

– Хм! – усмехнулся Батя.

На лице Серого застыл немой вопрос.

Батя устроившись за столиком, стал изучать меню. Сделав заказ, Батя в упор посмотрел на Серого.

Серому стало неуютно под его тяжёлым взглядом.

– Зачем звал? – повторил он вопрос.

– Кажется, наступило время быстро сматывать удочки.

– С чего вдруг?

– Слушок прошёл: зарвался ты.

– Людям свойственно ошибаться.

– Хм! Кто осторожен, того и боги берегут, – усмехнулся Батя. – Подумай, кому ты помешал так, что тебя решили убрать?

– Я не могу кого-то подозревать, – осторожно сказал Серый.

– Тогда отойди от дел.

– Отойти? Только не сейчас, когда всё отлажено.

– Тогда присмотри себе место на кладбище.

После слов Бати от спокойствия Серого не осталось и следа. По спине покатился холодный пот. Он ощутил страх от соприкосновения с чем-то ужасным, безжалостным.

Сплетни о Сером расползлись в разные стороны, но как водится, до него они не доходили. Серый считал, что все его действия правильные и не будут иметь плачевных последствий. Но его дорогие покупки, поездки на Канары навели на определённые мысли. Под Серого стали копать.

Они выпили, поговорили ни о чём и у Серого сложилось впечатление, что Батя не такой уж страшный человек.

Батя ушёл, но Серый остался, потягивая из своего бокала вино. Ему не хотелось никуда идти, вообще не хотелось ничего. И это его удивило.

– Неужели кто-то действительно хочет со мной расправиться? Дали возможность спастись, значит, дали шанс, что-то понять. А если это не так? Что тогда?– размышлял Серый.

Внутренний голос подсказывал:

– Делай ноги!

По-видимому, он и вправду зарвался: слишком много стали о нём болтать.

Серый хотел жить тихо и мирно, но не здесь. Он хотел уехать за границу, туда, где его никто не знает: хотел начать жизнь с чистого листа. Но для этого ему нужна была "капуста".

Причудливо переплелись высокие и низменные чувства, усугубились проблемы духовного и нравственного становления человека. Всё это рождало лишь отчуждение.

Зачем любить ближнего или людей вообще, которые ничего не хотят знать о тебе? Зачем быть порядочным в обществе, где воцарились разъединение, продажность, спесь, цинизм, эгоизм?

Наступило время бесчувствия, страсти к невежеству, лени, не способности к делу, потребности всего готового. И первостепенные люди не задумывались об этом. Жили так, чтоб только им перепало. Они были будто в гостях, и завтра свалят из России.

Все названия предприятий, учреждений, магазинов вдруг стали писаться английскими буквами. И даже признания в любви родному городу писались на английском языке.

О каком патриотизме могла идти речь? И как можно быть патриотом, если человек перестал верить в Россию?

Чиновники, как кочевники, не имея родины, не заботились о её процветании. Царило презрение, отвращение к людям, моральное лицемерие, как способ выдвинуться. Традиции отвергались. Все дела и думы чиновников были направлены на то, чтобы с корнем вырвать преемственность.

Обещая грядущее, не заботились о настоящем.

Чем решительнее действовали власти, тем больше было неудач и неудачников, тем ближе было общество к своему падению. Потому что всё, что делается в состоянии слабости, терпит неудачу.

Госаппарат разрастался, жирел, внедряясь во все виды деятельности и сферы жизни людей, кроме своей непосредственной функции. Политики влюблялись в высокие слова, как в знамёна, на период предвыборных кампаний. А потом благодушествовали, представительствуя на "мероприятиях", как "свадебные генералы".

Смешивались причины и следствия. То, что считали причиной вырождения, было его следствием. Порок порождал порочность, преступление – преступность, истерия – ослабление воли, слабость воли вызывала потребность в возбудительных средствах: алкоголе, табаке, наркотиках.

Алкоголизм порождал пессимизм, анархизм, распутство, в том числе и духовное.

Мир казался плохим и жалким – отсюда перевозбуждение, озлобление, мрачность в суждениях. Всё противоречило человеку. Преобладали страдания, над удовольствием: не было средств даже на необходимое.

Закрывались детские дошкольные учреждения, школы.

Деревни умирали – разорили колхозы и совхозы. Процветало пьянство, наркомания – требовалось забвение. Люди остались без работы, кто мог – перебирались в город, но и в городе не могли найти работу, оставалось бродяжничать, собираться в банды и грабить.