Текст книги "Волшебные чары"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Да как у нее язык-то повернулся при больной такие вещи говорить?! – гневно воскликнула Надя.

– Я тогда врачиху эту по лестнице спустила, а потом в поликлинику сходила и такой скандал главврачу закатила, что стекла дрожали, – хмыкнула Наташа. – А он прямо при мне вызвал девку эту и высказался по полной программе, не стесняясь в выражениях. А еще я в горздравотдел пошла и жалобу накатала, потому что таких врачих на пушечный выстрел к больным подпускать нельзя. Так что, как я потом узнала, вылетала эта стерва из нашей поликлиники не хуже, чем тогда по лестнице скатилась. Перевезли мы тогда сыновей к маме окончательно, а я с работы ушла, чтобы за Катей ухаживать. Николай изо всех сил надрывался: и работал, и калымил – время-то было перестроечное, нигде ничего нет, полки пустые, все из-под полы доставать надо. Хорошо еще, что нас родители мои выручали своим огородом и прочим хозяйством. Коля придет вечером и рухнет без сил – какая же мне от него помощь? Все сама: накормить и напоить Катю с ложечки, помыть ее, «утку» подложить вовремя, ворочать ее, чтобы пролежней не было, и уколы я научилась делать… Словом, не знаю, куда я после смерти попаду, но в аду мне точно страшно не будет. А Катерина лежит молча, как колода, с закрытыми глазами, каждую ложку в нее почти что силой приходилось впихивать – это уже потом я поняла, что она просто умереть хотела. Пробовали мы с ней разговаривать, а она молчит – вот мы и решили, что после инсульта у нее речь отнялась. А потом она орать полюбила, просто так, без всякого повода. Соседки сначала думали, что я над ней издеваюсь, и косились на меня, а когда увидели, как я пеленки ее на балконе вешаю под ее вопли, поняли, что она просто хулиганит, и стали меня жалеть.

– Да, ад по сравнению с этим – сущие пустяки, – сочувственно кивнула я.

– Словом, месяц я так промаялась и дошла до того, что готова была в петлю полезть. Поехала в очередной раз к маме за продуктами, и там-то меня настоящая истерика и накрыла. Выслушала меня мама, собралась и вместе со мной к нам поехала. Меня из комнаты выставила и стала с Катей разговаривать, а я под дверью подслушивала. Мама ей: «Катенька! Да понимаю я, что это не ты кричишь, а боль твоя душевная наружу рвется! Сердце у тебя кровью обливается оттого, что дочь родная тебя предала и бросила! Только Наташа-то моя в чем виновата? Или она для тебя плохо старается? Что ж ты ее врагом лютым считаешь? А Николай в чем виноват? Он же тебе – сын родной, хоть ты от него и отказалась. На двух работах горбатится, чтобы вас прокормить да тебе же на лекарства денег добыть. Он хоть словечком тебя попрекнул?» Тут Катя как зарыдает! И впервые голос подала: «Я к маме хочу!» Вот так мы и узнали, что она говорить может. Мама моя аж руками всплеснула: «Да бог с тобой, Катенька! Она же умерла!» А она все свое твердит: «Я туда, к маме, хочу». Ну, моя мама успокоила ее все-таки, и Катя сказала: «Я ради Ани от сына отказалась, которого от любимого человека родила, а она меня убить хотела!» А мама ее уговаривает: «Ты поплачь, Катенька! Тебе от этого легче станет! Тебе выговориться надо, а то что ж ты все в себе держишь? Так ведь и сгореть недолго. Ты рассказывай, а я рядом посижу и послушаю, может, советом помогу!» И тогда Катя рассказала ей, что случилось много лет тому назад.

Оказалось, что она вышла замуж в восемнадцать лет, еще студенткой иняза, за сына сослуживца своего отца по министерству, с которым тот дружил. Любить она его не любила, но знала с детства, привыкла, так что не возражала, когда родители решили их поженить. Муж был немного ее постарше и к тому времени уже окончил строительный институт, пошел по стопам своего отца. Естественно, что при такой поддержке он из-за границы не вылезал – тогда Советский Союз где и чего только не строил. Через год у них родилась дочь Аня, но заботы о ней на себя взяли бабушки, так что Катя смогла окончить институт и стала ездить переводчицей с советскими специалистами-строителями. При такой жизни с мужем она встречалась нечасто, но ни он, ни она от этого не страдали – любви-то не было.

Ане было пять лет, когда Катя познакомилась в Алжире с молодым французским художником, Эженом Мари Антуаном де ла Ро, и влюбилась впервые в жизни, причем насмерть, правда, взаимно. Роман их был бурным и страстным, но само собой тайным, потому что люди в штатском бдили за своими подопечными днем и ночью. Когда оказалось, что Катя беременна, она запаниковала – будь это в Союзе, она бы сделал аборт, но в Алжире-то ей куда было податься? Вылететь на родину, чтобы потом вернуться? А если компетентные органы все узнают и не выпустят ее больше? Расстаться с Эженом для нее было страшнее смерти, и она скрывала свое положение, сколько могла, но правда все равно вылезла наружу, и ей было приказано вернуться. И она, и Эжен понимали, что больше никогда не увидятся – кто же тогда знал, что будет перестройка и советские законы рухнут, а Союз распадется? Как ни давили на Катю, но имя отца своего ребенка она так и не назвала, потому что понимала: это будет крахом не только для нее, но и для карьеры ее отца, который к тому времени был уже – несколько лет – заместителем министра. Вот и грешили, что родители ее, что компетентные органы, на кого-то из своих – то, что дочь замминистра могла связаться с иностранцем, никому и в голову не пришло. Потому-то она и заставила Эжена поклясться, что он не будет ей писать или пытаться как-то иначе с ней связаться. Так они и расстались.

В Москве Кате пришлось несладко: родители смотрели на нее волками, потому что из-за нее у отца были большие неприятности на работе, его понизили до начальника отдела, а муж процедил сквозь зубы: «Спасибо, что негритенка не нагуляла», – и подал на развод, дочь билась в истерике и кричала, что никогда не простит свою мать за то, что та оставила ее без отца, а уж о том, чтобы снова выехать за границу, речь даже не шла.

Развод был тихим – скандал никому не был нужен. Обманутый муж получил в качестве отступного большую квартиру, которую молодым подарили на свадьбу, и Катин отец настоял, чтобы Аня осталась прописана там, а Катя перебралась к родителям. Родился мальчик, которого, не мудрствуя лукаво, назвали Николаем и записали на Катиных родителей – все-таки позору меньше, но и он, и она стали в семье изгоями. Анна сразу возненавидела малыша и отравляла ему жизнь, как могла, они даже боялись, что она его просто убьет и, чтобы этого не допустить, поселили его в комнате домработницы, куда Катя и ходила кормить его. Потом, когда ее пристроили на работу – опять же, переводчицей в издательство, чтобы исключить любые контакты с иностранцами, – Николая отдали в круглосуточные ясли-сад, откуда брали только на выходные, а затем – в школу с продленкой определили. Одним словом, делали все, чтобы он как можно меньше бывал дома, потому что горячо любимая дедушкой и бабушкой Анна постоянно скандалила, убегала к отцу, который, надо признать, ее очень любил, и грозила, что уйдет к нему навсегда. Катя, у которой сердце кровью обливалось, когда она видела сына, в котором все больше и больше проявлялись черты ее любимого Эжена, под жутким давлением родителей вынуждена была пообещать дочери, что и близко к сыну подходить не будет. Она и возилась-то с ним исподтишка, когда никто их вместе не видел, кроме жалевшей ее домработницы. Вот так они с Николаем и жили.

Окончив школу, Анна пожелала учиться в театральном, хотя никаких способностей у нее не было. Красивая была – это да, потому что в мать пошла, но талантом лицедейства боженька ее обделил. Дед напрягся, но все сделал для горячо любимой внучки, которая тут же с головой окунулась в богемную жизнь и куролесила так, что небу было жарко. Еще студенткой она умудрилась два раза побывать замужем и развестись, но ей прощалось все. Потом дед и в театр ее пристроил, но выше ролей «Кушать подано» она не поднялась, что не мешало ей считать себя выдающейся артисткой и напропалую прожигать жизнь в компании таких же, как она, бездарей, считавших, что им просто не дают возможности проявить себя по-настоящему. К тому времени ее отец, и так бо́льшую часть времени проводивший за границей, – его как пострадавшую сторону (а те, кому надо, прекрасно знали истинную причину развода) запрет на выезд за границу не коснулся – женился на уроженка Ленинграда и перебрался туда, оставив квартиру дочери. Обрадованная Анна переехала в его квартиру и гуляла со своими дружками там, очень скоро превратив некогда приличное жилище в притон.

Ее безоблачная жизнь закончилась в тот момент, когда деда отправили на пенсию – не стало ни прежних денег, ни возможностей. Вытряся из деда с бабкой все, что смогла, Анна потеряла к ним всякий интерес и появлялась у них все реже и реже. Тут к власти пришел Горбачев, и в стране началось такое, чего дед вынести не смог – рушились те устои, на которые он всю жизнь молился. Первый же инфаркт стал для него последним. Жена, всю жизнь прожившая за его спиной, как за стеной, и никогда не работавшая, оставшись одна, растерялась, превратившись в сущего ребенка, и начала тихо угасать.

Катя одна ухаживала за матерью до последней минуты, потому что домработница давным-давно ушла – платить ей было нечем, а Анна, иногда забегавшая, чтобы проведать бабушку, сразу заявила, что с горшками она таскаться не будет. Катя стала переводчицей-надомницей, и хоть платили немного, но на жизнь им двоим более-менее хватало. Но вот ее мать скончалась. Похоронив ее, Катя осталась одна в этой огромной квартире. Теперь у нее была возможность оглядеться и как-то попытаться вписаться в эту новую жизнь. Она была по-прежнему очень хороша собой, но нужны были деньги, чтобы привести себя в порядок, приодеться, а потом уже искать приличную работу. И путь был только один – продать кое-что из драгоценностей матери, потому что обратиться за помощью к Николаю ей и в голову не пришло после того, как она и ее родные с ним обошлись. Тут-то и выяснилась истинная причина визитов в этот дом Анны – она уже выбрала из шкатулки все по-настоящему ценное! Такой подлости от дочери Катя никак не ожидала, но попытка выяснить отношения ни к чему не привела – дочь ее просто-напросто послала, припомнив все ее грехи. Единственное, что могла сделать Катя, – поменять замки в двери, чтобы Анна не смогла вынести все остальное: картины, антиквариат и все то крупное, что она не смогла украсть раньше, а под охраной квартира и так была. И очень вовремя она это сделала, потому что, вернувшись как-то домой, она увидела на двери нацарапанную надпись: «Сука!» А соседи сказали ей, что приходила Анна и страшно материлась, когда не смогла открыть дверь.

Но на этом злоключения Кати не закончились, потому что через несколько дней у этой самой двери ее встретили два полупьяных мужика самого непотребного вида и, угрожая ножом, потребовали отдать им ключи. Катя начала звать на помощь. Соседи, знавшие ее всю жизнь, не побоялись выйти, а поскольку сосед вышел не с пустыми руками, а с пусть и охотничьим, но ружьем, мужиков тех как ветром сдуло. С Катей же, которая прекрасно поняла, что подослала этих мужиков Анна, случился инсульт. Соседи отнесли ее к себе в квартиру и вызвали «Скорую». Физическое состояние Кати не было таким уж страшным – речь сохранилась, но вот моральное! Единственное, что Катя тогда могла сделать, – это оставить ключи соседям с просьбой: ни в коем случае не отдавать их Анне и вызвать милицию, если кто-то попытается взломать дверь.

У Анны хватило наглости явиться в больницу и потребовать у матери ключи. Получив отказ, она отправилась к лечащему врачу и, изобразив скорбь и заботу, попросила ключи у него, чтобы принести матери все необходимое. Узнав же, что в вещах матери ключей нет, она ушла и больше не появлялась, а только по телефону справлялась о ее состоянии. Когда же подошло время Кате выписываться, Анна забрала ее и повезла прямо на вокзал, погрузила в поезд и злорадно сообщила: «Уж теперь-то, когда тебя в Москве не будет, я до всего добра доберусь! А за тобой пусть ухаживает твой ублюдок и его уродина-жена!» Что Катя могла сделать? Звать на помощь? А от кого ее должны были спасать? От родной дочери? Которая тут же объяснила бы, что не на помойку мать везет, а к родному своему брату, потому что сама за ней ухаживать не может. И Катя смирилась. Жизнь рисовалась ей исключительно в черных красках, будущее казалось беспросветным. Она никак не ожидала, что в доме преданного ею сына о ней будут заботиться как о действительно родной матери, и чувство вины буквально сжигало ее изнутри. Ей до того было стыдно смотреть в глаза заботившимся о ней людям, что хотелось умереть…

– Вот так мы все и узнали, – сказала Наташа. – Ну, с того времени мне полегче стало, потому что поняла, что к чему. Да и мама моя с Катей еще не раз долго разговаривала, убеждала ее, что она обязательно поправится, и она действительно стараться начала, хоть ела теперь нормально. Нашли мы врача хорошего, который стал Катей специально заниматься – в копеечку нам это обошлось! Тут она нам сама и предложила – мальчишек наших в своей московской квартире прописать, чтобы жилплощадь не пропала, если с ней что-то случится.

– Ну, правильно! – встряла Надя. – Приватизации-то еще не было.

Наташа кивнула и стала рассказывать дальше:

– И опять: деньги, деньги, деньги! Нотариусу гонорар, на билеты, на то, на се! Долги по квартплате за московскую квартиру погасить, да еще вперед оплатить… Словом, расходов было! – Наташа покрутила головой. – Родители растряслись до копейки, мы – все в долгах! Я по вечерам, когда Николай с работы приходил, подъезды мыла, а потом еще и дворником устроилась. Так что намахалась и лопатой с ломом зимой, и метлой – летом! Но мальчишек мы все-таки в Москве прописали, и Анька ничего сделать не могла – она-то сама в отцовской квартире была прописана. Орала только, что подавимся мы всем этим добром. А тут Кате намного лучше стало: ходила-то она еще плохо, но отец к стулу колесики приделал, а мы по всей квартире веревки натянули, так что она могла хоть так передвигаться. И мне помощь: она и овощи почистит, и суп сварит, и еще что-нибудь по мелочи сделает. Потом она уже на костыли встала, и я смогла на работу выйти, а как мальчишки в школу пошли, она с ними уроки делала.

– То есть вы их к себе забрали? – уточнила я.

– Ну да! Не в Агафоновке же им было учиться, а у нас школа прямо во дворе стояла. Мы с мужем им объяснили, что это – их бабушка, но она болеет и им к ней нужно быть очень внимательными. Они во дворе играют, а потом кто-нибудь из них прибежит к ней и спрашивает: «Бабаня! Тебе чего-нибудь надо?» Катя все смеялась: «Какое хорошее слово – бабаня!» Представляете, рафинированная интеллигентка, два языка в совершенстве знает: английский и французский, музыка, живопись и все такое, а на наших сорвиголов смотрела – и от счастья таяла.

– А у Анны нет детей? – спросила я.

– Нет, хоть замужем она побывала неоднократно, – покачала головой Наташа.

– Из-за наследства у вас с ней споры были? – продолжала интересоваться я.

– Какого наследства? – уставилась на меня Наташа.

– Ну, после Кати, – объяснила я.

– А почему вы решили, что Катя умерла? – удивилась она. – Жива-живехонька!

– Так она по-прежнему с вами живет?! – воскликнула я.

– Зачем? Она в Тулузе, – объяснила Наташа и спохватилась: – Да вы же не знаете ничего! Я же этого ее Эжена нашла! Когда уже все можно стало и связь с иностранцами не считалась чем-то криминальным, я, никому ничего не сказав, начала его искать. Куда я только ни писала, но выяснила-таки его адрес, написала письмо, а учительница из школы мне его перевела. Честно скажу, я надеялась, что он нам хоть немного деньгами поможет – Николай же ему все-таки сын, а то положение у нас в то время было аховое.

– Но ведь можно было что-то продать? Картины или антиквариат? – удивилась я.

– Муж хотел, чтобы все это детям осталось. Сам вкалывал по двадцать четыре часа в сутки, а все это трогать запретил, – объяснила Наташа. – Ждала я ответа от Эжена, а вместо этого он сам приехал – Катя к тому времени уже довольно хорошо ходила и даже на улицу иногда выглядывала, но только под присмотром внуков. Там-то они, во дворе, и встретились. Сама я этого не видела, но соседки рассказывали потом, что рыдали они оба в голос и все никак оторваться друг от друга не могли.

– Он что же, не был никогда женат? – спросила я.

– Был! И не раз, хотя детей не нажил, но вот Катю забыть так и не смог. А поскольку он тогда был свободен, то и забрал Катю с собой. Не сразу, конечно, но потом они официально поженились и уехали. А со временем и детей наших туда сманили: Юрку с Сережкой и Катюшку – мы дочку в ее честь назвали. Вот так мы с Николаем вдвоем и остались.

– Как я понимаю, после всего произошедшего Анна никаких теплых чувств к вам не питает? – уверенная в ответе, спросила я.

– А то! – выразительно воскликнула Наташа. – Она ведь ничем из той квартиры так поживиться и не смогла – Катя же не только внуков прописала, но и завещание на них оформила, о чем Николай, приехав в Москву, Анне и сообщил. Как соседи ему сказали, Анька не раз пыталась в квартиру попасть, но они тут же вызывали милицию. Вот она и отстала. А уж когда узнала, что мать все внукам отписала, то проклинала на чем свет стоит и ее, и нас.

– А где она сейчас и чем занимается? – поинтересовалась я.

– Не знаю, – пожала плечами она. – Последнее, что мы о ней слышали, что квартиру отцовскую она, мягко говоря, профукала и теперь живет в коммуналке, где-то у черта на рогах, нигде не работает и пьет, не просыхая.

– С ней все ясно; а какие-нибудь другие ваши недоброжелатели вам на ум не пришли?

– Да нет, больше никого, – пожала плечами Наташа и спросила: – Ты думаешь, она за всем этим стоит?

– Нет! – покачала головой я. – Для всего этого предприятия деньги нужны, и немалые, а у нее они вряд ли есть, потому что пенсия у нее, как я поняла, большой быть просто по определению не может. Из вашей квартиры на Щусева она ничего взять не сумела, а пить-то можно и всякую дешевую дрянь. Ну, посудите сами: нанимать людей, оплачивать им билеты, проживание в Тарасове и еще многое, многое другое – это очень серьезные траты.

– Ты думаешь, это приезжие «работают»? – спросила Лада.

– А какой ненормальный в Тарасове рискнет связываться с самим Журавлевым? – вопросом на вопрос ответила я. – Ведь этот Некто не мог предугадать его реакцию на все происходящее. А если бы Наташа рассказала мужу об этом преследовании? А вдруг он, в чем лично я не сомневаюсь, поднял бы на ноги не только свою службу безопасности, но и всю полицию в городе? А тот факт, что она входит в ваш «женсовет», у которого возможностей больше, чем у всех правоохранительных органов, вместе взятых? Ведь подруги Наташи, каждая из которых может оказаться на ее месте, расскажи вы им обо всем, не отказались бы ей помочь.

– Вообще-то, ты права, – согласилась со мной Лада. – Не держи все это Наташа в секрете от мужа и узнай обо всем Николай, он бы Тарасов наизнанку вывернул, но подонков этих нашел бы. Да и девочки мои от него не отстали бы. Узнали бы тогда эти гады, как наших трогать! Если, конечно…

– Если, конечно, это не кто-то из них, – закончила я ее мысль и продолжила: – Так что это вряд ли Анна, потому что для реализации подобного предприятия, кроме немалых денег, еще и неслабые связи нужно в Тарасове иметь, а у нее их нет и быть не может. И потом, какой ей смысл? Отомстить? Через столько лет? Ну, и чего она добилась бы? Будь у нее с Журавлевым хорошие отношения, я могла бы предположить, что она рассчитывает после его развода с женой перебраться сюда и сесть ему на шею…

– Да ни в жизнь! – уверенно заявила Наталья. – Он никогда не простит ей того, что она практически лишила его материнской любви и заботы в детстве, а потом так обошлась с их матерью. Это точно!

– Тем более непонятно, зачем ей это было бы затевать. Ради чувства морального удовлетворения – вот, мол, отравила вам обоим жизнь? А потом сидеть без денег черт знает сколько времени? Хотя… – Я на минутку задумалась. – Вы случайно не знаете, может, Катя ей деньгами помогает – дочь все-таки?

– Точно знаю, что нет, – уверенно ответила Наташа. – Анька и не знает, что она давно во Франции живет, а уж ее адрес – и подавно. А Катя? Она такого от доченьки своей ненаглядной натерпелась, что навсегда вычеркнула ее из жизни, словно и не было ее никогда.

– Ну, тогда денег ей взять действительно неоткуда, – подытожила я. – Но адрес и телефон Анны мне на всякий случай хотелось бы иметь.

– Я могу позвонить в наше московское представительство, и они все выяснят, – предложила Наташа.

– Спасибо, – кивнула я и уточнила: – Значит, из врагов вы никого, кроме Анны, вспомнить не можете?

– Да нет, больше никого, – повторила она.

– Что делать собираешься? – спросила меня Лада.

– Для начала, пока ваш муж не приехал, подумать хорошенько, а потом, когда я уточню у него кое-какие детали, решу окончательно, в каком направлении нам дальше двигаться, – сказала я и попросила Надежду: – Нельзя ли кофейку для меня организовать?

– И откуда в такой умной голове такие глупые вопросы? – хмыкнула та. – Естественно, можно.

Она пошла варить свежую порцию кофе, а я задумалась, уставившись на собак, которые уже расправились с косточками и теперь, пользуясь случаем, валялись на ковре, пока их не попросили на выход. Постепенно у меня начал складываться план дальнейших действий, показавшийся мне довольно-таки удачным. Попивая принесенный Надеждой кофе, я прорабатывала в голове детали и, поняв, что он окончательно готов, повернулась к Ладе:

– Где же Дмитрий Дмитриевич?

– Да, он действительно уже должен был появиться, – спохватилась она и позвонила мужу: – Дима, где ты?

– Да тут я, тут! Давно уже приехал, но не хотел вам мешать, – послышалось из холла, и в дверях появился Полянский.

Видела я его до этого только один раз, и сейчас, не в камуфляжной форме, а в цивильном костюме, ни за что не узнала бы – как же одежда меняет человека!

– Ну, все свои женские секреты обсудили? – без тени насмешки спросил он.

– Все, Дима. Теперь твоя очередь, – улыбнулась ему Лада, и он ответил ей добрым теплым взглядом. – Познакомься, это Татьяна Александровна Иванова, частный детектив, о которой я тебе много рассказывала.

– Помню я нашу первую встречу, – кивнул он и усмехнулся: – Ох, и боевой же вид у вас тогда был!

– Работа такая, – пожала плечами я. – А теперь мы с вами в некотором роде коллеги.

– Да, делать нужно то, что умеешь, так что воюю я по-прежнему, – согласился он и перешел к делу: – Пойдемте ко мне в кабинет, и я покажу вам все, что уже успел собрать.

– Я с вами, – твердо заявила Наташа. – Мне тоже интересно.

– И нам! – решительно поддержали ее Лада с Надеждой.

– Прошу, дамы! – не стал возражать Полянский и повернулся к овчаркам, которые при виде его встали, их морды приобрели восторженное выражение. – Хватит бездельничать! На службу пора! – И он кивнул в сторону дверей во двор.

Собаки степенно отправились «служить», но по дороге каждая из них не смогла отказать себе в удовольствии ткнуться носом в ноги хозяина, а он слегка похлопал их по огромным головам.

У себя в кабинете Полянский выложил на стол фотографии и фотороботы, взглянув на которые, Наташа с ненавистью процедила, брезгливо тыча в них пальцем:

– Этого мерзавца я видела, когда галстук покупала.

– А вот этот тебя в фитнес-центре пытался соблазнить, – пояснила Лада, указывая на фоторобот. – А этот, как считает Таня, собирался вас снимать, – она кивнула на второй.

– Ничего не могу сказать, – покачала головой Наташа. – Не помню.

– Дмитрий Дмитриевич, – начала было я, но он меня поправил:

– Дима.

– Хорошо, – согласилась я. – Дима, как могло получиться, что камеры в салоне не зафиксировали того мерзавца, кто под Журавлева в молодости подделывался?

– Сам удивляюсь, – сказал он и разложил передо мной план салона, на котором были отмечены места установки видеокамер. – Не мог он никак мимо них проскользнуть.

– А запись есть? – спросила я.

– А как же! – удивился он.

Мы просмотрели запись, но никого, похожего на Журавлева в молодости, Наташа там не опознала, а когда мы смотрели во второй раз, она вдруг воскликнула:

– Смотрите! – И ткнула пальцем в экран. – Вот этот длинноволосый блондин в темных очках с большой барсеткой в руках! Да он ведь одет так же, как тот подонок, что под моего мужа в молодости подделался!

Тут-то до меня и дошло!

– Все очень просто! – заявила я и, показывая на плане, стала объяснять: – Смотрите! Вот он вошел, подошел к администратору и, видимо, записался на что-то такое… На стрижку, маникюр, укладку… А может, и не записывался, чтобы следов не оставлять, а просто поинтересовался ценами. Неважно! Но потом он не вышел, а прошел в глубь холла. Что у нас там находится? А – там туалеты! Причем за углом! Он туда вошел, снял, как можно предположить, этот парик и очки, положил их в сумку, может быть, достал и надел другой парик и вышел в образе молодого Журавлева! И уселся ждать! Наташа! – Я повернулась к ней: – Где именно он сидел?

– Где-то вот здесь, – показала она.

– Тут камера не берет, – раздраженно заметил Полянский.

– Вот вам и все объяснение, – удовлетворенно сказала я. – Наверняка ему сообщили, что Наташа поедет приводить себя в порядок именно в этот салон. Он заранее сходил туда на разведку, а значит, и отметил для себя расположение камер видеонаблюдения, вот и постарался под «прицел» не попасть. А о чем это нам говорит? А о том, что Некто, кто этих исполнителей нанимает, знает не только о том высоком положении, которое занимает у нас в области Журавлев, но и его возможностях уничтожить любого, выступившего против его семьи. Вот он этих парней и предупреждает, чтобы они поосторожнее были! Но раз этот подонок вел Наташу в сторону служебного входа, там его, скорее всего, должна была ждать машина, а камера слежения сняла бы только его затылок и спину, когда он и Наташа садились бы в автомобиль… я думаю, взятый напрокат по чужому паспорту. И отвез бы ее на снятую квартиру…

– Не было там чужих машин, – твердо сказал Дмитрий Дмитриевич. – Мы все проверили.

– А куда ведет служебный выход? – спросила я.

– Во двор, а оттуда – на Яблочкова. Улица маленькая, тихая, – ответил он.

– Так там же стройка замороженная! – воскликнула я. – Рабочих наверняка там нет, только сторож в вагончике живет. Может, этот негодяй решил вообще с квартирой и машиной не заморачиваться, а договорился со сторожем, чтобы тот уступил ему вагончик на время. А что? Романтические воспоминания о молодости: стройка и все прочее! Поговорить с этим сторожем не помешало бы! Что-то мне подсказывает, что именно так все и было. Лже-Журавлев решил ковать железо, пока горячо, то есть охмурить Наташу, пока она еще в себя не пришла от удивления.

– Сейчас пошлю туда Митю, и он вытрясет из этого сторожа все, что только возможно, – очень недобрым тоном пообещал Дмитрий Дмитриевич и немедленно позвонил сыну.

– А когда все сорвалось и Наташа выскочила из салона, этот лже-Журавлев опять зашел в туалет, где вновь изменил внешность, и спокойно ушел, – закончила я.

– Скорее всего, именно так все и было, – согласился со мной Полянский и спросил: – Что вас еще интересует?

– Все, что касается этого дела, – дала я исчерпывающий ответ.

Полянский начал рассказывать, и чем дольше я его слушала, тем лучше понимала, что он сделал абсолютно все, что только было возможно, и его прокол с салоном и сторожем был единственным.

– Что делать собираетесь? – поинтересовался он, закончив повествование. – План уже какой-то есть?

– Есть, – кивнула я. – Для начала я поищу «жучок» в тех вещах, что недавно подарили Наташе, и, если она вспомнит, кто ей эту вещь вручил, половину проблемы мы решим, а дальше уже – дело техники. Но мне для этого потребуется кое-какая аппаратура.

Ни слова не говоря, Полянский встал и распахнул один из шкафов – там было все, что душе угодно, причем самых последних моделей, и, после того как я выбрала себе «антижук», как я его про себя называю, он взял себе другой, заметив:

– В четыре руки быстрее работа пойдет.

– Ваша правда, – согласилась я. – Но мы, и пока мы «жучок» не найдем, и после будем изображать обычных гостей, так что – без лишних разговоров, потому что отключать его нельзя.

– Мне так и жить – под запись? – возмутилась Наташа.

– Да поймите же вы – нам необходимо оставить «жучок» на месте, потому что он безопасен для вас, раз вы о нем знаете! Ну, не будете вы беседовать в своей комнате ни о чем важном, вот и все. Более того, он нам потом еще хорошую службу сослужит.

– Какую еще службу? – удивилась она.

– Например, чтобы дезинформацию через него передать, – предположила я. – А убери мы его сразу, как найдем, черта лысого тогда докопаемся до истины, – объяснила я, и Полянский кивнул головой, подтверждая мои слова.

– Ладно! – нехотя буркнула Наталья.

– Между прочим, они для твоего же блага стараются! – упрекнула ее Надежда.

– Я же сказала: ладно! – окончательно смирившись, повторила она.

– Вы, Наташа, покажете нам, чем вас «одарили», а пока мы будем работать, постарайтесь найти список приглашенных и не забудьте позвонить в Москву насчет Анны – на всякий случай, лучше не из дома, а из сада, вдруг в доме и другие «жучки» есть, – попросила я ее.

После всего, что произошло с Натальей, эти предостережения никому, включая и ее, не показались излишними, и мы, то есть Наташа, Дмитрий Дмитриевич и я, через пляж двинулись к дому Журавлевых. При виде этого дома я застыла на месте. Это было чудо: небольшой двухэтажный особняк настолько выгодно отличался от тех домов, которые понастроили себе разного рода нувориши, в том числе в этом же поселке, что их даже сравнивать было глупо – к этому дому явно приложил руку очень талантливый архитектор! Войдя внутрь, я вновь замерла – от восхищения: обстановка была изысканной, именно изысканной, а не богатой, роскошной и тому подобное. Мне не раз приходилось бывать в очень богатых домах – как известно, их хозяева «тоже плачут», и проблем у них бывает ничуть не меньше, чем у людей бедных, да и размером они, эти дома, покрупнее, но такого я не видела нигде. Взглянув на меня, Наташа пояснила:

– Это Женя постарался. То есть Эжен. Он тут всем занимался – Николаю же, как всегда, некогда было. А они с Катей специально приехали в Тарасов, несколько месяцев здесь прожили, нужно было и за работами по внутренней отделке проследить, и дождаться, пока заказанные материалы и детали интерьера прибудут, и все прочее.