Текст книги "Стоит только захотеть..."

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Пробежал мимо застывшего на лестничной площадке Славика, мимо безучастной ко всему происходящему старухи – и вылетел на улицу.

И ничего там не увидел, кроме мелькнувшей у самого въезда в подворотню машины.

«Не догнать, – подумал Сергей, – ушли, теперь…»

Он бросился обратно в подъезд. Старуха за то время, пока он был у подъезда, одолела еще три ступеньки и, натужно пыхтя, упрямо перлась вверх.

Славик так и стоял на коленях. Не поднялся он и тогда, когда Сергей сильно пихнул его кулаком в плечо. Только дернул головой и простонал:

– Говорил же я ей… Надо было переехать в другой дом… Где домофоны и охрана, и… А она все – не хочу с родительским домом расставаться… Мать у меня тут жила и отец…

– Фотография, – сказал Сергей.

– Не дам! – испуганно вскрикнул Славик, прижимая к груди четырехугольный клочок бумаги.

Сергей рванул его за кисть руки и выхватил уже изрядно помятую фотографию.

– Так и есть, – прошептал он, вглядываясь в нее.

Это и фотографией-то в полном смысле слова назвать было нельзя. Просто выполненный на фотобумаге плохой ксерокс с компьютерного фото.

Сергей сразу узнал, откуда вывели этот снимок. С его файла, того, что он уничтожил уже потом, когда убегал из секретной лаборатории ФСБ.

– Так они… – пробормотал он, – меня ищут. Затем и похитили Свету… Как приманку, чтобы я клюнул и пришел за ней… Приду, – криво усмехнулся он, – а когда приду…

Сергей недоговорил. Какой-то странный звук долетел до него. Сергей вздрогнул и спрятал фотографию в карман.

– Отдай! – снова попросил Славик и заплакал. – Отдай, они же теперь убьют ее! И меня… И тебя тоже убьют! Они всех убьют…

– Заткнись, – сказал Сергей, отступая к лестнице, ведущей вниз. – Адрес, – колотилось у него в голове, – на обратной стороне – адрес…

– Отдай, – продолжал хныкать Славик, – мне нужно передать это фото тому, кто придет… А! – заревел он вдруг, неловко пытаясь подняться с колен. – Так это – ты! Ты – тот ублюдок, из-за которого они похитили Светочку! Да я тебя, да я… Да я тебя пристрелю сейчас!

Держась за стену, он поднялся. Исподлобья глядя на Сергея, зашарил в карманах плаща, словно в поисках оружия, потом какая-то новая мысль посетила его и он опять упал на колени.

– Скажи им, чтобы они… Скажи им, чтобы они отдали мне ее… – размазывая по щекам слезы, завыл он. – Они ведь, я их видел, это страшные люди… – Он пополз на коленях к Сергею, попытался обхватить его за ноги, но упал.

– Придурок, – пробормотал Сергей, срываясь с места.

Он кинулся вниз по лестнице, едва не сшибив все волочившуюся старуху.

«Так быстро они меня не ждут, – мысли одна за другой возникали в сознании Сергея, – если я поспешу, то наверняка застану их врасплох… Похитили Свету… Поганые фээсбэшники! Сволочи, когда же вы оставите меня в покое!»

Старуха сделала еще несколько шагов и оказалась рядом с распластавшимся на лестничной клетке Славиком.

– Нажрутся и валяются, – переводя дыхание, неприязненно проворчала она, – вот в милицию заявлю на вас… Алкаши…

Глава 5

Номер в гостинице у меня оказался одноместным, скудная мебель была изготовлена еще в незапамятные спартанско-советские времена – навеки сбитая тумбочка из материала, очень похожего на дерево, кровать с железной панцирной сеткой, крытая твердым, как доска, матрацем и серым постельным бельем сверху, массивный шкаф и устойчивый столик, напоминающий вставшую на ходули черепаху; в заклеенные монотонными обоями стены вбито несколько гвоздей, заменяющих, надо думать, вешалки.

Из всех достижений цивилизации в номере были туалет и ванна.

Осмотрев номер, я уселась на кровати и посмотрела на часы. Еще час остался у меня до того, как мне нужно будет звонить Койоту.

За этот час мне необходимо сделать одно дело. Я открыла свой чемоданчик, достала из него небольшой прибор, похожий на черную мыльницу. Потом поднялась и, щелкнув кнопкой на покатой крышке «мыльницы», принялась водить прибором по ближайшей ко мне стене, как будто мыла обои, стараясь не пропустить ни сантиметра.

Конечно, маловероятно, что в этом номере окажутся «жучки» или какие-нибудь другие подслушивающие устройства – именно для выявления подобных электронных штучек изготовлен мой прибор, – но проверить надо в любом случае, всегда необходимо подстраховываться.

А когда я закончу со стенами, нужно будет так же исследовать мебель, благо ее в этом номере совсем немного.

Я управилась ровно за час. Упрятав прибор обратно в чемоданчик, я достала из кармана мобильный телефон и набрала номер Койота.

* * *

Встреча с Койотом прошла нормально. У дверей кафе, где я назначила встречу, уже стоял автомобиль, на котором мне предстояло передвигаться по городу – «Жигули» шестой модели белого цвета.

На этой «шестерке» я и подъехала через полчаса после встречи с Койотом к массивным железным воротам психиатрической больницы номер один.

Оставив машину у высокой кирпичной стены, я подошла к воротам и забарабанила кулаком в тотчас загудевшее железо. Никакого звонка на воротах не наблюдалось.

Почти тотчас открылось маленькое окошко в одной из створок ворот.

– Вам чего надо? – неприязненно осведомился охранник, просовывая наголо бритую голову в окошко.

– Милиция, – сказала я, предъявляя только что полученное от Койота удостоверение, – уголовный розыск. Юсупова Антонина Васильевна, капитан.

Лысая голова охранника исчезла, окошко захлопнулось, и через минуту с ужасающим скрипом в сторону отошла правая створка ворот.

– Проходите.

Я прошла через ворота и оказалась в довольно широком пустынном дворе, похожем на солдатский плац.

– К восемнадцатому, что ли? – поинтересовался охранник, закрывая за мной ворота.

– Что? – не поняла я.

– Ну… к восемнадцатому, к Петрову то есть, – поправился охранник, – бандюгана к нам привезли на днях. Все менты… э-э… милиция к нему ходит. Что он такое натворил-то?

– Ведется следствие, – уклончиво ответила я и спросила тотчас: – А сколько раз к нему приходили уже?

– В мою смену два раза, – сказал охранник, – а напарник, который вчера дежурил, говорил, что снова приходили из милиции к нему.

«Странно, – подумала я, – как я поняла из рассказа Грома, Петрова привезли в больницу прямо из отделения, где безуспешно пытались допросить. Вполне законно менты могли зайти к нему… пару раз, выяснить у докторов, как продвигается лечение, и попробовать допросить опять. Но даже два раза – это много. А уж три… Не те ли самые товарищи, посещавшие Осокину, заходили к Петрову, на этот раз представившись милиционерами? Не исключаю такой возможности. В этом случае моя версия о том, что у меня в моих поисках Осокина есть конкуренты, подтверждается. Впрочем, довольно просто проверить – настоящие ли менты нанесли Петрову три визита подряд. Нужно сегодня вечером позвонить Койоту и дать соответствующее задание…»

– Куда мне? – спросила я.

– Прямо, – ответил охранник, – а как через главный корпус пройдете, внутренний двор будет, пересечете его, там левое крыло найдете, а дальше вас проводят…

– Спасибо, – сказала я и добавила: – Большое какое здание. Неужели в городе столько психов?

– Хватает, – усмехнулся охранник.

Я направилась в главный корпус, прошла его насквозь – там мне снова пришлось предъявлять удостоверение – и вышла во внутренний двор.

Здесь царила абсолютная тишина. Я огляделась. Вообще, психиатрическая больница номер один производила впечатление потрясающее. Здание, в котором она располагалась, судя по внешнему виду, было очень старое и во многом напоминало средневековый замок, в первую очередь внушительными размерами, архитектурой и атмосферой мрачного уныния – ни один звук не проникал во внутренний двор больницы.

Входная дверь в левое крыло была закрыта, а сбоку сиял никелированным металлом большой электрический звонок.

Я позвонила.

Открыла мне женщина в белом халате с лицом усталым и равнодушным. Осведомившись бесцветным голосом, к кому и по какому поводу я направляюсь, она заперла входную дверь на ключ и повела меня по гулкому пустынному коридору, по обеим стенам которого чернели прямоугольники железных дверей тюремного типа – со смотровыми глазками и кормушками, запирающимися на тяжелые засовы.

– Пусто здесь у вас, – попыталась я заговорить с женщиной.

– Отделение для буйнопомешанных, – коротко ответила женщина, потом помолчала немного и добавила: – У нас всего трое больных было в этом крыле – двоих вчера перевели в главный корпус. А этого новенького – бандита, к которому вы все ходите, вряд ли скоро отсюда переведут куда-нибудь.

– Почему? – поинтересовалась я.

– Обычно в это крыло помещают алкоголиков, у которых приступы… белой горячки протекают не так, как у других, – пояснила женщина, – они побуйствуют, кризис минует и мы их переводим. А ваш бандит – дело другое. У него паранойя в открытой форме.

– Это поддается лечению? – спросила я.

– Практически никогда, – ответила женщина, – то есть улучшение наступить может, а вот о полном выздоровлении даже и говорить не приходится. А в случае с этим больным… восемнадцатым… Петров его фамилия, кажется?

– Да.

– Случай с этим больным особенный. Болезнь началась вследствие сильнейшего потрясения. Больной почти полностью потерял рассудок. Мания преследования, постоянные галлюцинации… При таком течении болезни человек обычно считается обреченным. Я думаю, что улучшения в его состоянии не предвидится, – закончила женщина, – по крайней мере в ближайшие полгода.

Я сочувственно качнула головой.

– Вот мы и пришли…

Женщина остановилась напротив одной из дверей.

– Только недолго, – сказала она мне, – через два часа ему процедуры назначены, а после посещения вашими коллегами у восемнадцатого… у Петрова всегда ухудшается состояние. Буйствует он.

Женщина потянула засов кормушки. Лязгнув, открылось окошечко.

– Пожалуйста, – сказала она.

– Что это? – удивилась я. – Вы мне не откроете дверь?

– Ни в коем случае, – женщина даже усмехнулась, – разговаривайте через окошко. Он ведь буйный, его поведение непредсказуемо, он нападет на вас, что-нибудь случится, а отвечать буду – я.

– Ничего не случится, – заверила я, – я сумею постоять за себя. Откройте дверь.

– Исключено, – сказала женщина, и лицо ее словно постарело.

«Как же мне быть? Ведь через окошко мне ни за что не установить более или менее устойчивый контакт, – подумала я, – как же мне…»

– Послушайте, – сказала я, – если я буду общаться с больным через окошко, то он бессознательно будет сопоставлять меня с теми… кто его здесь задерживает. К тому же Петров сидел в тюрьме, и он должен сохранить воспоминания о таких дверях – с глазком и окошечком для выдачи пищи. Другое дело, если я присяду с ним рядом и спокойно поговорю. Обещаю вам, что ничего не случится.

Женщина в белом халате задумалась.

– С точки зрения психологии правильный подход, – проговорила она. – А вот у тех ваших коллег, которые до вас приходили, допрос не получился скорее всего из-за того, что они общались с больным через окошко для выдачи пищи… Но взять на себя такую ответственность и пустить вас в палату…

– Обещаю вам, что все будет в порядке, – снова сказала я.

Женщина поколебалась еще минуту и решилась наконец.

– Хорошо, – вздохнула она, – только… Напишите мне расписку, что вы… ну и так далее. Вот листок из моего блокнота и ручка.

– С удовольствием! – воскликнула я и мгновенно написала требуемую медсестрой расписку. – Открывайте, – попросила я.

– Я буду неподалеку, – сказала женщина, – если что-нибудь случится – кричите, я тут же подам сигнал тревоги. Дверь я закрывать не буду.

– Хорошо, хорошо…

– И еще одно, – предупредила она, – не спрашивайте его, пожалуйста, напрямик о том дне, когда он… При воспоминании о своем потрясении больной впадает в беспокойство и может сделаться буен. Он сейчас, правда, в смирительной рубашке, но вы себе не представляете, на что способны больные, когда у них обостряется заболевание…

– Я приму к сведению.

Лязгнуло железо, и толстая, обитая металлическими пластинами дверь отворилась.

Я вошла в палату…

* * *

Палата почти ничем не отличалась от тюремной камеры-одиночки. Парашу заменял по горло забитый испражнениями унитаз, нары – койка, прикрученная ножками к полу; а стены были обиты какими-то мягкими матерчатыми пластами, вроде спальных матрацев, – видимо, для того чтобы пациент в припадке не разбил себе голову.

На койке, забравшись туда с ногами, сидел крупный мужчина. Он был коротко стрижен и давно не брит, почти совершенно заплывшие глаза его были покрасневшими. Красен был и его нос – с горбинкой от давнего перелома. Спеленутый смирительной рубашкой и горбоносый, он походил на больную поникшую птицу.

– Здравствуй, Никита, – сказала я, усаживаясь рядом с ним на койку.

– Чего… надо?.. – отрывисто проговорил он. – Ты это… доктор?

– Да, – сказала я, – решено перевести тебя на другой режим, если ты, конечно, будешь вести себя прилично. Вот я и пришла поговорить с тобой по этому поводу.

Петров поднял на меня больные глаза. Из его носа текло прямо на смирительную рубашку.

– На какой режим? – спросил он. – Мне и здесь хорошо. Тут дверь такая… прочная.

– Хорошая дверь, – похвалила и я, – у нас в каждой палате такая… Тогда, Никита, ты сам лучше скажи, чего бы тебе хотелось?

Петров долго молчал, уткнувшись подбородком в грудь. Шмыгал носом. Несколько раз в видимом испуге оглянулся на голую стену палаты.

– Я тебя не тороплю, – проговорила я, – подумай, подумай…

Но Петров не стал больше думать. Он вдруг резко подался ко мне, будто хотел ударить меня головой в лицо. Я инстинктивно вскочила.

Петров снова рванулся ко мне, но – спеленутый – упал с койки, разбив себе лицо.

– Доктор! – захрипел он, когда я наклонилась к нему. – Мне бы не здесь быть… Мне бы не в больничке…

Он извивался на животе, пытаясь подняться. По его покрасневшему от натуги лицу бежали две тонкие струйки крови – из разбитого носа через губы на подбородок и из рассеченной брови – по щеке.

– Доктор! – Голос его звучал сдавленно. – Мне бы лучше закрыться… В СИЗО бы мне лучше! Тут больно страшно одному… И охрана тут, наверное, плохая… Лучше на нарах с пацанами, чем тут одному… Я боюсь… Я все жду, что он ко мне придет… Он все может, он… если захочет, сюда легко пройти может…

Он резко вдруг замолчал, словно захлебнувшись.

Огромного труда мне стоило перетащить тяжелое тело обратно на койку. В двери открылось окошко, там показалось встревоженное лицо женщины, – видимо, она услышала крики Петрова. Я знаком показала ей – «не мешайте». Она удивленно кивнула и исчезла, с лязгом захлопнув окошко.

– А теперь успокойся и расскажи мне по порядку, чего ты боишься, – как можно мягче выговорила я, вытирая кровь с лица снова водворенного на кровать Петрова.

Он судорожно выдохнул и замотал головой.

«Хорошо, – подумала я, – так не вышло. Не будет он рассказывать мне ничего про Осокина. Тогда пойдем другим путем… Нужно узнать, как Петров со своими боевыми товарищами оказался в том злополучном дворе».

– Послушай, – сказала я, – чтобы тебя перевести в тюрьму, нужны какие-либо факты, подтверждающие, что ты… совершил что-то незаконное.

– Во всем… Во всем признаюсь! – закричал Петров. – Только вытащите меня отсюда. Я здесь уже не могу… Он… – Тут Петров снова боязливо оглянулся и прикрыл глаза. – Он уже два раза приходил ко мне, – шепотом сообщил он, – вон из той стены выходил… Понимаешь? Мне нужно выбраться отсюда! А мусора, которые приходили, наоборот, говорили – не бойся, мы тебя не посадим. А я больше всего боюсь, что меня здесь опять одного оставят… На целые дни… А ночью…

Петров снова зажмурился.

– Скажи мне, – осторожно начала я, – за последние дни ты совершил что-нибудь… противозаконное? Например, что ты делал накануне того самого вечера, после которого ты оказался сначала в милиции, а потом в психушке?

Петров открыл глаза и немедленно завел их к потолку.

– Тогда… – протянул он. – Ну, я плохо помню, что было… А! Вот – шеф послал меня с пацанами должок вытрясти с одного козла… Ну, как обычно все было – по морде пару раз, стволом в ухо потыкали… По почкам постучали…

– Отлично, – сказала я, – нанесение тяжких телесных повреждений… Угроза убийства. Деньги-то забрали у того коз… человека?

– А как же!

– Ограбление, значит. Неплохо. Тебя уже можно упечь. Продолжай в том же духе.

Петров на мгновение просиял, даже что-то вроде улыбки появилось на его лице.

Он заговорил быстрее:

– А вечером еще в баре разборка была с братвой из Самары. Они с наших пацанов, которые на трассе между Самарой и нашим городом работают, хотели бабки снять. Типа – за территорию. Ну, постреляли там… – Петров возбужденно шмыгнул носом, – постреляли и разбежались, пока мусора не подъехали. Я одного самарского урода, кажись, зацепил…

– Насмерть? – поинтересовалась я.

– Не… Говорю же – зацепил… – тут что-то мелькнуло в глазах у Петрова и он быстро поправился: – Да, насмерть. Убил я его… Прямо в сердце целился и выстрелил. Наповал.

– Убийство… – протянула я. – Умышленное. Хорошо, совсем хорошо.

Петров уже тяжело дышал. Он даже перестал оглядываться на пустую стену. Надежда на перевод в следственный изолятор из палаты психиатрической больницы так ободрила Петрова, что его речь почти утратила бессвязность душевнобольного, слова лились из него свободной скороговоркой. Кажется, он начал уже кое-что сочинять, приукрашивая свои подвиги, поэтому я решила время от времени прерывать Никиту, не давая его больному воображению развиваться до степени чрезмерной.

– На тот день вроде все, – закончил Петров, – про следующий день рассказывать?

– Конечно, рассказывай, – кивнула я, – хотя и того, что ты наговорил, вполне достаточно для того, чтобы взять тебя под стражу.

Петров радостно рассмеялся, из его носа опять потекла кровь. Он заговорил снова – еще быстрее. От напряжения у него начала дергаться голова – я не могла поэтому вытереть как следует ему кровь, только размазала ее по всему лицу.

– На следующий день шеф позвонил мне и приказал попасти одного урода, который к жене его пристает, – продолжал Петров, – ну, я взял пацанов двоих, и мы болтались у подъезда шефа. Весь день проболтались – ни хрена ничего подозрительного нет. Вечером уже я с мобилы позвонил шефу – типа замерзли и устали, домой хотим… А он нам говорит – ночью стойте, ждите… Ну, мы остались, а куда деваться-то? – Петров дернул стянутыми за спиной руками, словно пытаясь всплеснуть ими, чтобы показать мне, насколько тяжела жизнь у рядового бандита. – Стоим ночью, тут какой-то фуфел зашел в подъезд, – говорил Петров, – мы за окнами смотрим – ни одно не загорелось, – ага, или поссать зашел в подъезд, или… Короче, не живет он там – это точно, а в три часа ночи в гости не ходят… Потом он выходит – через полчаса, наверное… Мы к нему… А он…

Тут Петров вдруг замолчал. Ужас появился в его глазах, и будто невидимая рука легла на его лицо и с невероятной силой сжала кулак – лицо Петрова исказилось так неестественно, что я невольно поднялась с койки.

– Это он был… – глядя в пустую стену, прошептал Петров. – Это он… Он убил пацанов, он меня хотел убить, но я убежал… Вот только сейчас я понял, что он точно придет за мной.

Петров на мгновение замолчал, прикусив губу, а потом вдруг страшно закричал, зажмурившись и едва не оглушив меня. Я отшатнулась к стене.

Петров снова рухнул на пол с койки и извивался, как огромный червяк, не переставая при этом издавать непереносимые вопли.

Он замолчал лишь на несколько секунд – когда его вырвало… Я вышла за дверь. По коридору уже бежали санитары. В руках одного из них был шприц.

– Вот он! Вот он!! – неслись из палаты крики сумасшедшего. – Ай, он смотрит на меня!! Он идет сюда!! Помогите мне! Помогите!..

У выхода из левого крыла медсестра, которая заставила меня написать расписку, протянула мне платок. Свой, окровавленный, я выбросила в урну в коридоре.

– Спасибо, – поблагодарила я, принимая платок и вытирая им руки, – он с койки рухнул, лицо себе разбил.

– Бывает, – вздохнула женщина и вдруг внимательно посмотрела на меня, – странно, – проговорила она.

– Что?

– Вы только что пережили такое, чего обыкновенному человеку на четыре инфаркта хватило бы, – сказала она, – а у вас даже пальцы не дрожат.

– Я же из… уголовного розыска, – усмехнулась я, – и не такое видела.

– У нас часто милиция бывает, – качнула головой женщина, – они в палату даже к тихим шизофреникам заходить опасаются. Не боятся, а – опасаются, я по глазам вижу… А вы вот…

– Не знаю, – сказала я, ища глазами, куда бы выбросить испачканный платок, – индивидуальная особенность организма. И порядочный жизненный опыт.

– Вот урна, – показала женщина.