Текст книги "Дороже денег, сильнее любви"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Юрий молчал, привалившись к стенке дивана, и не отрывал от меня взгляда.

– Только не говори мне, что это был не ты! Елена не могла не узнать того, кто покушался на нее, – и тем не менее молчала, защищала его, а, спрашивается, зачем бы ей это делать, если только в это время ею не двигала... любовь. Да, любовь! Не так-то просто вот так взять – и в одночасье записать в предатели человека, с которым ты прожила без малого пять лет, деля с ним и радости, и горе! Сперва, правда, мне пришло в голову, что несостоявшимся убийцей был некто, кого Елена испугалась, оттого и молчит, а потом я решила: с чего бы ей молчать-то, если сама она в больнице, под круглосуточным наблюдением, дочка Аня... тоже спрятана в хорошем месте, а муж ушел к другой? И потом, эти фотографии, что были у вас по дому разбросаны, – ну на кой черт они грабителю, что это за странный грабитель такой, что первым делом лезет смотреть семейные альбомы? Кому вообще интересны эти альбомы, кроме вас троих – нет, четверых, если считать биологическую мать Ани. Дальше: украденные вещи – видеокамеру и магнитофон – воры упаковали в принадлежащую Елене хозяйственную сумку. Что же это – грабители шли «на дело», не позаботившись о том, куда они сложат наворованное? Не говоря уже о том, что еще надо было знать, где эта сумка лежит...

– Я не хотел убивать... Нет, я даже не думал о том, чтобы убить... напротив, я... я и в больницу пришел, чтобы узнать, как она... я только войти внутрь не решился...

Он говорил, запинаясь почти на каждом слове. Но говорил!

– Почему ты ударил ее? Потому что она не хотела отдавать вам Аню?

– Нет... это получилось случайно... я не хотел...

– Ну да, ты еще скажи, что она сама виновата. Все мужья, которые издеваются над женами, в конечном счете говорят то же самое.

– Нет. Все дело в том, что...

* * *

Тринадцать лет назад молодой красивый художник Юра Стоянов получил заказ от одного издательства, выпускающего иллюстрированный этнографический атлас, на цикл картин и зарисовок о Средней Азии. Юрий страшно обрадовался этому заказу – по счастливой случайности, он отвечал тайному замыслу художника: он давно мечтал побывать на родине турецких ковров, узбекского плова и Ходжи Насреддина. Романтическое воображение молодого художника рисовало завлекательные картины: Восток – дело тонкое, пустыня под белым солнцем, басмачи, трава, вздымающиеся к небу хребты Джунгарского Алатау...

Пройдя пешком с мольбертом через плечо немалую часть Ферганской долины, волею судьбы Юра приехал в поселок Голиблар Джизакской области Узбекистана. В этом живописном кишлаке он остановился на постой в небольшом глинобитном домике семьи Торешоевых и сразу же принялся зарисовывать картины сельского быта.

Увы, они были неутешительны: селение постепенно превращалось в развалины, напоминающие отдельные аулы в степях; на порогах мазанок, пол которых был устлан полусгнившим камышом, день и ночь сидели никому не нужные высохшие старики; женщины с закутанными в платки лицами с раннего утра уходили на хлопковые поля, мужчины пасли немногочисленный скот. На дорогах клубилась белая пыль, как бы затуманивая общую неприглядную картину.

– Послушай, сынок, нет ли для нас какой работы? Вшестером живем на пенсию матери. А мать вот-вот умрет, и сам я нездоров, сыну давно пора жениться, а где на калым деньги взять? – спрашивал его хозяин дома, шестидесятилетний Сабит, почти все время проводивший на лежанке из старых ковров, устроенной в тени большого карагача.

Строго говоря, насчет невесты для сына старик беспокоился напрасно. Брат Гульнары, семнадцатилетний Надир, вот уж год как ушел из дому с бродячим цирком, невесть как забредшим в это заброшенное селение. Юноша, который ни разу в жизни не видел даже простого карточного фокуса, был поражен нехитрыми трюками факира, искусством канатоходца, жонглера, укротителя питона... очаровательной танцовщицей на барабане...

О сыне давно не было вестей, но старик Сабит говорил о нем так, будто он вышел куда-нибудь к соседнему арыку.

Юра отвечал что-то, большей частью невпопад. Проблемы семьи, приютившей его, как-то не доходили до сознания молодого человека: его взгляд был прикован к босоногой хрупкой девушке – дочери хозяина, которой, казалось, нипочем были и нищета, и общее минорное настроение жителей деревни. Она на минуту выбегала из женской половины дома и, прикрывая платком нижнюю часть лица, быстро оглядывала Юру веселыми, черными, как антрацит, глазами. Волосы, тоже иссиня-черные, были заплетены в тугую россыпь косичек. Их было так много, что, когда Гульнара, взмахивая головой, взметала свои косички за секунду до того, как скрыться в доме, у Юры рябило в глазах.

Еще ни одна женщина в мире не производила на него такого острого впечатления. Сам того не замечая, он вскоре уже возил кистью по бумаге только для вида, а по-настоящему целыми днями занимался только тем, что прислушивался: не хлопнет ли дверь на женской половине, не раздастся ли ее быстрый говорок, который всегда заканчивался звонким и переливчатым, как серебряный колокольчик, смехом, не застучат ли по твердой земле ее босые пятки.

Он очень быстро понял, что девушку страшно интересует его работа, и намеренно садился так, чтобы она могла незаметно подглядывать за ним из тени алычи. У него был уже целый альбом ее портретов, и Юра очень хотел, чтобы Гульнара это заметила. И в конце концов он добился того, чего хотел: худенькая смуглая рука, высунувшись из рукава цветастого платья, тронула его за плечо:

– Эй... ты зачем меня рисуешь? На чужую бике смотреть нельзя!

– А ты, значит, чужая?

– Не твоя – значит, чужая.

– А может, моя?

Она убегала, и где-то в глубине двора снова слышался ее смех. «Красавица... жалко ее... завянет», – рассеянно думал Юра. За два месяца скитаний по Фергане он хорошо изучил, какая печальная судьба уготована каждой мало-мальски красивой девушке в кишлаках и аулах Средней Азии.

Тяжкий труд на полях, от восхода солнца до самого его заката, домашняя работа, которая немногим легче – ведь все здесь приходится делать вручную, на иссушающей жаре и в пыли. Вот почему женщины в отдаленных кишлаках так рано стареют и умирают – в основном из-за инфекционных болезней. И вот почему если девушка на выданье хоть сколько-нибудь хороша собой, то выйти замуж по любви ей почти никогда не удается.

Девять шансов из десяти, что такую девушку украдут.

Для многих современных джигитов украсть девушку – значит доказать свою доблесть. Богатые молодые люди снимают похищения на мобильные телефоны и с гордостью демонстрируют видео своим сверстникам.

Здесь это тоже не считается преступлением. В большинстве случаев главный стимул украсть невесту – банальные финансовые проблемы. Свадьба – удовольствие дорогое, а для многодетных семей это и вовсе грозит разорением.

Похищенные девушки редко бывают старше двадцати лет. Самым младшим невестам поневоле – всего тринадцать. Девушка может идти в школу – и вдруг подскакивают несколько молодых людей на конях или подъезжают на машине, хватают ее и увозят, часто в соседний кишлак. Родители могут не знать о судьбе дочери несколько недель – до тех пор пока она не даст согласие на брак. А жених, будь он хоть трижды косой и кривой, это согласие получит. Потому что нет большего позора для украденной девушки, чем вернуться обратно к родителям. В этом случае считаются опозоренными не только она сама, но и весь ее род.

У самого Сабита, хозяина дома, несмотря на бедность, было две жены.

– Понравилась женщина, ну и решил жениться. Первая сказала, мол, хочешь – бери вторую. Правда, родственники второй жены сначала возражали, а потом – нет, когда я ее умыкнул... – так он рассказывал о себе Юрию.

– Так вы ее украли?!

– А как же. Первая жена пригласила ее к себе, якобы поболтать, а потом двери и закрыла. Потом муллы подъехали, все обряды совершили. Месяц свадьбу гуляли! У моего отца было пять жен... А что, лучше, когда мужик бросает первую жену, чтобы жениться на другой?

Юра не знал, что на это ответить, и только неопределенно улыбался.

Время шло, художник закончил свои дела в Голибларе и не без сожаления готовился расстаться с гостеприимным домом Сабита. И именно в это время он заметил, как погас огонь во всегда блестящих глазах Гульнары. Она уже не подглядывала за ним из-за плеча, не старалась попасться ему на глаза, не слышно было ее серебристого смеха.

Юра и сам чувствовал огромную печаль оттого, что никогда ее больше не увидит.

И вот наступил день, когда художник уложил свой нехитрый скарб в дорожную сумку, перетянул мольберт ремнями и собрался в путь. Было ранее утро, горы вдали стояли, укутанные туманом. Пожав руку Сабиту, который, несмотря на наличие двух жен, предпочитал ночевать тут же, на лежанке под карагачом, Юра тронулся в путь.

Он прошел спящее селение, вышел на большую дорогу, пересек вброд ледяной горный ручей, небольшую рощицу и снова побрел по дороге, держа курс на остановку рейсового автобуса, который через пять-шесть часов мог бы довести его до Ташкента.

Но не прошло и часа с начала его пути, как за спиной парня послышался конский топот. Он оглянулся с удивлением – и узнал лучшего жеребца соседа Сабита, зажиточного старика Нязыма. Айран, так звали этого красивейшего коня, несся во весь опор, и на спине у него...

– Стой! Сто-о-оой!!! – закричал Юра и бросился навстречу коню.

Но мог бы этого и не делать: Гульнара сама остановила Айрана, как только поравнялась с Юрой. На ней были мужские, очевидно, братнины штаны и яхтак – распашная, подвязанная кушаком рубаха, которую, по всей видимости, тоже пришлось умыкнуть из того же гардероба.

Выпустив поводья, Гульнара с ходу, словно бросаясь в холодную воду, упала на руки Юры.

– Не уходи... Возьми меня... Хочу быть с тобой, с ним – не хочу... Ты не такой, как все, ты хороший, умный... ты красивый... возьми меня, я буду хорошей женой, верной женой... – бормотала она, обнимая опешившего от неожиданности парня.

– Постой, погоди! Гульнара, ты что – сбежала? Из дому сбежала?!

– Да, да... Мать шепнула – ко мне Расул сватов хочет заслать. Не хочу с ним, хочу с тобой. Возьми меня... – Она жарко дышала и плакала.

Теперь стало хоть что-то понятно. Расул прислал к Гульнаре сватов. Не было ничего удивительного в том, что девушка, чьего мнения никто и не спрашивал, всем сердцем противилась этому браку: всему кишлаку был известен суровый нрав этого сорокалетнего обрюзгшего человека, всегда смотревшего на мир щелочками глаз, из которых источались злоба и недовольство всем подряд. Всему Голиблару, да и другим окрестным селениям, было известно, что у Расула крутой нрав: по улицам ходил он всегда с нагайкой, засунутой за пояс, а три его жены были настолько запуганы и забиты, что сильно походили на слабоумных. Поговаривали, что Расул бьет жен смертным боем, и все за то, что ни одна из них не смогла родить ему ребенка: несмотря на свои сорок лет, этот человек был бездетен. Не потому ли он решился заслать сватов к юной красивой Гульнаре?

В том, что Сабит, еле сводящий концы с концами, с радостью отдаст этому зверю свою родную дочь, Юрий не сомневался: за невесту полагается большой калым, а Расул был самым зажиточным жителем кишлака. Счет его баранам и овцам, не говоря уже о конях, которые ценились особенно, шел на сотни. Продать такому жениху своего ребенка, пусть и всего только в качестве очередной жены, – большая честь для такого бедняка, как Сабит.

– Увези меня... спаси меня...

Голова у Юры шла кругом, а руки сами собой уже обнимали горячее, это чувствовалось даже через рубашку, тело Гульнары. Девушка прижалась к нему, а он, ощутив щекой прикосновение тугой и гладкой, как шелковый канат, черной косы, вдруг подумал с отчаяньем: «Господи, да я же люблю ее! Больше жизни люблю, больше самого себя... что же нам делать, помоги нам, господи!»

– Если ты не возьмешь меня, то меня убьют, – как бы довершая содеянное, прошептала Гульнара, доверчиво прижимаясь к нему. – Дома мать убьет, отец убьет. За то, что опозорила их. И Расул убьет – за то, что сбежала. Он камчой жеребенка надвое может перешибить. Он и тебя убьет...

Укрывшись в тени пирамидальных тополей, они сели рядышком и долго решали, как им быть. Опасность была слишком велика, чтобы решиться отправиться в путь так, как есть. Было решено, что Гульнара расплетет волосы (Юрий сам обрезал их большим дорожным ножом), покроет свое свежее лицо пылью, перекинет через плечо переметную суму – в общем, будет изображать мужчину. Так, выдавая себя за попутчиков, они постараются добраться до Ташкента. А там... там что-нибудь придумается. Столица все-таки.

– Только пешком пойдем, – предупредила Гульнара. – В автобус я не сяду. Там много знакомых, меня могут узнать...

Наивные мысли, еще более наивные надежды! Но они искренне верили, что смогут спастись от судьбы. Две недели они шли по пыльной дороге, когда верхом на Айране, когда пешком, иногда, чтобы дать коню попастись, присаживались на редких лужайках у ручья, сняв запыленные сапоги, и тогда Юра рассказывал ей о России. Когда наступала ночь – ложились спать, расстелив под собой попону, и в прохладные степные ночи согревались теплом друг друга...

Так провели они четырнадцать ночей, а на пятнадцатую их настигли люди Расула.

– Налетели с нагайками, подняли нас, сонных, покидали через седла и увезли обратно в Голиблар. Как оказалось потом, на наш след вывел Айран: его хозяин поднял шум на всю долину, и кто-то из путников сказал ему, что похожего жеребца видели на ташкентской дороге. Так они вышли на нас...

– Так, и что же было потом?

– Потом... Ужас, кошмар – нет слов, чтобы описать, что было потом! Нас привезли в дом к Расулу. Гульнару я с того момента не видел, а меня избивали каждый день... избивали, выгоняли на работу – я рыл у него во дворе яму, Расул говорил, что я копаю сам себе могилу, хотя потом оказалось, что я рыл выгребную яму... потом я строил сарай, снова что-то рыл и копал, обмазывал глиной... Жил в каком-то колодце, меня спускали туда на ночь, давали черствую лепешку и сушеную дыню с водой – это была вся моя еда... Это было настоящее рабство.

– А Гульнара?

– Ей пришлось еще хуже. Ее тоже избили, но самое страшное даже не это. А то, что Расул все же женился на ней. Я сам видел эту свадьбу – из-за сарая, который строил тогда... видимо, желание обладать моей Гульнарой у этого зверя было сильнее, чем тамошнее представление о чести, ведь по азиатским законам Гульнара считалась опозоренной, на таких там не женятся... На ней было тяжелое расшитое покрывало, она сидела между тремя другими женами... и была увядшая, бледная, поникшая, как цветок... А потом я слышал ее крики. Каждую ночь! Ему мало было обладать ею, он хотел, чтобы моя девочка страдала! Потом, через много лет, она мне рассказала, что тело ее в ту пору было все синее от его побоев... Он бил ее сам и заставлял бить своих слуг... А потом еще и те, другие жены. Они тоже не упускали случая поиздеваться над Гульнарой. Может быть, вымещали на ней свои несчастья – не знаю...

– И чем же все закончилось?

Юрий провел руками по лицу, словно снимая с него невидимую паутину.

– Закончилось... Это и до сих пор не закончилось... Если вы имеете в виду, как я оттуда выбрался... Это случилось почти через год. За все это время я видел Гульнару не более трех раз, да и то мельком.

...Однажды ночью, изможденного и исхудалого, его подняли из ямы, где он жил, вернее сказать, ночевал, когда хозяин милостиво позволял своему рабу отдохнуть несколько часов. Подняли, вывели за дувал – высокие, больше человеческого роста, ворота.

– На, – один из батраков Расула швырнул Юрию увязанную в узел одежду и еще какой-то сверток, который тот принял сначала за упакованную в тряпки куклу. – Забирай своего щенка и сам убирайся! Убить бы тебя, как собаку, да хозяин мараться не захотел. Иди! – И напоследок дюжий батрак пнул его босой ногой в лицо.

Ворота закрылись. Юрий с трудом поднялся с земли, сплевывая сухую пыль. Развернул узел с одеждой, натянул на худое тело рваный свитер и джинсы. Тронул второй сверток – и отдернул руку, услышав тонкий, почти щенячий писк...

– Не буду рассказывать, как я пробирался к русской границе. Без денег, почти без документов – с одним только удостоверением Союза художников, с грудным младенцем на руках! Как Аня тогда не померла, почему выжила – не знаю... я ей соску сделал из тряпочки и жеваного хлеба. Пять дней мы шли, а на шестой нас подобрали русские миротворцы, возвращавшиеся из Афганистана. Через день меня с дочерью довезли до госпиталя, где мы пролежали месяц... а потом мы вернулись в Тарасов. Восемь лет я и дочь прожили вдвоем – чтобы не травмировать ее психику, я придумал историю про ее маму, которая погибла в горах. А потом в нашей жизни появилась Елена...

– Которую ты едва не убил.

– Это неправда! Я всего лишь защищался.

– Ну да?

– Да. Вы просто всего не знаете.

– И?

– Мне не нравится, что вы смотрите на все это с какой-то долей иронии. На самом деле это очень трагичная история, никому не пожелаю такое пережить... Это был какой-то кадр из зарубежного боевика: через двенадцать лет – через целую жизнь! – в моей жизни снова появилась Гульнара – женщина, которую я действительно, по-настоящему любил... и с которой столько пережил. Это даже сравнить нельзя с тем, что у нас было с Еленой! Я чуть с ума не сошел. При одной только мысли, что все мы можем зажить одной семьей, у меня просто захватывало дух...

– Прекрасный план. Только вот каким образом вы рассчитывали вписать в него свою вторую жену? Ту, которая, собственно говоря, вырастила и воспитала Аню?

Стоянов молчал. Он сидел на диване, все так же устало привалившись к его спинке и как-то безнадежно опустив глаза. А может быть, это стыд мешал ему поднять на меня взгляд? Горький стыд...

– Я думал об этом... То есть мы вместе думали... И... и... я знаю, вам это покажется дикостью... И решили предложить ей денег. Много денег. Столько, сколько Елене хватило бы на всю жизнь...

– Ого! Откуда же такое богатство?

– Гульнара... Она теперь стала... как это говорят... богатая вдова.

– Вот как?

– Да. Расул умер, оставив ей целое состояние. Он так и не обзавелся наследником и пережил трех первых жен... И умер полгода назад, будучи очень состоятельным человеком. Причем состояние это вполне материальное: деньги, алмазы, недвижимость на европейских и панамских курортах... Это настоящее состояние, миллионное! И все оно перешло к Гульнаре.

Я была так удивлена, что сильно потерла лоб и уставилась на своего подследственного в немом обалдении. Образ некоего восточного басмача, который ходил в стеганом халате, заткнув за пояс камчу, и жил в затерянном среди гор нищем кишлаке, никак не монтировался у меня с представлением о миллионере, имеющем валютные счета в международных банках.

– Откуда же у этого Расула появились такие деньги? – спросила я, пристально глядя на Стоянова, который так и не поднял на меня глаз. – Только не надо мне говорить, будто он нажил их на торговле баранами!

– Нет, почему баранами?! – Наконец Юрий посмотрел на меня, и лицо его приобрело сосредоточенное выражение. – Не баранами. Расул был проводником – долгие годы он проводил по горным дорогам, минуя таможенные посты, афганские караваны. По два-три каравана в неделю. Нам с вами и представить трудно, какие это огромные деньги...

О нет, чуть было не сорвалось у меня с языка, как раз это я себе хорошо представляю! Проводник караванов, идущих в Узбекистан из Афганистана! Прекрасно известно, что за этим стоит: тысячи и тысячи тонн героина и опиума, который затем нелегально переправляется в Россию и другие европейские страны. Огромные. Просто колоссальные деньги! Прибыльный бизнес...

Еще в то время, когда я была бойцом спецназа, нашей группе приходилось перемещаться по горным тропам, вдоль которых располагались горные кишлаки, и останавливать караваны с большими партиями наркотиков, груженных на лошадей и ослов. Наркотики изготавливались в Афганистане из мака, которым засеяны там гигантские плантации. В этот бизнес были вовлечены тогда все: от простых проводников вроде Расула до работников спецслужб приграничных с Афганом стран. В тот раз, о котором я говорю, нашей группой только за один «заход» было изъято из оборота четыре тонны героина – и весь этот героин был афганского происхождения. А четыре тонны героина – это сорок миллионов доз, в то время как для формирования наркозависимости достаточно двух, максимум трех уколов...

Если Расул и в самом деле работал проводником, то ему и впрямь ничего не стоило за несколько лет сколотить себе княжеское состояние. Увы, Юрий, похоже, не врал.

– И этими деньгами вы хотели откупиться от Елены?

– «Откупиться»... – вскинул он голову. – Не откупиться, а отблагодарить!

Ах ты, гад... Отблагодарить! Женщину, которая растила твоего ребенка как своего собственного!

– Мы оба понимали, как ей будет тяжело... Но деньги, которые Гульнара готова была предложить за Аню... Их хватило бы Елене на всю жизнь.

– И что же, такое предложение было сделано?

– Да. Я пришел... к ней. К счастью, Ани дома не было, я был рад, зачем девочке знать все это? Елена тоже куда-то ушла, но ненадолго, я это понял по тому, что замок в двери был закрыт всего на один оборот. Я стал ждать ее, заодно решил забрать из дома все фотографии Ани. Зачем они Елене, правда? Я вынул альбомы из шкафа, и... вдруг хлопнула дверь – Лена вернулась. Не раздеваясь, она заглянула в комнату, на лице ее было написано изумление, она не ожидала застать меня дома – и тут я, не давая ей прийти в себя, взял ее руки в свои и сделал... сказал ей... в общем, предложение прозвучало. А Лена... она... Ей не понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. Она резко толкнула меня в грудь, освободилась и перешла в оборону, уперев руки в бока и выплевывая мне прямо в лицо неистовые, дикие оскорбления – все, чем только женщина может обидеть мужчину, и наступала, все наступала на меня, обвиняя меня в предательстве, в подлости. Она кричала, что я – не человек! Я попятился в кухню... «Замолчи, замолчи!..» – но она не отступала и вызывающе запрокидывала голову с разметавшимися волосами – они падали ей на глаза, и тогда я видел только ее раскрытый, перекошенный в крике рот. Первый раз я видел, чтобы Елена кричала, я даже не знал, что она на это способна, что она знает и может сказать мне такие слова... Я почувствовал, что хочу только одного: пусть она умолкнет! Но она кричала, и в бессильном отчаянии я отступил к шкафу с посудой – дальше было некуда – и нащупал за спиной какой-то тяжелый предмет, и ударил... И тут она... ее крики оборвались сразу, как будто ее выключили. Она схватилась за голову обеими руками – а между пальцами уже появилась кровь, она стекала по рукавам ее плаща и вскоре хлынула широкой алой лентой, и Елена рухнула как подкошенная на пол в коридоре, уставив в стену напротив страшно открытые глаза. Я понял, что убил ее. Убил!

Стоянова начала бить крупная дрожь. Я смотрела на него без всякой жалости. Но этот человек был еще мне нужен. Подождав минуту-другую, я все-таки сходила в кухню, принесла стакан воды и выплеснула ее в это дрожащее лицо. Издав длинный, всхрипывающий звук, Стоянов прекратил истерику.

– Успокойся, Елена жива. Врачи говорят, что она будет жить. Но все, что пережили в этот день Елена и твоя дочь, остается на вашей совести, дорогие мои влюбленные... Где теперь твоя Гульнара?

– Она... она в гостинице. Мы решили, что без особой необходимости Гуля не будет выходить из номера.

– Ей что, угрожает опасность?

– Да, и очень серьезная. Клан ее родственников по мужу претендовал на часть наследства Расула. Причем на весьма значительную часть. Она уехала, не переговорив ни с кем из них, не уважив просьбу старейшин... Такого там не прощают.

– Почему же она с ними не переговорила?

– Она хотела, чтобы Ане, ее прямой наследнице, досталось как можно больше... Все эти годы Гуля не знала, что стало с ее единственной дочерью, но верила: она жива. Уехав из Узбекистана, Гуля первым делом наняла частного детектива. Им понадобилось три месяца, чтобы выйти на наш след.

– Что вы хотели делать дальше?

– Забрать дочь и уехать. Аня противилась, не хотела ехать с нами. Гульнара сказала, чтобы я привез ее, любой ценой. Дело в том, что... она больше не может иметь детей.

– Уехать... Куда?

– Далеко... За границу.

– Так-так...

Я задумалась. Для Елены и Ани, которым я безусловно симпатизировала, ситуация была безвыходная. Елена не имеет на девочку никаких прав, а Ане никто не позволит самостоятельно принимать решение. Что делать, что же делать...

– Кажется, я знаю, что делать, – словно подслушав мои мысли, сказал вдруг Юрий Стоянов. – Я не знаю, кто вы, но догадываюсь, что вы можете многое. Помогите нам найти Аню, и я... то есть мы вам хорошо заплатим. Мы дадим вам такой гонорар, что вы сможете... я не знаю... сможете осуществить самую заветную свою мечту! У вас есть мечта?

Я посмотрела в полубезумные глаза этого человека и отказалась от мысли донести до его сознания, что не все в этом мире меряется деньгами. Интересно, что все-таки привлекало его в этой ситуации больше всего? Возможность воссоединиться со своей первой любовью или пьянящая мысль о свалившемся вдруг на голову богатстве? Все, что мне было известно о Стоянове до сих пор, давало все основания считать его бессребреником. Но у меня большой жизненный опыт, и этот опыт позволял говорить о том, что много, ох много есть в жизни примеров, когда вчерашние бессребреники, получив наследство, враз становились чахнущими над своими сундуками Кощеями Бессмертными.

И кто не знает сказку о мальчике, который отправился на бой со стерегущим сокровища драконом и победил его, но потом, увидев принадлежащие теперь ему богатства, сам превратился в дракона?

– Я не буду на тебя работать, – сказала я просто.

Брови Стоянова поползли вверх – и уползли так высоко, что дошли почти до плеши.

– Сейчас я отвезу тебя к гостинице, где ждет твоя разлюбезная Гульнара, и надеюсь, что мы больше никогда не увидимся.

С оскорбленным видом он поднялся с дивана:

– Благодарю покорно, я могу уйти и сам... В крайнем случае поймаю такси...

– Сказано – я тебя отвезу.

На то у меня были особые соображения. Конспиративная квартира – на то и называется конспиративной, что очень мало народу осведомлено о ее точном адресе. Сюда Стоянов прибыл практически без сознания, запомнить он ничего не мог, так зачем давать ему возможность не к месту включить свою память?

Покружу его немного по городу, а потом отпущу.

* * *

– Мне кажется, вы в конце концов пожалеете, что упустили такую возможность, – пробормотал Стоянов, глубоко вдохнув сырой вечерний воздух.

– Не думаю. И вообще, эта тема исчерпана, так что лучше просто молчи.

Мы не прошли и половины пути до моего «Фольксвагена», который я оставила неподалеку от подъезда, как я шестым чувством ощутила нечто недоброе.

Бездомная собака Клякса, которую время от времени подкармливал весь двор, увязалась за нами. И она вдруг учуяла в темноте что-то, что ей не понравилось. И заворчала, переступая лапами.

– В чем дело? – спросил Стоянов, остановившись на полшага сзади.

– Не знаю... молчи.

– Что происходит?!

– Молчи! – Я прислушивалась к темноте, а этот дурак так некстати развопился!

Вдруг из темноты возник рыжий огонек пламени – щелкнули зажигалкой. В полуметре от нас возникло лицо – хотя какое лицо? Голова в натянутой на лицо черной шапочке с узкими прорезями для глаз.

– Ложись! – крикнула я Стоянову, ныряя вниз, под ноги человеку в черной маске.

– Позвольте, позвольте, кто вы такой? – забормотал он вместо того, чтобы последовать моему примеру.

– Я? Смерть твоя, – глухим голосом ответил незнакомец и, коротко размахнувшись, впечатал кулак прямо в центр стояновской физиономии.

Надо отдать Анькиному отцу должное: ответный удар не заставил себя долго ждать. Я не успела подняться на ноги (хотя всегда делаю это очень резво), как оба противника, сцепившись, покатились по земле. Клякса с рычанием наскакивала на клубок тел, но от этого было мало толку.

– Шаххх! – так или примерно так вдруг выдохнул враг, отпадая от Стоянова. Быстро перекатился на бок, вскочил. И кинулся прочь, сопровождаемый по пятам захлебывающейся от лая Кляксой.

А Анин отец остался лежать на земле, схватившись обеими руками за живот и нелепо подогнув ноги. Ринувшись было вслед за убегавшим убийцей, я на секунду обернулась на Стоянова – и замерла, увидев, как сквозь его пальцы, маслянисто поблескивая в свете фонарей, вытекает темная жидкость.

Кровь...

За те десять минут, пока ехала «Скорая» – уже вторая за день, – я, ломая спички, успела бегло осмотреть рану. Проникающее ножевое ранение. Густая темно-красная жидкость быстро заливала рубашку.

Нож вошел в подреберье, в область печени. Смертельно опасно! Но главное – надо остановить кровь. Уже на ощупь, потому что мне нужны были обе свободные руки, я порвала на Юрии рубашку, вытащила ее из-под него, изодрала на полосы и перевязала рану. Не столько с целью остановить кровотечение, сколько чтобы не допустить заражения: мужчина лежал на голой сырой земле.

В кармане его брюк я нащупала мобильник и бумажник. Вынула. Ему, раненому, некоторое время не будут нужны ни деньги, ни телефон, а в моем расследовании пригодится и то, и другое.

По асфальту прошелестели шины: в темноте забелел белый бок фургона «Скорой помощи».

– Сюда! – крикнула я, поднимаясь. – Пожалуйста, скорее!

* * *

Когда Стоянова увезли, я села в свой «Фольксваген» и внимательно рассмотрела вынутые из бумажника документы. Пластиковая карточка какого-то банка, стопка старых, потертых на углах визитных карточек работников издательства, фотография Ани, деньги... довольно внушительная сумма в рублях и долларах. Все это меня не интересовало. А вот магнитная «Карта гостя», иными словами – пропуск в гостиницу «Кристалл», самую шикарную гостиницу города, – это было как раз то, что нужно!

Где могли остановиться Гульнара и Юрий Стоянов, ушедший от жены? Учитывая, что ни один из знакомых Стоянова скорее всего на порог не пустил бы его с неизвестной женщиной – ведь все они знали и уважали Елену столько лет! – вариантов у них оставалось не так уж много. И гостиница – один из самых подходящих.

Вряд ли влюбленные расположились в разных отелях.

Значит, Гульнару следует искать в «Кристалле». На «Карте гостя» Юрия указан 575-й номер – что ж, туда мне и дорога.

* * *

Я упомянула о том, что гостиница «Кристалл» – лучшая в городе, но с точки зрения проникновения в ее чертоги это было как раз мне на руку. Давно известно, что затеряться и дуриком прошмыгнуть на нужный этаж мимо охраны в огромных, сверкающих, как бриллиант, и жужжащих, как муравейник, зданиях куда проще, нежели в маленьких пустынных помещениях.