Текст книги "Отпущение грехов"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

* * *

Он был вовсе не фокусник и не учился в эстрадно-цирковом училище, хотя, я уверена, его взяли бы туда без экзаменов: Костя Курилов обладал врожденным артистизмом, великолепной координацией движений и неуемной тягой к клоунаде.

А готовили его в свое время на сотрудника внешней разведки.

Можно сказать, что в определенном смысле мы были с ним однокурсниками. А именно – в том смысле, что проходили примерно идентичные курсы дисциплин и тренингов, которые приличествует пройти каждому, кто обучался в закрытом женском институте имени Ворошилова, как я, или в высшей школе разведки при Главном разведывательном управлении Генштаба, как Курилов.

Точно так же, как и я в спецгруппе «Сигма», он проходил стажировку на сборах, прикрепляемых к тем или иным секретным объектам. Теперь я даже могла припомнить, что мы совместно с их мужской группой сдавали зачет по альпинизму в Гималаях, но тогда я была настолько сосредоточена на достижении цели и методом суггестивного аутотренинга ориентирована на выжимание всех ресурсов своего организма, что этот факт – присутствие с нами бок о бок коллег-мужчин – остался как-то за кадром моего восприятия.

Просто иначе я не сдала бы зачет по спецкурсу, который назывался кратко и впечатляюще: «Выживание в горах».

…Впрочем, как мой, так и Костин выпуск оказался последним – наши институты за отсутствием стабильного финансирования расформировали, благо подготовка кадров международной резидентуры была далеко не самой животрепещущей проблемой новой, упорно пытающейся войти в демократическую колею, России.

Профессия шпиона в ее классическом варианте тоже оказалась невостребованной, но, в самом деле, сложно даже предположить, что специалист такого класса, как (без ложной скромности) я или Курилов, не сумеет найти себе занятие, соответствующее его уровню подготовки.

В криминальных структурах, например, нам просто не было бы цены.

Я стала элитным телохранителем и – по обстоятельствам – частным детективом. Судьба же Курилова сложилась совсем по-иному.

– Две трети парней из моей группы подались в киллеры, рэкет и охранные агентства, – в свое время рассказывал мне Константин. – Там их, разумеется, принимали с распростертыми объятиями, потому что человек, прошедший сито такого отбора и огонь и воду последующего обучения, стоит минимум десяти накачанных мордоворотов. И это просто в заурядной драке. Не считая многих других качеств, о которых большинство телохранителей и понятия не имеет. Тем более приятно видеть перед собой исключение из общего правила. Вот, например, вас, дражайшая Евгения Максимовна. А вот я… – обычно он с хитрым видом махал рукой и улыбался грустной, непростой, чуть горькой улыбкой…

* * *

– Где же этот прохиндей Курилов? – спросила я, когда прошло уже около часа, а Константин все не возвращался. – Может, опять влип в историю с утаскиванием из магазина продуктов? Мне его клептоманские замашки в свое время немало нервов попортили.

– Может, с ним что-нибудь случилось? – промямлил Докукин.

Он сидел в сером невзрачном креслице прямо под внушительного вида настенными часами – теми самыми, которые накануне он принял за голову какого-то невероятного чудовища. Сидел, поджав под себя обе ноги, и пытался разжевать кусок древнего сала, о которое, вероятно, обломали зубы еще докукинские предки, принимавшие участие в разгроме Гитлера. Удавалось ему это плохо, и, произнеся означенную фразу, он со вздохом опустил сало на крышку стоящего рядом пыльного сундука.

– С кем, с Куриловым? – скептически проговорила я. – Самое страшное, что с ним может случиться, – это застрять в одном из замечательных водоемов на этой мерзкой дороге.

Коля анемично пожал худыми плечами…

– Домик у тебя в самом деле мрачный, – заметила я. – Тут поживешь подольше, пожалуй, в самом деле будешь дергаться на каждый звук. Кстати… а что ты, Колечка, думаешь по поводу своего профессора? Клинского Сергея Сергеевича, так, кажется, его зовут?

– Что я думаю? Чего-то не совсем, это самое… разобрал…

– Я хотела сказать: ты допускаешь то, что он связан с Ольховиком?

Докукина как пружиной подбросило.

– Да ты что! – воскликнул он. – Сергей Сергеич? С этим Ольховиком? Да никогда!! Я Сергея Сергеича много лет… чтобы он… да ни за что! Это на него повесили… чтобы… чтоб…

Он сбился и, вне себя от возмущения, не нашел ничего лучшего, как снова конвульсивно вцепиться зубами в престарелое сало.

– Что-то много в последнее время вешают на этого Клинского, – вполголоса произнесла я. – Сначала взяточничество, а теперь вот – делишки с Ольхой и его милыми ребятишками. Н-да-а-а… Черт-те что! Ну и где же наш замечательный Костя?

Лицо Докукина вдруг как-то сразу стало темным и мрачным, глаза как-то запали, а длиннющий нос, которым он время от времени трубно шмыгал, казалось, еще больше завалился вправо – одним словом, краше в гроб кладут.

Он облизнул тонкие серые губы и хрипло произнес:

– Вот ты говоришь, что ему никто не страшен… что он такой… вот. Да я и сам видел, как он вел себя там, в этой сауне. Но вот только бывает… в-в-в… Господи… что это?! Погоди!! Что… что там?

Докукин отвалился назад, на спину, его голова безжизненно сползла на подголовник кресла, и в маленьких мутных глазах я прочитала неописуемый животный страх – словно он, глядя поверх моего плеча, увидел у меня за спиной что-то невыразимо жуткое и чудовищное…

Я с гулко плеснувшимся в груди сердцем – вроде что-то оборвалось – обернулась.

Никого не было, только блики от экрана включенного телевизора плясали по лакированной поверхности двери.

– Не сходи с ума, Коля, – произнесла я.

– А вот это… не сходи с ума… – простонал он и попытался поднять руку, но она не послушалась его, продолжая лежать, как парализованная, на подлокотнике кресла.

И тут я похолодела – потому что услышала.

Тоскливый, щемящий, стенающий вой, от которого против воли, против всех здравых и рациональных соображений, стыла в жилах кровь, вой, упругой змеей невыразимого ужаса проникающий в тело… звук, от которого немели руки и хотелось упасть лицом в пол, закрыть голову руками и лежать так, пока мир не завертится и не уйдет от тебя…

И тут я вздрогнула, словно мне приложили к телу раскаленное железо.

Бах! Бах! Бах!

Три выстрела, следующие один за другим где-то там, у Волги, метрах в трехстах от дома – и вдруг онемевший и оглохший воздух вокруг нас буквально взорвался от неистового, почти человеческого вопля боли, неожиданно сорвавшегося все до того же леденящего кровь стонущего воя… но теперь он дошел до какой-то критической отметки и медленно сполз до тоскливого, исполненного жуткой боли стенания.

И оборвался.

Я отказывалась верить всему происходящему. Тому, что видят мои глаза. Тому, что слышат мои уши, – и тому, что дьявольски хохочет и рвется в распираемой невесть откуда натекшим страхом груди.

Но…

Ходики над головой Докукина застонали, захрипели, словно не деревянный ящик это был, а живое существо, и словно рвались в груди этого существа какие-то жуткие струны… и в тот же миг Коля глухо вскрикнул и упал с кресла головой о пол.

И скатился, как безвольная тряпичная кукла…

Глава 6 Нехорошее место

…Вероятно, Курилов в самом деле несколько потерял квалификацию. Потому что, благополучно скатав в город и закупив в супермаркете всего по полной продуктово-пищевой программе (правда, с трудом удержавшись от реализации врожденной тяги к незаконному заимствованию чужого добра – а в этом Константин не без основания считал себя виртуозом), он-таки заблудился.

Все было хорошо до того момента, пока дорога не разветвлялась уже где-то на подъездах к Заречному. Курилов точно знал, что одна из ответвлявшихся дорог вела в поселок, где жил Докукин, а вторая заворачивала на нефтеперерабатывающий завод.

– На трассу «Формулы-1» для прогревочного круга выезжает болид «Феррари», пилотируемый двукратным чемпионом мира Михаэлем Шумахером… – пробормотал Костя, в задумчивости остановившись на дорожной развилке. – Черт его знает… налево пойдешь, коня потеряешь, направо пойдешь – сам подохнешь…

Придется звонить.

Курилов дотянулся до мобильника и начал набирать номер. Сначала один, потом другой. Никто не отзывался.

Курилов злобно швырнул телефон на заднее сиденье и задумался.

– Вправо! – наконец решил он и легко ударил ладонью по рулю.

В этот момент прямо на него вылетела какая-то машина и резко остановилась, словно ударившись о столб. В свете фар мелькнула какая-то тень – вероятно, низко пролетевшей ночной птицы, – и свет погас.

Из машины – а это оказался «уазик» патруля ППС – выскочили двое в милицейской форме и бросились к «Ауди», в которой сидел Курилов.

Тот, кто добежал первым, выхватил пистолет и направил его на лобовое стекло, за которым маячила недоуменная физиономия Кости.

– Выходи из машины! Клешни на капот! Ноги раздвинуть! – рявкнул мент и буквально выволок озадаченного Курилова из автомобиля и поставил его в искомую стойку. Грубые руки обшарили Курилова с ног до головы, ощупали пистолет, висящий на правом боку в кобуре, и неожиданно проигнорировали его, словно это был, скажем, мобильный телефон, – а потом Костя нежданно-негаданно получил такой мощный удар прямо между ног, что в ушах зазвенело, а все тело пронзила ослепительная, чудовищная, непереносимая боль.

Константин молча упал, а тот, кто ударил его, провел профилактическое касание головы заблудшего гражданина кулаком левой руки – грубо, наотмашь, непрофессионально, но тем не менее очень даже чувствительно, – и Курилов ткнулся носом в жирную грязь.

– Ты что, Димон? – вдруг раздался над ним испуганный голос. – Да ты че, с роликов соскочил, Дима? Ты че его… так?

– А ты не понял, – хрипло отвечал первый и ударил сжавшегося в комок Курилова ногой. – Он же того… сейчас сядет в машину и уедет… а тогда еще не было машин…

Удивление пересилило даже боль: Костя поднял голову, чтобы увидеть человека, который нес такую чушь. Этот плотный, коротко остриженный лейтенант с круглым, быть может, преимущественно добродушным лицом не был похож на пьяного, но тем не менее он действовал и говорил, словно его сознание было чем-то затуманено.

Зомбирование, мелькнула устойчивая формулировка, столь неуместная здесь.

– Ты не видишь, что ли, Вовка, вот он ползет… смотри… а-а-а, смотри!

Лейтенант Дима подскочил к Курилову и ударил по тому месту, где только что была его, Кости, правая нога. Ботинок лейтенанта рассек темноту и врезался в боковую дверцу куриловской «Ауди» с такой силой, что по корпусу машины прокатилась легкая дрожь, а мент утробно взвыл.

– А-а-а, – орал он, – я же говорил тебе, что он… что он щас начнет растворяться!!

Курилов медленно встал и с изумлением посмотрел на сидящего на земле Диму, который подтянул к себе ступню ушибленной ноги и качал ее с таким видом, как мать качает приболевшего ребенка, – и не переставал при этом дико вопить.

– Вы что, ребята, – тихо проговорил Константин и повернулся ко второму милиционеру, который, по всей видимости, был изумлен поведением своего товарища не меньше Курилова, – вы что-то не то съели на ужин?

– Я не знаю, – скороговоркой ответил тот и утер потный лоб, – просто он… э-э-э, осторожно, земляк!.. чего это он?!!

Курилов резко обернулся и увидел, что лейтенант Дима идет на него, склонив голову к левому плечу и целясь ему в грудь.

– Вот ты и попался… Гриффин, – пробормотал он и прищурил левый глаз.

Курилов не стал ждать и стремительным рывком припал на одно колено – и в ту же секунду грохнул выстрел. Пуля просвистела над головой Курилова и, разминувшись буквально в нескольких сантиметрах с плечом второго мента, взвизгнувшего от неожиданности, угодила в дерево на краю дороги и срезала ветку.

Костя резко вытянул ногу, подсекая Диму, и тот с воплем упал на обочину и попытался было подняться, но Курилов уже дотянулся до него и прямым ударом в основание черепа вырубил разбушевавшегося стража порядка. Потом приподнялся и снова со стоном схватился за причинное место, в котором продолжала бушевать боль, хотя уже и не такая острая, а скорее тянущая, тупая.

– Вроде мент, а бьет, как телка… которую трахнуть собрались, – по яйцам, – пробормотал он, а потом, побледнев от напряжения, шагнул ко второму менту и спросил: – Так что с ним?

– Я не знаю, – отозвался тот. – Он подвозил меня с КП, уже был какой-то мутный… залипал, как говорят нарки. Чушь какую-то нес. Про детскую книжку. А перед этим он куда-то ездил в Заречном…

– Куда?!

– Ну, в Заречный… поселок такой тут поблизости. Мерзкое место, я тебе скажу, – отозвался лейтенант и осторожно взглянул на неподвижно лежащего Диму. – Ты его это… не того?

– Все нормально, через несколько минут очухается, – ответил Курилов, отряхивая грязь с лица и одежды.

– А, вспомнил, куда он ездил, – проговорил тот. – К Кузьмичу на старую водокачку. Кузьмич – это его дядя. Алкаш, каких в природе не существует.

– А как проехать к этому самому Заречному, можешь объяснить? – спросил Курилов.

Мент изумленно – возможно, даже не без примеси легкого испуга – воззрился на него.

– А это налево, – после довольно продолжительной паузы произнес он, – а потом прямо. Там увидишь старое кладбище, которое недавно залило паводком, – так вот Заречный по правую руку от кладбища, там, где еще котельная стоит… а старая водокачка будет налево. Только, – мент страдальчески поморщился, – только чего тебя несет-то туда, в Заречный, на ночь глядя? Там место муторное… в последние две недели туда даже патрули стараются не соваться… хоть по вызову, хоть так.

Костя покачал головой.

– Ладно, счастливо, – проговорил он, – бери своего напарника и отгружай в «уазик». А то, не дай бог, конечно, опять буйствовать соизволит.

– Погоди, – остановил его тот, – как он тебя назвал? Как-то вот эдак…

Курилов, который уже сел в машину, почесал в затылке:

– Гоблин… гремлин… Гитлер капут… а, вспомнил: Гриффин.

– А это еще кто?

– Черт его знает. Давай, пока.

И черная «Ауди», сорвавшись с места, повернула налево и растаяла во тьме…

* * *

Курилов ехал и размышлял о том, что произошло с ним в последние несколько минут. Память о них отдавалась тупой болью во всем теле и тяжело ворочалась в голове.

Гриффин… кто такой Гриффин? Быть может, таково погоняло криминального авторитета Заводского района, который промышляет в здешних местах. Что-то сомнительно…

И эти слова второго мента о «чуши про детскую книжку» – чуши, которую якобы нес этот буйный Дима.

«Щас он начнет растворяться…»

Курилов вдруг выругался и в сердцах хлопнул ладонью по рулю: как же можно быть таким идиотом и не вспомнить о том, кто такой этот Гриффин, чьим именем назвал его невменяемый милиционер.

Человек-невидимка! Человек-невидимка, герой книги Герберта Уэллса, которую любил читать в детстве и Константин. Но какое отношение имеет персонаж Уэллса к нему, Курилову? Что это за сквернодушествующий параноидальный психоз, разворачивающийся на просторах российских дорог?

И эта водокачка с алкоголиком Кузьмичом. Нарочно не придумаешь. И все-таки что-то есть в этом Заречном – есть привкус той жути, той дьявольщинки, что промелькнул в переданном Курилову рассказе Докукина.

И еще – это затопленное кладбище. Как в плохом фильме ужасов с вампирами, вурдалаками и прочей пантомимно-бутафорной нечистью.

И тут дальний свет фар отразился от спокойной глади воды, над которой там и сям торчали покосившиеся разлапистые деревца, черные кресты и ограды, – и выхватил из темноты то самое затопленное кладбище, о котором только что думал Курилов.

Зрелище оказалось неожиданно жутким. Курилов, который никогда не отличался пугливостью или чрезмерной нервной чувствительностью, невольно притормозил и, машинально потушив фары, почувствовал, как по жилам разливается блаженное, сладкое чувство закипающего слепого страха. Он так давно не чувствовал ничего подобного, он так давно никого и ничего не боялся, что невольно привстал с кресла, а потом и вовсе вышел из машины.

Луна заливала рассеянным светом большую поляну, на которой уже начала пробиваться первая, еще молодая, но уже чахлая – словно изжеванная – травка. А за поляной простиралось залитое весенним волжским паводком кладбище с торчащими из воды – словно призрачные тени из слепого матового зеркала – крестами, памятниками, голыми осклизлыми кустами и оградами, а над всем этим в напоенном стылым безмолвием воздухе висела громада полуразрушенной старой часовенки на холме, вокруг которой было сосредоточено наибольшее количество могил.

Погост. Вероятно, сердце кладбища было именно там, на этом холме, куда не достала святотатственная темная вода половодья.

Внезапно у Курилова закружилась голова, и он был вынужден схватиться за капот «Ауди», чтобы не упасть, – и поймал себя на мысли, что еще никогда ему не было так завораживающе жутко. Страх тянул за собой – в самое сердце кладбища, к черным теням погоста и остолбенелому мраку, скрывающемуся у подножия часовни.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Курилов шагнул вперед – и тут же провалился по колено в пахнущую тиной стоялую воду.

Вода показалась теплой, хотя Костя знал, что ее температура не превышает трех-четырех градусов.

И он зашагал вперед.

Какое-то движение почудилось ему во мраке четкой тени, которую отбрасывала часовня, и Курилов, словно подталкиваемый какой-то силой, ускорил и без того стремительный рубленый шаг.

В голове что-то перевернулось, больно сдавив виски, и словно грянули колокола: вперед! иди! что ж ты медлишь!

Курилов сделал еще два шага и, споткнувшись о кочку, упал, больно ударившись коленом, – упал не так, как падает тренированный и великолепно сгруппировавшийся человек, каковым он и являлся, а неловко, плашмя, как подрубленное дерево; он лежал так несколько секунд и вдруг почувствовал, что тень от часовни перегнулась и склонилась над ним… позвоночник прошило леденящим разрядом первородного страха, и Костя вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, запертым в пустом черном сарае с дощатыми гулкими стенами. Сарае, в углах которого роится страх и откуда, пронизывая тьму, смотрят чьи-то горящие глаза.

Он поднял голову – и увидел.

…Горящие глаза смотрели на него, и это было на самом деле, – а потом тень разодралась, расползлась, как огромный театральный занавес, – и Костя застонал и попытался упасть лицом в воду. Но понял, что не может шевельнуться.

Потому что его стон не остался без ответа – кто-то там, совсем близко, подхватил его, и скулящее бормотание, разросшееся до воя, пресекло дыхание Кости.

Потому что он мог назвать имя выползшего на него из мрака – вероятно, мрака самой преисподней – существа.

Налившиеся кровавым огнем бессмысленные глаза, багрово-алая пасть, мощные лапы и загривок, по которому пробегали сполохи призрачного пламени… первый и единственный кошмар детства.

Собака Баскервилей.

Что-то прорвалось в мозгу и залило взор слепящей пеленой ужаса – и Константин, слабо осознавая, что он, собственно, делает, перекатился с боку на бок и, вырвав из кобуры под курткой пистолет, трижды, не глядя, выстрелил прямо в оскаленную морду выросшего перед ним из мрака демонического существа.

Страшный хриплый рык, сорвавшийся в стон, показал, что выстрелы были точны… Курилов вскочил с земли и бросился в машину, не глядя за спину, туда, где рвали воздух последние конвульсии чудовища.

Инстинкт самосохранения оказался сильнее страха.

«Ауди» рванулась с места, из-под колес полетели сгустки грязи, и уже через минуту черное авто Константина ворвалось во двор Докукина, где во тьме белели обводы корпуса «Хендэя»…

* * *

– Костя! – выдохнула я, увидев, как в комнату ввалилось, тяжело дыша, с ног до головы перемазанное в грязи существо и тут же заперло дверь на все засовы. – Костя, что с тобой? Где ты так долго шлялся?

Курилов не ответил, а молча бросил на стол две сумки, до отказа забитые продуктами и – судя по тому, как звякнуло стекло, – разнокалиберными бутылками с напитками. Потом буквально рухнул на кресло – точную копию того, с которого минутой ранее свалился Докукин, – и начал быстрыми, равными движениями перезаряжать пистолет «ТТ», который он достал из болтающейся на боку кобуры.

– Это что… ты стрелял?

– Я, – наконец ответил он. – Хорошо еще, что в эту тварь, а не себе в висок.

– Какая… тварь? – срывающимся голосом спросила я. И в этот момент Курилов вытащил из сумки бутылку водки «Губернатор» и, одним махом сорвав пробку, вылил себе в глотку больше половины бутылки. Его мертвенно-бледное лицо начало приобретать нормальный оттенок кожи.

– Тут такие дела, Женька… такая пантомима… концерт по заявкам тружеников села, – прохрипел он, голыми руками отрывая себе кусок выуженной из сумки салями. – Давай уговоримся так: все базары – завтра, а сегодня только выпьем до полного витания в эмпиреях.

– Что так?

Он приблизил к моему уху перемазанный в зеленоватой грязи рот и прошептал:

– Да просто потому, что у меня, Женечка… да-да, у меня, Кости Мангуста, ум за разум от страха заходит. Вот так вот. – И он вогнал полную обойму в рукоять своего пистолета и бросил его на стол.

Я покачала головой и проговорила:

– Если честно, Костя, меня тут тоже чуть присноблаженный Кондратий не посетил.

– Хорошо бы, если только он. А то тут такие экземпляры по болотам шля…

Он осекся и посмотрел на меня каким-то недоуменным по-детски взглядом.

– Я сказал – «по болотам»?

– Костя, тут нет никаких болот, – тихо проговорила я. – Но если ты мне скажешь, что все эти звуки – только маленький эпизодик из старой пьески «Овсянка, сэр!» – я тебе, быть может, поверю.

Курилов отвернулся и выпил еще водки.

– Что с этим?

– Потерял сознание.

– От страха?

– Да.

Я перегнулась вперед, перехватив бутылку у Курилова, отхлебнула изрядный глоток и добавила:

– А тут потеряешь сознание, когда вопли за стеной, как из фильмов ужасов, а потом часы-ходики начинают хрипеть, словно у них есть глотка… а вот водка твоя, кажется, помогает.

– Давай еще, – сказал Курилов и, вынув из шкафа три бокала, разлил по ним остаток водки, синхронно доставая из сумки вторую бутылку и разнообразную закуску. – Ну че ты стоишь, Женька… тормоши этого… сэра Генри Баскервиля.