Текст книги "Мохнатый ребенок"

Автор книги: Марина Аромштам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Как мама не умела ругаться матом

Когда папа был маленький, у него, как и у мамы, дома не было никаких животных. Почему, точно не известно. Но это, по мнению папы, плохо на нем не сказалось, потому что летом папины родители отправляли его к бабушке в Покров. Покров был небольшим городком, и люди там жили в деревянных домиках. Так что при желании его вполне можно было считать деревней. Папина бабушка тоже жила в самом настоящем деревянном доме. А кроме бабушки, в этом доме жила старая и мудрая кошка Нюська.

– А что же – собаки в будке у вас не было? – допытывалась мама.

– Будка была, а собаки не было, – отвечал папа и не видел в этом ничего удивительного.

Наличие Нюськи обеспечивало папе явное преимущество перед мамой. Мама это признавала, но пыталась выяснить, всегда ли Нюська была старая и в чем состояла ее мудрость. Папа отвечал, что копаться в деталях не имеет смысла. Надо прямо смотреть фактам в лицо и учиться принимать реальность. Когда мама посмотрела фактам в лицо, то догадалась: старая мудрая кошка Нюська как-то так повлияла на папу, что он навсегда расхотел иметь собаку.

Вообще-то папа ничего не имел против собак. Но он, почти как бабушка Аня, любил их на расстоянии. Только доводы у него были другие.

– Собака, – говорил папа, – требует человека с характером. Ее воспитывать надо. А ты? Разве ты сможешь воспитывать собаку? Ты не в состоянии толком воспитать даже собственных детей! Посмотри: они совершенно не понимают слова «Нельзя!». Они ведут себя как стая плохо дрессированных щенков.

Под «стаей щенков» папа имел в виду Костика и Гришку. В первую очередь, Гришку. Но так как один Гришка не мог считаться стаей, папа вынужден был прибавлять к нему Костика.

– Ты не видел настоящую плохо выдрессированную стаю! – защищалась мама. – Вот приходи ко мне в школу на переменке. Я тебе покажу!

– И это говорит профессиональный педагог! – возмущался папа. – Никто не умеет работать с детьми. Но все хотят иметь собаку! Да непослушная собака в сто раз хуже непослушного ребенка! Она может быть опасной.

– Собака – не тигр и не лев, который при каждом удобном случае съедает своих хозяев. Собака – это домашнее животное, друг человека с первобытных времен. У половины моих учеников дома живут собаки. У твоих лучших друзей есть собака, – наступала мама.

– Да знаешь ли ты, – менял тактику папа, – что хозяин собаки должен быть готов в критический момент ее ударить, если она вышла из повиновения? Ты можешь кого-нибудь ударить?

– Если потребуется, то смогу, – гордо отвечала мама. Когда она училась в третьем классе, то ударила своего одноклассника книжкой по голове, потому что тот гнусно дразнился. Но в отношениях с большой черной овчаркой, которая носит в зубах сумку и охраняет хозяев в темном парке, никакие критические моменты, была уверена мама, просто невозможны.

– А матом? Матом ты умеешь разговаривать? – вкрадчиво интересовался папа.

– При чем тут это? – мама сразу теряла наступательную энергию.

– А при том, что все владельцы кричат и ругаются на своих собак. И случается – матом.

Мама должна была честно признаться: она не очень умеет ругаться матом. («У меня было недостаточно практики», – объясняла она.) Но совсем недавно, даже не зная, как это важно для хозяина собаки, она прочитала про мат очень интересную книгу. Оказывается, пересказывала мама, в глубокой древности матерные слова считались священными и употреблялись во время земледельческих обрядов. С помощью этих слов люди призывали Небо взять Землю себе в жены. Употреблять священные слова разрешалось только жрецам. Ведь слова использовались для выражения сильных чувств – очень сильных чувств. Теперь древние обряды забыты, и матерная речь потеряла магическую силу. Однако закон, запрещающий использовать такие слова в обычной жизни, по негласному договору, действует и сейчас.

Мама увлеклась и совсем забыла: умение ругаться матом просто необходимо, чтобы иметь собаку. Она вслух размышляла, что делать с людьми, которые не понимают правил. Особенно ее интересовали случаи, когда такими людьми были дети. И эти дети учились в ее школе…

Но папа маму перебил, потому что вспомнил, как он тоже читал книгу – про исследование человеческого мозга. Оказывается, за матерные слова в мозгу человека отвечают совсем не те центры, благодаря которым человек обычно разговаривает. Эти центры находятся в другой половине головы. Они подают сигналы, когда человек сильно возбуждается.

Тут мама перебила папу. Она вспомнила, как работала в студенческом стройотряде. В то время, когда мама училась в институте, все студенты летом отправлялись куда-нибудь работать – что-нибудь строить, полоть или собирать. Это называлось «стройотряд». Однажды маминому отряду поручили перегнать годовалых телят с одного пастбища на другое. Телят выпустили из коровника, и они понеслись сломя голову по дороге. А вдоль дороги цепочкой стояли студенты и защищали своим телом засеянные поля, чтобы телята туда не забежали и не потоптали урожай. Но телята очень быстро обнаружили дыры в студенческом строю, свернули с намеченного пути и, задрав хвосты, понеслись в пшеницу. Почти как кобылица в сказке про Сивку-Бурку. Тогда все, кто стоял вдоль дороги, бросились за ними – выгонять с поля. При этом все очень громко кричали и ругались. И она, мама, тоже ругалась. Она кричала: «Ах ты, дрянь!» и «Ах, козел!» Хотя никаких козлов в стаде не было. Быть может, она даже кричала какое-то нехорошее слово. Очень может быть. Одно вот ей приходит на память. Слова выскакивали из мамы сами собой, будто кричал кто-то другой внутри нее. Теперь-то она понимает, почему пастухи всегда ругаются матом: они просто сильно возбуждаются – из-за непослушных коров.

Да-да, заключила мама, теперь ей многое понятно. Вот недавно она проходила мимо пивного ларька. К ларьку подошел мужик и стал что-то говорить продавщице – не по-русски, а на том, древнем языке, на котором, вообще-то, нельзя говорить. Но мама не застеснялась и даже почувствовала теплоту в душе, потому что только что закончила читать книжку про мат. Теперь, после разговора с папой, мама поняла еще одну важную вещь: этот мужик, наверное, сильно возбудился – из-за продавщицы и из-за пива, которым она торгует. Его переполнили неподвластные разуму чувства, и он целиком оказался во власти другой половины головы.

Тут папа стал советовать маме почитать еще какую-нибудь книжку, которую они потом обсудят. Потому что мамины симпатии к мужику у ларька плохо вяжутся с нетерпимостью, которую она проявляет к детям в школе. А чем они хуже мужика? Они тоже возбуждаются. Их тоже переполняют чувства! С этим обязательно нужно разобраться, и это гораздо интересней, чем обсуждать несуществующую собаку.

– Тем более что с собакой надо гулять, – подытожил папа. – Кто будет гулять с собакой, скажи на милость? Ты с утра уйдешь в свою школу, а я, значит, выходи на улицу в проливной дождь и в лютый мороз? А если у меня высокая температура?

И папа выразил предположение, что мама, наверное, просто не хочет, чтобы он занимался творчеством, раз готова обменять его на первую попавшуюся собаку.

Мама стала убеждать папу, что он неправильно ее понял, что она очень сильно его любит, несмотря на желание иметь четвероногого друга. Пусть папа и дальше занимается творчеством, а разговор о собаке надо просто немного отложить.

Разговор о собаке откладывался, и ее место в доме продолжало пустовать.

Тухлые рыбки и сломанный нос

Это пустое место – оно было очень заметно. Поэтому Костик тоже хотел собаку. Такую небольшую собачку вроде спаниеля, у которой уши достают почти до земли. Иногда Костик даже представлял, как эта собачка бежит ему навстречу и хлопает своими ушами, завивая вокруг веселые струйки пыли и сухих листьев. Но он боялся, что у папы от этого поднимется температура, и поэтому не мог хотеть очень сильно.

А вот Гришка собаку совсем не хотел. Гришка хотел крокодила.

– Если хочешь знать, крокодил умнее твоей собаки. В сто раз. Знаешь, как он охотится? Притворится бревном и лежит. Комбинации разные продумывает. Может полдня лежать. Даже больше. Только глаза над водой оставит, как бинокли, чтобы за берегом следить. А потом какая-нибудь антилопа на водопой сунется, он ее – ам! И сразу пополам перекусывает!

– И кого же он у нас будет перекусывать?

– У нас – никого. Я его приручу. Это будет такой ручной крокодил. Домашний. Собака, думаешь, сразу домашней была? Да ее сто лет приручали! Даже больше. И она, если хочешь знать, тоже хищник. Думаешь, собаки всегда сухой корм ели? С геркулесовой кашей, да? Они охотились, твои собаки. Как крокодилы. Мясо ели. Живое.

– А крокодила тоже сто лет приручать надо? – Костик подумал, что у Гришки в этом случае может не хватить времени.

– Нет, я его быстро приручу. Сейчас наука приручения уже развилась. Новые приемы. Стимул – реакция.

– Что-что?

– Ну, свистишь, – Гришка показал, как он будет свистеть крокодилу, – а потом кидаешь кусочек мяса. Или рыбы какой-нибудь. В общем, что крокодилу нравится. И он к тебе быстро привыкает. А еще у него надо найти места, где его чешешь, а ему приятно. Тоже приручать помогает. Я думаю, это на лбу, между глазами.

Было не очень понятно, откуда Гришка знает, где чесать крокодилов. Было также непонятно, есть ли у крокодила лоб. По мнению Костика, у крокодила был только нос. Но Гришка сказал, что брат ничего не понимает в крокодилах.

– У крокодила даже сердце как у человека. Из четырех частей. Две части слева и две части справа. Отделены друг от друга перегородкой. В одну половину сердца вливается синяя кровь, а из другой выливается красная. Я на картинке в энциклопедии видел. Но у крокодила перегородка между половинами не полностью выросла. Поэтому в середине сердца у него кровь фиолетовая. Знаешь, как красиво!

Короче говоря, Гришка по-настоящему восхищался крокодилами. Он знал, где какие крокодилы живут, что едят и сколько весят. Будь у него дома крокодил, Гришка бы часами за ним наблюдал. А лучше – два крокодила. Тогда бы они откладывали яйца и, когда выведутся маленькие крокодильчики, носили их в пасти. Крокодилы просто обожают своих малышей, очень осторожны и никогда не сделают малышам больно. Поэтому крокодилятам нравится сидеть между острыми зубами мамаши или папаши.

Но крокодилам нужен очень большой аквариум. Величиной в полкомнаты. Или даже в целую комнату. Иначе им будет тесно и они не захотят приручаться.

Пока такого аквариума у Гришки не было, думать о крокодилах было бесполезно и он довольствовался малым.

То ли из-за того, что Гришку в раннем детстве нерегулярно кормили мясом, то ли из-за того, что однажды он наелся сырого фарша, а может быть, по какой-нибудь другой причине, у него очень рано открылись биологические наклонности. В том смысле, что он наклонялся над каждой встречной лужей, совал туда нос и руки, вылавливал все, что попадется, и тащил домой. Дома он рассаживал это «все» по банкам и с восторгом рассказывал, что где у них находится и что они умеют делать.

Иногда он даже демонстрировал Костику возможности этих странных существ.

– Вот саранча и вот саранча. Видишь? Сабли видишь? А челюсти, челюсти видишь? Эту саранчу в кино снимать можно. В фильмах ужасов. Если их в сто раз увеличить, они человека запросто перекусят. Ты что, чувак, не веришь? Да я тебе прямо сейчас фильм ужасов покажу!

Костик немного боялся, но ему было интересно. Он же не знал, что именно собирается показать Гришка. А потому молчал, то есть соглашался. И Гришка от этого молчаливого согласия очень вдохновлялся. В порыве вдохновения он запускал одну саранчу в банку к другой.

– Сидите? – хитро спрашивал он то ли у Костика, то ли у саранчи. – А теперь мы вас разозлим!

С видом фокусника-виртуоза, собирающегося продемонстрировать смертельный номер, Гришка запускал в банку соломинку и тыкал по очереди в каждую саранчу. Насекомые приходили в движение. Как гладиаторы на арене римского цирка, они бросались друг на друга, ослепленные яростью и смертным ужасом.

– Смотри, смотри! – в диком восторге кричал Гришка. – Они едят друг друга!

Костик смотрел. Костик не мог оторваться, пока представление не оканчивалось: на дне банки лежали две обезображенные хитиновые шкурки.

– Хищники, – с удовлетворением констатировал Гришка. – Страшная вещь.

Мама не знала всех этих подробностей. Мама считала, что интерес к насекомым, паукам и прочей хладнокровной и хитиновой живности – вещь довольно редкая, по-своему ценная. Мама удивлялась, что Гришка знает всех их по именам. Мама считала, это очень полезно.

У нее во втором классе учился мальчик Паша, который долго не мог научиться читать. А потом мама повела свой класс на экскурсию в лес, и экскурсовод, который рассказывал им про окружающую природу, поймал в траве богомола. Это такое насекомое, похожее на кузнечика, только намного крупнее. Богомола посадили в банку с травкой и принесли в класс, чтобы немного за ним понаблюдать. Богомол так поразил Пашу, что он наблюдал за ним три дня – все-все переменки и даже немножко на уроках. В конце концов ему на глаза попалась этикетка на банке. Паша с минуту напряженно смотрел на эту этикетку, а потом очень внятно и четко прочитал: «Бо-го-мол».

С этого момента его развитие заметно продвинулось вперед. Кроме того, считала мама, если из Гришки не получился вегетарианец, может, из него получится биолог. А биологи тоже любят животных.

Но папа был категорически не согласен с мамой. «Не путай биологов с буддистами, – убеждал он. – Некоторые биологи действительно изучают животных. Но для этого им не обязательно подметать перед собой дорожку веничком!»

И еще папа считал, что Гришкино развитие от присутствия в банке богомола (саранчи, тритонов, жуков-плавунцов, головастиков и водомерок) никуда не продвинется. Во-первых, Гришка давно научился читать, во-вторых, он совершенно не умеет обращаться с животными. И папа неустанно боролся с Гришкиными наклонностями – почти так же, как когда-то с дельфинами. Но с гораздо меньшим успехом.

Как-то папа вернулся домой чуть раньше обычного. Впереди у него было два с половиной дня, чтобы позаниматься творчеством.

Он быстренько принял душ, быстренько поел, быстренько позвонил по телефону, потом походил туда-сюда по комнате, собрался с духом, сел за стол, включил компьютер… И тут оказалось, что заниматься творчеством совершенно невозможно! Что-то мешало папе. Он сидел и думал, что же это такое. А потом понял: ему мешает дух! В смысле, запах. Этот странный запах шел из соседней комнаты – той, где жили Гришка с Костиком.

– Та-а-ак… – тяжело проговорил папа и пошел в детскую.

– Та-а-ак! – повторил он еще более угрожающим тоном, обнаружив на подоконнике вонявшую трехлитровую банку. Банка была доверху наполнена водой, и в ней, как в магазине живой рыбы, вяло шевелили плавниками и тяжело открывали рты больше десятка крупных рыбин.

– Рина! – позвал папа голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Что это такое? Взгляни!

– Рыбы, – растерянно сказала мама, входя в детскую. – Плавают. Кажется, ротаны. Или головешки.

– Я сам вижу, что это рыбы, – отрезал папа. – Ты считаешь, эти головешки плавают? По-моему, они подыхают. Откуда они взялись?

– Наверное, Гришка в пруду наловил. Он всю последнюю неделю мечтал о рыбалке.

– Ты что – поддерживаешь бессмысленное убийство невинных рыб?

– Нет, – быстро-быстро отвечала испуганная мама. – Я допускаю охоту и рыбалку только ради пропитания.

– Кто, кто собирается этим питаться? – потрясал папа рукой, указывая в сторону страшной банки и обращаясь не столько к маме, сколько к Высшим Силам Справедливости.

– Саша, ну подожди кипятиться. Наверное, Гришка решил завести себе рыбок. Ведь в самом намерении ничего плохого нет? Быть может, он хочет создать экосистему местного водоема. Такой эксперимент…

Тут папа впал в неистовство.

– К черту эксперименты! – кричал он. – Я не дам превратить свой дом в безнравственную лабораторию! Эти рыбы еще не окончательно подохли, но уже протухли!

– Конечно, им здесь тесновато. Может быть, надо купить с получки большой аквариум… Все-таки биологические наклонности ребенка надо уважать.

– Это кто кого здесь не уважает? – папа уже разошелся не на шутку. – Здесь не уважают чужую жизнь! Здесь превращают живых существ в игрушки! Здесь не делают исключений даже для людей! Даже для тех, кто занимается творчеством!

– Ребенку для правильного развития нужны в доме животные, – пыталась урезонить его мама. – Вот если бы мы завели собаку, может быть, никому и не захотелось бы ловить рыбу. (Мама еще не знала, что Гришка хочет крокодила.)

– Ну, конечно! Тогда бы этот Никто с утра до вечера ловил собак!

– Но ребенок должен о ком-нибудь заботиться.

– Это ты называешь заботой? Бессердечно наблюдать массовую гибель несчастных существ, законсервированных прямо в живом виде? Чтобы к вечеру в моем доме не было никаких экспериментальных консервов!

Папа хлопнул дверью и ушел гулять в парк. Без мамы. Без собаки. Совершенно один. А что было делать, если ужасный запах рыбок не давал ему заниматься творчеством?

Мама осталась дома – грустить и размышлять. Возможно, развитие Гришкиных биологических наклонностей требовало жертв в виде некоторого количества рыб и саранчи. Так полагается в науке: чтобы выяснить, что как устроено и кто кого поедает, проводят опыты. Но вдруг в этих опытах и рождается желание съесть человека?

Сама мама опыты не любила. Ей было жалко маленьких шимпанзе, которых отбирали у мам-обезьян и смотрели, насколько ненормальными они вырастут. И жалко крыс, которых били током для проверки умственных способностей. И собак, которым пришивали вторую голову. Мама даже не ходила в цирк, потому что не любила выступления дрессированных животных.

Вот Джейн Гудолл, думала мама, просто поехала в Африку и наблюдала, как обезьяны живут в природе. А поняла про них ничуть не меньше тех, кто растил бедных обезьяньих детенышей на железных каркасах с бутылками молока.

– Я и наблюдал, – отмахнулся Гришка от маминых опасений, когда пришел из школы. – Я вообще их не удочкой ловил, а сачком – чтобы дырок в губе не было. Там ребята для кошек ловили. А я – для себя. Чтобы жили. И вообще… – Гришка вдруг сменил тему, – я как Даррелл хочу быть. Заповедник устроить…

– Вот-вот! Лучше устрой заповедник! – обрадовалась мама. – Когда вырастешь, конечно.

– Ну, да! Устрой! – насупился Гришка. – Для этого знаешь сколько денег нужно? Чтобы землю купить. С лесом. А у нас даже третьей комнаты нет…

Мама не поняла, при чем здесь третья комната. Она торопилась организовать отступную экспедицию.

Накормив Гришку котлетками, мама осторожно и ласково сообщила ему: выловленные в пруду рыбы испускают запах, который мешает папиному творчеству. К тому же Гришка уже достаточно понаблюдал за содержимым банки и теперь с легким сердцем может вернуть его туда, откуда взял. И сейчас все, кто не пошел бродить по парку в одиночестве, отправятся к пруду. А на обратном пути мама купит Гришке с Костиком раскраски с динозаврами: Гришке – для поощрения биологических наклонностей, а Костику – за компанию.

Рыбок вернули в родной пруд. Некоторые, правда, уже не могли уйти под воду и еле удерживались, чтобы не перевернуться кверху брюхом. На ветку растущего рядом с прудом дерева уселась ворона и следила за рыбками жадным черным глазом.

– Вон как смотрит! А рыбку ей не достать, – то ли осуждающе, то ли с сочувствием сказала мама. – Эй, ворона, ты же не чайка!

Гришка с Костиком стояли и тоже смотрели на воду.

Костик думал: как было бы хорошо, если бы папа поскорее вернулся домой и помирился с мамой. Мама думала: если бы у нас была собака, она побежала бы по парку, нашла папу и привела его сюда. А лишившийся рыбок Гришка думал о третьей комнате. Но это выяснилось только через два дня.

Через два дня папа опять не смог заниматься творчеством. И опять из-за Гришки. Точнее, из-за Гришкиного носа.

В двенадцать часов дня папе позвонили из школы и сказали, чтобы он срочно приехал: Гришка на перемене подрался, и, судя по некоторым признакам (по цвету и размеру), ему сломали нос. Мама работала в этой же школе, но в другом здании. Она в это время давала открытый урок для каких-то начальников и ничего не знала. А сказать ей про Гришку во время такого ответственного мероприятия никто не решился. Папа взял такси и помчался в школу. Он забрал из школы Гришку, а заодно и маму, которая только что закончила свой урок и страшно удивилась появлению папы.

– У Гришки сломан нос, – коротко сообщил папа. – Из-за крокодила в третьей комнате.

– А-а-а… – неопределенно ответила мама, хотя ничего не поняла. Потом она увидела Гришку с мокрыми глазами. Его нос сильно увеличился в размерах и был точно такого же цвета, как середина крокодилова сердца. Поэтому мама не стала больше ничего спрашивать.

Мама, папа и Гришка сели в черную «Волгу», которую один начальник на время одолжил маме за хороший урок, и поехали в Филатовскую больницу. Врач осмотрел Гришку, оценил ущерб, нанесенный его физиономии, и сказал, что надо делать операцию. Гришку оставили в больнице, а расстроенные мама и папа вернулись домой. Мама была просто расстроенная. А папа – расстроенный и злой.

– Ты представляешь, что учудил этот «биолог»? – рассказывал папа историю, которую узнал от школьной медсестры. – Пришел в школу и стал одноклассникам лапшу на уши вешать, будто у него дома крокодил живет. В одной комнате – мама с папой, в другой – Гришка с братом, а в третьей комнате стоит огромный аквариум, и там плавает крокодил. Стоит Гришке этому крокодилу свистнуть, как тот тут же бросает все свои дела и плывет к бортику. Гришка гладит крокодила по головке, кормит из рук и чуть ли с ним не целуется. И морда у крокодила тонкая-тонкая…

– Гавиаловый, – тяжело вздохнула мама.

– Что-что?

– Гавиаловый. Мы недавно в зоопарке в террариум ходили и видели там гавиаловых крокодилов. Гришке очень понравились. У этих крокодилов длинные острые морды. Они часами сидят с раскрытыми пастями и не шевелятся. Я сначала даже подумала: может, чучела? Но потом один из них вдруг решил закрыть пасть, и челюсти у него стали смыкаться – как в кино с замедленной съемкой… А глотку крокодила, чтобы в нее не заливалась вода, закрывает кожистая складка.

– Вот-вот. Складка, коготь, бородавка. Все описал, как по картинке. Одного не учел. У них в классе еще один «биолог» есть. И этот биолог – конкурирующая фирма – возьми и скажи: «Врешь ты все! Гавиаловые крокодилы не приручаются! И третьей комнаты у тебя нет. Твоя мама сама моей маме говорила, что вы в двухкомнатной квартире живете». Гришка так разозлился, что полез в драку – защищать свою биологическую честь. Будто у него действительно в третьей комнате крокодил, а в шляпе – белый кролик. Вот и получил по носу.

Костику было жалко Гришку – когда мама рассказала про его нос, какого он цвета. Костик подумал, что Гришка не смог дотерпеть. Не смог дождаться, когда он вырастет, разбогатеет и устроит заповедник для крокодилов. Пока были рыбки, он еще терпел. А потом рыбок не стало, и терпение кончилось.

– Мне кажется, он сам верил в то, что рассказывал – про крокодила в третьей комнате, – сказала мама.

– То есть удачно обманул сам себя, – подвел итог папа.

Мама тяжело вздохнула, и они с папой замолчали. Папа уткнулся в газету, мама смотрела в окно, хотя там уже ничего не было видно. А Костик смотрел в стол.

И тут в голову папе пришла мысль. В этом не было ничего необычного: папе все время в голову приходили мысли.

Но на этот раз они касались Гришкиных наклонностей.

– Если Гришка всерьез интересуется биологией, надо перевести его в биологическую школу. Вот вправят ему нос, и пусть идет сдавать экзамены.

– Правда, пусть идет, – согласилась воспрянувшая духом мама. – Но это, знаешь ли, не решит все проблемы. Все равно в доме нужно какое-нибудь животное – чтобы заботиться…

– В данный момент ты должна срочно позаботиться обо мне. Иначе я могу превратиться в животное. С этой беготней по школам и больницам у меня с утра крошки во рту не было.

О духовной пище я даже не говорю.

– Да, да, конечно, – опомнилась мама и принялась готовить ужин.

Перед сном она пришла почитать Костику.

– Есть одно стихотворение, которое я запомнила с детства, – сказала мама. – Даже не знаю, почему. Его написала поэт Эмма Мошковская:

 
Игрушки, конфеты
мне не дарите.
Все это, все это
вы заберите.
Мне крокодила,
такого большого,
такого живого
лучше купите…
 

– Правда, смешно?

– Что смешно?

– Что не один Гришка мечтал о домашнем крокодиле? Костику почему-то не было смешно, и он не знал, что сказать.

Поэтому мама и Костик немного помолчали.

– Да, не только Гришка хотел завести дома крокодила, – сказала мама. – Но только он получил за это по носу. Или совсем не за это? – грустно вздохнула она.