Текст книги "Лесник и его нимфа"

Автор книги: Марина Нефедова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– А…

Он смотрел на нее с сочувствием, от которого не было тошно. И говорил как человек, которому небезразлично, что она чуть не осталась без глаза. Литу это купило.

– Ну пойдем, раз ты такой тимуровец, – сказала она, поднимаясь с лавочки.

Они пошли в обход ДК.

– Ты, кстати, случайно не пипл, нет? – спросила она, мельком разглядывая его, когда они прошли молча пол-улицы. Чем-то он был похож.

– Что?

– Нет, ничего. Я забыла, как тебя зовут?

– Саша.

– Лита, – она протянула левую руку, потому что правой прижимала платок к своей раненой голове. Он остановился и пожал ее протянутые пальцы.

– Cаша, вы спасли мне жизнь! Вы – Робин Гуд. Только не забудьте мне отдать эти деньги за лекарство уже наконец-то!.. Как, кстати, поживает ваша тетя? Как ей лекарство, помогает?

***

Студент работал неподалеку, в филиале какого-то научного института – Лита не успела толком прочитать вывеску.

– А что там такое произошло около Дома культуры? – спросил он, когда они, проскочив мимо охранника, поднимались по лестнице старого особняка, в котором расположился Сашин отдел.

– А, – рассеянно сказала Лита, одной рукой прижимая к лицу платок, а другой трогая покрашенные зеленой краской стены. Она очень любила такие старые здания. – Да там была выставка одного пипловского художника. И какие-то чуваки забили косячок, прям там, на лестнице. Ну, и выставку закрыли. Менты устроили облаву. Долго еще подниматься?

Подниматься нужно было на четвертый этаж – комната студента располагалась под самой крышей. В комнате было несколько рабочих мест, но из людей уже никого – пятница, короткий день, как объяснил Саша, ища в ящике перекись и вату.

Лита пошла мазаться перекисью перед зеркалом в какую-то подсобку.

– Будете чай? – спросил студент.

– Да, я с утра ни разу не ела, только полпачки сигарет. А что это за место?

– Филиал научно-исследовательского института. Закрытое, вообще-то, учреждение.

– Заметно, – усмехнулась Лита, вспомнив, что когда они проходили мимо охранника, тот печально смотрел в окно. – И что ты тут делаешь?

– Работаю лаборантом. Еще делаю чертежи.

– И что чертишь?

Она подошла к кульману, около которого он стоял. На кульмане был прикреплен лист миллиметровки с тонкими линиями.

– Это твое? – спросила Лита почти восхищенно, разглядывая чертеж. – Вот это да! Какое-то произведение искусства. А я ненавидела в школе черчение. Для меня ровную линию провести всегда было проблемой.

Молодой человек ничего не ответил. Он явно не стремился общаться.

Вообще-то можно было уже и уйти, но Лите ужасно хотелось чаю, а алюминиевый электрический чайник как-то неуверенно шумел и не спешил закипать. Лита, сунув руки в карманы, стала ходить между столами и бесцеремонно рассматривать всякие фотографии, открыточки, фигурки и штучки на столах.

– Это что за лепетулечка? – спросила она, разглядывая фото на одном из столов под стеклом.

– Дочка заведующей.

– А… Здесь кроме тебя одни женщины работают? Целых раз, два, три, четыре, пять тетенек?

– Да, – ответил он, выкладывая в тарелку печенье.

– А твой стол этот? – она показала на стоявший в углу маленький стол бедного лаборанта. Он был один без всяких штучек. С бумагами и какими-то книжками.

– Вы угадали, – ответил он, не отрываясь от насыпания сахара из пакета в банку.

Лита остановилась напротив окна.

– Клевый вид. Покурить бы. Где у вас тут курят?

– На лестнице.

– Ты куришь?

– Нет.

Она вышла на лестничную площадку. Вверх вела пожарная лестница. Лита пригляделась, затягиваясь, – люк был не заперт.

– Слушай, а крыша у вас тут есть? В смысле, вылезти на нее можно? – крикнула она ему в комнату.

– Зачем?

– Просто так. Там люк открыт. Ты лазил здесь на крышу когда-нибудь? Я лично очень люблю лазить на крыши всяких старых зданий. Давай? Или я одна.

Он вышел на площадку и в первый раз посмотрел на нее с любопытством. Потом молча зашел в комнату, вышел со стулом. Первая ступенька пожарной лестницы была довольно высоко.

Он постоял немного, посмотрел на люк. Потом поставил стул и перелез с него на лестницу. Лита быстро докурила, не сводя глаз с люка. Лаборант, забравшись по лестнице, аккуратно его открыл.

– Тут чердак.

Лита полезла следом. На чердаке было темно. Она стала зажигать спички и обнаружила дверь на крышу – но на ней висел замок.

– What a pity¹ , – сказала Лита, освещая замок.

– Посвети, пожалуйста, – лаборант покопался с замком. – Он не заперт. – И он открыл дверцу в белый день. Там шел мелкий дождь.

Саша осторожно встал на старое железо. Лита вылезла следом.

Крыша была мокрая и почти плоская. По краю шел бортик, правда, с редкими перекладинами. Но было неопасно. Лита пошла по крыше, взмахивая руками, как птица. Лаборант шел следом. Напротив был дом. Вид сверху на окна и балконы. На одном балконе лежало штук сто зеленых бутылок. Лита закурила и стала молча на них смотреть.

– Четвертый этаж, невысоко, – наконец проговорила она.

Она стояла, уставившись на эти зеленые бутылки, потом подошла к самому бортику и взглянула вниз. Внизу шла какая-то женщина.

– Ну как? – вдруг спросила Лита. – Тоска, правда? Ненавижу все это. Серые дома, серый город, серая жизнь. Каждый день одно и то же. Можно сдохнуть. Правда?

Она повернулась к лаборанту и посмотрела ему в лицо. Он молчал.

Действительно, вокруг все было серым. Даже глаза у лаборанта. Серо-зеленые. Как море в Крыму зимой.

– Да? – снова спросила Лита.

– Нет, – после некоторой паузы ответил он. Лита отвела взгляд и снова стала смотреть на бутылки. Она догадалась, что на самом-то деле он понял, о чем она говорит.

– Я вообще-то люблю серый цвет, – вдруг сказал он. – Пойдемте вниз. Чайник, наверное, уже давно кипит.

Они вернулись на чердак, спустились по пожарной лестнице. Когда Лита спускалась, у нее почему-то дрожали руки. С непривычки, наверное.

Потом они пили чай, и Лита болтала без передышки. Ей нужно было как-то заболтать то ощущение, которое у нее возникло на крыше.

– Когда я жила на Арбате, – говорила она, раскачиваясь на стуле, – у меня из окошка можно было вылезти на крышу соседнего дома – он стоял впритык. Это было очень клево. Лучшее, что есть в доме, это крыша.

– А я всю жизнь прожил на первом этаже двухэтажного дома. И никогда не был на крыше. До сегодняшнего дня.

– В Москве?

– Нет, я жил на Урале. В Свердловской области.

– А… А давно в Москве?

– Второй год.

– И что делаете?

– Учусь в институте на вечернем. И вот тут работаю.

– Ну и как вам Москва?

– Ну, так…

Лита встала и стала ходить с чашкой по комнате. Подошла к его столу. Стала рассматривать книги, которые там лежали.

– Можно? – спросила она, беря верхнюю книгу.

– Конечно.

– А чего тебя в Москву занесло? В Свердловске нет институтов?

Лита стала перекладывать книги, читая названия. Какие-то умные учебники.

– Есть, – ответил он. Лита поняла по его тону, что он не рад Москве. Она хотела еще что-то спросить, но тут увидела среди учебников тоненькую сиреневую брошюрку с фотографией на обложке. На брошюрке большими буквами было написано «Знание», а мелкими – «Туринская плащаница. Чудо или научная загадка?».

– Что это?

– Книжка про Туринскую плащаницу. Мне сегодня дали почитать.

– Что такое Туринская… что?

– Изображение Христа на ткани.

– А... Это Христос? – спросила Лита, показывая на фотографию.

– Да.

Лита аккуратно положила книжечку на место.

– Можно мне потом тоже почитать?

– Это не моя, но я спрошу. Я думаю, да, конечно.

– И на кого ты учишься?

– На инженера.

– А...

– Я вообще-то меньше всего хотел бы быть инженером.

– Да? А кем бы хотел?

– Лесником, – вдруг сказал он.

– Кем?? – Она уставилась на него, подняв длинные брови.

Он перевел разговор:

– А вы чем занимаетесь?

– Отбываю срок. В десятом классе.

– А это? – он кивнул на ее запястья, на каждом из которых было штук по десять разноцветных фенечек.

– А это – жизнь. Система.

– Что?

– Да так, неважно.

Допив чай, Лита пошла к зеркалу и стала смотреть на свое раненое лицо.

– Да, надо же было так влипнуть. Но вообще-то можно сделать так... – она прикрыла часть лица прядью волос. – Вот.

Еще минуту себя поразглядывала.

– Слушай, а зеленки у вас тут нет?

– Зачем?

– А намажусь зеленкой. Наверное, будет не так стремно.

– Что?

– Зеленку дай, пожалуйста.

Он подошел к шкафчику с лекарствами, порылся.

– На, – сказал очень удивленно.

Лита взяла ватку, открыла зеленку, перепачкав все пальцы, и аккуратно, почти не морщась, намазала себе лицо.

 – Вот, – сказала она. – Так лучше?

И тут он наконец улыбнулся, посмотрел на нее почти восхищенно и ответил:

– Потрясающе. Правда.

– Ладно, – Лита сделала серьезное лицо. – Все, я пошла, спасибо.

Через пять минут они молча спускались по старой лестнице.

– Я просто первый раз вижу, – вдруг сказал он, когда они уже подходили к первому этажу, – чтобы девушка мазала себе лицо зеленкой…

***

Они вместе шли до метро. Толпа у ДК почти рассосалась.

– До Москвы, – сказал Саша, глядя на площадь, – я в толпе ходил только с флажками на демонстрацию.

– Смешно, – отозвалась Лита. – Да, деньги мне срочно отдай, а то твоя тетя все мозги мне проела, когда звонила: «Саша учится в институте, Саша работает, он очень занят». Ты правда так занят?

– Нет. – Он достал из кармана деньги.

– А на Урале хорошо? – вдруг спросила Лита.

На самом деле странно было узнать, что он с какого-то там Урала. Он совсем не был похож на провинциала. У него был как раз довольно московский, скорее даже питерский, интеллигентный вид. Недаром Лита приняла его за пипла.

– Смотря где.

– Ты правда хотел быть лесником или это шутка?

– Правда.

Она подумала, что он еще что-нибудь про это расскажет, но он молчал.

Один вопрос вертелся у Литы на языке, наконец она решилась его задать.

– А у тебя есть еще какие-то книжки вроде той, про… не помню названия.

– Туринскую плащаницу?

– Ну да… Евангелие, например.

– Да, Евангелие есть.

– Есть? Здорово. А ты в Бога веришь?

Наверное, очень глупо было так спрашивать человека, но Лите очень хотелось это у него узнать.

Он помолчал, потом ответил:

– Скорее да, чем нет.

– Везет. А откуда у тебя Евангелие?

– Друг подарил. Мы вместе учились в институте.

Они прошли еще оставшиеся сто метров до метро молча. Вдруг он сказал:

– Он недавно ушел в монастырь.

– Ну ни фига себе…

– Тебе в метро?

Пока Саша доставал проездной, Лита очень профессионально прошла через выпрыгивающие заграждения, просто придержав их руками, без всяких пятачков. Тетушка из стеклянной будки даже ничего не заметила – она, правда, смотрела в другую сторону. Зато Лита поймала короткий взгляд студента с Урала, в котором было не то чтобы снова восхищение, но по крайней мере – любопытство.

В вагоне она уселась на единственное свободное место, не вынимая рук из карманов плаща и закрыв глаза. Как бы не замечая, что по крайней  мере половина пассажиров ее рассматривает. Девушка с зеленкой на лице.

Через две остановки Лита выходила. Студент ехал дальше.

– Привет, – сказала ему Лита, подняв на прощание руку. Он кивнул в ответ.

Она шагнула на платформу, но вдруг, что-то вспомнив, обернулась.

– Стоп, слушай, а книжка? Ты мне обещал книжку!

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…»

– Спокойно, – Лита уперлась рукой в дверь, не давая ей закрыться.

– Я тебе передам… Где и когда? – спросил он, уперевшись рукой в другую дверь.

Лита стала соображать, где и когда. Двери не могли закрыться. Поезд стоял. Ситуация была идиотская.

«Отпустите двери!» – закричал в микрофон машинист. Весь вагон смотрел на них с негодованием. Пауза продолжалось несколько секунд. Наконец Лита сжалилась над всеми:

– Мы по воскресеньям днем иногда играем на Арбате. Приходи. Часа в три. Придешь? Ну, привет.

Она отпустила дверь и сделала пионерский салют. Он отпустил свою половину. Двери захлопнулись.

– Больные, – громко сказал пассажир средних лет, глядя на Сашу.

Поезд постоял еще две секунды и нерешительно тронулся. Лита так и стояла с салютом.

***

Лита открыла, что нужно искать место, чтобы напротив была стена, от которой бы отражался звук. Тогда на улице было лучше слышно.

На улице Лита свои песни не пела. Свои песни она берегла для всяких сейшенов. На улице они с Кремпом пели что-нибудь с драйвом и известное. От русского народного до Битлов. Или иногда не совсем известное большинству москвичей – ту же Дженис Джоплин или Баэз. У них в школе был сильный английский, поэтому Лита без особого труда разучивала со слуха эти песни. Кассетами ее снабжал в основном Кремп. Где он их брал, Лита не знала, но они регулярно переписывали что-нибудь с магнитофона на магнитофон. Два магнитофона – его и Литин, один провод и чистая кассета, которые дарил Лите папа, – все, что было нужно. Дальше часы прослушивания. Дальше она подбирала то, что ей нравилось. Потом с Кремпом и Васей они репетировали. В результате репертуар у них был немаленький.

Лита любила петь на улице. Несмотря на то, что милиция их иногда гоняла. Несмотря на осень, когда руки минут через сорок начинали ныть от холода. Ей нравилось, что собиралась случайная толпа – и ее можно было вогнать в состояние всеобщего кайфа. Лита почти не боялась этого. Когда получалось, и ее ощущения переходили к другим, она уже ничего не боялась.

В это воскресенье они пели на Арбате. Лита втайне надеялась, что вдруг Фредди Крюгер окажется тут. Но нет, никакого Крюгера не было.

Закончили они довольно быстро, потому что руки уже отваливались от холода, толпа частично рассосалась, частично перешла в тусовку. Лита сидела на корточках, прислонившись к стене, и крутила в руках сигарету. Надо было встать, чтобы у кого-нибудь прикурить, но сил не было подняться. Чьи-то ботинки подошли и остановились рядом.

– Здравствуйте.

Лита подняла голову. Это был Лесник с Урала.

– Я принес вам книжку.

Это было очень неожиданно. Лита растерялась. Медленно поднялась.

– Вот это да! Вот это клево! Я не думала, что ты придешь.

Он вынул из кармана сиреневую брошюрку.

– Спасибо, – повисла пауза, потому что у Литы в руках была сигарета, и она не решалась взять эту брошюрку с Христом на обложке. Наконец она засунула сигарету за ухо.

– Это что? – бесцеремонно влез Вася и сунул нос в книжку.

– Ничего, – сказала Лита, быстро беря книжку и пряча в чехол с гитарой. – Да, а как мне тебе ее вернуть? Я телефон твой потеряла.

– Хасочка, пойдем отсюда туда, где тепло, – сказал, подходя, Кремп.

– Кремп, дай ручку с бумажкой.

– Откуда у меня ручка с бумажкой? Я забыл, как это выглядит.

– У меня есть ручка и бумажка, – сказал Лесник.

Он записал телефон и протянул ей.

– Это ваш новый поклонник? – влез Кремп.

– Не слушайте его, он идиот, – сказала Лита Леснику. Кремп, к счастью, на кого-то уже переключился.

 – Здорово, спасибо, –  Лите хотелось еще что-нибудь ему сказать. Или спросить.

– Ну ладно, я пойду, – сказал он.

– Ну давай.

– Ты очень здорово поешь, – вдруг сказал он.

– Ты слышал?

– Да, я давно пришел… – он  как будто еще хотел что-то добавить. Лите, по крайней мере, так показалось. Но он сказал только: – Пока.

И пошел к метро по серому Арбату. Ни разу даже не обернулся. Лита специально смотрела.

Глава 3

 

***

У Литы в старой школе была странная учительница математики. Она была больна какой-то неизлечимой болезнью, руки и лицо у нее были изуродованы, периодически на уроках она падала в обморок, говорили, что она должна была умереть пятнадцать лет назад, но жила только благодаря работе. Ее не любили, она была нервная и строгая, но при этом на уроках единственная из всех учителей устраивала пятиминутные перерывы – все закрывали глаза, а она что-нибудь рассказывала. Обычно ничего выдающегося – например, предлагала представить море и расслабиться. Но никто особо не расслаблялся, потому что потом она вызывала к доске и лепила пары.

Однажды, это было классе в пятом, математичка в эту свою пятиминутку вдруг стала рассказывать историю о том, что был такой человек, Иисус Христос, что он делал много чудес, а потом его распяли на кресте, и он умер. А у него были ученики, они его тело украли, а всем рассказали, что он воскрес, и с тех пор считается, что Христос воскрес. Лита в первый раз тогда услышала про это. Эта история ей в одно ухо влетела, из другого вылетела, но в душе что-то осталось.

А потом на день рождения, в двенадцать лет, Лита с родителями поехала в Питер – это, кстати, оказалась их последняя совместная поездка. И в Исаакиевском соборе эта история у нее вдруг всплыла. Маму интересовал тогда маятник Фуко, а Лита поминутно ее дергала и спрашивала про росписи: «А это что? А это кто?» Достала ее до того, что мама, хоть и была любителем искусства, наконец раздраженно сказала:

– Возьми Библию и почитай, если тебе это так интересно.

Потом они, кажется, пошли с родителями в ресторан, но Лита все никак не могла успокоиться.

– А где мне взять Библию?

– Не знаю.

Библию взять было негде.

***

В эту мерзкую погоду в школе было даже лучше, чем на улице. Но сегодня она не могла не прогулять, потому что была физра, а физрук над ней просто измывался. Полдня она провела в книжном магазине, греясь там и заодно читая все подряд. Потом магазин закрылся на обеденный перерыв, но еще и до перерыва продавщицы стали смотреть на Литу подозрительно, все равно надо было уходить.

Она стала бродить по улицам, сунув поглубже руки в карманы своего негреющего плаща. От дождя ее спасала дурацкая шляпа с широкими полями, которую дала поносить Манька. В этом прикиде – черном плаще и шляпе, и еще из-под шляпы свешивались длинные волосы, которые загораживали две трети лица, – она была похожа на старуху Шапокляк в молодости. Так ей вчера сказал Вася Йод.

Лита думала про Лесника. «Ты веришь в Бога?» – «Скорее да, чем нет». «Друг ушел в монастырь». Как-то это все интересно. Лита до него не встречала ни одного человека, который на вопрос о Боге отвечал хотя бы так. У Кремпа много было всякой фигни про карму, но все это было не то.

Ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить об этом. Была какая-то каста избранных, которая про это знала и понимала. Но никто из этой касты ей не встречался.

В тринадцать лет она прочитала «Мастера и Маргариту», маме по блату кто-то дал. И после этого снова стала думать о Христе и о смерти.

На самом деле о смерти она думала все время. В четырнадцать лет ходила по улицам и обдумывала, как ей повеситься. Потом был просвет на год с небольшим. А потом как будто ничего сильно не изменилось, но у нее – она даже не заметила, когда это началось, – появилось странное ощущение, что внутри как будто выключили свет.

Только иногда во сне она слышала невероятную музыку. И днем пыталась родить хоть какие-то ее отблески. Иногда как будто удавалось. Но все равно все чаще ей хотелось заняться медленным самоуничтожением вместе с Кремпом. Однако внутренний предохранитель не давал так просто взять и закончиться.

В результате Лита оказалась в подростковом отделении психиатрической больницы, куда ее положила мама, потому что к концу девятого класса Лита почти перестала спать, есть и разговаривать. Почему-то любое действие, которое нужно было совершить, казалось ей таким трудным и невозможным, что она впадала в оцепенение и не делала ничего. Она становилась замороженным деревом.

После больницы свет не свет, но какое-то мутное освещение внутри все-таки включилось. Иногда в этой мути были вспышки – яркие и короткие – и после них становилось еще темнее. Как сейчас.

Нужно было вернуть этому Саше брошюрку о Туринской плащанице, где с полунаучной точки зрения обсуждалась подлинность личности Христа. Научно обоснованная тайна.

Лита прочла эту книжечку два раза и таскала в сумке уже несколько дней.

***

Охранник сегодня был другой, тот смотрел в окно, а этот уставился на Литу.

– Вы к кому?

– Я? К Саше. Он работает на последнем этаже. Он лаборант.

– Фамилия как?

– Моя?

– Его!

– Не знаю… Он еще чертит.

– Номер комнаты хотя бы какой?

– Не помню… Там еще лестница на чердак рядом.

– Твою бабушку… Девушка, можно поконкретнее? Вы по какому вопросу?

– Я? – Лита замолчала. Она не знала, что ответить.

Охранник почесал голову, подумал, посмотрел на нее, вздохнул и позвонил кому-то, спросил, какой номер комнаты возле пожарной лестницы. Потом еще куда-то позвонил и сказал Лите:

– Сейчас выйдет.

Лита уселась на подоконник. Вокруг стояла куча стульев, но на подоконнике было теплее. Лита вспомнила, что у Кремпа были стихи, посвященные теплым батареям.

К выходу прошли, разговаривая, несколько женщин. Одна из них посмотрела на Литу как на городскую сумасшедшую. Ну конечно, видок у нее был еще тот. Может, лучше слинять, пока не поздно?

Но было уже поздно. Она увидела, что Саша спускается по лестнице. И смотрит по сторонам, потому что он же не знает, кто к нему приперся.

– Привет, Лесник, – закричала Лита на весь вестибюль. И все, кто был неподалеку, человек десять, повернулись и стали на нее смотреть. Лита тут же пожалела, что так завопила, но останавливаться было не в ее правилах, и она снова крикнула на весь вестибюль. – Я принесла тебе твою книжку!

Интересно было, удивился он или обрадовался, или, может, ему жутко стыдно, что к нему зашла юная старуха Шапокляк? Но по нему ничего нельзя было понять.

– Я тут прогуливаю школу, – быстро заговорила Лита, когда он подошел к подоконнику, – а на улице холодно. Вот, книжка, в целости и сохранности.

–  Привет. Спасибо.

– Я посижу тут немножко? Очень теплый подоконник...

Тут повисла короткая пауза, и Лите захотелось сказать: «Мне очень хреново все время, мне некуда идти, я не знаю на самом деле, что ты за пипл, но мне очень хочется посидеть тут и поговорить про что-нибудь. Хоть про что-нибудь…» Но она, конечно, ничего этого не сказала. Зато он, подумав пару секунд, вдруг очень вежливо предложил:

– Так может, пойдем к нам наверх? Чай будешь?

Лита не знала, соглашаться ей или нет: хотелось чаю, но она предполагала, что сейчас все Сашины сотрудницы на месте, и это было стремно. Никто ведь не знает, что на самом деле она робкая и стеснительная.

В этот момент к ним подошла девушка. И, посмотрев на Литу, громко спросила:

– Саш, ты сегодня в институт поедешь?

– Да…

– Ты не забыл, что у нас завтра колок по физике?

– Нет…

– Ты мне обещал помочь. Помнишь? Я тебе позвоню вечером, – и пошла к лестнице.

Так показывают, что это вообще-то мое.

Девушка, судя по всему, работала здесь.

«Елы-палы, – с тоской подумала Лита. – Везде одно и то же». И вслух сказала:

– Не, к вам я не пойду.

– Тогда подожди две минуты. Не уходи. – Он быстро пошел вверх по лестнице.

Лита послушно осталась сидеть.

***

Он вернулся с чашкой чая и двумя конфетами. Сел рядом с ней на подоконник. Чай был не очень горячий, Лита пила его, грея руки о чашку. Она пила, он просто сидел и смотрел в окно. Молча. Лита еще в первый раз заметила: с ним было несложно молчать. Но при этом не покидало ощущение, что он был как будто за стеклом. Причем не очень прозрачным.

– Ну ладно, – сказала она, допив чай. – Спасибо. Пойду дальше прогуливать.

– Подожди.

– Что?

– Знаешь, я в принципе сейчас хотел уйти. Хочешь, можем заехать ко мне. Попьешь нормального чаю. Даже суп есть. Потом я, правда, должен ехать в институт. Но время есть.

Лита оторвалась от чашки, в которой разглядывала дно, и прямо посмотрела на него. Нельзя сказать, что до этого она его не видела толком – видела, конечно, но она давно замечала, что лица имеют странное свойство: первое впечатление почти всегда не такое, какое открывается через некоторое время. И если сначала она видела просто хорошего человека, вполне благополучного и приятного, то сейчас вдруг поняла, что этот человек совсем не так благополучен, как старается показать, что вся его доброжелательность дается ему большим усилием, и глаза у него невеселые, хотя и прекрасные, это она еще на крыше заметила.

Лита пожала плечами:

– Мне все равно.

– Это здорово, – ответил он, беря у нее пустую чашку. – Тогда пойдем.

Глава 4

 

***

Лита, кажется, бывала в этой квартире у Екатерины Георгиевны. Они ведь были знакомы с ее мамой. Маленькая такая двухкомнатная квартирка. Сама Екатерина Георгиевна была на работе.

Лесник пошел ставить чайник и что-то там разогревать на кухню, а Лита в комнате села на стул и стала смотреть на книжную полку, туда, где стояла черно-белая фотография женщины. У Лесника были ее глаза, это точно. Без сомнения, это о ней, когда они сейчас шли к метро, он сказал, что она попала под поезд четыре года назад.

Лита невольно вывела его на этот разговор. На самом деле ей хотелось поговорить с ним про то, что она прочитала в сиреневой брошюрке, но нельзя же было вот так в лоб об этом спрашивать. Поэтому она начала издалека и спросила что-то про родителей – типа, они там на Урале, а ты тут с тетей? А он вдруг сказал, что на Урале у него осталась только сестра, отца у него нет, а мама погибла, попала под поезд.

Лита не знала, что в таких случаях надо говорить, поэтому тупо, как ей показалось, спросила:

– Как это?

– У нас там железная дорога почти через поселок проходит, через нее есть мост. А она в тот день торопилась, пошла через железку не по мосту. А там поворот, и поезда не видно, а если ветер, то и не всегда слышно…

– Сколько тебе тогда было лет?

– Шестнадцать.

Потом они спустились в метро, и уже нельзя было разговаривать на такие темы, потому что в метро, чтобы слышать, нужно либо кричать, либо стоять очень близко, а они стояли далеко и молча, а когда вышли – уже как-то не получилось вернуться к этому разговору. И сейчас Лита сидела и смотрела на фотографию. Красивое и необычное лицо... Попала под поезд…

Лесник вошел в комнату и, похоже, заметил, куда она смотрит, но ничего не сказал, и она ничего не спросила, а переключилась на стоящий здесь же кульман с прикрепленной миллиметровкой.

– Слушай, как это у тебя получается? – спросила она, разглядывая чертеж.

– Просят помочь. Платят за это. Это вот к кандидатской диссертации одной девушки. Многие не любят чертить.

– А ты любишь?

–  Вообще мне карандашом больше нравится рисовать не по линейке.

– Ты рисуешь?

– Немножко, как все.

– Почему как все? Я вот, например, совершенно не рисую.

– Зато ты поешь как художник, – вдруг сказал он и вышел из комнаты.

– Что?

Он вернулся со свитером.

– Вот, это из верблюжьей шерсти. Очень теплый. Советую не отказываться и надеть под ваш плащ. Мама моя вязала когда-то.

Лита взяла свитер.

– Спасибо. У меня вообще есть теплая куртка. Завтра ее надену, и свитер верну… А с чего вообще такое гостеприимство?

– Ну просто если человек не хочет идти домой, а готов часами ходить в холод по улицам, значит, ему нужен теплый свитер. Пойдемте есть суп.

***

Суп был правда очень вкусный. На самом деле Лита терпеть не могла есть с малознакомыми людьми. Но с Лесником это было не очень стремно.

– Интересно, а чертить можно научиться, или это такой талант?

– Не знаю.

– А ты сразу поступил в этот твой мати, мути, миу… как его там…

– Нет, я приехал поступать в Суриковское, – вдруг сказал он.

– Куда?

– В Суриковский институт.

– Куда? Ты же хотел быть лесником. И при этом приехал поступать в Суриковское?

– Да.

– Значит, ты все-таки рисуешь…

– Не знаю.

– Ты приехал поступать – и провалился? Понятно, в Суриковское просто так мальчики с Урала не поступают. Ты не сдал экзамены?

– Я даже не стал их сдавать.

– Почему?

– Ну, увидел тех, кто пришел поступать. Такие мальчики и девочки с мамами и папами. Еще нужно было принести свои работы.

– Ты принес?

– Принес.

– И?..

– Потом увидел, какие работы принесли другие…

– И?..

– И. Положил свои рисунки под лестницу и ушел.

– Как? – Лита положила ложку. – Оставил и ушел?

– Ну да. Порвать и выбросить я не смог.

– Там были все твои рисунки?

– Нет. Но мне казалось, что лучшие.

– Так… Елы-палы… А сейчас ты рисуешь?

– Да, иногда.

– А… можешь что-нибудь показать, – очень осторожно спросила Лита, боясь не тех интонаций.

– Могу, – сказал он. – Только вы должны доесть суп.

– Ты прям как моя бабушка… Где ты учился рисовать?

– Нигде. Но я все время рисовал. В интернате, кстати, это вообще очень пригодилось.

– Где?!

– Ну, мама умерла, меня отправили в интернат. Потом через полгода сестра оформила надо мной опеку, я вернулся.

– Когда я лежала в психушке, у нас там были девочки из московских интернатов. Представляю себе, что такое провинциальный… Ой, извини, я не предупреждала, что я лежала в психушке.

– Я догадался…

– Что-о? – рассмеялась Лита. – Я произвожу такое впечатление?

– Нет, извини… Нет, я имел в виду, что тетя, когда вся эта эпопея с лекарством тянулась, что-то говорила про дочку Ольги Ивановны, про тебя то есть, как я понимаю, что… ну, что-то про больницу.

– А… Да, представляю, что она про меня говорила.  Но ты ей не верь. Хотя... можешь верить… Так вот, девочки из московских интернатов… Как-то сложно тебя в этом представить.

– Тебя в психушке тоже сложно представить.

– Ну вот и хорошо. Покажи, плиз, рисунки.

Он ушел, вернулся с папкой, молча сунул ей и снова вышел из кухни.

Лита раскрыла папку. Рисунков было немного. В основном на небольших листах. Карандашом. Лита ничего не понимала в рисовании, но в красоте кое-что понимала. Это было очень красиво. Такие легкие линии – люди, дома, животные, деревья. Очень просто и изящно. Вот город – дома, дома, больше ничего – какое-то каменное одиночество.

– Слушай, – сказал он, входя, – мне нужно ехать в институт.

– Да, конечно. И много этого осталось под лестницей?

– Да не важно.

– Как все-таки странно сделаны люди, – сказала Лита, рассматривая рисунок, где были холмы вдалеке, какие-то строения и домики. – Это место, где ты жил?

– Да.

– Ты вместо Суриковского пошел в этот свой институт?

– Ну да.

– А при чем тут лесник, я не поняла…

– Это вообще другая история…

– А все-таки?

– А все-таки… У меня был друг, Илья.

– Это тот, который в монастырь ушел?

– Нет. Другой. Просто там, где мы жили, единственным нормальным местом был лес. А

у Илюхи папа был лесником.

– Настоящим?

– Абсолютно. Они жили в сторожке, папа каждый день возил Илюху в школу на таком раздолбанном уазике. Я у них почти все время проводил. И тогда решил стать лесником.

Пойдем, я по дороге расскажу.

***

И всю дорогу до метро он рассказывал про лес, про то, как ходил туда чуть ли не с младенчества.

– Там у нас карьеры есть заброшенные. Мы там камни всякие собирали. У нас у каждого такая коллекция была – не хуже, чем в минералогическом музее. В восемь лет я заблудился. За грибами пошел один. Через два дня вышел к воинской части где-то в глуши.

– В восемь лет на два дня потерялся в лесу? Ты не умер от страха?

– Нет. Мне кажется, я даже не очень испугался.

– Не верю.

– Правда. Если с детства в лесу пропадаешь, не страшно. Ты сейчас куда?