Текст книги "Колесипед шестого сброса (СИ)"

Автор книги: Марина Ясинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Марина Леонидовна Ясинская
Колесипед шестого сброса

– Айра, у тебя опять шнурок развязался! Разве ты не помнишь, какой узел я тебе показывал?

– Помню, – ответила девочка эмм четырёх, потуже затягивая шнуровку короткого плаща. – Сделать две петли, перекрестить и просунуть их в дырку в середине.

– Правильно. Так получится крепче и надёжнее, – мужчина присел перед ней на корточки, подёргал получившийся узел. Перевёл взгляд на лицо девочки, заглянул в зелёные, с янтарными ободками глаза – его глаза, и одобрительно кивнул. Пружинисто поднялся на ноги. – А теперь постой в сторонке, пока я тут закончу.

Айра чуть поморщилась и почти неслышно выдохнула:

– Там так много крови…

Мужчина, однако, услышал. И спокойно отозвался:

– Это хорошо, что много. Мы её тщательно прокипятим; кровь – хороший источник энергии и соли.

Девочка отошла в сторону, искоса наблюдая за тем, как мужчина направился к туше олехи, подвешенной на крепкий сук дерева.

Высокий и мрачный, он вытащил тяжёлый нож и задержал на нём взгляд; чистое и гладкое лезвие отливало синевой. Перехватил рукоять поудобнее, недовольно пробормотал что-то себе под нос и рассёк кожу олехи по животу и до самого горла. Взялся за края шкуры и резко дёрнул.

Шкура не подавалась.

– И какие дураки говорили, что она снимается как перчатка? – зло процедил он сквозь зубы, продолжая дёргать.

Рывок. Ещё один. И ещё.

Наконец, меховая шкура снялась.

Когда мужчина вспорол брюшину и стал вынимать внутренности, Айра отвернулась.

– У нас же есть консервы, – жалобно протянула она. – Зачем убивать олеху, она ведь такая красивая.

Не оборачиваясь, мужчина произнёс:

– Потому что через несколько дней консервы могут нам понадобиться куда сильнее, чем сегодня.

***

Мясо олехи, запечённое в углях, оказалось вполне съедобным. По крайней мере, та его часть, которая не подгорела, о чём сидевшая у костра Айра не преминула сообщить.

Услышав эту мягкую критику, мужчина усмехнулся:

– Всё равно сейчас у меня получается куда лучше, чем поначалу.

Айра кивнула. Когда они только ушли в лес, готовить на костре у мужчины получалось с трудом.

Как и разводить костёр.

Как и добывать что-либо, чтобы сготовить на нём.

Они снова ночевали на вершине холма. Отсюда открывался вид на долину, на блестящую полосу реки. И на город. Сейчас, когда почти все пожары уже отгорели, тот казался почти таким же, каким был до последнего Нового эмма.

Почти.

Потому что, если присмотреться, даже отсюда было видно, что просторные здания продажного квартала зияют чёрными провалами на месте стеклянных витрин. Что рельсовки стоят без дела, вместо того, чтобы деловито катить по улицам, перевозя людей. Что огромные двери Главной городской молельни снесены с петель. Что всегда ярко освещённая газовыми светляками площадь с памятником первым поселенцам шестого сброса сейчас погружена в темноту. И, конечно, небо – совершенно пустое небо, без единого воздушного шара.

А мрачнее всего выглядели высокие, до пяти слоев, ночевальники на окраинах города. Тёмные, безжизненные, с окнами, заколоченными деревянными досками…

– Пап, – нерешительно позвала девочка, – с тоской глядя на четырёхслойный ночевальник у самой реки, где она провела почти всю свою жизнь, – а мы точно не можем вернуться домой?

Мужчина не ответил, и Айра продолжила, словно пытаясь уговорить:

– Пожаров уже давно нет. Кажется, все успокоились, никто больше не убивает.

Мужчина молчал.

Девочка вздохнула.

– Значит, домой мы не вернёмся?

В тоненьком голосе прозвучало столько тоски, что мужчина вздрогнул и перевёл взгляд на дочь. Ему приходилось разрушать её детство, шаг за шагом, своими собственными руками, и он ненавидел это. Но выбора не было.

– Может быть, когда нибудь… Но не сегодня…

***

Спускаться с холма было куда веселее, чем подниматься.

Тёмно-зелёный игольчатый лес казался застывшим, словно стеклянным – ни шевеления, ни звука. Ни жизни.

– Пап, а почему самый густой мох растёт на деревьях со стороны норда?

– Потому что с той стороны на него попадает меньше всего света. Мох не любит солнце.

Девочка попыталась подстроиться под широкие шаги отца. У неё не получалось – через каждые пять-шесть шагов ей приходилось бегом его нагонять.

– А почему тогда в городе мох не рос на стенах ночевальников со стороны норда? Да он вообще не рос!

– Потому что мох любит расти среди деревьев, среди зданий ему плохо.

– Да? А мне вот среди зданий, наоборот, хорошо… А в лесу мне не нравится. Помнишь, ты мне говорил, что я привыкну, когда мы уходили из города? С той поры уже вон сколько времени прошло, почти три цеса, а я всё не привыкла.

– Я тоже, – едва слышно произнёс мужчина себе под нос.

– Пап, – позвала девочка, не услышав ответа, – Я вообще не хочу привыкать. В городе было лучше.

– Было, – мрачно отозвался мужчина. – Пока люди не начали сходить с ума кто как может. Ты же помнишь, что там творилось? А сейчас, когда осталось всего шесть дней, туда вообще подходить опасно.

– Пап, а если через шесть дней ничего не закончится – тогда нам можно будет вернуться?

– Сначала надо эти шесть дней пережить, – после долгой паузы отозвался мужчина.

Он не сразу понял, что девочка за ним больше не идёт. Остановился. Оглянулся.

Айра стояла шагах в двадцати он него, опустив голову. Она плакала.

Мужчина подошёл к ней, привел на корточки.

– Перестань. Ну же, Айра перестань, ты же уже давно не маленькая. Тебе почти четыре эмма, ты уже совсем взрослая. А взрослые не плачут.

– Не хочу быть взрослой, – всхлипнула девочка.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул мужчина, обнимая дочку и гладя её по голове.

– Хочу домой! Хочу опять ходишь в школу! – шмыгала та, уткнувшись носом ему в плечо.

Голос мужчины звучал успокаивающе. Но только голос – не слова, которые он говорил.

– Ты же знаешь, что школы давно закрылись.

– Хочу играть с ребятами на улице!

– Они все давно ушли из города, как и мы. А те, кто остались, спрятались.

– Хочу кататься на колесипеде! На том, который ты мне на день рождения подарил!

– В лесу на колесипеде не очень-то покатаешься.

– Так не честно! Я не хочу, чтобы… чтобы всё кончалось!

– Никто не хочет.

– Пап, – девочка чуть отстранилась и с надеждой уставилась на отца: – Пап, а вдруг в этот раз ничего не будет? Ну, вдруг мы просто побоимся – и всё?

– Мне бы тоже этого очень хотелось, – тихо признался мужчина. – Но ты же помнишь, что я тебе говорил? Что рассказывал на последний Новый эмм?

Девочка кивнула. Она помнила и рассказ отца. Почти слово в слово.

***

В ночь на прошлый Новый эмм они с отцом ушли из города на холм. Айре очень хотелось посмотреть на стрельбу цветным порохом и запустить свой собственный воздушный шар со свечой внутри. Но отец каким-то незнакомым, «взрослым» голосом сказал ей тогда:

– Не в этот раз.

– Почему?

– Потому что наступает девяносто девятый эмм. И, боюсь, многие начнут по этому поводу сходить с ума.

– Сходить с ума?

– Безумствовать. Бить. Грабить. Жечь. Разрушать. Убивать.

– Почему?

– Потому что им страшно.

Айра не успела спросить, почему им страшно – с вершины холма она увидела, как, словно яркие цветы, сразу в нескольких местах в городе вспыхнули пожары.

Отец оказался прав.

С того дня они проводили всё меньше и меньше времени дома, пока около трёх цесов назад совсем не покинули его и стали обитать в лесах в округе. Обычная, размеренная жизнь города навсегда прекратилась. По ночам с улиц раздавался звон бьющегося стекла, грубая ругань, громкие крики, а нередко – и выстрелы из ружей. Днем заколоченные деревянными досками окна ночевальников слепо пялились на пустынные улицы; люди передвигались перебежками и воровато тащили из магазинов то, что оставалось после ночных погромов.

В цесе – сто дней, в эмме – десять цесов, тысяча дней. Так говорили Айре в школе. Но никто из учителей не рассказывал, что в мире, в котором они живут – всего сто эммов. Сто тысяч дней. И когда они истекают, наступает Сброс. Айра узнала об этом от отца в ночь на девяносто девятый эмм, когда он увёл её из города на холм, подальше от людей, которых начало последнего эмма превратило в толпу безумцев.

– И что случится? – со страхом спросила Айра тогда, глядя вниз на город. – Мы все умрём?

Девочка привыкла, что отец утешал её, успокаивал все страхи. Но не той ночью. Той ночью он навсегда перешёл на "взрослый" голос. И слова говорил тоже взрослые. Жёсткие. Страшные.

– Да, скорее всего умрём.

– А потом?

– А потом – ничего. По крайней мере, не для нас. А для города всё начнётся заново.

– Как это – заново?

– Там снова появятся люди.

– То есть умрут не все?

– Не знаю… Скорее всего, это будут совсем новые люди, которых раньше здесь никогда не было.

– А откуда они появятся?

– Этого никто не знает, Айра.

– Если никто не знает, то откуда же ты знаешь?

– Историки. Они исследовали старые здания, древние записи и выяснили, что Сброс случался уже как минимум пять раз. Мы – шестые… Помнишь памятник на площади? Памятник первым поселенцам шестого сброса? Это памятник нашим с тобой предкам, которые появились в городе девяносто девять тысяч дней назад.

– Но почему через сто эммов всё кончается?

– Этого, дочка, мы не знаем.

– А как… – голос девочки дрогнул, – А как мы умрём?

– И этого мы тоже не знаем… Историки говорят о сто тысячном дне каждого сброса как о вспышке. Наверное, какая-то болезнь. Или пожар… Не знаю.

– И ничего нельзя поделать? – Айра схватила отца за руку. – Совсем-совсем ничего?

– Не думаю, – тихо отозвался он.

***

На ту поляну Айра набрела случайно. Она шла по следам олехов, пытаясь копировать отца, выслеживающего добычу им на ужин, и была полностью сосредоточена на едва заметных отпечатках копыт, когда вдруг увидела пепелище, большой камень, столбы и… и всё остальное.

И закричала.

Так, как ни кричала ещё ни разу. Ни тогда, вскоре после Нового эмма, когда в ним в дом ворвалось двое с ружьями. Ни когда она видела, как люди дрались до смерти за последние консервы в разграбленном магазине. Ни когда смотрела на погибших в давке перед Главной городской молельней.

Отец появился рядом внезапно, и даже сквозь тёмную щетину было видно, как побелело его лицо. Побелело ещё до того, как он увидел поляну.

– Не смотри, Айра, не надо. Всё хорошо. Всё хорошо… – успокаивающе бормотал мужчина, схватив дочку на руки и унося её прочь.

– Это чудовища, да, пап? – спросила Айра тем вечером, сжавшись у костра и так крепко зажмурив глаза, будто надеялась, что из-за этого перед глазами перестанёт появляться кровь… и обугленная плоть… и изувеченные тела на столбах… и внутренности на плоском камне, как-будто кто-то сделал с человеком, что отец делал с тушей олехи…

Про чудовища рассказывала их бывшая соседка тётя Марла, дородная женщина эммов семнадцати-восемнадцати, в крашеных зелёных кудряшках и с пенсне в правом глазу. Вскоре после Нового эмма в городе появилось сразу несколько людей, которых отец презрительно называл псевдо-пророками. Все они знали, каким будет конец; каждый обещал, что спасёт своих последователей. Тётя Марла очень верила одному из них. А тот, помимо всего прочего, утверждал, что незадолго до Сброса в городе появятся чудовища, которые станут пожирать людей.

Девочка снова заговорила, слова вылетали быстро, будто подгоняя друг друга:

– Чудовища, о которых говорила тётя Марла, пришли, да? Конечно, пришли, сто тысячный день уже послезавтра. А ты говорил, она всё врёт! Видишь теперь сам, не врёт, это и правда чудовища.

– Это сделали люди, – резко оборвал поток её слов отец.

– Чудовища!

– Нет. Люди.

– Не верю! Зачем людям такое делать?

– Это одна из сект. Вроде тех, в которые ушла тётя Марла. Только эти хуже. Они верят, что если проведут специальные обряды, то смогут предотвратить Сброс.

– Специальные обряды… – прошептала Айра.

– Да. Есть такие секты, где верят, что нужно кого-то убить, чтобы спастись самим.

Девочка долго молчала.

– Но… это ведь неправда, да? Нельзя спастись только потому, что кого-то убьёшь?

– Да, неправда. Но они в это верят.

– А зачем они… – Айра сглотнула и зажмурилась, пытаясь избавиться от вновь и вновь возникающей перед глазами картины, – Зачем они их так мучили перед смертью?

Мужчина пристально посмотрел на девочку, и та неправильно поняла его взгляд.

– Пап, я уже не маленькая. Я видела мёртвых людей. Застреленных. Зарезанных. Задавленных. Я видела, как ты разделывал туши животных. Я знаю, что их мучили перед смертью.

– Когда людям страшно, они часто делают ужасные вещи, – ровно ответил отец.

– Но зачем?

– Потому что когда они делают страшные вещи с другими, они на время забывают про собственный страх.

– Но это же… Это же по-настоящему ужасные вещи. Чудовищные!

Мужчина нахмурился и сказал, мрачно глядя в огонь:

– Именно из людей и получаются самые страшные чудовища.

***

Утром в канун стотысячного дня Айра с отцом пришли на вершину холма. Не того, с которого хорошо видно город – другого, каменистого и очень высокого. Самого высокого в округе.

– Я не знаю, что случится, – сухо пояснил отец, – но что бы нас ни ждало, если это начнётся в городе, то здесь, на вершине, мы в большей безопасности. А если – везде сразу, то… – мужчина помолчал, потом как-то обречённо махнул рукой, – то тогда нам нигде не спастись. Так что это место ничем не хуже остальных.

День сменялся сумерками, сумерки – ночной темнотой.

Поленья сгорали в костре один за другим. То, что завтрашний день станет последним, почему-то перестало казаться невозможным, чем-то таким, что случится с другими, но только не с ней и не с отцом.

– Когда в городе снова появятся люди, они уже будут всё знать? Ну, как запустить рельсовку или поднять воздушный шар? – спокойно спросила Айра, не отрывая взгляда от огня.

– Нет. Когда появились первые поселенцы нашего, шестого сброса, им пришлось догадываться, для чего нужны разные вещи, – объяснил отец, подбрасывая веточки в костёр. – Например, водопроход. Он уже был, его построили люди предыдущего сброса, но мы им научилось пользоваться только несколько эммов спустя.

– А про что-то так и не догадались?

– Да, про что-то так и не догадались…

– Наверное, им сложно будет. Ну, тем, кто придёт после нас. Вот появятся они и увидят газовые светляки на улице. Только они ведь будут погасшие. Сколько пройдёт времени, прежде чем люди догадаются, для чего эти столбы? А если поймут, что это – для освещения, то когда ещё сообразят, как их зажигать? Я вот, например, знаю, что их зажигать надо – но ведь не умею. Или вот зайдёт кто-то в наш ночевальник и увидит там мой колесипед, – голос девочки дрогнул. – Пап, а колесипед нам тоже достался от… ну, от тех, кто был до нас?

– Нет, его придумали мы. Примерно эмм сорок назад. Так что колесипед – это изобретение нашего, шестого сброса.

– Ну вот, – продолжила девочка, помолчав, – Может, они так и не догадаются, что его можно оседлать. И как на нём кататься. И будет он себе лежать, совсем один, цес за цесом, эмм за эммом…

От образа любимого синего колесипеда, одинокого, пыльного, всеми позабытого и никому не нужного, на глаза навернулись слёзы.

Айра тихо всхлипнула.

Мужчина обнял дочку за плечи и молча прижал к себе.

Расстроенная, она не заметила, что руки отца дрожали.

***

Казалось, ни одна ночь ещё не была такой тихой, как эта – последняя. Казалось, весь мир вокруг замер, обречённо ожидая Сброса.

Айра с трудом переносила тягостное безмолвие. И не отрываясь следила за тем, как медленно ночное солнце движется по небу. Когда оно достигнет пика, тогда… Да, знать бы, что тогда. Знать бы, что тогда – и можно попытаться спрятаться. А так…

– Мне страшно, – прошептала девочка в тишину.

И вздрогнула, когда отец взял её за руку.

И снова наступила тишина, только поленья тихо потрескивали в огне да тихо пыхали, погасая в прохладном воздухе, взлетающие над костром искры. И большая рука отца так и не отпускала её ладошку.

– Пап, а ты веришь, что это случайно? Сто эмм?

Мужчина не торопился отвечать.

Айра, не в силах слушать тишину и отсчитывать утекающие мгновения, каждое из которые вело к страшному в своей неизвестности Сбосу, продолжила сама:

– А я не верю. Не может это быть просто совпадением, не может так случайно всё заканчиваться ровно через сто эмм. Да ещё и пять раз подряд. Но если это не случайность, тогда кто делает это с нами? И зачем?

– Не знаю.

– Но почему за сто эмм никто так и не нашёл ответа?

– Ну уж точно не потому, что не пытались, – вздохнул отец. – Версий существует много. Только знать бы, какая из них правильная…

– А в какую версию веришь ты? Думаешь, это боги? Те, о которых рассказывали по утрам в Молельне? Если это они, то, наверное, зря мы им столько молились, раз они всё равно нас убивают. Потому что тогда это уже не боги, а какие-то чудовища! – с чувством воскликнула девочка.

– Или люди, – оборонил мужчина.

– Люди? Какие люди?

– Люди. Как мы. Только из другого мира. Умнее нас. А мы для них – ну, как кукольные коробы, с которыми ты играла.

– Я не ломала свои куклы каждый эмм, – тихо возразила девочка.

– Люди бывают разные, – хмыкнул отец и замолчал.

– Это та версия, в которую ты веришь, да, пап? – дернула Айра. – А что ещё?

Мужчина подбросил в костёр несколько веток и задумчиво проследил взглядом за взметнувшимися в воздух искрами.

– Представь себе, – тихо начал он, – что мир этих людей в прошлом тоже уже несколько раз заканчивался. У нас было пять массовых вспышек, а у них… ну, не знаю… пять массовых заморозок, что-ли. Только не раз в сто эмм, а… положим, раз в сто тысяч эмм… Или даже больше.

Айра слушала, затаив дыхание. Отец уже давно не делился своими мыслями. Почему же именно сейчас?

"Ему тоже страшно", – вдруг догадалась она. И стиснула ладошкой его жёсткую руку, ободряя.

– И они, как и мы, не знают, кто делает это с ними и почему, – продолжила девочка за отца. – И тоже боятся конца, да?

– Да, – подтвердил он, глядя на ночное солнце. Сквозь него. Словно хотел где-то там, на небе, разглядеть этих самых людей. – И тогда они придумали нас. И решили сделать с нами то же самое, что кто-то делает с ними.

– Зачем? – тихо спросила Айра, заворожённая картиной людей, так похожих на них, только гораздо сильнее, умнее и мудрее. Их город. Или даже – много городов, где ночевальники не по пять слоёв, а… а по сто! Такие высокие, что крышами задевают за небо. Рельсовки, которые катятся по дорогам без рельс. Уличные светляки, загорающиеся сами собой. А ещё эти люди наверное, умеют летать…

– Чтобы понаблюдать за нами, – ответил отец и неожиданно прижал девочку к себе другой рукой, словно стараясь оградить от неведомой опасности. – Посмотреть, не придумаем ли мы чего-нибудь, чтобы спастись. Что-нибудь такое, чего они не смогли придумать сами, понимаешь?

В руках отца было спокойно. Так спокойно, как Айра давно уже себя не ощущала. Так спокойно, что уже не было дела до ночного солнца, подходящего к самому пику.

– И вот они смотрят на нас и ждут, что же придумаем мы, чтобы спастись. И если у нас однажды получится, то они попробуют сделать то же самое, когда подойдут к концу своих ста тысяч эмм…

– Пап, ты правда думаешь, что это на самом деле кто-то с нами специально делает? Какие-то другие люди? Из другого мира?

– Не знаю, Айра. Это всего лишь версия… Одна из… Начнём копать… Ты уроки уже сделала?

– Уроки? – Айра отпрянула от отца, обеспокоенно заглядывая ему в глаза.

– Два стакана воздуха, – пробормотал мужчина, глядя мимо девочки.

– Папа, что с тобой?

– Да, поиграй, только возвращайся до заката, хорошо?

– Папа! – закричала Айра, вскакивая на ноги и тряся отца за плечи. – Папа, ты меня слышишь?

– Свет! – закричал вдруг мужчина и закрыл глаза руками. – Как больно!

Какой свет? Айра испуганно огляделась. Их окружала темнота безмолвного леса. Единственный свет, слабый и серебристый, шёл от бледного ночного солнца.

Девочка вскрикнула, увидев, что то достигло своего пика.

– Уберите! – снова закричал мужчина, накрывая голову руками. – Уберите этот свет! Слишком яркий! Уберите!

Он ещё долго кричал в темноте ночного леса. А потом затих и не слышал, как Айра плакала над ним до самого утра.

***

– Вот так. Делаешь две петли, перекрещиваешь, а потом просовываешь их в дырку посередине. Так получается и крепко, и надёжно. Я тебе вчера показывала, помнишь?

Высокий мужчина с заросшим тёмной щетиной лицом и зелёными, с янтарным ободком глазами, рассеянно смотрел на то, как девочка эмм четырёх завязывает ему распустившиеся шнурки плаща.

– Помнишь? – настойчиво повторила девочка.

Мужчина наморщил лоб, потом прикрыл глаза и прижал пальцы к вискам, пытаясь сосредоточиться.

Несколько мгновений спустя зажмурился, закрыл глаза руками, словно защищаясь от болезненно яркой вспышки света, и захныкал:

– Больно!

Девочка тяжело вздохнула. Каждая попытка мужчины что-то вспомнить или запомнить теперь кончалась только так.

– Всё хорошо, – сказала она и подтолкнула его к ручью. – Умойся, тебе станет легче.

Мужчина нехотя наклонился, зачерпнул воды и тут же встряхнул руками:

– Холодная!

А потом засмеялся, следя за тем, как водяные брызги засверкали в воздухе.

– Я знаю. Но умыться надо, – твёрдо отозвалась девочка – и вдруг насторожилась, услышав чьи-то голоса.

Несколько мгновений спустя на противоположном берегу показалось двое – маленький мальчик эмм двух и женщина, которую он вёл за собой, держа за руку.

Увидев Айру, мальчик на миг испуганно застыл. Потом перевёл взгляд на мужчину, радостно хлопающему рукой по воде, и тяжело вздохнул.

– Вот здесь можно ловить рыбу, – устало сказал он женщине.

– Рыбу… Ловить…

– Удочкой. Как вчера, помнишь?

Женщина закрыла глаза и замотала головой, всхлипывая:

– Нет! Не помню! Не помню!

Мальчик вздохнул:

– Ладно, пойдём, мам.

Они медленно направились вверх по ручью, и Айра ещё долго провожала их пристальным взглядом. Потом повернулась к мужчине.

– Пошли, проверим ловушки, – позвала она его. – Консервов у нас не осталось, а поесть нам надо. Так что будем надеяться, кто-нибудь попался… И что у меня получится развести костёр, – тихо закончила она.

Мужчина послушно зашагал за ней. Затем вдруг остановился, разглядев что-то среди деревьев.

– Что там? – спросил он.

Айра проследила за его взглядом. Сквозь стволы деревьев открывался вид на долину и на тихий, безжизненный город.

– Там наш дом, – тихо ответила она.

– Дом? А что это такое?

– Это такое место, где… где ночуешь каждый день, – девочка подбирала слова медленно, словно воспоминания о доме всплывали у неё с трудом. – Там тепло и сухо… Стол, за которым можно есть. Кровать, чтобы спать. Много одежды… Кухня – такая комната с очагом, где готовишь еду. Книги – там записаны разные интересные вещи… И колесипед…

– Колесипед?

– Да, колесипед, – мечтательно подтвердила девочка и улыбнулась, словно вспомнила о чём-то приятном. – Изобретение прошлого, шестого сброса, – она встряхнула головой и посмотрела на мужчину. – В общем, дом – это где тебе всегда хорошо и спокойно, понимаешь, пап? Безопасно.

– Дом… – задумчиво повторил мужчина. – А почему мы там не живём?

– Нам пришлось уйти, когда… когда в городе появились чудовища.

– Чудовища? Какие чудовища? – испуганно спросил мужчина, хватаясь за руку девочки.

– Такие, которые получаются из людей, – тихо ответила она и почему-то грустно усмехнулась.

– А мы когда-нибудь вернёмся домой?

В голосе мужчины было столько надежды, что девочка на миг зажмурилась, глотая непрошеные слёзы. Она ненавидела, что приходится его разочаровывать. Но выбора не было.

– Может быть, когда-нибудь… Но не сегодня…