Текст книги "Роскошная хищница, или Сожженные мосты"

Автор книги: Марина Крамер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Ну, понеслось! И кого же это имеет в виду мой дорогой родственничек, уж не жену ли своего погибшего брата? Что-то подсказывает, что именно так и обстоит – иначе почему он сидит ко мне вполоборота? Игнор...».

Марина потянулась за сигаретами, но Гришка неожиданно велел:

– Не кури, заколебала!

– Еще чего мне прикажете не делать? – насмешливо поинтересовалась она, но сигареты оставила в покое – зачем дразнить гусей?

Ворон неодобрительно скосился на Беса, но быстро взял себя в руки и потянулся к стакану с минералкой. Ашот достал из кармана агатовые четки и с отсутствующим видом начал перебирать их.

– Что молчите? – спросил Гришка, оглядывая собравшихся. – Наковальня, что скажешь?

Она пожала плечами:

– Я все сказала тебе пару часов назад, больше добавить нечего.

– А подумать?

– Не о чем.

– Понятно... – Бес помолчал, потом обратился к Ворону: – А ты?

– А что – я? Если ты помнишь, мне тоже пришло письмо. Если разрешишь, я скажу, как понимаю. – Ворон бросил неприязненный взгляд на щелкающего четками Ашота, но тот только широко улыбнулся и занятия своего не прекратил. – Не кажется тебе, что эти малявы – подстава?

– Чья?

– Да хоть чья! Того, кому выгодно стравить нас, например, или просто ментовская. Или кто-то что-то не может простить Наковальне... – Снова последовал весьма красноречивый взгляд на Ашота, и Марина поняла, что имеет в виду Мишка.

«Черные братья» до сих пор злобились на нее за Мамеда, хотя она лично никакого отношения к его смерти не имела, это покойный Серега Розан и Хохол с пацанами по приказу Малыша вырезали за ночь почти всех мамедовских. И, между прочим, и сам Мамед был не без греха, убить его у Марины были все основания, ведь именно он подослал к ней киллера и едва не отправил на тот свет. Так что формально все по понятиям, но упрямые и злопамятные горцы затаили злобу. А уж Ашот и вовсе не скрывал, что при удобном случае непременно поквитается.

Ашот, видимо, тоже догадался, к чему клонит Ворон, отбросил четки и вскочил на ноги:

– Отвечай за базар, Ворон! Ты на меня тянешь, что ли?

– А хоть бы и так, – спокойно подтвердил Мишка. – Докажи, что я неправ, и я принесу свои извинения.

– Пошел ты! – заблажил Ашот. – Кто ты, чтобы я оправдывался? И кто такая эта шлюха, чтобы я толковал с ней на равных?

– Следи за собственным базаром! – приказал Бес, поняв, что пора вмешиваться, но Ашота понесло.

Он выскочил из-за стола, сжал кулаки и, сверкая глазами, завопил:

– Да вертел я вас всех! Сидите, понтуетесь! А время ваше кончилось еще в начале девяностых! Кому вы теперь нужны, уголовное дерьмо?! Сейчас мы, молодые, власть забираем, а вы со своими понятиями катитесь к едрене-фене! Захочу сейчас – и только перья от вас останутся! Перемочим, на хрен!

И тут гневная тирада была прервана расколовшимся о его голову стулом – это Хохол не вытерпел, вошел неслышно и отоварил зарвавшегося «апельсина». Ашот мешком упал на пол, на звук удара из холла ввалились шестеро горцев со стволами, но Хохол и это предусмотрел – из кармана появилась финка, которую он приставил к горлу вырубленного Ашота:

– А ну, волыны попрятали! Я кому сказал?! Отрежу башку на фиг пахану вашему! Ну?!

Горцы нерешительно попятились, а Женька заорал:

– Кунгур! Проводи гостей!

Вороновские и бесовские пацаны мигом обыскали карманы гостей, выбросив на пол найденное оружие, потом скрутили всех шестерых и повели к выходу. Ашот в себя так и не пришел, а потому Женька собственноручно отволок его к машине, сдав абрекам.

Когда Хохол вернулся, Коваль вскочила и кинулась к нему, наплевав на всех присутствующих, повисла на шее, и он, подхватив ее под колени, понес обратно к столу, усадил и сам сел рядом, обняв за плечи:

– Ну, что ты? Все нормально, гостей проводили...

– Ну, ты даешь, Хохол! – с некоторым даже уважением произнес Бес. – Ловко отработал!

Женька пожал плечами, потянулся к стакану с минералкой, выпил ее залпом а потом, сжав на Маринином плече пальцы, уставился в лицо Беса и негромко сказал:

– Я никому не позволю касаться моей женщины ни словом, ни, тем более, пальцем. Запомни это, Бес.

Если бы не благодарность за то, что Женька разрулил все быстро и без крови, Гришка, конечно же, не стерпел бы такого поведения от человека, не имевшего права открывать рот без санкции. Но не будь Хохла сегодня, еще поди узнай, чем закончились бы посиделки, а потому Бес промолчал.

– Полезла гниль из твоего крестничка, Бес, – подлил маслица Ворон. – Ведь говорили – не вяжись с молодыми отморозками. Но ты на все за деньги...

– Хватит! – рявкнул Гришка, отшвыривая салфетку. – В мои дела соваться моду взяли! Я в твои лезу? Снимаешь бабло с торгашей своих – вот и снимай, мутите с Наковальней со спортсменами – вот и давай, а меня не учи, где мне деньги поднимать!

– Не надоело ругаться? – поинтересовалась Марина, не выпуская Женькину руку из своей. – Вы теперь прикиньте оба, что начнется, – этот молодой козлик не оставит оскорбление без ответа.

– Так это больше твой головняк, – спокойно ответил Гришка. – Это твой мужик на рожон полез.

Он смотрел на Марину с легкой издевкой: мол, вот ты и влипла опять. Не сама – так любовник подставил, теперь давай расхлебывай, а я не при делах.

– Ага, вот, значит, как ты повернул... – протянула она, сжимая Женькину руку и впиваясь ногтями в запястье так, что Хохол тихонько зашипел. – Значит, это мой головняк, да? Оригинально... А вот если бы ашотовские абреки завалили тут всех к чертовой матери, тогда это чей был бы головняк? Если бы Хохол не вмешался?

Бесу это высказывание не понравилось, он поморщился и покачал головой. А Марине в сердце и в самом деле закралась тревога, и не за себя, за Женьку. Теперь ему нужно быть вдвойне осторожным, иначе... нет, об этом она даже думать не могла, так ей стало страшно...

– Поедем домой! – приказала она, вставая со стула и игнорируя недовольную морду Беса.

Женька подчинился, подал шубу, Коваль, не оборачиваясь, махнула рукой Ворону и Бесу и пошла к двери. Хотелось поскорее на воздух, словно в просторном помещении клуба вдруг резко стало нечем дышать.

Уже в машине она, подняв перегородку, повернулась к Хохлу и обняла его, прижав голову к своей груди.

– Ты чего, котенок? – приглушенным голосом спросил он, не совсем понимая, что с ней происходит.

– Женька... я умоляю тебя – не лезь никуда, я прошу тебя, родной мой, мальчик мой... Женечка...

Ей почему-то вдруг стало казаться, что если Хохол будет все время рядом с ней, то с ним ничего не произойдет, никакая опасность ему не грозит, потому что она, Марина, защитит его уже одним своим присутствием.

Женька осторожно высвободился из ее рук, сам обнял и прошептал на ухо:

– Маришка, не бойся – ничего не случится...

Не успокоил он ее, совсем не успокоил...

– Возвращайся! – решительно велела она. – Едем к тебе, заберешь манатки – и домой!

– Наигралась? – ухмыльнулся он, прижимая ее голову к своей груди и стараясь скрыть охватившее его ликование.

– Наигралась. Хватит.

* * *

Дома ждал сын. Такой родной и трогательный, стоял на лестнице, обхватив ручками резную стойку перил, и наблюдал, как родители раздеваются, как Женька снимает с Марины сапоги, шубу... Она раскинула руки и позвала:

– Егорка, иди ко мне, – И он рванул вниз, повис на ее шее, бормоча под нос:

– Мама... мамуя моя...

Женька зашел в свою комнату, чем-то там брякнул, и Егорка, обернувшись на шум, позвал:

– Папа!

– Сейчас, переоденусь только – и возьму тебя, – отозвался Хохол.

– Пойдем, отпустим Наталью Марковну, пока папа занят, – предложила Марина, и сын согласился, но идти по лестнице ногами отказался.

Няня убирала в детской, расставляла по местам игрушки, аккуратной стопочкой складывала книжки на столе, собирала в коробку карандаши. Увидев хозяйку, она оставила свое занятие и попросила:

– Марина Викторовна, можно мне выходной на завтра? Маме стало хуже...

– Конечно, Наталья Марковна. Оставьте уборку, езжайте домой.

Марина в виде исключения разрешила няне жить у себя дома, так как на ее попечении находилась старенькая, парализованная мать.

– Сейчас распоряжусь, вас отвезут – уже поздно.

* * *

Вечером ее мужчины смотрели телевизор в гостиной, Егорка уютно устроился у Женьки на коленях и таращил глазенки на экран, наблюдая за мелькающими мультяшными персонажами. Марина села в другое кресло и задумалась, глядя на семейную идиллию. Вот ведь жизнь какая: не женщина в их паре обычно боится за мужчину, а наоборот... Вдруг Женька повернулся к ней и произнес:

– Котенок, я тут подумал... давай ремонт сделаем.

– Что?! – Подобное предложение казалось святотатством – для нее все в этом доме было связано с Малышом, здесь была его атмосфера, его вкусы, и вдруг взять и поменять все?! И кто предложил это – ее любовник, которого она и обратно-то пустила из боязни, что его просто-напросто убьют в городе!

– А что? Ты из дома музей-заповедник сделаешь? – поинтересовался Хохол спокойно.

– Не заикайся больше об этом, – тихо отрезала Коваль, заметив, как внимательно наблюдает за ними Егорка.

Хохол пожал плечами и снова отвернулся к телевизору, но по его плотно сжатым губам Марина поняла, что сердится. Но она не могла и не хотела ничего менять, словно перемены означали бы предательство по отношению к погибшему мужу. Она боялась разрушить ауру этого дома, боялась изменить хоть что-то в мебели, в обстановке. И вместе с тем понимала Женьку – ему хотелось привнести сюда что-то свое, чтобы и его присутствие здесь было чем-то подкреплено, намекало на то, что теперь он хозяин...

Возможно, это была просто очередная бабья дурь, но Марине постоянно казалось, что Егор присутствует здесь. Что он видит ее и сына, как-то воздействует на многое из того, что происходит с ней, несмотря на то, что при жизни не имел такого влияния. Хотя ведь именно благодаря ему, Егору, в Марининой жизни случались вещи, так или иначе ее менявшие. И то, что у нее есть сын...

Спать она ушла поздно, сидела почти до глубокой ночи в каминной, пила чай и думала. Поднявшись в спальню, не обнаружила Хохла – значит, обиделся серьезно и, скорее всего, ушел в маленькую комнатку под лестницей, где обитал при Малыше. «Что за детсад, ей-богу! А что, если...» – вдруг пронзила Марину мысль о том, что строптивый Женька запросто мог ослушаться и уехать в город. Спустившись вниз, она осторожно подошла к неплотно закрытой двери в комнатку Хохла и с облегчением увидела, что там горит свет и сам Хохол что-то тихо насвистывает. Почувствовав, как беспокойство уходит, Коваль развернулась на каблуках домашних туфель и пошла к себе в спальню.

Там, скользнув под прохладный шелк одеяла, она постаралась выбросить из головы все мысли, чтобы нормально выспаться.

* * *

Близилась пятница, день свадьбы Ветки и Беса, и накануне подруга позвонила, сообщив, что ждет в гости на девичник. Коваль удивилась:

– Зачем тебе это? Что за предрассудки?

– Почему предрассудки? Я просто хочу провести с тобой последний вечер своей незамужней жизни – что тут странного?

Марина скорчила гримасу, радуясь, что Ветка не видит сейчас ее лица.

– Ты не совсем здорова, дорогая, и пить тебе нельзя совсем...

– Мы пить и не будем, – фыркнула она. – Тебе только дай повод, чтоб нажраться до беспамятства, а еще мамаша! Я поговорить хочу, пообщаться. Ты совсем закопалась в своих домашних делах, в своих разборках, не приезжаешь ко мне, не звонишь. А ведь иногда надо и расслабиться.

Против этого возразить было нечего, да и не так часто Ветка просила подругу о чем-то, поэтому Марина согласилась. Женька все еще обижался на нее, разговаривал сквозь зубы, даже ночевать в спальню ни разу не пришел, так и уходил в свою каморку. И Марина решила, что давно не устраивала Хохлу легких эмоциональных потрясений, а потому и не сказала, что собирается уехать из дома на всю ночь.

Ветка справедливо расценила, что в доме Беса затевать что-то смысла нет – помешают, и пригласила Коваль в город, в свою квартиру, которую благоразумно сохранила. Видимо, готовясь к вечеру, она отправляла сюда кого-то из домработниц, потому что в квартире царил порядок, все сверкало чистотой, даже цветы стояли в вазах. Сама Ветка, еще не совсем оправившаяся после ранения и операций, в простом шелковом платье цвета сливок, доходившем ей до щиколоток, сидела в кресле и курила. Выглядела она уже намного лучше, чем в прошлый Маринин визит, и даже на щеках был легкий румянец. Белокурые локоны небрежно падали на плечи, голубые глаза, тщательно подкрашенные, как-то таинственно поблескивали. Красавица с кукольным фарфоровым личиком.

– Привет, дорогая. – Марина, не раздеваясь, подошла к ней, обняла, поцеловала в щеку, протянув букет ее любимых бледно– розовых роз. – Отлично выглядишь.

Ветка улыбнулась, провела рукой по ее щеке:

– Ты тоже, Коваль... ты тоже... Проходи, я цветы поставлю.

Она с чуть заметным усилием встала на ноги и, придерживаясь рукой за стену, пошла в кухню, а Марина, сбросив на вешалку пальто и стянув сапоги, устроилась на диване, поджав под себя ноги. В комнате пахло чем-то странным, восточным – тяжелый, тягучий запах, обычно Ветка предпочитала легкие цветочные ароматы, а тут вдруг индийские благовония. У Марины слегка закружилась голова, даже курить расхотелось, хотя до этого была мысль достать сигарету. Вернулась Ветка, за ней пожилая женщина в фартуке вкатила небольшой сервировочный столик, расставила его содержимое на круглом стеклянном столе возле дивана, туда же, в самый центр, водрузила вазу с розами. Ветка внимательно наблюдала за ее действиями, словно выверяла правильность расстановки посуды и положения приборов, потом тихо сказала:

– Спасибо, Нина Андреевна, можете идти.

– Да, Виола Викторовна, – чуть склонила голову женщина и попрощалась. – Я своими ключами закрою, вы не беспокойтесь.

Подождав, пока домработница закроет за собой дверь, Ветка проговорила, глядя на Марину:

– Надеюсь, не сорвешься домой раньше времени?

Та улыбнулась и покачала головой:

– И не надейся, сегодня я останусь у тебя. Я ж не дура, Ветка, и прекрасно понимаю, что ты задумала. Ведь не зря весь этот антураж – свечи, ароматы, стол... и травой пахнет – не сомневаюсь, что ты сейчас меня накачаешь какой-нибудь своей колдовской дрянью. И еще кальян стоит за креслом – тоже не для мебели, насколько я понимаю.

Ветка рассмеялась своим мелодичным смехом, потом пересела к ней на диван и обняла:

– Ты все правильно сказала, дорогая... я только боялась, что ты не согласишься, не приедешь. Ты такая правильная стала в последнее время, даже непривычно. Изменилась...

– Да не изменилась я, Ветуля, куда мне, – Марина прижалась к ней, чувствуя, как та напряглась от этого движения. – Просто... жизнь какая-то пошла – никакой радости, Егорка только... И Хохол стал невменяемый, чуть что – обижается, молчит, уезжает. Я так устала...

Ветка гладила ее по волосам, против обыкновения сегодня не затянутым в узел, а распущенным по спине, и лицо ее было мечтательным, словно она смотрела в будущее и видела там только хорошее. Они долго сидели так, уже совсем стемнело, комнату заполнил полумрак, накрывая их, как пледом.

– Погоди, я свечи зажгу, – прошептала Ветка, вставая и беря со столика коробок с длинными каминными спичками.

Пламя от загорающихся толстых свечей освещало ее бледное лицо, делая его почти мраморным, Марина невольно залюбовалась ее неторопливыми движениями, плавными жестами, ее удивительным спокойствием, прежде ей так несвойственным. Как будто ранение и последовавшее за ним долгое лечение открыли Ветке какую-то новую меру жизни, изменили ее и внешне, и внутренне. И эта новая Ветка почему-то притягивала, вызывала желание прикасаться, просто быть рядом, сидеть и смотреть на нее. Удивительно, они совсем не разговаривали, молча поужинали, молча перебрались обратно на диван и сели, обнявшись. Марина вдруг захотела плакать, слезы сами покатились по щекам, падая на руку Ветки, она развернула подругу к себе и тихо спросила:

– Что с тобой, родная моя? Тебе плохо?

– Да... – выдохнула Марина. – Мне плохо...

– Погоди-ка...

Ветка осторожно высвободилась из ее объятий и пошла к столу, взяла стакан и керамический кувшин, налила какую-то темно– золотистую жидкость и протянула Марине. Она поднесла стакан к губам, ощутила травяной аромат, похожий на запах полыни и еще чего-то терпкого, глотнула – напиток оказался теплым и приятным на вкус. Буквально через полчаса ее «отпустило», и Коваль расслабилась. Ветка курила в кресле напротив, не сводя с нее голубых прозрачных глаз.

– Легче?

– Легче... совсем почти хорошо... – язык почему-то заплетался, губы тоже не слушались, да и ощущение у Марины было такое, словно она видит себя со стороны – сидит здесь же и наблюдает за собой, любимой. – Чем ты меня напоила?

– Не бойся, я не сделаю ничего, что бы могло причинить тебе вред, – я же люблю тебя...

Она поднялась из кресла и протянула Марине руку:

– Идем, дорогая... – и Коваль послушно пошла за ней в спальню, чувствуя себя игрушкой в чужих руках.

Ветка, несмотря на свое не совсем окрепшее здоровье, интереса к постельным утехам не утратила, как, впрочем, и умения. Марина уплывала от ее прикосновений, от поцелуев и жадных рук, гладящих тело. Самое интересное, она ничего не требовала взамен, ей было абсолютно не важно, ответит ли Марина на ее ласки – лишь бы не мешала, не ломала кайф.

– Маринка... я никогда не забуду тебя... – прошептала Ветка, упав рядом и уткнувшись лицом в Маринины волосы, рассыпавшиеся по подушке. – Ведь это наша с тобой последняя встреча, ты поняла?

Коваль села и испуганно уставилась на подругу:

– Ты что?! О чем ты говоришь?!

– Т-с-с! Не кричи так... я не о том, о чем ты подумала. Завтра моя свадьба... и больше нам с тобой никто не позволит вот так, как сегодня... Да я и сама уже хочу нормальную семью, Маринка... Детей не будет, вот что плохо, но ведь сейчас и это поправимо, правда?

У Марины отлегло от сердца: она решила, что Ветка собралась... нет, она не хотела даже думать об этом. Коваль снова легла рядом с ней, поцеловала и прижалась лбом к плечу.

– Ветка... ты можешь сказать мне... – начала она, но ведьма перебила:

– Нет, не проси, я не скажу. Как ты будешь жить, если все узнаешь наперед? Ведь ты уже спрашивала меня об этом – помнишь? Когда погиб Егор. И уже тогда я сказала тебе, что никогда не открою того, что вижу, потому что это тебя убьет раньше, чем настанет момент, определенный тебе свыше.

– Но мне тяжело, Ветка, пожалей меня... я мучаю Женьку и сама мучаюсь – так есть ли смысл? – Марина приподнялась на локтях и просительно заглянула в лицо подруги, но та осталась невозмутимой и жесткой.

– Я же сказала – ты не получишь ответа на свой вопрос, даже не проси.

Ветка дотянулась до тумбочки и взяла сигару и зажигалку, села и закурила, окутывая себя ароматным облаком дорогого табака. Марина перевернулась на спину и забросила за голову руки. Простынь обрисовала каждый изгиб ее тела, а длинные черные волосы в полумраке спальни казались змеями, спускающимися с подушки на высокую грудь. Коваль не осуждала подругу за отказ, она и сама понимала, что не сможет жить, получив негативную информацию. Да, собственно, и позитивную тоже – какой интерес, если все знаешь наперед?

Они не спали всю ночь, и под утро Марина напомнила о предстоящей свадьбе, но Ветка отмахнулась беспечно:

– Регистрация только в шесть вечера, еще отосплюсь.

А Марине надо было поторопиться, дома явно паника: телефон отключен, «хаммера» в гараже нет, Хохол в ярости – к бабке не ходи...

* * *

...Он выдернул ее из-за руля и, забросив на плечо как куль с мукой, потащил в дом. И все молча, ни слова – только на скулах вспухают желваки и вены на шее надулись от сдерживаемой злости. Странно: никого ни во дворе, ни в доме, и Егорки нет... И тут Марина вспомнила, что Егора с утра должна была забрать к себе Наталья Марковна, а вечером Сева привезет их сюда ночевать – ведь Коваль же на свадьбу идет.

Пока она раздумывала над этим, Хохол, сорвав шубу и сапоги, поднял ее по лестнице на третий этаж, но неожиданно опустил на ступеньки и, вынув из кармана наручники, прицепил ее руки к перилам. Потом несколькими резкими движениями разорвал в клочья брюки и шелковую блузку. Марина подняла глаза: Женькина морда была перекошена от злости и бешенства, аж искры летели:

– Где... где ты была всю ночь, сучка?! Я с ног сбился... я пацанов по всему городу гонял до утра почти... С кем была?!

Коваль молчала, и тогда он, размахнувшись, ударил ее по щеке – обожгло так, словно раскаленную сковородку приложили, но она не подала вида, только головой мотнула, убирая с глаз челку. Что за этим последует, Коваль тоже хорошо знала... Он лупил ее тонкой плетью так, что в голове мутилось от боли, но Марина не могла ни пошевелиться, ни вскрикнуть – рот он ей тоже предусмотрительно заткнул. Казалось, это никогда не кончится: он швырял плеть в сторону и набрасывался на Марину, вламываясь так, словно собирался порвать, сжимал грудь пальцами, оставляя огромные синяки, снова хватался за плеть. Утомившись, ушел вниз, оставив ее на лестнице, прикованную и раздетую, наливающуюся кровоподтеками и рубцами. Как ни глупо и странно, но ей не было страшно – она знала, что все это не более чем игра в наказание, что еще на час от силы хватит Женькиного запала, а потом он будет жалеть ее, нежно гладить, покрывать поцелуями избитое тело. Она ошиблась только с временным промежутком – он мучил ее до четырех часов и опомнился, только услышав бой больших напольных часов в гостиной:

– Елки-палки! Тебе же еще собираться надо! – он отстегнул наручники и снял маску, притянув Марину к себе и целуя в губы. – Котенок... очень больно?

Она потянулась всем избитым телом и повернулась к севшему на ступеньку Хохлу:

– А сам как думаешь? И что теперь я смогу надеть, чтобы красоту спрятать?

Женька виновато опустил глаза, потом встал, поднял Коваль на руки и понес в джакузи, которую успел включить, но это оказалось плохой идеей – иссеченная спина и зад не собирались терпеть еще и такое издевательство.

– Больно! – охнула Марина, едва опустившись в горячую воду, и Женька сразу вытащил ее, поставил в душевую кабину.

– Давай я осторожно...

– Сама! – пробормотала Коваль, и он вышел, оставив ее одну.

Кое-как приняв душ, она завернулась в полотенце и вышла в спальню, где Хохол уже разложил на постели штук пять или семь вечерних платьев, а сам ушел, предоставив Марине право выбора. Все декольтированное и излишне открытое отпадало, пришлось надевать совсем простое черное платье с глухим воротником– стойкой под самое горло, с длинной юбкой, расходящейся книзу от бедер наподобие колокола. Рукавов, к сожалению, не было, зато имелись перчатки выше локтей, что очень удачно маскировало полосы на запястьях. Марина натягивала чулки на ажурном поясе, когда вернулся Женька в черном костюме и ослепительно-белой рубашке, гладко выбритый и благоухающий туалетной водой. Он застегивал на запястье пижонский золотой «Ролекс» величиной с блюдце и, оглядев Коваль, стоящую только в чулках и поясе, удивленно вскинул брови:

– И все?

– Сейчас платье надену – и все, – подтвердила она, так как уже была накрашена, а в глазах мерцали ярко-синие линзы. Волосы решила не укладывать, собрала в хвост на шее и замотала шифоновым шарфом.

– А... вниз ничего?

– Зачем? – спокойно поинтересовалась Марина, беря платье. – Вдруг тебе приспичит прямо там – так хоть не перетрудишься, снимая.

Хохол заржал, оценив ее юмор:

– Смотри... я ведь могу и исполнить свое желание...

– Я не из тех, кто возражает.

– Господи, как же я люблю тебя, моя родная, – пробормотал он, опускаясь на колени и обнимая ее за талию.

Коваль потрепала его по бритой голове и засмеялась:

– В этом ты постарался убедить меня сегодня, дорогой. И весьма успешно, надо признать – у меня болит все, что только может... Поехали, неудобно опаздывать. Кто за руль?

– Юрец. Они потом с Севкой в городе потусуются, заберут Егора с няней. А нам как надоест, позвоним – подъедут. – Женька поднялся и протянул ей руку: – Идем.

* * *

Стоянка перед бизнес-центром, где располагался огромный и самый модный сегодня в городе ресторан, была заставлена машинами, даже толком выйти было невозможно, да еще и снег прошел, завалив все, поэтому Хохол до крыльца нес Марину на руках, чтобы она в своих лаковых туфлях на шпильке не провалилась в сугроб.

Разумеется, свадьбу Бес закатил со старорусским купеческим размахом, народу набилось – не протолкнуться, Марина недовольно поморщилась: в такой толпе кто угодно может оказаться, и даже хваленые Гришкины спецы не уследят.

Как же она не любила эти помпезные мероприятия, эти показушные торжества с кучей незнакомых людей, со снующими туда-сюда официантами и журналистами, ловящими момент, чтобы заснять кого-нибудь в наиболее неудачном ракурсе! Но настороженно зыркающий исподтишка по сторонам Женька, зная Маринину нелюбовь к фотографии, постоянно ухитрялся оказаться своей широкой спиной к объективу, нацеленному на нее.

– Спасибо, родной, – шепнула она, когда он в очередной раз закрыл ее собой. – Что бы я делала здесь одна?

– Ну, одна бы ты точно не осталась, – улыбнулся Женька, и Марина поняла, что он имеет в виду: и Ворон, и еще несколько человек поглядывали в ее сторону с нескрываемым интересом, и только присутствие Хохла заставляло их держаться на расстоянии.

– Не ревнуй, я только твоя, ты ведь знаешь...

Его рука незаметно опустилась ей за спину и погладила по ягодицам, Марина вздрогнула и почувствовала, как напрягается грудь. И это после того, что было дома... Она, не глядя ему в глаза, предложила абсолютно серьезно:

– Хочешь, поищем укромное местечко? – И Женька фыркнул, давясь от смеха.

Публику Бес собрал разношерстную, от высокопоставленных чиновников до откровенно бандитского вида личностей, и все старательно делали вид, что им не в диковинку общаться друг с другом. Собственно, некоторым даже не приходилось особенно напрягаться – коррупция в верхах города достигла небывалых масштабов, и Бес едва ли не единолично решал многие вопросы, а мэр только согласно кивал и подписывал распоряжения. Коваль не уставала удивляться тому, что нигде выше никому не приходило в голову устроить масштабную проверку деятельности мэрии. Но, судя по всему, Гришка сильно не зарывался, а потому подозрений не вызывал, да и своей благотворительной деятельностью умело прикрывал то, что не должны были видеть широкие народные массы.

К Марине подошел главный архитектор, высокий седой мужчина в идеально сидевшем костюме и черной бабочке, галантно поклонился и предложил отойти в сторонку на пару слов. Она кивнула и пошла с ним к большой колонне у входа в зал, мимоходом подхватив с подноса у проходившего официанта широкую рюмку с коньяком.

– Я вас слушаю, Петр Глебович, – сделав глоток, проговорила Коваль, и он начал:

– Марина Викторовна, что там с вашей стройкой происходит?

– А что? – насторожилась она.

– Говорят, у вас нелегалы трудятся.

– Кто?! – ее изумление было абсолютно искренним, Марина свято соблюдала заведенное еще Егором правило о найме рабочей силы и никогда не позволяла брать на работу непроверенных людей или гастарбайтеров.

– Нелегалы, Марина Викторовна, таджики и туркмены. Живут в вагончиках по двадцать человек, питаются как попало, документов нет.

Архитектор смотрел на нее испытующе, но Коваль глаз не отводила, не чувствуя за собой никакой вины. И потом, разве это его компетенция – нелегалы? Было бы логичнее, если бы с этим подошел Грищук, начальник ГУВД. Марина спокойно допила коньяк и взяла архитектора под руку:

– А пойдемте с Грищуком пошепчемся на эту тему.

– Ну, как хотите... я просто подумал, что не стоит сразу до милиции доводить. Сигнал был, я решил с вами пообщаться с глазу на глаз.

«Ага, сигнал, значит, был... И кто же это решил лишить меня сна и покоя? Кому жить надоело, а у самого рука не поднимается? Что-то мне подсказывает, что это Ванечка – компаньон Егора, а теперь, стало быть, мой. Ох, дурачок-дурачок, оно тебе было надо?»

Грищук познакомил Марину с супругой – приятной женщиной лет сорока, очень обаятельной и симпатичной. «Интересно, они до сих пор занимаются сексом?» – пронеслось в ее голове, и Марина одернула себя: серьезный вопрос, а Коваль в своем репертуаре.

– Виктор Дмитриевич, мне тут Петр Глебович жуткие вещи рассказывает – будто у меня на строительстве стадиона нелегалы пашут, – с улыбкой сказала она, чуть задрав голову, чтобы видеть лицо высоченного Грищука. – Вы не в курсе?

– В курсе, – кивнул он. – И даже проверку сегодня устроил на объекте.

– Что?! – опешила Марина, отметив про себя, что прораб не отзвонил и ничего не сказал.

– А вы не знаете? – удивился он. – Двадцать семь человек, уроженцы Таджикистана и Туркмении, документов нет, разрешения на работу нет, регистрации, соответственно, тоже нет. Задержанные доставлены в райотдел, после установления личностей будут депортированы. Кстати, за ваш счет, Марина Викторовна дорогая, – уточнил мент, и Коваль рассвирепела:

– Не будь я в вечернем платье, я бы показала сейчас один красноречивый жест, но не стану, соблюдая приличия. Поговорим в понедельник, а сейчас позвольте откланяться, пока Хохол резню не затеял, меня потеряв!

Марина развернулась на каблуке и пошла к Женьке, наблюдавшему за ней с противоположного конца зала. К нему подошла какая-то разодетая девица, начала что-то говорить, взяла за рукав, но Хохол стряхнул ее руку, оттолкнулся от стены и пошел навстречу Марине. Поравнявшись, он обнял ее.

– Случилось что-то? – спросил он, и Марина кивнула. – Серьезное?

– Да.

– Расскажешь?

– Не порти праздник, – процедила она сквозь зубы, и Хохол отстал.

Наконец-то появились новобрачные, опоздавшие почти на час. Бес светился от счастья, как новогодняя елка, только звезды на голову не хватало, а Ветка...

«Боже мой, как же она сегодня хороша, просто куколка в шикарном белом платье с коротким шлейфом, с гладкой прической и скромным макияжем, с ниткой черного жемчуга на тонкой шейке...» – подумала Марина, невольно залюбовавшись подругой.

Этот резкий контраст черного и белого выглядел странно и одновременно притягательно, даже Хохол, стоящий за Марининой спиной, заметил это, шепнув ей на ухо:

– Елки-палки... я и не замечал, что она такая...

– Даже когда в Москве гасил ее, дорогой? – не оборачиваясь, спросила Коваль, и он укоризненно проговорил:

– Мариш... ну, о чем ты, а? Это ж когда было-то! Уже могла бы и простить.

– А я и не сердилась, если ты помнишь, – абсолютно спокойно произнесла она, продолжая наблюдать за медленно идущими по импровизированному людскому коридору новобрачными.