Текст книги "Жена самурая"

Автор книги: Марина Крамер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В глазах ребят Акела читал целую гамму эмоций – от ужаса до восхищения. Те же эмоции, похоже, испытывала и Ольга, напряженно вытянувшаяся на стуле и, казалось, даже боявшаяся дышать. Он специально перед началом тренировки рассказывал что-нибудь – хотел, чтобы его ученики не просто механически запоминали приемы и движения, но еще и думали, что и зачем делают, чтобы приобщались к традициям и философии. Ни разу никто из мальчишек не задал вопроса «а зачем мне это знать», напротив – они готовы были слушать тренера еще и еще, потому что он обладал талантом рассказчика и умел заинтересовать тем, что интересно ему самому.

Но в последнее время Акела стал ловить себя на том, что ему трудно общаться, что только Аля, чуткая и чувствительная, не раздражает его, потому что старается не попадаться на глаза. Да еще дочь. Зато каждый вопрос, заданный учениками, каждое слово, произнесенное во время тренировки, да даже просто гомон людей на улице или в магазине – все это выводит из себя, бьет по нервам. И без того неулыбчивый Акела становился все мрачнее с каждым днем.

После тренировки Ольга дождалась его и, почему-то краснея, поблагодарила за разрешение посидеть и посмотреть.

– Вам было понятно? – спросил Акела, и она смущенно улыбнулась:

– Далеко не все, если честно. Но в общих чертах… и безумно интересно.

– Если хотите, приходите еще раз, – неожиданно для себя предложил он и, развернувшись, быстро пошел к выходу.

Ольга

– Ты даже представить себе не можешь, мама, сколько в этом доме оружия! – возбужденно говорила Ольга, сидя вместе с Натальей Ивановной за накрытым к ужину столом. – Есть такое, что я даже названий никогда не слышала. А мечи… Мама, какие у него мечи – это же просто сказка! Мама, а как он интересно рассказывает… я была на тренировке сегодня – это что-то…

– Ольга! Остывает все, сколько же можно восторгаться! – Наталья Ивановна попыталась образумить увлекшуюся, как обычно, дочь, но безрезультатно – Ольга по-прежнему не обращала внимания на лежащие перед ней в тарелке голубцы с картошкой, а все говорила и говорила.

– Есть настолько древние вещи, что даже подумать страшно! Их держали в руках настоящие самураи, да не просто держали – воевали ими, убивали, представляешь?!

– Ужас какой, – пробормотала мать, пытаясь подсунуть дочери вилку.

– Да нет, ты что! Это же только поднимает ценность оружия! – с жаром возразила Ольга, не замечая заботливо вложенной в ее руку вилки. – То, что продают в наших сувенирных магазинах, оказывается, грубая и дешевая подделка, там даже сталь не настоящая! Это не мечи, это просто бутафория.

– Оленька, тебе не кажется, что ты немножко потеряла голову, а? – осторожно спросила Наталья Ивановна. – Ведь ты совершенно забросила все, у тебя в голове только эти мечи, самураи и непонятные слова на странном языке!

Ольга недоуменно уставилась на мать. Никогда прежде она не выказывала недовольства, чем бы ни занималась ее любимая дочь – будь то больные собаки, которых она в детстве притаскивала со всех окрестных помоек, марки, значки или модели самолетов, которые они склеивали вместе с отцом из множества маленьких пластмассовых деталек. Странное, конечно, увлечение для девочки, но они часами просиживали за столом в кухне и с азартом спорили, если та или иная деталь не желала становиться на свое место. Этими самолетами была заставлена целая полка в комнате Ольги – как память об отце.

– Мама, ты просто не понимаешь… Мне очень нужно узнать все это, нужно – чтобы доказать Карепанову и Нарбусу, что я не просто играю в мисс Марпл, а что я права и убийства бомжей на самом деле совершает кто-то увлеченный самурайским кодексом!

– Оля, а твое ли это дело? – осторожно начала Наталья Ивановна, стараясь подбирать слова так, чтобы не обидеть дочь. – Ведь ты всего лишь эксперт, к тому же еще стажер…

– Да просто я чувствую, что Карепанов не там ищет! Не там! – с досадой бросила Ольга. – А я докажу!

Наталья Ивановна только вздохнула тяжело и прекратила разговор, совершенно очевидно зашедший в тупик. Ольга ни за что не свернет с намеченного пути, так учил ее отец, и только так она и поступала всю свою жизнь.

«Главное, чтобы не набила шишек и не перестала верить людям, потому что она ведь может оказаться правой на самом-то деле», – подумав так, женщина молча забрала у дочери тарелку и поставила ее в микроволновую печь – ужин остыл окончательно.

Телефонный звонок заставил Ольгу выскочить в коридор, и до Натальи Ивановны долетело:

– Да! Конечно. Я свободна. Хорошо, а где? Да?! Все, жди, скоро выйду.

– Куда?! – возмущенно спросила мать, заглядывая в комнату и наблюдая за тем, как Ольга мечется по комнате, натягивая джинсы и свитер. – А ужин?

– Мам, потом, все потом, – пробормотала дочь, на бегу застегивая куртку и чмокая Наталью Ивановну в щеку. – Меня ждут, буду поздно, ложись спать, хорошо?

Когда за дочерью захлопнулась входная дверь, Наталья Ивановна, вздохнув, щелкнула кнопкой настенного бра, выключая свет в коридоре, и вернулась в кухню. Выглянув в окно, она увидела, как дочь бежит по заснеженной дорожке по направлению к беседке, возле которой курит, облокотившись о перила, мужчина в коричневой дубленке и шапке-пирожке. Вот Ольга сбавила шаг, поравнялась с ним, и мужчина, отбросив окурок, взял ее за руку и повел в сторону остановки.

«Надо же, а мне не сказала», – с легкой обидой на скрытную дочь подумала Наталья Ивановна.

На следующем занятии Ольга первая заговорила с Александрой. Нашла ничего не значащую тему, попросила совета в выполнении домашнего задания, и переставшая злиться Саша с готовностью откликнулась, принялась объяснять и подсказывать.

– Саша, ты не сердись на меня за дурацкие вопросы, ладно? – попросила Ольга, и та, по привычке сунув карандаш в волосы, улыбнулась:

– Это ты меня извини. Сама не знаю, что случилось… Я не думаю тех вещей, что наговорила тебе, правда, не думаю. Мне нравится, что ты приходишь к нам. У меня подруг никогда не было, а с тобой как-то легко. Да и Сонька к тебе привязалась.

– Ну, мир? – по-детски проговорила Паршинцева, подставляя согнутый мизинец, и Александра со смехом зацепилась за него своим:

– Мир!

– А пойдем в кино в субботу? – предложила Ольга, но Саша вдруг довольно резко спросила:

– Можно, я позвоню тебе завтра? Не могу сейчас точно сказать… – И Паршинцева догадалась, что Александра должна сперва спросить разрешения у мужа, но ей не хочется, чтобы она, Ольга, об этом догадалась.

«Н-да… и как так жить? Когда ни шагу ни влево, ни вправо? Я бы не смогла», – подумала она, а вслух сказала:

– Хорошо, позвони. Я вечером дежурю, но мобильный у меня всегда включен.

Александра

Не понимаю, как это вырвалось, но вот если по-хорошему, то за такое надо бы и…

«Ты любишь свои слова и ритуалы больше, чем меня!»

Он не может любить еще больше, чем сейчас, потому что, думаю, уже невозможно – больше. Когда все отдаешь человеку, всего себя, а взамен просишь – не требуешь, просишь! – самую малость. Причем малость эта совершенно выполнима, нет никакой нужды себя ломать. И я вдруг встаю на дыбы и начинаю выговаривать. Что за привычка, не понимаю…

Я думаю, мне просто элементарно нравится сознавать, что ему без меня плохо, и поэтому я так себя веду. А ведь это неправильно! Ведь Сашка меня любит… Он ради меня под пулю подставился, он меня на ноги поставил, научил заново ходить, жить… Даже из пистолета снова стрелять я из-за него стала. Все-таки папа правильно говорил – я неблагодарная и эгоистичная.

Я, если честно, сама не ожидала, что вдруг так поведу себя, что брошу в лицо мужу эту фразу, что Акела молча развернется, возьмет сумку и уйдет, чуть задержавшись на пороге и окинув меня с ног до головы тяжелым взглядом единственного глаза. В этом взгляде было что-то такое, что заставило меня мгновенно пожалеть о своих словах и броситься вслед за мужем, но входная дверь отрезала мне путь, и я остановилась, вжавшись лицом в пахнущую кожей обшивку. Акела ушел…

Я могла стерпеть что угодно – но не вот это молчание, не этот взгляд, не широкую спину, обращенную ко мне. Сашка отлично знал, как и чем меня наказать. Знал, что никакой ор, угрозы или – не дай бог – рукоприкладство никогда не накажут меня сильнее и больнее, чем то, что он сделал сейчас. А ведь повод для ссоры был детским. Как говорит Соня – «фигулечным».

Все началось с невинного вопроса о походе в кино. Как обычно, вернувшись с занятий, я накрывала на стол, а Сашка неподвижно сидел на циновке, скрестив ноги и закрыв глаз. Рядом пристроилась Сонька с книжкой раскрасок, возила карандашом и что-то мурлыкала под нос. Нарушать расслабленное состояние мужа я не решалась, видела, как он устал, как вообще изменился в последнее время, как сделался еще более молчаливым и погруженным в себя, словно что-то точило его изнутри, какая-то ужасная тоска или проблема. Но я обещала перезвонить Ольге и дать ответ. Потому, выждав момент, когда Акела наконец немного отойдет и сядет ужинать, я осторожно поинтересовалась:

– Саш… ты не посидишь завтра днем с Соней один? Я хотела сходить в кино с Ольгой.

Акела отреагировал странно – веко правого глаза вдруг начало заметно подергиваться в нервном тике, пальцы, в которых были зажаты хаси, побелели, и одна из палочек, не выдержав нажима, сломалась. Он отбросил обломки в сторону и устремил на меня взгляд.

– Что? – смешалась я. – Я сказала что-то не то?

– Я не хочу, чтобы ты уходила из дома, когда у меня свободный день, – процедил Акела. – И ты не должна даже спрашивать о подобных вещах.

Это меня разозлило – порой мое собственное капризное и взбалмошное «я» начинало откровенно выдираться из розового кимоно и демонстрировать не жену самурая, а Сашу Гельман – отчаянную спорщицу, авантюристку и мотогонщицу, прекрасно владевшую не только мотоциклом, но и снайперской винтовкой. Муж очень хотел, чтобы я забыла об этом, и я старалась, но в моменты, когда Акела начинал говорить со мной в таком тоне, я теряла контроль.

– Я подумала…

– Ты не подумала – и потому спросила. Если бы ты дала себе труд задуматься, то поняла бы неуместность своей просьбы.

Тон разговора совсем перестал мне нравиться. Рядом, притихнув, как мышка в норке, сидела дочь и внимательно наблюдала за нами, а ссориться при ней мы избегали. Но сейчас мой традиционный внутренний бесик весело подталкивал меня под локоть, заставляя спорить:

– Саша, а что неуместного в моем желании просто сходить в кино с приятельницей? – настаивала я, присаживаясь на пол возле низкого столика и складывая руки на коленях. – Я и так нигде не бываю, кроме института, курсов и магазинов. Разве что к папе езжу. Я ведь не прошу чего-то необычного, но поход в кино – что такого-то?

Я действительно не видела проблемы в этом – Сашка прежде не запрещал мне ничего, хотя всегда просил согласовывать свои планы с ним.

– Не оспаривай моих решений. Жена должна беспрекословно принимать любое слово мужа и не обсуждать его. – Акела даже не повысил голоса, но мне показалось, что он кричит – кричит так, что даже вены на висках надуваются от этого крика. – Почему ты молчишь, Аля? Ты не согласна?

Разумеется, я не была согласна.

– Почему? Объясни мне – почему, – с трудом выдавила я, стараясь не встречаться взглядом с мужем и не перейти на крик, которого тот совершенно не выносил, – почему я не могу жить так, как хочу и как привыкла?

– Ты сама выбрала эту жизнь, Аля. Я не навязывал тебе ни себя, ни своего образа жизни – это было твое решение, если помнишь. И я предупреждал, что по-другому не будет. Мы пробовали – по-другому, надеюсь, ты помнишь, чем закончилось. Ты могла отказаться и выйти замуж за того человека, у которого были бы иные взгляды, чем у меня. Но ты – моя жена. И будешь вести себя так, как я это понимаю.

И вот тут я и не выдержала и выкрикнула, не помня себя:

– Ты… да ты… ты любишь свои слова и ритуалы больше, чем меня! Ты говоришь это – и любуешься собой, тебе кажется, что ты настоящий самурай! Но оглянись, Саша, – разве мы в Киото пятнадцатого века?!

Муж тяжело вздохнул и жестом показал дочери на дверь. Сонька моментально испарилась.

– Живи мы в Киото в то время, которое ты упоминаешь, и за свою дерзость ты могла бы уже лежать на ковре с перерезанным горлом, – тихо бросил Акела, и мне стало по-настоящему страшно.

«А что, если… если он сейчас встанет, возьмет кинжал и…»

Однако Акела тяжело поднялся и вышел из комнаты, а через десять минут и вовсе ушел из дома, прихватив спортивную сумку.

Я еще долго сидела на полу, обхватив себя руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Не то чтобы я считала свою семейную жизнь неудавшейся или испорченной, но порой мне так не хватало тех самых простых развлечений или возможностей, которыми обладали мои сверстницы, например. Я скучала по своему байку, покрывавшемуся ржавчиной в гараже отца, по стрельбищу в старом песчаном карьере, куда раньше так часто ездила с кем-нибудь из охранников. Мне не хватало драйва, скорости, напряжения какого-то. С переездом в город мы стали жить абсолютно другой жизнью – размеренной, спокойной, без всплесков. Акела хотел изменить меня ради моего же блага, я это понимала, но против себя не пойдешь, видимо. Да, я принимала его условия, я была ему идеальной женой – такой, как он хотел, и я действительно сама согласилась на это. Но почему же мне теперь так тяжело? Ну, не в кино же дело, если разобраться?

Акелу, кстати, не интересовали новинки кинематографа – он предпочитал классические фильмы Куросавы, и даже Кетано считал слишком современным. Много читая, он избегал тем не менее новинок и бестселлеров, о которых разговаривали все вокруг. Когда однажды я принесла домой что-то из новинок Харуки Мураками, он, пролистав несколько страниц, хмыкнул и отложил книгу на столик.

– Не будешь читать? – удивленно спросила я, и муж в ответ снова усмехнулся:

– Аленька, как может считаться японцем человек, отринувший культуру и традиции? Он слишком давно живет в Европе и Америке, чтобы называться японским писателем. Ассимиляция видна с первых строк, его язык утратил очарование японских конструкций.

– Но ведь это перевод… – недоумевала я.

– Если текст изначально гениален – никакой перевод не в состоянии убить его. Ты ведь читаешь танка в разных переводах? Как ни переведи – если есть зерно, то его не выбросишь, ведь так?

Категоричность суждений мужа всегда приводила меня в некий ступор, я чувствовала свою несостоятельность и даже необразованность в сравнении с ним, несмотря даже на кандидатскую степень, а потому не могла найти достойных слов, чтобы ответить. Книгу Мураками я молча убрала в сумку и прочла в перерывах между практическими занятиями своих студентов, но, выслушав перед этим авторитетное мнение мужа, так и не смогла понять, понравилось мне или нет. Папа в таких случаях всегда говорил, что не иметь собственного мнения стыдно и недостойно, но я считала, что мнение Акелы в случае с японскими реалиями единственно верное, а потому разделяла его.

Но вот именно сегодня мне почему-то отчаянно захотелось выбраться из своего добровольного заточения и провести время с кем-то, кроме мужа. Я не могла объяснить, почему вдруг начала так упорствовать и спорить, почему пошла наперекор словам Акелы. Возможно, просто захотелось глотнуть хоть чуть-чуть прежней свободы…

В кино с Ольгой я все-таки пошла, отправив Соньку к папе и кое-как придумав для нее сказку о срочной командировке, в которую уехал Сашка, но никакого удовольствия от просмотра не получила. Даже название фильма не отложилось в голове, даже имен актеров, да что актеров – главных героев я не запомнила. Ольга с удивлением косилась на меня и, очевидно, никак не могла понять, почему лицо мое напоминает мрачную тучу. Спрашивать о причинах Паршинцева не решилась, памятуя, скорее всего, о состоявшемся уже между нами как-то разговоре.

Ольга

Встречи с Михаилом начисто лишили ее свободного времени, которого и так было совсем немного. Порой она ловила себя на том, что во время вскрытий, если не работает за столом сама, то откровенно зевает во весь рот и не может сосредоточиться. А ведь еще занятия японским… Но Михаил оказался таким интересным собеседником и знал столько о культуре Японии, что Ольга не могла отказать себе в удовольствии встретиться с ним в каком-нибудь кафе и проболтать до глубокой ночи. Узнав, что она серьезно занимается изучением языка, Михаил мгновенно предложил языковую практику – в фирме, где он работал, был сотрудник, прекрасно владевший японским. Ольга, со смехом поблагодарив, отказалась:

– Я тогда вообще на ходу буду засыпать и так-то по три-четыре часа выкраиваю на сон.

– Ужас! Как же ты работаешь?

– А вот так, – развела она руками. – Выбора нет, а к репетитору ходить неподготовленной стыдно.

– Много денег берет? – сочувственно спросил Михаил, доедая большой кусок чизкейка.

– Удивишься – ни копейки. Но сразу сказал – начну халтурить, буду платить, а это очень дорого.

– Где ты выкопала такого альтруиста? – хмыкнул Михаил.

– Он – муж моей приятельницы. Мы с ней вообще-то на курсах познакомились, хотя работаем в одном институте, представляешь, а потом оказалось, что ее муж может помочь. Я же позже всех пришла, они уже давно занимаются, а я не успеваю, плохо понимаю. Ну, вот Сашка и поговорила с ним.

Михаил снова хмыкнул, и Ольге на секунду показалось, что в его глазах промелькнуло что-то неприятное. Но в следующий момент он снова широко улыбнулся и перевел разговор на какую-то отвлеченную тему.

Ольга ловила себя на том, что с Михаилом ей легко и просто, никогда раньше она не чувствовала себя в мужском обществе настолько комфортно и свободно. Однокурсники ее не особенно интересовали – она была слишком серьезной, слишком поглощенной учебой и будущей интернатурой и не находила времени на студенческие посиделки и вечеринки. Да и этого самого времени было жаль. Какой интерес обжиматься по углам и целоваться с подвыпившими парнями? Какой интерес потом обсуждать это с девчонками в институтской курилке? Ольге всегда было чуждо легкомыслие, она выросла в семье военного, а потому с малых лет умела планировать время и ценить его, а не тратить на пустые развлечения. Мать часто говорила, что отец своим воспитанием лишил девочку элементарных радостей, свойственных ее сверстницам, но Ольга никогда не считала себя обделенной – просто ей все это было не интересно и не нужно.

И вот случайно возникший Михаил сумел увлечь ее, заставить расслабиться в своем обществе. Ольга с удивлением отмечала, что часто смеется над его шутками, охотно рассказывает что-то сама, интересуется его мнением по каким-то важным для нее вопросам. И даже внешность Михаила не отталкивала ее, хотя раньше никогда ей не нравились полноватые мужчины с намечающимся животиком. Едва только Михаил начинал говорить, как его внешний вид отходил на второй план, словно перед мужчиной опускалась тонкая полупрозрачная ткань, отгораживавшая его от глаз окружающих. Он оказался очень начитан, образован, мог поддержать практически любую тему, и Ольга, будучи намного моложе, с интересом прислушивалась. Вскоре она поняла, что в те вечера, когда Михаил или она сама были заняты, ее мысли постоянно возвращаются к их встречам. Ей не хватало разговоров, взглядов, легких касаний рук за столиком в кафе. Не хватало Михаила…

Михаил

– Почему от тебя несет бабскими духами? – Голос встретившей его в коридоре Анжелы сделался визгливым, что являлось сигналом – сейчас закатит истерику.

Михаил прекрасно знал, что никакими женскими духами от него пахнуть не может, разве что его собственными. Но спорить с Анжелой не собирался, понимая, что бесполезно – если та настроилась закатить скандал, то сделает это непременно, и лучше пусть это произойдет скорее. Он неторопливо снял дубленку, убрал на полку в шкафу шапку, долго снимал ботинки – словом, старался все же оттянуть момент хоть ненадолго. Но совсем избежать скандала, конечно, вряд ли удастся.

– Ангел, тебе померещилось. – Он взял ее руку в свои и погладил длинные пальцы с ярким маникюром.

Анжела надула губы и приняла вид обиженной капризной девочки – это была ее любимая маска, которую красотка часто пускала в ход. Михаил внутренне напрягся – сейчас заведет разговор о покупке очередной шубы, сапог или чего-то еще. Ему не было жалко денег – к счастью, проблем с ними не имелось. Раздражала Анжелкина жадность, ненасытность какая-то в плане вещей. Шуб у нее было пять, сапог к ним – несть числа, это не говоря уже о перчатках, сумках, шарфах. Большинство этих тряпок Анжела не надевала более одного раза, а порой вообще забывала о каких-то покупках, могла найти летом в антресолях пакет с вещами, с которых даже не были срезаны этикетки. Но это не останавливало ее, не отбивало желания купить еще и еще что-то. Конечно, Михаил мог заблокировать ее карту, не давать ей денег, но он здраво оценивал свою внешность и прекрасно понимал: сделай он так – и своенравная красотка моментально его бросит. Ему и в голову не приходило попробовать – он твердо был в этом убежден.

Сегодня, однако, речь зашла не о шубе или сапогах. Анжела, по-прежнему дуя губы, проговорила:

– Ты стал редко бывать дома. Мне мало внимания! Почему я должна целыми днями сидеть одна?

«Займись чем-нибудь! – подмывало рявкнуть Михаила. – Посмотри хоть один приличный фильм, а не эти свои дикие ужастики в аляповатых упаковках! Дай выходной домработнице и приготовь сама хотя бы омлет к моему приходу!»

Разумеется, вслух он этого не сказал, только склонил голову, чтобы не выдать взглядом своего истинного настроения. Сейчас ему больше всего на свете хотелось взять Анжелу за воротник длинного шелкового халата от Гальяно и встряхнуть так, чтобы хоть часть спеси и дури вылетела из ее головы. Но он, как всегда, не сделал этого.

– Прости, Ангел. Я много работаю в последнее время, есть идея одна, но пока не хотел говорить тебе…

Анжела, предчувствуя сюрприз, сменила гнев на милость:

– Ты что-то готовишь?

– Не спрашивай пока, хорошо? Я хочу увидеть потом радость в твоих глазах.

Анжела чмокнула его в щеку и испарилась, убежала в спальню. Сейчас будет звонить матери. Это – отдельная тема, которой Михаил старался никогда не касаться. Анжела не любила говорить о матери, но иногда до Михаила долетали обрывки их телефонных разговоров, из которых он со временем сделал вывод: Анжела ненавидит свою мать и при любом удобном случае стремится сказать ей что-то обидное. И звонит лишь для того, чтобы подчеркнуть, что живется ей без матери куда легче, богаче и веселее. «Надо бы проверить, что там вообще было».

Михаил все чаще ловил себя на том, что Анжела стала раздражать его. А случайное знакомство со спокойной, серьезной и умной Ольгой в книжном магазине и вовсе отбило желание возвращаться домой после работы. Зачем? Его там ничего хорошего не ждало – только вечные придирки, скандалы, надутые губы и постоянные разговоры о деньгах. Поэтому вечерние посиделки в кафе с Ольгой Михаил считал подарком судьбы – он впервые был интересен девушке не из-за размера бумажника, а из-за того, что было в его голове и душе. Думая об Анжеле, Михаил все чаще приходил к выводу о необходимости расставания. Но тянул по привычке, по инерции – за те несколько лет, что они провели вместе, Михаил привык к Анжеле и по-прежнему боялся потерять. Однако с каждым днем этот страх становился слабее, уступая место раздражению.

Александра

С Акелой я помирилась – к счастью, вообще не умею долго обижаться, а тут еще и чувствовала себя виноватой. Поэтому, когда муж вернулся, я повела себя так, как делала это до ссоры, и Акела просто не мог не заметить этого.

Он не сказал ни слова, но по выражению лица я видела – доволен, не хотел продолжать ссору. Весь вечер воскресенья, пока папа не привез Соню, мы провели вместе, сидели в обнимку на тахте и разговаривали. Акела делился планами на поездку в Осаку, куда в этот раз обещал взять и нас с Соней. Я, затаив дыхание, слушала его рассказы о сэнсэе Табанори, о его занятиях, больше похожих на лекции. Мне нравилось наблюдать за тем, как меняется лицо мужа, выражая разные эмоции, которые в каждодневной жизни я видела нечасто. Акела крайне редко позволял себе какие-то проявления, не повышал голоса, не строил недовольных мин – он приучил себя к контролю с детства, и теперь ему не составляло труда скрыть любые чувства, пусть даже они разрывали его изнутри. Меня иногда обижало то, что даже о любви он в последнее время говорит словами японских трех– и пятистиший – как будто своих слов у него не находится. Но со временем я приучила себя к мысли, что Акела просто иначе понимает слово «люблю», он заменяет его действием, а не болтовней.

Меня подмывало извиниться за свои слова, но я никак не могла дождаться подходящего момента. Извинения были нехарактерны для меня, но сегодня я остро чувствовала свою вину перед мужем. Он бы никогда не позволил себе упрекнуть меня в чем бы то ни было, хотя за мной – чего уж греха таить – водились грехи и грешки разного калибра. Один только роман со стриптизером из маленького провинциального городка чего стоил, а ведь Акела об этом знал. Иногда я думала – а вот если бы я узнала что-то подобное о нем, то не простила бы. Вернее, простила – потому что жить без него куда хуже, чем знать такую ерунду – но при каждом удобном случае колола бы мужа этим знанием, как иголкой. А Сашка – нет. Ни разу за прошедшее с того момента время он не дал мне понять, что в курсе этой моей интрижки, и узнала я обо всем от папы, если честно. Сашкино благородство иной раз ставило меня в тупик…

Но когда мы, уложив спать Соню, остались вдвоем, я вдруг не смогла себя заставить снова поднять тему, из-за которой вспыхнула ссора. Мы так уютно лежали в обнимку на низкой тахте, и моя голова покоилась на плече мужа, а его рука накрыла мою, согревая и даря спокойствие и уверенность, что я не нашла в себе сил разрушить идиллию. Ничего, я думаю, что Сашка и так все понимал – и как мне стыдно, и что я сожалею о своих словах, и что вряд ли еще когда-то впредь осмелюсь выдать подобное. Все-таки понимать друг друга без слов – это великое искусство, которым владеют только истинно любящие люди.

Акела

Ольга продолжала приходить в дом Сайгачевых. Постепенно хмурый неулыбчивый преподаватель начал чуть менять свое отношение к ученице. Ольга была девушкой способной, настойчивой и упорной, что, безусловно, не могло не внушить Александру Михайловичу уважения. Он позволял Паршинцевой приходить в «Каскад» на занятия, и по живому интересу в ее глазах замечал – она не притворяется, ей на самом деле почему-то необходимы эти знания. Однажды после окончания тренировки Ольга задержалась и попросила разрешения попробовать повторить движения и стойки, которые он разучивал с учениками. Чуть удивленный Сайгачев хмыкнул, но деревянный шинай все-таки протянул, и Ольга довольно точно воспроизвела некоторые упражнения. Александр Михайлович удовлетворенно кивнул и уже собрался уйти в тренерскую, как вдруг заметил – Паршинцева подошла к манекену и, обхватив рукоять шиная двумя руками, принялась имитировать удары по шее – снизу вверх спереди назад, так, словно пыталась отрубить манекену голову. У Акелы вскипела кровь – он не позволял ученикам подобных действий, считая это недопустимым, и одновременно с этим в голову пришла мысль: а ведь именно ради вот этих навыков странная девица с ледяными голубыми глазами и ходит в его дом и его клуб. И то, с какой жадностью она рассматривает мечи, когда думает, что ее никто не видит, тоже неспроста.

Он мог бы отказать Ольге в занятиях – запросто. Но Аля… Ведь это Аля просила его позаниматься с приятельницей. Ему не хотелось огорчать жену, он отдавал себе отчет в том, что, по сути, лишил ее той жизни, которой живут ее сверстницы, и даже то, что своенравная Алька пошла на это добровольно, не оправдывало его. А с этой Ольгой она имеет возможность поговорить о каких-то женских мелочах, которыми не может поделиться с ним. Да, Ольга нравилась ему все меньше – но и запретить Александре общение с ней он не мог. Та ссора из-за похода в кино лежала камнем на совести Акелы. Он не смог отступить от своих правил даже на шаг, чем обидел жену. В сущности, она не просила ни о чем криминальном, а он, чтобы не нарушать собственного покоя и комфорта, пытался заставить ее подчиниться. И только уйдя из дома, он понял, насколько ему нужна семья и домашний покой. Он любил эту маленькую хрупкую женщину, любил их вертлявую малышку Соню, любил по-настоящему. На пятом десятке одинокий волк Акела обрел смысл в жизни, то, что заставляло его забывать обо всем и стремиться в обустроенную по собственному вкусу квартиру, туда, где его ждали жена и дочь.

Мысли снова вернулись к Ольге, которая по-прежнему наносила манекену удары в область шеи и при этом о чем-то напряженно думала, словно восстанавливала в голове какую-то картинку.

– Что вы делаете? – решился Акела, и она вздрогнула, уронила шинай на пол, но мгновенно собралась, легко нагнулась и подняла.

– Простите, Александр Михайлович, я не нарочно…

– Я не о том, что вы уронили шинай. Я спросил – что вы пытаетесь сделать с ним?

Щеки Ольги чуть порозовели, она опустила голову, крутя в руках деревянный меч.

– Пыталась понять, можно ли отрубить голову человеку одним ударом, – еле слышно проговорила она, и Акела вздрогнул.

– Что?!

– То есть… я хотела… словом, прикидывала… ну, хватит ли сил…

– У вас?

– Вообще…

– У вас – нет. А вот у меня – запросто, – коротко бросил Акела, забрал из рук испуганно замолчавшей Ольги шинай и, вернув его в стойку, направился к двери в тренерскую. – Занятия на сегодня окончены, всего доброго, Ольга.

Паршинцева подхватила свой рюкзак и поспешно вышла из зала. «Слишком уж поспешно», – отметил Акела про себя и направился в душ.

Александра

Арест моего мужа наделал много шума во дворе. Старушки-соседки очень живо обсуждали эту новость, а центром всех разговоров была, разумеется, Алиса Власьевна. Она, округлив глаза, сообщала жуткие подробности дела, известные ей якобы со слов следователя:

– …и вот надо же ему было на ком-то тренироваться? Так он, паразит, вон чего удумал – бомжей обезглавливать!

– Погоди, Власьевна, – перебила толстая, одышливая Полина Дмитриевна. – Как так – тренироваться, зачем?

– А вот так! Он в какую-то секту вступил, а там ему должность убийцы определили! – убежденно фантазировала Алиса Власьевна, не замечая, видимо, что я вхожу в арку. – Секта эта хотела весь город к рукам прибрать, и такие, как наш японец, должны были неугодных убивать!

– Сашенька! – ахнула Полина Дмитриевна, увидев наконец меня, и кинулась как на пожар. – Да как же ты уцелела-то, детка? Как же он тебя-то не зарезал, убийца? И Сонечку, Сонечку-то!