Текст книги "Прошел год (СИ)"
Автор книги: Марина Козлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
«Дорогой Лев Михайлович, – подумал я, – в любом случае я безмерно рад за вас».
У меня опять случилось что-то с горлом.
Левка, мне плохо. Я скоро сдохну. Все, о чем ты писал – правда. Что-то происходит с дыханием, с глазами и кожей.
Лина опять пристально, я бы даже сказал, слишком пристально посмотрела мне в глаза.
– Из нас двоих ты видел его сравнительно недавно, – сказала она тихо. – Что ты можешь о нем сказать?
– Он жив.
– Но он не хочет жить.
– Не факт.
– Слушай, – Лина поежилась. – Однако ветрено тут у вас.
Только когда мы оказались в маленькой кафешке с рушниками и глечиками, я позволил себе спросить:
– Так почему вы решили мне это рассказать? Все-таки?
Она молча и медленно, маленькими глотками, очень маленькими, сказал бы я, – пила коньяк.
– А вдруг, – задумчиво сказала она, – его можно уговорить... о снисхождении к этому миру. Ради бога, прости. Я подумала, может у тебя получится. Кое-что в нашем с тобой разговоре укрепило меня в этой мысли.
– Лина! – я почему-то развеселился. – У меня есть версия, что нобелевка его не впечатлит. Нобелевка – часть, как вы говорите, «этого мира», а он на него принципиально забил. Со всеми его нобелевками. Извините.
– Батюшки, – сказала Лина, глядя мимо меня, – Да ты его любишь.
У меня нет слов для тебя. Мы одинаково немы. В сто двадцать пятом сне я плачу у тебя на груди, а ты берешь мою голову в свои прохладные ладони и целуешь мои опухшие мокрые глаза. И тоже молчишь.
* * *
– Завтра, – сказала Ленка, как только мы ступили на землю обетованную.
– Сегодня, – сказал я.
Она не нашла аргументов.
Переговоры с Марком затягиваются. Он не категоричен, он очень нерешителен. Он боится. «Что вы собираетесь делать?» – говорит он. «По ситуации, – говорю я. – Но, в любом случае, ничего плохого».
Марк задумывается, ходит кругами по своей лаборатории, напичканной объектами, непостижимыми для простого смертного. «В Израиле высококлассная медицина, – снова говорит он. – И то...» «Что?» «Ничего... Ничего хорошего...»
Сумасшедший дом.
– Ладно, – наконец говорит Марк и устало машет рукой. – Делайте что хотите.
Дома у Левы нас встречает сиделка.
– Можете идти домой, – говорю я ей.
Марк молчит.
– По условиям моего контракта, – объясняет мне сиделка, – я могу уйти, когда кто-то из родственников сменит меня.
– Марк, – говорю я, – снимите караул.
– Можете идти, – говорит Марк.
– Завтра приходить?
– Не надо , – говорю я.
Марк молчит. И Ленка молчит. Смотрит на меня без своей обычной улыбки – бледная и напряженная.
– Так, – говорю я им обоим. – Ни при каких обстоятельствах не приближаться к двери, не открывать, не входить. Убью любого, кто войдет. Не в моральном, а в физическом смысле этого слова.
Наверное, у меня такой тон, что оба они молча поворачиваются и уходят в другую комнату.
Что я помню дальше? Между прочим, я помню все. Я вошел и плотно закрыл дверь за собой. Попытался нашарить рукой задвижку и – естественно! – не нашел. Ты смотрел на меня, не отрываясь. Потом я скажу, что человеческая физиология плохо переносит такие нагрузки. Я не понял, что произошло у меня с ногами. Но я их перестал чувствовать – вообще. И комната с тихим свистом стала вращаться вокруг меня.
– Левка, – почти неслышно сказал я и задохнулся. И рухнул лицом в твои колени, и почувствовал, как твоя рука легко легла мне на голову.
И медленно, как каплет вода сквозь ветхую крышу теплицы на растрескавшийся кафель пола, силы стали возвращаться ко мне.
Ленка мне рассказала потом, что происходило по ту сторону мира. "Три часа ожидания – это для Марика было слишком. Он ходил, лежал, съел два пакета чипсов. Я пыталась с ним поговорить, но он протестующе махал рукой и снова ходил. По-моему к тому же у него была легкая паранойя в связи со всем этим: а вдруг это какая-нибудь сложная завуалированная форма вендетты? Для него эта история была сродни какому-то античному мифу – малоправдоподобна и невероятно далека.
Вобщем, спустя ровно три часа, поправ страх насильственной смерти, он все-таки открыл эту дверь. И остолбенел.
Я заглянула в комнату из-за его плеча и не сразу, но поняла, что его напугало. В комнате был только ты – ты спал в глубоком кожаном кресле, удобно устроившись в нем, укрытый мягким серым пледом. Твоего лица почти не было видно, его закрывали упавшие на щеку волосы. Все окна в комнате были открыты настежь, и сильный августовский ветер затянул тяжелые синие шторы наружу – они там хлопали по карнизу.
И где-то был слышен шум льющейся воды.
Финал этой ситуации был, на мой взгляд, несколько комичным. Марк закричал:
– Папа! – и бросился к окну, стал смотреть вниз.
Ты даже не пошевелился. Но зато в дверях ванной комнаты, которая в закрытом виде почти сливалась с дальней стеной, появился Лева, в длинном халате, с мокрыми после душа волосами.
-Тише, Марик, – укоризненно сказал он. – Люди спят.
Он еще не очень твердо стоял на ногах, но улыбка, о возможности которой я могла только догадываться по «садово-огородной книге» – нежная, уверенная и прямо свидетельствующая о твоей победе, уже жила на его лице".
* * *
Стокгольм в середине октября тихий, ясный, благополучный. Для меня Стокгольм – это Малыш и Карлсон, Расмус-бродяга, мальчик Мио и волшебные яблоки.
Ты показываешь мне город, мы едим запеченную в сливках треску, смотрим с моста на опавшие листья клена, пьем пиво на улице. На церемонии вручения премии на сцене шведский король что-то долго и неслышно для присутствующих говорит тебе, а ты – ему. Вы оба при этом смеетесь и нарушаете протокол.
– Что он тебе говорил? – спрашиваю я, уже ближе к вечеру, когда ты оказываешься в зоне относительной досягаемости. Ты отводишь меня в сторонку и так, чтобы не слышали многочисленные журналисты, говоришь мне на ухо:
– Он сказал: «Ну, ты, козел. Ты куда это пропал на двадцать лет? Тебе что, насрать на мнение мировой общественности?» А я ему : «Ты сам козел. Имел я в виду твою общественность. Но тебя лично я очень рад видеть».
Папарацци фотографируют нас сверху, снизу, сбоку, и даже понятно – зачем.
– Чего ты врешь! – говорю я тебе.
– Я не вру! – удивляешься ты. – Мы с ним двадцать пять лет знакомы, еще с тех пор, как он был не королем, а простым престолонаследником. Он мой коллега, мы с ним когда-то в Лондоне лабораторию на двоих делили. Целых два месяца. И по вечерам пили портер. Я и на свадьбе у него был.
– А что, – задаю я идиотский вопрос, – короли тоже бывают биологами?
– Более того, – очень серьезно и еще сильнее понижая голос, произносишь ты, – случается, короли даже бывают людьми.
На пресс-конференции тебя спрашивают, вернешься ли ты в Израиль.
– Нет, – отвечаешь ты. – Я как бы и не жил там никогда.
Повисает некая пауза.
– Дом там, где Харт. – говоришь ты и подмигиваешь мне, сидящему на галерке. Мы недавно посмотрели с тобой этот старый фильм с нетипичной для Голливуда эстетикой и молодой Умой Турман. Журналисты молчат, но по-своему въезжают в каламбур.
– Кстати о кино, – поднимается молодой толстый британец с микрофоном ВВС.
Ты смеешься.
– ... Как вам последний блокбастер Бессона?
– А что такое «блокбастер» ? – спрашиваешь ты.
* * *
Мне двадцать два года. В Саду ранняя, неправдоподобно жаркая весна. Пройтись босиком по влажной траве можно не позднее шести утра – в серой дымке, в тени банановой рощи, трогая большие прохладные листья и дыша тонкими запахами расцветающего берега. После шести все стремительно высыхает и в нашем доме приходится закрывать жалюзи и включать кондиционер. Это другой дом, но у него тоже есть плафон, а во внутреннем дворе растет маленькая молодая араукария, которую привезли тебе из Латинской Америки два месяца назад. Она не нуждается в технологии компенсаторного интродуцирования – она просто растет в этой земле.
Я уже нырял с волнореза и сломал ногу. Теперь я сижу в гипсе, держа на коленях ноутбук, и вяло пишу концепцию правовой экспертизы для каких-то очередных социальных реформаторов.
А два старых рыжих придурка – Лева с Линой – играют в теннис. Они мокрые, одинаково длинноногие и носятся, как лошади. Они все в белом, а я в гипсе и работа моя не движется.
Я смотрю на них и думаю... ничего я не думаю.
Пожалуй, я их ненавижу.
Я закрываю глаза и вижу солнце.
© Марина Козлова
Киев, март 2000г.
