355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марина Колесова » Мевервильский оборотень » Текст книги (страница 3)
Мевервильский оборотень
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 00:29

Текст книги "Мевервильский оборотень"


Автор книги: Марина Колесова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Брат Алоимус, если это намек на то, что я лезу не в свое дело, и Вы можете поставить мне в вину мою попытку влиять на кузена в деле просветления его души, то будьте готовы ответить на вопрос о Вашей состоятельности как его духовника… – Каролина, обернувшись к монаху, раздраженно поморщилась. – Поэтому давайте считать, что я пекусь о его душе, как его ближайшая родственница, и вместо взаимных обвинений будем действовать сообща, дабы исправить то, что есть в нем греховного на данный момент.

– Конечно-конечно, миледи, это очень разумно. Я и не думал Вас ни в чем обвинять.

– Это радует. По-моему с меня достаточно, что я осознала недопустимость моего поведения с епископом. Удовлетворитесь этим.

– Миледи, Вы очень разумная христианка, и не мне Вас учить. Все наставления Вам даст Его преосвященство лично.

– Замечательно, – холодно обронила Каролина, посылая коня рысью, так что и монаху, чтобы не отстать, пришлось сменить шаг на рысь.

Во дворе епископа Каролина, спрыгнула с коня и, спросив у слуги, где епископ, не стала дожидаться, когда о ней доложат. Она стремительно вбежала в библиотеку, где тот работал, и повалилась перед ним на колени:

– Я так виновата, Ваше преосвященство, – выдохнула она со слезами в голосе.

Епископ поднялся и раздраженно махнул вбежавшему следом за Каролиной слуге, чтоб вышел. После чего, дождавшись, чтоб тот закрыл дверь, повернулся к Каролине и холодно спросил:

– Что случилось, дочь моя?

– О, Ваше преосвященство я так раскаиваюсь, так раскаиваюсь… – из глаз Каролины закапали слезы, она прерывисто вздохнула, – я была так скудоумна, когда посмела Вас обвинить в не должном радении к Вашему приходу и чадам духовным, вверенным Вашему попечению… не знаю даже, сумеете ли Вы простить меня… Досада на неудачу туманила мой разум, Ваше преосвященство, поэтому я и была столь дерзка… Но если Вы простите меня и позволите в будущем вместе с Вами подготовить и тщательно продумать план уничтожения этой богомерзкой твари, я даже не знаю, сколь признательна буду Вам…

– Так Вы поняли необоснованность Ваших обвинений?

– Да! Брат Алоимус открыл мне глаза. Я поняла, сколь велика была ваша забота обо мне… – Каролина сжала руками руку епископа и, прижав ее к своей груди, вскинула на него свои большие выразительные глаза: – Вы чувствуете, как бьется мое сердце? Его переполняют раскаяние и желание загладить свою вину… Ваше преосвященство, Вы простите меня?

Епископ заглянул ей прямо в глаза и утонул в бездонной зелени ее глаз. Он ощущал пальцами нежную девичью кожу, видел, как взволнованное вздымается грудь юной герцогини, чувствовал ее прерывистое дыхание и возбужденный стук ее сердца. Голова его закружилась, и он, нервно облизнув губы, осторожно высвободил руку:

– Конечно, если Ваше раскаяние искреннее, то я прощаю Вас, дочь моя.

Он осторожно отстранился и отвел взгляд, пытаясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.

– А еще я должна спросить Вашего совета, Ваше преосвященство… – робко продолжила Каролина.

– Я весь во внимании, – епископ старался не смотреть на нее.

– Я тут решила сохранить жизнь сыну колдуна, душа которого не отравлена еще. Мне очень хочется направить мальчика на истинный путь, и заставить его открыть свою душу Господу. Вы благословите меня на это или мне казнить мальчика?

– Это тот, что сопровождал Вас ночью?

– Да. Я взяла его, чтобы проверить, как он отнесется к богомерзкой твари. Он старался помочь мне справится с оборотнем, и я поняла, что Сатана не успел отравить его душу. Поэтому и прошу благословения оставить его подле себя.

– А если не дам?

– Ваше слово я считаю словом Божьим. И если Вы не дадите благословения, я казню мальчика во славу Господа. Вы же знаете, какова я с врагами Христовыми.

В глазах Каролины плескалась открытая готовность принять любое его решение, и епископ решил проявить благодушие, к тому же сын колдуна мог оказаться хорошим аргументом в игре против юной герцогини.

– Я благословляю на то. Попытка обратить к Богу юную душу похвальна и достойна одобрения. Дерзайте, дочь моя. Только контроль в любом случае не ослабляйте… семя колдовства оно трудноискоренимо, и могло оставить ростки даже в столь юной душе.

– Я буду стараться, Ваше преосвященство, – она едва заметно кивнула, а затем испытующе посмотрела на него: – Так я могу надеяться, что Вы действительно не сердитесь на меня?

– Вы сомневаетесь в искренности моего прощения, дочь моя?

– Я не смею верить… моя вина перед Вами столь велика, – не сводящая с него пристального взгляда Каролина поднялась с колен и, вновь взяв его руку, прижала ее к губам.

В ее взгляде читалась такая искренность, чистота и непритворное раскаяние, что епископ не мог не попасть под ее обаяние. Он просто физически почувствовал очарование и притягательную силу, исходящую от нее. Сердце вновь затрепетало в груди, и чувства затопили разум.

– Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить мою вину? Я выполню любую епитимью… или выкуплю индульгенцию… Только скажите… – продолжила она с возбужденным преддыханием, – я все-все исполню, лишь не держите на меня зла. Я не переживу этого.

И епископ почувствовал, что не может ей ответить. Слова застряли где-то в горле, во рту пересохло, даже дышать стало трудно. Взгляд юной герцогини лишал его способности даже мыслить разумно. Наконец с огромным усилием он сглотнул и едва слышно проговорил:

– Я не держу зла. То не по законам Божеским.

– Так Вы действительно простили? – в ее глазах сверкнуло неподдельная радость, а губы тронула счастливая улыбка. – Вы святой. Воистину святой. А я уж и не надеялась. Я так счастлива, так счастлива, – она выпустила его руку и шагнула к двери. – Так я поеду тогда? Отец будет волноваться, если я поздно вернусь. Брат Алоимус так напугал его с этим оборотнем, что я пообещала ему поздно одна не ездить более по лесу.

Грудь епископа словно сдавило клещами, он почувствовал, что очарование и свет, которые, как оказалось, умела дарить эта прелестная девушка, рассеялось и более уже не вернется, если он сейчас же не остановит ее.

– Я, конечно же, простил Вас, Каролина, – хрипло проговорил он, намереваясь оставить ее на всю ночь молиться под его присмотром, – но для Вашего же блага я должен научить Вас покорности воли Божьей, отсутствие которой Вы так ярко продемонстрировали накануне. Так что не торопитесь.

– Да, конечно, Ваше преосвященство, – она вновь шагнула к нему.

– Не надо столь строго следовать этикету, дочь моя, – епископ нежно взял ее за руку, – я Ваш духовный отец, вот так отныне всегда и обращайтесь.

– Да, отче, конечно, как скажете, – лицо Каролины вновь озарила очаровательная улыбка, а в глазах полыхнуло восторженное почитание, – я с радостью приму любую Вашу волю. Вы мой проводник к Господу, которого я люблю всем сердцем… а значит, я так же должна любить и почитать Вас и исполнять любую Вашу волю как Его. Ведь Ваша воля и есть Его… и я сейчас поняла это как никогда раньше.

– Такое Ваше отношение радует, дочь моя.

Епископ не в силах противостоять искушению притянул ее к себе и нежно прижал.

– О, отче, – Каролина вся подалась к нему, а потом неожиданно резко отшатнулась и, прижав руки к вискам, отбежала к окну. Там, схватившись за штору, она, не поворачиваясь к нему, хрипло выдохнула: – Вы должны меня срочно выгнать, отче… срочно…

– Что случилось? Вы вновь решили проявить непокорность, Каролина?

– Вы не понимаете, отче… я не непокорна… я поняла… поняла, что гнело мою душу все это время… и это ужасно…

– Что ужасно?

– Это чувство… Вы должны выгнать меня, предать анафеме… казнить… может хоть это вырвет это чувство из моей груди, потому что скрывать я его больше не в силах…

– Каролина! Что Вы говорите? Какое чувство? О чем Вы?

– Любовь! – она обернулась к нему, глаза ее сверкали, а грудь возбужденно вздымалась. – У меня нет больше сил это скрывать… Я люблю того, кого не имею права любить… и это сводит меня с ума… не дайте этому чувству овладеть мной, отче, выгоните меня… Я не должна видеть Вас… Я не должна любить и не должна смущать Вас этим чувством, – она раздраженно тряхнула головой, так что ее каштановые кудри взметнулись над плечами. – Я люблю Господа… несказанно люблю… я не хочу нарушать его заповеди… но это чувство смущает меня и несказанной болью рвет душу… Я не должна видеть Вас! Не должна!

В ее глазах заблестели слезы, она рванулась к двери, но епископ преградил ей путь и схватив за плечи, прижал к себе:

– Успокойтесь, Каролина. В Вашем чувстве нет ничего греховного…

– Вы не понимаете… – она уткнулась ему в плечо, и тело ее сотрясли рыдания, – Я почувствовала… я почувствовала, что Вы готовы отозваться на мое чувство… Но если Вы только отзоветесь на него, если предпочтете меня служению Ему… Я не вынесу… Я тогда покончу с собой.

– Что Вы говорите, Каролина? Это смертный грех!

– А предпочесть Богу земные радости не грех? – она чуть отстранилась, и на епископа взглянули ее огромные зеленые глаза полные боли, тоски и отчаяния. – Я не вынесу, если узнаю, что подтолкнула Вас к нему! Получится, что я не только предпочту любовь Господа другой любви, но и сподвигну к смертному греху, того, кого люблю… Если это случится, мое место будет лишь в аду! И я пусть уж тогда меня сразу постигнет эта участь! Я сразу наложу на себя руки!

– Каролина, Каролина, успокойтесь! Вы ничего еще не совершили. О каком грехе Вы толкуете?

– Отче, поклянитесь мне, именем Бога поклянитесь, что никакие мои чувства не позволят Вам переступить со мной ту грань, что позволяет сохранить девственность во взаимоотношениях! – настойчиво потребовала она. – Возможно, тогда я смогу успокоиться и перестану их таить и пытаться облекать в другие формы.

Епископ понял, что попал в затруднительное положение. Сам он не считал, что его обет безбрачия препятствует взаимоотношениям с женщинами, если те, конечно, не смогут его впоследствии опорочить. Поэтому те, кто покладистостью характера не отличался и не считал Божьим благоволением его домогательства, объявлялись колдуньями и еритичками со всеми вытекающими из этого последствиями. Сейчас же девушка, к которой он испытал необыкновенное влечение, признавалась ему в любви, но, считая ее греховной, была готова сама искать смерти. Теперь он понял природу ее безумной храбрости в случае с оборотнем. Дочь герцога, вероятно, подсознательно искала смерти, которую Господь по благости своей отвел от нее. Он надолго замолчал, обдумывая ситуацию.

Каролина, тихо всхлипывая, доверчиво прижалась к нему и уткнула лицо в широкое плечо. Ее близость больше не возбуждала епископа. Наоборот дарила благостное ощущение покоя и умиротворения. И он решился. Ласково обняв девушку за плечи, подвел к столу, где, положив одну руку на Библию, торжественно поклялся ей, что их взаимоотношения навсегда останутся невинными, чтобы она ему не говорила и как бы себя не вела.

– Я так благодарна Вам, так благодарна, отче, – Каролина порывисто схватила его руку и прижалась к ней губами, – теперь, когда Вы знаете о моей любви… и поклялись не дать мне возможности впасть в грех самой и вовлечь Вас, я готова исполнить любую Вашу волю.

– Седьмой псалом мне сейчас прочтете, Каролина.

– Конечно, отче.

Слушая божественный текст, который чувственно и проникновенно читала Каролина, епископ впервые в жизни испытал столь светлое и радостное чувство, что к концу текста понял, что вряд ли сможет устоять перед искушением приблизить ее к себе.

С того дня, Каролина часто приезжала в дом епископа и проводила там долгое время, Епископ поначалу старался, чтобы дочь герцога могла возвратиться в замок засветло, но общение с ней его неизменно затягивало. К тому же девушка постоянно говорила, что ее хранит его благословение, и оттого опасности в ночных поездках никакой нет. Поэтому через некоторое время стало обыкновенным, что уезжала Каролина лишь ближе к ночи. Епископ в свою очередь тоже стал нередким гостем в герцогском замке. Девушка встречала его с неизменной радостью, старалась быть в курсе всех его дел и начинаний, и подле нее епископ отдыхал душой. Она стала ему несказанно дорога, и он старательно обходил вопрос о времени новой охоты на оборотня, страшась потерять ее. К его радости сама она тоже этот вопрос не поднимала, вообще не вспоминая об оборотне, который уже долгое время вовсе не тревожил округу. Напоминал о нем лишь душераздирающий вой, звучащий порой ночами.

Герцог был рад сближению дочери с епископом. Ему казалось, что дочь его благодаря этому стала на редкость покладистой и ласковой, а ее резкость и своеволие почти совсем исчезли. Поэтому со своей стороны он всячески поощрял такое ее поведение.

Однако наслаждался спокойной и благожелательной атмосферой герцог не особенно долго. Однажды к завтраку Каролина вышла с явно заплаканными глазами, а на его вопрос: "что случилось?", ответила, что ей необходимо после завтрака поговорить с ним наедине.

Встревоженный герцог после завтрака прошел с ней в свои комнаты и, выгнав всех слуг, запер дверь:

– Так что случилось, Каролина?

– Отец! – дочь упала перед ним на колени, и из глаз ее потекли слезы. – Вы должны проклясть меня и казнить.

– Каролина, дитя мое, – герцог подхватил ее под руки, пытаясь поднять. – Ты с ума сошла говорить такое!

– Нет, отец… Я заслужила лишь подобную участь. Вы поступите по совести, если поступите именно так… – дочь совсем повисла на его руках, не желая подниматься с пола.

– Каролина, да объясни толком, что случилось! Хватит истерики устраивать! Что ты словно изнеженная девица голосишь? – герцог раздраженно рывком поднял ее с пола. – Встань и расскажи!

– Я не могу, отец… не могу… это выше моих сил… – Каролина встала на ноги и отвернула голову, стараясь не смотреть на отца.

– Черт! Да говори уже! Хватит! – герцог, грубо схватив ее за плечо, тряхнул.

– Я опозорила наш род… – тихо выдохнула она.

– Чем?

– Я более не девственна и у меня будет ребенок.

– Тьфу, – герцог раздраженно скривился. – И из-за такой ерунды ты закатываешь истерики? Твоим законным мужем станет любой. Я соглашусь даже на пастуха, раз он тебе по нраву пришелся. Кто он?

– Я не могу сказать кто он… и он не сможет стать моим мужем… – из глаз Каролины вновь закапали слезы.

Догадка как молния озарила герцога.

– Черт! Да как он посмел?! Я напишу кардиналу, он снимет с него сан.

– Я не подтвержу того.

– Почему?

– Я не сделаю ничего, чтобы хоть как-то повредило ему.

– Дура! Ты что не поняла, что он пользуется тобой?

– Я не сделаю ничего, чтобы хоть как-то повредило ему! – упрямо повторила Каролина, закусив губы и всхлипывая. – Хоть казните, все равно не сделаю.

– Истинно дура! – поморщился герцог и, тяжело вздохнув, добавил: – Глупая и упрямая.

– Я не спорю, отец, – отвела она вновь взгляд, – только сделаю именно так, как сказала.

– Ладно… черт с тобой… не хочешь – не надо… значит, не по любви мужа тебе найду. И только посмей поспорить – враз кардиналу напишу.

– Кого? – Каролина испуганно посмотрела на отца. В глазах застыла тоска и боль.

– Ну ладно, ладно, малышка, не строй такие глаза… неплохого найду, того, кто и по роду достоин будет и тебе полную волю даст… кем вертеть, как захочешь, сможешь… Потому как раз прокололась ты так, супруг тебе теперь необходим.

– У Вас есть кто подобный на примете?

– Навскидку есть несколько кандидатур. Барон Ригл – в долгах, что в шелках, и согласится наверняка. Не особо молод, бесспорно, но покладист и приятной наружности. Потом граф Стази. Игрок, конечно, и не особо привлекателен, но молод. Так… Кто еще? – герцог задумчиво потер рукой висок. – У тебя самой предпочтения-то какие-нибудь есть?

– Георг.

– Кузен твой? Каролина, ты уверена?

– Он покорен мне, и дальше перечить не посмеет… поэтому этот вариант был бы самым лучшим для меня.

– Ну… если подумать и вправду не самый плохой вариант… Что ж пусть так. Я поговорю с ним. Когда ты свадьбу хочешь?

– В следующее воскресенье. И еще хочу, чтобы епископу Вы сказали, что это Ваша воля… что Вы хотите внуков… Мне не хотелось бы, чтобы он догадался из-за чего я выхожу замуж.

– Ой, Каролина… голову тебе открутить и то мало будет, – герцог печально вздохнул. – Вот ведь знаешь, чертовка, что люблю тебя безумно и черт знает что требуешь…

– Отец, я люблю Вас не меньше, – Каролина прижалась к нему и нежно поцеловала. Слезы ее давно высохли, и в глазах плясали лукавые огоньки. – Только зачем Вы богохульствуете уже который раз?

– Если считать богохульством то, что я помянул черта, то как назвать то, что творит твой разлюбезный епископ, а? – он нежно потрепал ее по волосам. – Вот всегда знал, что церковники говорят одно, а на деле все у них выходит иначе… но вот чтобы так… И как ты могла влюбиться в такого, Каролина? Неужели любовь настолько глаза застит?

– Бог ему судья, как и всем нам… не надо больше о нем… – дочь еще сильнее прильнула к нему.

– Ой, Каролина, Каролина… – герцог уже который раз сокрушенно покачал головой.

Свадьба дочери герцога с его племянником проходила в городском соборе. Церемонию вел самолично епископ, который выглядел на редкость удрученным, да и невеста также была нерадостной. Опухшие от слез глаза, нервно дрожащие пальцы, на которые жених никак не мог надеть кольцо. Жених при этом тоже казался скорее сильно взволнованным, чем счастливым. Спокойным и довольным выглядел лишь герцог, который не скрывал, что надеется в ближайшем времени узнать о прибавлении в семействе и порадоваться наследникам.

Пир после свадьбы был роскошный, но невеста почти сразу ушла, сославшись на недомогание, и жениху пришлось единолично принимать все поздравления и заверять, что они приложат с женой все усилия, чтобы как можно скорее порадовать герцога внуками.

По округе сразу же после свадьбы поползли слухи, что герцог насильно выдал замуж дочь, видимо в чем-то ее заподозрив. В чем именно герцог заподозрил дочь, слухи разнились. Некоторые утверждали, что в симпатии к епископу, другие, что в намерении уйти в монахини и организовать свой монастырь, третьи, что сбежать с полюбовником. Единодушие все выказывали, лишь удивляясь тому, что престарелый герцог впервые сумел обуздать своевольную красавицу-дочь и подчинить своей воле. Однако открыто судачить о том люди боялись, страшась как гнева герцога, так и епископа, который явно благоволил столь знатной своей прихожанке и духовной воспитаннице.

Все ждали, что дочь герцога, став женой явно против своей воли, опечалится, станет затворницей и передаст бразды правления супругу, но этого не произошло. Уже через несколько дней после свадьбы все вернулось к прежнему порядку. Каролина вновь взяла все в свои руки, и стала жестко отслеживать как все вопросы управления замком, так и герцогством. Она возобновила частые визиты в город к епископу, и ее по-прежнему везде сопровождал паж. С кузеном, ставшим ее супругом, она общалась не более чем раньше: лишь во время совместных трапез. Изменилось лишь ее обращение к нему, теперь она его величала: милорд, и еще требовала, чтобы он вместе с ней присутствовал на всех воскресных обеднях в городском храме.

К этому времени всем стало предельно ясно, что милорд Георг полностью находится под каблуком у жены. Он не то, что никогда не возражал ей, он даже пытался предугадать ее любые желания. А стоило ей только недовольно бровью повести, и он тут же соглашался с любым ее мнением, нередко при этом меняя свое на прямо противоположное, лишь бы угодить супруге. Но, несмотря на то, что жена выказывала ему явное пренебрежение, совсем скоро стало заметно, что пожелания герцога молодые супруги постарались исполнить, и тому стоит рассчитывать на то, что род его не угаснет.

Беременность нисколько не повлияла на поведение Каролины. Чувствовала она себя превосходно и, несмотря на уговоры отца и замкового лекаря, не отказалась ни от прогулок верхом, ни от длительных поездок в город и обратно, нередко возвращаясь в замок лишь под утро.

Так прошло около восьми месяцев, после чего лекарь стал настойчивее требовать, чтобы миледи Каролина хотя бы перестала ездить верхом и использовала карету. Но та была непреклонна, и ее поездки в город верхом хоть и не столь часто, но продолжились, при этом она категорически отказывалась от любого сопровождения кроме собственного пажа.

Тогда герцог в разговоре с братом Алоимусом, когда тот очередной раз наведывался в замок, намекнул, что епископу, как духовнику его дочери, стоило бы немного урезонить Каролину и призвать к благоразумию, запретив до родов покидать замок. Сам герцог после свадьбы дочери предпочитал с епископом не общаться, да и епископ почти перестал посещать замок, поддерживая лишь видимость добрых отношений.

Вернувшись в дом епископа, брат Алоимус поспешил к тому с докладом. На стук никто не отозвался и брат Алоимус осторожно приоткрыл дверь кабинета.

Епископ стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль.

– Вы позволите, Ваше преосвященство? – Алоимус нерешительно замер на пороге.

– Да, заходи, – не оборачиваясь, проронил тот.

– Я был в замке герцога.

– И как там обстановка? – пальцы епископа тихо постукивали по оконной раме.

– Все, как и прежде… спокойно.

– Как миледи Каролина? Собирается к нам?

– Миледи – хорошо и приехать собиралась в ближайшее время. Только вот герцог хочет, чтобы до родов она больше не покидала замок, страшась, что ее поездки верхом на таком сроке могут повредить ребенку, и очень надеется, что Вы призовете ее к тому же.

– Он считает, что ребенок важнее совершенствования души ее дочери?

– Герцог боится, что если роды начнутся дорогой, то ребенок может погибнуть. Да и сама миледи Каролина пострадать, поскольку отказывается, чтобы в поездках ее сопровождал лекарь.

– Ну, значит, на то у нее есть причины… – мрачно хмыкнул епископ, – видно не особо она дорожит будущим ребенком.

– Вы что тоже считаете, что раз у миледи ребенок не от мужа будет, лучше, если он не выживет?

– Что??? – епископ обернулся к нему, – что ты городишь? Моя прихожанка ревностная христианка и блюдет все заповеди Христовы.

– Вы ведь знаете, Ваше преосвященство, что я исповедую ее мужа…, – растерянно пробормотал брат Алоимус, – так что к чему Вам передо мной пытаться миледи выгородить? Я, в общем-то, нисколько и не осуждаю ее… когда такие взаимоотношения во славу Божию, то они и не грех никакой… и, конечно же, я никогда не посмею раскрыть эту тайну. Поверьте.

– Это на что ты намекаешь? Это что на исповеди тебе ее муж такого наговорил? – епископ гневно сверкнул глазами и шагнул к брату Алоимусу, который рядом с ним выглядел как хрупкий кузнечик перед грозной птицей, и тут же испуганно залепетал:

– О, я никогда не посмею… ни в чем не посмею Вас обвинить, Ваше преосвященство. Да и доказательств у меня никаких нет. Ну мало ли что этот сумасброд мне на исповеди наговорил… Это он по слабости душевной мог… Я никогда ведь не заикался даже… это просто сейчас к слову пришлось… но я забуду, забуду все… уже все забыл… Клянусь!

– Что он тебе сказал?! – епископ навис над ним словно скала.

– То тайна исповеди… и вообще про Вас он ни словечка и не говорил… я это… по глупости все это сказал… по глупости… Пощадите, Ваше преосвященство… Вы же знаете, как я Вам предан… я б никогда не посмел кому еще… даже полслова не посмел…

– Дословно, что он сказал! – гаркнул епископ.

Испуганно вжав голову в плечи и прижав руки к груди, брат Алоимус едва слышно выдохнул: – Он открылся, что миледи не подпускает его к себе, вообще ни разу не подпустила… поэтому он считает, что ребенок у нее будет от святого духа, чтобы отца ее на старости лет порадовать, и я не стал его в этом разубеждать, сказал – бывает.

Епископ судорожно сглотнул и, отступив от него, хрипло проговорил:

– Иди, брат Алоимус.

– Да, конечно, Ваше преосвященство… только поймите, я лишь Вам, и не посмею больше никому… никто больше не узнает… я даже исповедуюсь лишь Вам… – клятвенно запричитал тот, низко склоняясь.

– Иди! – епископ повысил голос, раздраженно махнув рукой, и брат Алоимус тут же выскользнул за дверь.

Епископ вновь шагнул к окну и вцепился рукой в раму. Сердце его рвалось от боли, и ревность туманила разум. Та, которую он искренне полюбил и привык считать принадлежащей ему хотя бы сердцем, как оказалось, лгала… Лгала даже на исповеди…

Через некоторое время в голове сверкнула шальная мысль, что может, и вправду непорочно зачала она. Эту мысль тут же сменила другая, что если все же она на самом деле любит кого-то другого, ему остается только обвинить ее в ереси и казнить… Потому что жить подле нее, осознавая, что ее любовь была лишь ложью, унизительно и невыносимо… Но столь же невыносимо, наверное, будет и жить без нее… без ее мелодичного и проникновенного голоса, бездонных глаз в которых можно утонуть и без ласковых прикосновений, в которых было столько нежности… Нет, он не убьет, он возьмет ее силой и заставит полюбить… полюбить истинно так, как притворялась… или нет… вполне возможно, вся ее любовь это дьявольское наваждение, и лучшим выходом будет сжечь ее как ведьму, чтобы не поддаться на козни лукавого. Мысли путались и рвали сознание болью.

Епископ раздраженно затряс головой, отгоняя бестолковые и столь противоречивые мысли, и начал вслух читать молитву, пытаясь успокоиться. Закончив читать, он почувствовал, что вновь обрел спокойствие и ясность мышления. Облегченно вздохнув и перекрестившись, он решил, что вначале разберется во всем и узнает правду, и лишь после этого будет думать о том, что делать дальше.

Правду легче всего было узнать от пажа Каролины, которого она все время держала при себе. К тому же епископ помнил, что мальчишка был сыном колдуна, и его было очень удобно в случае необходимости обвинить в любых смертных грехах и не только пытать, но и казнить без всякого суда и дознания. Поэтому он тут же приказал двум доверенным слугам, как только миледи Каролина приедет, скрытно и не привлекая ничего внимания, отправить ее пажа в подвал, а его лошадь увести из стойла, имитировав побег мальчишки.

Каролина не заставила себя долго ждать, приехав на следующий же день. Епископ встретил ее по обыкновению тепло и радушно, даже не показав вида, что сомневается в искренности ее к нему отношений. И далось ему это без особого труда, потому что рядом с Каролиной не верить в искренность ее чувств было практически невозможно. Такие любовь и ласковое тепло она излучала одним своим видом. Епископ за весь долгий вечер рядом с ней не раз ловил себя на мысли, что, пожалуй, все лучше оставить так, как есть и не пытаться докопаться до истины, выясняя от кого у его пассии будет ребенок. Однако желание узнать правду все же занозой свербело в его душе и не давало покоя.

Поздно вечером, собираясь в обратный путь, Каролина схватилась пажа и была просто шокирована его отсутствием. Она долго не могла поверить в его побег, но показания слуг и отсутствие лошади не могли не заставить ее принять этот факт как данность. Епископ вместе с ней предпринял все возможное для его поисков, притворно изумляясь вероломству мальчишки и тому, что тот посмел оставить свою хозяйку, после всего того, что она для него сделала. А потом предложил послать кого-нибудь сопровождать ее в замок, но Каролина отказалась и уехала одна.

Проводив ее, епископ спустился в подвал. Мальчик был уже раздет и привязан к столу для пыток, рядом стоял палач.

– Иди, сам допрошу, – махнул ему рукой епископ.

Монах, исполняющий роль палача тут же с поклоном вышел, плотно закрыв за собой массивную дубовую дверь хорошо заглушающую все звуки.

– Чем я провинился, Ваше преосвященство? – хрипло спросил мальчик. В глазах ее блестели слезы, а тело сотрясал нервный озноб.

Епископ шагнул к нему, кончиками пальцев осторожно коснулся лба:

– Покаяться ни в чем не хочешь?

– В чем?

Мальчишка взглянул на него с таким ужасом, что епископ сразу понял, он знает многое и много в чем может покаяться.

– Тебе лучше знать, – с усмешкой ответил он, закладывая руки мальчика в тиски.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – запричитал тот, весь изогнувшись от страха в удерживающих его ремнях. – Я все расскажу! Все! Только пытать не надо.

– Рассказывай, я очень внимательно слушаю.

– Я не делал ничего дурного… совсем ничего… я лишь снадобье госпоже помогал готовить и больше ничего… но ведь оттого никому никакого вреда не было… – хлюпая носом и сглатывая испуганные слезы, заговорил мальчик.

– Какое снадобье?

– Ну, чтобы оборотня навсегда в человека обратить.

– Зачем твоей госпоже то?

– Она любит его.

– Что? Любит оборотня? – епископ схватил мальчишку за подбородок и чуть запрокинул голову. – Ты можешь поклясться в том?

– Да могу… я присутствовал на всех их встречах, – прохрипел тот.

– Насколько я знаю, она прикладывала все силы, чтобы уничтожить его… Это что, была лишь видимость? Так?

– Да, Ваше преосвященство… истинно так… но я не виноват в том… я никогда сам даже не разговаривал с ним, – голосок мальчишки срывался, и он снова стал весь трястись, – я ведь не мог ей ничего возразить… я только, что она приказывала, то и делал…

– А почему молчал о том? Ведь то грех на исповеди о таком молчать.

– Я боялся… потому и молчал…

– Как часто они встречались? – епископ отпустил голову мальчика и нервно забарабанил пальцами по краю пыточного стола.

– Ну как из города возвращались мы, так они и виделись.

– И в каком он был обличье?

– Волка… он всегда волк… лишь говорит по-человечески… Он только в новолуние человеком мог быть или если госпожа ему снадобье приносила… Он лишь тогда обращался, но ненадолго… А она все хотела, чтоб навсегда… и рецепт искала… помолится и начинает новый рецепт искать?

– Кому молилась-то, Сатане? – губы епископа презрительно изогнулись.

– Нет, что Вы… она Сатане никогда не молилась… лишь Господу.

– Не лги! О том Господу не молятся!

– Она молилась… и истово так… все просила, чтоб Господь проклятье свое с рода оборотня снял.

– Ты лжешь! – епископ резко повернул ворот тисков, удерживающих руки мальчика, и тут же его крик заполнил весь подвал.

– Так кому она молилась? – повторил свой вопрос епископ.

– Я не знаю… она говорила «Господи», а кому она молилась – не знаю… – захлебываясь слезами, ответил тот, – я не лгу! Не надо, не пытайте больше!

– Значит, ты признаешь, что она именем Господа называла Сатану?

– Откуда же мне знать то?

Еще один оборот колеса и снова крик, и мальчик вновь весь выгнулся, пытаясь вырваться из ремней, повторяя:

– Не надо больше! Не надо! Я все признаю… все! только больше не надо! Она Сатану, сатану так называла…

– То есть зелье для оборотня она готовила по молитве к Сатане? – спросил епископ, закрепляя в ножных тисках ступни мальчишки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю